Этой же осенью мне удалось, наконец, заняться и продолжением своего прерванного образования. Олеженьке было уже два года и один месяц, поэтому его могли принять в ясли, что было для меня очень важно, поскольку я могла учиться только на дневном отделении.
Мне повезло, я обратилась к министру пищевой промышленности за помощью напрямую, помня завет моего папы, что «обращаться нужно напрямую к богам, иначе до них тебя «съедят» апостолы». Мне удалось определить Алика в лучший, в смысле питания и ухода за детьми, детский садик, где было и отделение для детей ясельного возраста.
Меня устраивало и то, что садик был недельного типа. Не устраивало меня лишь то, что целую неделю я не могла видеться с сыном, дабы не травмировать психику ребёнка, как объяснила мне заведующая детским садиком.
Ещё в то время, когда я работала на заводе в Трансильвании, мне и нашему другу Виктору предложили участвовать в конкурсе на «лучший проект по систематизации города». Работой мы увлеклись и подготовили свой вариант проекта, но к его защите нас не допустили, хотя проект прошёл предварительную защиту и был принят, как один из лучших.
Комиссия узнала, однако, что ни я, ни Виктор не имеем диплома, а только учимся на строительном факультете. Участвовать же в конкурсе могли только дипломированные специалисты. Мне было очень жаль, что наша интересная работа с фантазийными вариантами не увидела своего воплощения. Поэтому, когда стал передо мной выбор, по какой специальности продолжать учёбу, я выбрала систематизацию городов. По сравнению с сухими расчётами бетонных конструкций, систематизация городов давала возможность творческой фантазии, о чём я раньше не знала.
Возможность изменить профиль обучения предоставлял архитектурный институт. Декан факультета сказал, что принять меня может только на третий курс, ввиду большой разницы в преподаваемых предметах строительного и архитектурного вузов, учиться же в институте необходимо шесть лет, а не пять, как в строительном институте. Я с сожалением поняла, что ещё четыре года я просто не потяну, потому как у меня ещё есть обязательства перед моей семьёй, да и прожить на одну зарплату в столице, это не реально.
Увидев моё огорчение, декан сказал:
- «Я, может быть, Вам смогу помочь, если Вы настаиваете на идее систематизации городов», и тут же позвонил своему другу декану геодезического факультета в Транспортный институт.
После разговора с ним он сообщил мне, что декан геодезического факультета г-н Иосиф согласен принять меня на собеседование.
- «Причём здесь геодезия?» – спросила я декана г-на Иосифа, когда приехала к нему в институт для личного знакомства. Геодезия, конечно, была одним из предметов на строительном факультете, но не основным. Тогда как здесь это был основной предмет, более глубоко изучаемый.
- «Дело в том, - объяснил мне декан, - что геодезия является основным начальным элементом в систематизации городов, а в конце обучения на нашем факультете Вы имеете право выбрать себе профильную специальность на последнем курсе, то есть систематизацию городов».
- «Только, к сожалению, - добавил он, - мы можем принять Вас лишь на четвёртый курс, опять-таки из-за разницы в преподавании предметов, а учиться нужно всего пять лет».
Выбора у меня не было, и я подала свои документы на геодезический факультет. Действительно, на четвёртом курсе было несколько новых для меня предметов, среди которых больше всего мне и понравилась, и удивила «астрономическая геодезия». Оказывается, её изучают не только геодезисты и строители городов, но и морские инженеры, что придавало этой дисциплине в моих глазах особую романтику.
Мне позволили посещать только те лекции, которых я вообще не посещала ранее. Или же я могла посещать те лекции, которые мне были необходимы, чтобы пополнить те знания, которые у меня уже были.
Остальные предметы мне зачли и, поэтому у меня оставалось время, чтобы из института мчаться за Серёжей в школу, отвозить его домой, а потом снова бежать на занятия в институт. Все эти учреждения находились в разных частях города далеко друг от друга, только детский садик Алика располагался по пути домой из института.
Пока я была в институте, с Серёжей занималась мадам Вольф (пока её не «уволил» Серёжа). За Олежку я была спокойна, потому что он находится в детском садике. Каждый день после окончания занятий я, по дороге домой, подбегала к забору детского садика. Я просто не могла выдержать, чтобы хоть в щёлочку, через забор детского садика не увидеть Алика. После «нанесённого визита» к сынишке, радостная, что с ним всё в порядке и грустная, что он не со мной я, наконец, приезжала домой, где меня ждал второй мой сынуля со своими детскими проблемами и радостями.
Радостью для нас стали и первые осмысленные слова Олежки. Ему было уже более двух лет, а он ещё не разговаривал. Отдельные слова произносил, но связи между ними не было. Мы относили это к тому, что в доме говорили на трёх языках – русском, румынском, а Серёжа учил Алика и немецкому, тренируясь, таким образом, в собственных знаниях.
Мне было и самой интересно, на каком же языке Олежка заговорит впервые. Думаю, мы запутали его вконец, потому что те же самые запреты или поощрения звучали на разных языках по-разному, и он не знал к кому на каком языке обращаться. На воскресенье, в то время в Румынии суббота был днём рабочим, детей отпускали из садика домой, но и тогда Алику не всегда удавалось увидеться со своим папой. Алик уже спал, когда муж приходил с работы и ещё спал в понедельник, когда супруг утром уходил на работу.
Только после нескольких недель «воскресенье» нашего папы было полностью посвящено семье. И о, радость! Проснувшись утром в воскресенье, Олежка увидел долгожданного папочку. Кинувшись к нему на шею, (Герман сидел на диване), он сжал его голову в своих объятиях, и восторженно закричал:
- «Ce faci, boule!» («Как дела, бугай!», где “ce faci?” можно перевести и «как дела и «что ты делаешь»).
