Лето в Омске жаркое и скучное. Все серое: вдоль дороги запыленные тополя, кусты, ограды, асфальт. Далеко, в бледном просвете серых домов, будто в неровной раме, расплывчато видны очерченные трубы нефтезавода, менее чем когда-либо похожие на цветные снимки с них. Ветра нет, воздух горяч, отдает гарью. Иртыш, сильно обмелевший и, далеко отступивший от берегов, тусклый, оливковый, несёт свои воды так нехотя, что, кажется, не движется вовсе, а стоит на месте.
В один из таких дней, ближе к обеду я приехала в этот город к родственникам. Невыносимая духота, казалось, ещё больше загустела, потяжелела и, опустившись к земле, повисла над головой, как студень. Шестичасовая поездка по дороге, сплошь их выбоин, трещин и наплывов асфальта в виде верблюжьих горбов, показалась очень долгой и была невероятно утомительной. Ноги без движения отекли и ныли. Наконец я припарковала машину на свободном пятачке около пятиэтажного дома. Здесь в квартире на первом этаже живет престарелая чета, к которой я прибыла. С трудом, выбираюсь из машины, нагрузившись сумками и коробками с подарками, еле передвигая ноги, бреду к подъезду. Старики ждут меня, поскольку приезд был предварён телефонным звонком. В квартире у кухонного окна, выходившего во двор, сидит Тимофей Иванович, и наблюдает за всем, что происходит снаружи.
Выйдя на пенсию рано, по горячей сетке, и имея отменное в свои пятьдесят лет здоровье, он так и не нашёл, чем бы полезным можно заняться, поэтому подолгу просиживает у окна, рассматривая жизнь во дворе. Увидев меня, он улыбается и бежит к домофону, чтобы нажать на кнопочку, открывающую дверь.
Перед подъездом на впаянной в асфальт лавочке, в неестественной позе, широко раскинув руки, лежит человек. Рядом с ним, как ни в чём не бывало, стоит женщина. Не глядя на проходящих мимо людей, она всматривается в конец длинного шести-подъездного дома. Можно предположить, что она ждёт такси, поскольку, всякий раз, едва заслышав шум мотора, поворачивает голову в ту сторону, откуда тот доносится, и провожает взглядом, каждую въезжающую во двор машину. На меня женщина так же не обратила внимания, а лежащий человек даже не пошевелился, хотя я прошла совсем близко от его головы. В проёме распахнутой железной двери подъезда меня уже встречает Тимофей Иванович.
- Входи, входи, гостьюшка дорогая. Ну, как доехала? – Радостным голосом спрашивает он, и, не дожидаясь ответа, кричит через плечо
- мать встречай гостью
- да встречаю уж, встречаю - грубовато пропевает Марья Сергеевна, выплывая низеньким тучным телом мне навстречу
- долго ты, что-то ехала - угрюмо бурчит она, и, увидев в моих руках сумку, доверху заполненную фруктами, добавляет
-опять яблоки? Да зачем они нужны? Их никто не ест. Выброшу снова
- может можно войти? – улыбаясь, перебиваю её ворчание
– там не только яблоки, ещё груши, виноград. Есть грибы, копчености разные
- входи, кто тебя не пускает-то? Ты одна, что-ль?
- Да пропусти уже, встала, как стена - отодвигает жену Тимофей Иванович и принимается помогать заносить коробки с гостинцами.
Пока я умываюсь, Марья Сергеевна всё так же ворча, снуёт из кухни в зал, дополняя наполовину сервированный стол горячими блюдами, издающими аппетитные запахи.
- Ну, устраивайся, проголодалась, наверно? Садясь на указанное место, я бесцельно смотрю в окно, выходящее во двор и снова натыкаюсь взглядом на странного лежащего в той же нелепой позе человека
- а это что, кто-то пьяный отдыхает у Вас на лавочке?
- да нет, это сосед умер. С самого утра лежит, а никто не едет за ним - бодро объясняет Тимофей Иванович.
В комнате некоторое время повисает молчание.
