СИЗИФОВ ТРУД
Как жить дальше с комком невысказанного горя в душе? В транспорте, на улице, в студии, дома я ловлю взгляды людей. Кажется, что все должны видеть на мне печать позора... Но никто ничего не замечает. Может быть, и впрямь ничего не было? Работа в праздничные дни по два концерта в день не даёт разгуляться моим грустным мыслям, и я понемногу успокаиваюсь.
Сразу после праздников объявили комсомольское собрание всего ВГКО. Тема – участие комсомольцев в шефских концертах. На собрание пришли я и Ирма, хотя обещали придти все. Сидим с ней, болтаем, ведь нас эта повестка дня не касается. И вдруг...
- А секретарь комсомольской организации детского отдела здесь? – говорит ведущий собрания.
- Я здесь, - встаю, не понимая, зачем я ему понадобилась.
- Почему ваш отдел не дал ни одного номера за весь отчётный год для шефских концертов? И как вы собираетесь отметить день рождения пионерской организации? Какими концертами? Где? Ведь дети – это ваша публика.
- Никак... – отвечаю, ошарашенная градом вопросов.
- Почему?
- Потому что я не знала, что такие концерты надо организовывать. Я секретарь только с ноября... И ещё потому, что мы, студийцы, вообще в концертах не участвуем. У нас и концертных номеров нет...
- Это что за студийцы? – спросил какой-то человек, сидящий рядом с председателем за столом президиума.
- Наша комсомольская организация состоит не из актёров, а ассистентов различных номеров и студийцев. А актёры отдела из комсомольского возраста давно вышли, и меня не слушают... – В зале захихикали. – Актёры комсомольцы только два человека, – смутилась я и замолчала.
- Я вас спросил не о составе комсомольской организации, а о том, кто такие студийцы? – ещё строже спросил не председатель. – Что у вас за студия?
Я посмотрела на Ирму, ища у неё поддержки, но она отвернулась. Дескать, выкручивайся сама.
- Хорошая студия... – понимая, что в вопросе какой-то подвох, (не может быть, чтобы о студии не знало начальство!) я старалась аккуратно подбирать слова. – В ней все занимаются... В студии мы занимаемся танцем, техникой речи, постановкой голоса, вокалом, художественным чтением... А в новогодние праздники все участвовали в спектакле...
- Кто преподаватели? – продолжал допрашивать этот гадкий мужик. – Кто их оплачивает? Откуда они? Когда возникла студия?
- Не знаю... Преподаватели хорошие... Очень хорошие... Скоро экзамены.
В зале уже откровенно смеялись.
- Тихо! – застучал по графину председатель. – Кто-нибудь из детского отдела ещё есть? Может быть, расскажет о студии более вразумительно?
И тут встаёт Ирма...
- Я расскажу. Секретарь вам не всё рассказала. Студия работает с октября прошлого года и мы, студийцы, зачислены в штат актёрами с зарплатой 30 рублей в месяц. Эти мизерные деньги мы каждый раз буквально вымаливаем, и часто нам зарплату задерживают на неделю. Уж не знаю, за какие заслуги, но секретаря перевели из актёров в ассистенты кукольной группы, и она теперь получает стабильные 50 рублей, считаясь студийкой. Занятия шли нормально с октября до Нового года, а потом стали хаотичны: пропал вокал, правда, его недавно вернули, а постановкой голоса никто давно не занимается. Уроки танца назначаются случайно и ведутся без системы, техника речи совмещена с художественным чтением. О создании концертных номеров с нами никто даже не заикается. Учебного плана нет. Когда мы кончим студию и станем полноценными актёрами, мы не знаем.
- А сколько вас, студийцев?
- Я знаю пятерых, а есть кто-либо ещё, не знаю. На занятиях появляются и исчезают новенькие.
- Секретарь, ваша коллега правду рассказала?
- Правду... – ответила я еле слышно.
- Ладно, - сказал председатель, - мы разберёмся с вашей студией. Собрание закончено, а вы, из детского отдела, подойдите к столу президиума.
Как оказалось, в президиуме сидели секретари комсомольской и партийной организации. Последний нас и допрашивал.
- Девочки, - сказал он почти елейным голосом, - я хочу вам помочь, но для этого мне нужно получить от вас заявление в партком. Напишите обо всех ваших бедах, о недостатках в студии, в отделе, и мы их исправим. Хорошо? Кто из вас напишет?
Мы с Ирмой молчим.