Радость от законченной фразы, сменилась недоумённым изумлением от её смысла. Папочка остолбенел от изумления и посмотрел на меня укоризненно-вопросительно. Я же, в свою очередь, заглянув в лицо ребёнка, старалась понять, что его заставило обидеть папу? Но его лицо сияло такой откровенной радостью и любовью, что я поняла – он не ведает, что говорит.
У нас в доме никто никогда не употреблял грубых слов, обращаясь, друг к другу. Успокоившись, я спросила, откуда он знает эти слова, но он не смог ответить, за то снова и снова повторял знакомую фразу, обнимая отца, пока мы не отвлекли его чем-то другим.
Я поняла, что так говорили или ему, или кому-то из детей в садике, нянечки, о чём я не преминула рассказать директору детсада, когда привела Алика опять в ясли. Извинившись за поведение своих работников, она пообещала поговорить с ними. Для нас важно было другое, что «лёд тронулся, господа присяжные заседатели!», а Олежку с этого дня было уже не остановить в словесном потоке.
*****
Всё шло своим чередом до конца 1967 и начала 1968 года. Я сдала экзамены за первый семестр учебного года, и у нас с Серёжей начались заслуженные зимние каникулы. Олежка продолжал ходить в ясли, пока в начале 1968 года мне не сообщили, что детский садик закрывается на карантин, в связи с заболеванием детей болезнью, называемую «ветряной оспой», поэтому я должна на сорок дней забрать Алика домой. Конечно же, я срочно забрала ребёнка домой, боясь, что заболеет и он. Опасения мои были обоснованны, но тардивы. Болезнь зацепила и Алика, о чём я вскоре узнала.
Мальчик трудно переносил болезнь, а я старалась облегчить ему страдания, применяя не совсем традиционные метода лечения, учитывая всё-таки основной принцип в лечении, «не навреди». Усилия мои принесли благодатные плоды, поскольку у него ни на лице, ни на теле гадкая болезнь не оставила никаких следов.
«Гадкая болезнь» принесла страдания не только Олежке, но и мне. Занятия в институте уже начались, а Алик ещё не полностью выздоровел. Обкладывая подушками детскую комнату, я опускала Олежку на пол, ставила ему тарелочку с печеньем, на случай, если он захочет кушать, и закрывала дверь в детскую.
После всех этих ежедневных процедур с малышом, я ещё спешила отвезти Серёжу в школу, а потом сама бежала в институт. После окончания уроков в школе я снова ехала за Серёжей, но в институт уже не возвращалась. Дома меня ждал больной малыш. Когда я подходила к дверям детской, я слышала его плач и видела под дверью просунутое в щель печенье, которое он отказывался кушать в знак протеста. Но всё менялось, когда он видел, что не брошен. Влажные глазёнки от слёз сияли радостью от встречи с мамой и он, опасаясь, что на него рассердятся за слёзы, быстро повторял, вытирая слёзки: «Я не пакал, я не пакал!».
Такое положение вещей я не могла вынести более недели, и осталась дома, пока Олежка не выздоровел совершенно.
О том, что мне нужно побыть дома, пока не выздоровет ребёнок, я сообщила декану факультета, тем более что намечались курсовые проекты, и я могла бы работать над ними дома. Декан согласился с моей просьбой. Однако после того, как я вновь появилась в институте, примерно через неделю, декан вызвал меня к себе и сказал, что он очень сожалеет, но у меня набралось в общей сложности сорок пропущенных лекций. После значительно меньшего количества пропусков, студентов отчисляли из института за непосещение, но декан учёл мои успехи, мою старательность и предложил мне забрать документы из института по собственному желанию.
- «Если я Вас отчислю из института, то Вы уже не сможете продолжать учёбу, и Вам придётся заново поступать в учебное заведение, поэтому лучше сами заберите документы с тем, чтобы продолжить образование, когда Вы посчитаете это возможным. Сожалею, но у нас студенты не имеют детей, поэтому нет и положений, учитывающих такие обстоятельства» – завершил он смущённо своё объяснение.
Сказать, что это был удар судьбы «ниже пояса», это значит, ничего не сказать! У меня даже не было сил плакать. Меня обуяла какая-то безысходность, опустошенность и я, еле передвигая ноги, покинула институт, реально осознавая, что с моим завершением образования покончено навсегда.
В школу за Серёжей было ехать ещё рано, поэтому я медленно шла по весеннему Бухаресту, безучастно разглядывая людей и витрины. Мыслей не было. К школе я подошла вовремя. Обычно весёлая и ласковая при встрече с сыном, на этот раз я не смогла скрыть свою грусть, и Серёженька спросил меня:
- «Мамочка, ты заболела?».
Только одно обстоятельство утешало меня, что мои дети не будут больше нуждаться ни в чём и, прежде всего, в своей маме.
В остальном жизнь текла размеренно и спокойно, за исключением того, что мне очень не хватало моего супруга. Ему приходилось работать очень много. Он даже пару раз не ночевал дома, оставаясь на заводе.
Серёженька окончил первый класс, и мы с детьми радовались жизни и друг другу. Почти каждое лето я с детьми ездила к родителям в Союз. На этот раз мама предложила, чтобы мы привезли к ним Алика и оставили его у них на один год. Она ещё надеялась, что это поможет мне завершить моё образование.
Вскоре после окончания первого класса, мы с Серёжей поехали в Сталинград к родителям в гости.
К началу занятий в школе, мы вернулись обратно домой в Румынию. Мои заботливые родители даже не предполагали, какую великую услугу оказали нашей семье, забрав к себе Алика на один год.
(продолжение следует) "Да здравствует, Чаушеску!" http://www.proza.ru/2011/03/06/577