- Что вы молчите? Ну, хорошо, подумайте, обсудите в коллективе, и напишите коллективное письмо. Это даже лучше. Надеюсь, через неделю письмо от вас будет у меня на столе. Идите. Желаю сдать экзамены на «отлично».
- Ты что?! С ума сошла?! – накинулась я на Ирму, как только мы вышли на улицу. – Зачем при всех на собрании стала жаловаться?!
- Надоел этот бардак с занятиями, с деньгами...
- Можно было Лие Яковлевне рассказать, Маргарите, в конце концов, к Сац пойти, с ней поговорить!
- Что же ты не идёшь? Тебя разве устраивает студия?
- Не всё устраивает, но я надеюсь, что дальше будет лучше.
- С деньгами в кармане можно надеяться, - съязвила Ирма.
- Что ты попрекаешь меня деньгами!? Пойди к Сац и попросись в ассистенты. Будешь богаче меня. Ты ведь с мамой живёшь, 20 рублей за угол платить не придётся!.. Ох, и заварила ты кашу! Пиши теперь это дурацкое заявление в партком!
- Нет. Писать должна ты. Ты – секретарь. Пока... Мне в другую сторону.
Смотрю вслед Ирме... Изящная фигурка вот-вот затеряется в толпе. Мне хочется её догнать, пойти рядом, помириться, вместе радоваться солнечному весеннему дню, забыть про это собрание... Но её уже не видно, а толчок прохожего напоминает, что стоять в центре Москвы посередине тротуара нельзя, толпа сметёт... Что ж, надо ехать домой... Сегодня у меня выходной, и дома ждут стирка, готовка – куча хозяйственных дел.
Тюфелева роща! Зелёный островок на берегу Москвы-реки... К солнечному теплу весна здесь добавляет острый дурман распускающейся сирени, оглушает свистом, щебетом, воркованием и граем крылатых певцов. Душа радуется возвращению к природе, но город тревожными трелями и скрежетом трамваев напоминает о себе.
С заброшенного стадиона доносятся крики и жуткий мат. Там мужики играют в футбол, пьют водку и «выясняют отношения». Мерзкое и опасное место нашего двора. Вот и сегодня, на сломанных досках забора стадиона сидят парни вокруг бутылки водки. Увидев меня, быстро проходящую мимо них, они «ржут», свистят и кричат мне вдогонку:
- Эй! Колобок! Иди к нам! Закусить нечем! Мы тебя съедим!..
От отвращения холодок пробегает по спине и ещё быстрее гонит к дому. Около него на лавочке сидят девочки, мои соседки, лузгают семечки. Вокруг них молодая зелёная трава «украшена» белыми и чёрными крапинками шелухи... Не могу привыкнуть и, наверное, никогда не привыкну к этому московскому свинству. По сравнению с Ригой Москва очень грязный город. Конечно, улица Горького, Красная площадь чистые, нарядные, но стоит свернуть в переулок или зайти во двор, как грязь, многодневные вонючие кучи мусора потрясают. Урн на улицах мало, и люди бросают сор прямо себе под ноги...
Помню, мне было, лет шесть или семь. Мы с мамой шли по улице и я, засунув в рот конфету, бросила фантик на тротуар. К нам тут же подошли несколько женщин и то по-латышски, то по-русски, стали стыдить маму за то, что плохо воспитывает дочь. Мама извинилась, заставила меня поднять фантик, бросить его в урну, а потом так наругала, что я на всю жизнь запомнила – на улице сорить нельзя. И даже сейчас, в Москве, не найдя урны, не могу ничего бросить на улице. Всё кладу себе в сумочку. Вспомнив опять любимую Ригу, я вздохнула, но девочкам ничего не сказала, лишь помахала им рукой в знак приветствия. Поднялась к себе, стучу в комнату...
С первого дня Фатула потребовала, чтобы я, прежде чем войти, стучала, даже если я вышла на минутку. Сначала я не поняла, почему. Но на следующий же день всё выяснилось. Она была медсестра, и к ней домой приходили больные делать уколы. Чтобы не мешать Фатуле и не смущать клиентов, я обязана была дождаться их выхода в коридоре. Приходили к ней мужчины, тоже грузины, хотя, может быть кто-нибудь ещё. Я днём дома бывала редко и всех не видела.
Однажды с одним из её клиентов я познакомилась. Он несколько раз приходил к Фатуле, и, когда проходил мимо меня, всегда улыбался и здоровался. В тот вечер, зимой, он стоял на улице перед подъездом и остановил меня.
- Гамарджоба, красавица! – сказал он. – Постой, не ходи туда. Там мой товарищ. Скажи, ты грузинка? Ведь тебя зовут Натэлла?
- Да. Я Натэлла, но я не грузинка.
- Почему не грузинка?! – искренне удивился он. – Я Нодар – грузин, ты - Натэлла - тоже должна быть грузинка!
Он говорил это с такой убеждённостью, что я рассмеялась:
- Карл – немецкое имя, но Карл Маркс – еврей, - отвечаю я. – Так и у меня, имя грузинское, но я не грузинка.
- Э-э-э! Зачем Карл Маркс? Зачем неправду говоришь? Фатула не грузинку к себе никогда не пустит! Зачем от свой наций отказываешься?!
И тут из подъезда вышла Фатула с клиентом, увидела, что Нодар со мной разговаривает, и так грозно что-то залопотала по-грузински, что мужики, испуганно отбрёхиваясь, сели в машину и тут же уехали. А Фатула свою гневную нерастраченную энергию обратила на меня.
- Зачем говоришь с мужчина?! Нельзя так делать! Нельзя с ними говорить! Ещё раз увижу – выгоню, как ****ь!
Впервые меня назвали таким ужасным словом. Я очень оскорбилась, но что я могла ответить? То есть, по-своему я ответила. С тех пор я ни разу не назвала её по имени и не взяла ни одного фрукта, которыми она часто угощала...
А сейчас... Сейчас я стучу в дверь...
- Кто? – кричит Фатула.
- Я, Натэлла.
- Гулять иди! Сейчас нельзя.
Гулять совсем не хочется, много дел, но ничего не поделаешь. Спускаюсь вниз к девочкам. Около них вьётся, как пчела над цветами, хромой Васька.
Удивительный парень! Было ему около 30 лет, жил с мамой рядом с нашим домом в бараке. Работал ли он где-либо, я не знаю, но маме-дворнице всегда помогал и, говорили, что торгует на базаре семечками. Правда, когда он успевал торговать, непонятно. Каждый день в любое время его можно было увидеть в кругу девушек, и никогда я не видела его около стадиона среди парней двора. Ходили слухи, что он будто бы отсидел в тюрьме за разбой, где его и сделали хромым, но, глядя на Ваську, невозможно было представить его не только разбойником, но даже хулиганом.
Девочки его слегка презирали, потому что он был некрасивый, хромой, рыжий и отчаянно конопатый, но за широкую, добрую улыбку они его снисходительно терпели. А Васька, может быть в благодарность, смотрел на каждую из них с неподдельным восторгом и обожанием. И тогда казалось, что конопушки сыпятся весёлым дождём из его маленьких голубых глаз.
- Колобок идёт! – радостно закричал он и, хромая, поскакал ко мне.
Он первым так меня назвал. В его устах прозвище звучало не обидно, но, подхваченное ребятами двора, превратилось в кличку, и меня это злило.
- Васька! Меня зовут Ната! Сколько раз говорить?!
- Говори! Много раз говори! Ведь ты со мной не разговариваешь, а сейчас говоришь. Васькой зовёшь! Это хорошо!
- Что, у Фатулы опять клиенты? – спросила Ира.
- Да. Кто-нибудь видел, сколько их? Долго мне ждать?
- Кажется, двое или трое недавно прошли, - сказала Катя, - с сумками, с бутылью прошли... Так что часик посидеть придётся.
- Хорошо! – обрадовался Васька. – Я сейчас вам ещё семечек принесу! За час не сгрызёте, – и поскакал к дому.
- А мы завтра на танцы пойдём, - сказала Ира. – Хочешь с нами пойти?
- Если платные, не пойду, - вздохнула я.
- Не, бесплатные... У нас на заводе вечер отдыха будет. Пойдёшь?
- Пойду! – обрадовалась я. – Спасибо, Иришка! Если бы не ты, я разучилась бы танцевать.
- Да уж! Последний раз ты с нами ходила в феврале. Всё тебе некогда. Не будешь мозги проветривать – дурочкой станешь.
- Глянь, - толкнула меня в бок Катя. – Васька Линку обхаживает... Ох, и врежет она ему сейчас!
К дому подходили Лина и Вася. С мешочком семечек он кружил вокруг Лины, а она отмахивалась от него, как от назойливой мухи.
- Отстань, Васька! Не хочу я семечек! Не люблю я их! – злилась Лина.
- А что ты любишь, королева?! – не унимался Васька, с восхищением и надеждой глядя на Лину. – Что ты хочешь? Скажи, и я сейчас тебе это достану!
Лина была очень красивой девушкой, и суета хромого Васьки с его плоским курносым, конопатым лицом выглядела со стороны, как суета Квазимодо около Эсмеральды. Только Лина была жёстче и на мольбу Васьки ответила:
- Хочу, чтобы ты исчез!
Ах, как расстроился Вася, услыхав по-королевски властный ответ! Мне даже жалко его стало. Он остановился, потоптался и обречённо сказал:
- Исчезаю, королева!
- Привет, девочки! – не замечая отчаяния Васьки, поздоровалась Лина. – А ты, Натка, опять на улице? Идём к нам.
И я пошла с Линой. Тёти Дуси дома не было. Она теперь разрывалась на два дома. Валя вышла замуж и жила с мужем на другом конце города, а тётя Дуся помогала ей наладить хозяйство. Из-за работы Валя сама не успевала ни купить, ни приготовить что-либо.
Мы с Линой уже поесть успели, а из комнаты Фатулы всё доносились голоса гостей.
- Тебе, наверное, заниматься надо, а я всё сижу здесь, - забеспокоилась я.
- Сиди... Чертежи подождут. Знаешь, я всё хотела тебя спросить, почему ты последнее время букой ходишь? Что случилось?
- Ничего... Только вот... - Сердце сжалось от ужаса пережитого. Комок в горле опять перекрыл дыхание, но я подавила его и почти весело добавила, - ничего особенного... Есть, конечно, проблемы на работе...
- Так расскажи. Мы же не чужие тебе. Если не делом, то советом мы всегда готовы тебе помочь.
- Спасибо, но боюсь, что мои проблемы тебе покажутся смешными, - засомневалась я, вспомнив о сегодняшнем комсомольском собрании.
- А ты заранее не бойся. Говори... Посмотрим.
И я ей рассказала всё о студии, о девочках, о собрании...
- Что мне делать? – закончила я свой рассказ вопросом. – Писать заявление? Но я не хочу. Я чувствую, что здесь какой-то подвох, что-то не так...
- Ты ещё и в секретари записалась?! Зачем тебе это? – удивилась Лина.
- Избрали... Я отказывалась, но меня очень просили, говорили, что буду отвечать только за сбор взносов... А теперь вот что получается...
- Избрали, просили, говорили…, – передразнила меня Лина. – Неужели ты не понимаешь, что им всегда нужен кто-то, на ком можно было бы ездить?! Впрочем, это твоё дело. А с заявлением, мне кажется, всё очень просто. Не хочешь писать, так не пиши. Пусть девочки свои проблемы сами решают. И вообще, не будь такой послушной! Чаще делай то, что тебе надо, а не другим, – тут она совсем по-детски хихикнула и продолжила. - Ох, слышала бы мама, что я тебе советую! Крик бы подняла! Она меня часто в эгоизме обвиняет. А я не считаю, что я эгоистка. Я просто не позволяю садиться мне на голову!
Как хорошо, что я поделилась с Линой! Она передала мне частичку своей уверенности в себе, и рабочие проблемы показались и впрямь ерундой.
Наконец, ушли гости Фатулы. С лёгким сердцем я быстро переделала все свои дела. Вечером тётя Дуся, глядя, как я управляюсь со своим хозяйством, похвалила меня и посетовала на Валю, которая старше меня, а такая неумёха. А Фатула! Фатула извинилась за то, что так долго продержала меня за дверью. Родственники к ней приехали, видите ли! Ха-ха! Так я ей и поверила! Раскладушку она так и не купила, и я опять укладываюсь спать на её широкой кровати...
На следующий день отдел встретил меня шепотком. Уже разнеслась сплетня по поводу моего и Ирмы выступления на комсомольском собрании. Ирма в студии получает поздравления и поддержку, но при мне все затихают. Я делаю вид, что не замечаю отчуждения девчонок, надеясь, что проблема сама собой уйдёт, если не давать новой пищи для разговоров.
Неожиданно из-за меня поссорились мои кукольники. Кто-то им рассказал, что я написала заявление в партком о ситуации в отделе. Когда я им сказала, что ничего не писала и писать не собираюсь, Елена Сергеевна обрадовалась, а Анатолий Михайлович рассердился. Он считал, что я как комсомолка должна быть честной и бороться с недостатками, а не прятаться в кусты и, что, если надо, он поможет мне правильно составить заявление.
Прошла неделя. Партком письма не требует, и я, надеясь, что все всё забудут, спокойно готовлюсь к экзамену. Занятия теперь идут утром и вечером, чтобы все студийцы и ассистенты, претендовавшие на актёрское будущее, смогли репетировать в любое время.
Наконец, наступил день экзамена, день смотра наших достижений. За «экзаменационным» столом сидели все педагоги, Наталья Ильинична и её помощница – Маргарита. Смотр-концерт прошёл без заминок при одобрительном гуле переговоров за столом после каждого номера. Я пела Бетховенского «Сурка», читала Паустовского, а танец мы «сдавали» все вместе в виде открытого урока - разминка у станка и выход на середину с самыми простыми движениями. В конце экзамена какие-то люди показали свои концертные номера в надежде, что их примут на работу. Взяли их в отдел или нет ни меня, ни девчонок не интересовало. Главным было, что скажет о нас Наталья Ильинична.
Наталья Ильинична всех похвалила, поблагодарила педагогов и рассказала о дальнейших планах. Оказалось, что занятий летом не будет, но на днях начнётся работа над новым спектаклем «Красные дьяволята». Играть в нём будут несколько актёрских составов, а начнёт она репетиции с первым, основным. Распределение ролей и даты репетиций мы узнаем позже от Маргариты. В сентябре все пойдут в отпуск, а с октября вновь начнутся занятия, ввод в спектакль других актёров и, конечно, подготовка новогоднего спектакля.
Меня, как и других ассистентов, в списке актёров первого состава не оказалось. Предполагаю потому, что совместить репетиции с концертами было невозможно. Начинался сезон пионерских лагерей, а значит почти ежедневные выезды за город. Расстроилась ли я? Пожалуй, не очень. Строго оценивая свои актёрские возможности, я понимала, что профессиональной актрисой пока не стала. Кстати, не только я, но и девочки, хотя они все получили роли. Особенного роста не было ни у кого. А участвовать в почти самодеятельном спектакле мне не хотелось, было скучно.
Всё чаще я вспоминала разговор об искусстве в «ночи плача», и всё больше видела на концертах, в которых участвовали мои кукольники, не искусство, а халтуру. Мои кукольники старались, но и они были не настоящими актёрами. Хотя, что такое «настоящие актёры» я, пожалуй, объяснить не могла. Чего-то мне не хватало в их работе... Но чего? Не знаю...
Я никогда не любила эстрадные сборные концерты, и, наблюдая эту сборность за кулисами, бывало даже стыдно за актёров. От них разило стремлением к «чёсу». Таким странным словом они называли 3-4 концерта в день на разных площадках, что оборачивалось для них хорошими деньгами, но плохим для публики «калязинским вариантом». Ещё один термин-пароль до минимума сокращенных концертных номеров. Например, номер фокусника должен длиться 10-15 минут, а, сократив количество фокусов и красивых пассов, можно работать 5 минут. Можно сократить и сказку Пушкина, если она не укладывается в 5-7 минут. О поиске новых идей, о творчестве речь не идёт. Главное деньги, деньги и деньги...
Куда-то я иду не туда... Всё чаще задумываюсь о настоящем театральном вузе... Но я хорошо помню слова Северина о моих данных, да и возраст (21 год!) для поступления на актёрское отделение великоват. Ведь туда приходит молодёжь сразу после школы, а им по 16-17 лет! Кем быть? По-прежнему хочется заниматься искусством, только настоящим, от красоты и мудрости которого дух захватывает!
Посоветоваться не с кем... Кукольникам о своих мыслях не расскажешь, они расстроятся... С девчонками из студии после злополучного собрания душевный контакт потерян... С мамой советоваться? Но я знаю, что она скажет: «Возвращайся домой и хватит мучиться!» Лия Яковлевна меня тоже, наверное, не поймёт... В лучшем случае она может сделать со мной концертный номер разговорного жанра, но я не хочу быть эстрадной актрисой с одним, на всю жизнь вызубренным номером! И вообще, после всего пережитого и узнанного, я расхотела быть актрисой. Пожалуй, Марк был прав, когда говорил, что актёры – личности не самостоятельные, вынужденные вечно притворяться, шагать «-ать!-ать!» по команде бесталанных режиссёров. А действительно талантливых режиссёров, как и людей, - редкие единицы.
Чего же я хочу? Я хочу нормально учиться, хочу узнать, как делается настоящее искусство, хочу знать его историю, а значит, нужно идти в театральный институт, но на другое, не актёрское, отделение.
И я решилась… В один из своих выходных дней в середине июня я пошла в ГИТИС, чтобы узнать правила приёма на театроведческий факультет.
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2011/03/06/725