- Как умер? Это покойник на лавочке? - с изумлением переспрашиваю я
- Покойник, конечно, - сердито отвечает Тимофей Иванович,
- дед со второго этажа. Пьяница горький был, вот и допился. Сердце видать прихватило, и не дошёл домой
-он мёртв? вопрошаю я, всё ещё не доверяя сказанному
- да мёртвый, конечно, а какой же? Вон одна его дочь, катафалк ждёт, а вторая в квартире, деньги ищет. Да садись, поешь себе, не обращай внимания, стынет же всё
- какие деньги, как ешь, мертвый человек лежит на расстоянии вытянутой руки
- ну и что с того? Лежит и пусть себе лежит, может он будет до вечера лежать, а ты с голоду помирать? Деньги его ищут в квартире, а что же ещё им там делать?
Тимофей Иванович степенно разливает в приготовленные рюмки водку. Специально, не замечая моего замешательства, поднимает налитую, и говорит тост
- Ну, давай, за приезд. Давай, давай, нечего смотреть. Он крякает, залпом выпивает спиртное, занюхивает кусочком хлеба, и довольная улыбка растекается по его лицу.
- Ну что сидишь, вот картошечка, мясцо, рыбка, закусывай – слащаво потчует он, накладывая на тарелки для меня и себя еду.
- Жуй посытней, вот салатик из моркошки, положи-ка дед холодца Лине, она то голодная - добавляет Марья Сергеевна, и, обращаясь ко мне, говорит
- или так и будешь сидеть, как статуя, намеренно, для простоты, делая ударение на предпоследнее у.
- Ну, что у Вас там новенького - не из любопытства, а скорее для порядка расспрашивает меня быстро захмелевший Тимофей Иванович. А дальше, не дожидаясь ответов на свои вопросы, принимается с неподдельной гордостью, самодовольно улыбаясь, рассказывать про себя
- Я вот на дачке ещё не всё сделал. Да время, то есть. Погода стоит на славу, вёдро - ещё успеется.
Он расплывчато описывает урожай, выращенный им в прошлом году, ругает правительство за маленькую пенсию. Весело комментирует сюжет про захват бандитами турецкого корабля с русскими предпринимателями на борту, даже не задумываясь при этом, что я и его сыновья тоже предприниматели
- Так им и надо, спекулянтам энтим, не будут народ обирать.
Между высказываниями ест сам, старается угостить меня, будто всё сейчас, как всегда и ничего необычного, то есть, никакого покойника на лавочке нет, и не было. Его раздражает только моё угнетённое состояние, и то, что я не ем, вернее не могу есть от полученного потрясения.
- Что это – думаю я – равнодушие или чудовищная эмоциональная скупость, плохо скрываемое безразличие или глупость? А может это полу-гипнотический сон бесконечного довольства собой? Мне до боли под лопаткой, жаль этих пожилых людей, которые, отгораживаясь, отвергают, чужую боль, даже не попытавшись понять и почувствовать её. Может так происходит потому, что они сами уже израсходовали жизненные силы, и совсем скоро их ожидает подобный исход?
Тогда, три года назад я так и не нашла ответов на эти вопросы, но ещё не догадывалась, что совсем скоро, то же самое произойдёт ними, моими милыми стариками с бесчувственными сердцами.
Через год, в результате заболевания «сахарный диабет» Михаилу Тимофеевичу отняли обе ноги. С этим увечьем он прожил ещё два долгих года, и умер девятого мая, у меня на руках. В день его смерти на улице было по-летнему тепло. Как будто ничего не произошло. На злополучной лавочке сидели подростки. Они пили пиво прямо из бутылок, громко смеялись, и разговаривали о насущном, пересыпая речь - отборным матом. Им было глубоко наплевать на то, что в квартире, под окном которой они сидят, лежит покойник. Они так же не обращали никакого внимания на то, что рядом с ними за стенкой, на расстоянии вытянутой руки, заливается скорбными слезами пожилая женщина. Юноша, посадив к себе на колени девушку, протяжно целовал её, а потом она красовалась и заигрывала с остальными юнцами, и все вместе они снимались на камеры сотовых телефонов на фоне крышки от гроба, стоявшей в подъезде. Никакого сострадания к чужому горю не наблюдалось у них в лицах. Жизненные нерастраченные силы, били через край, но только душевная чёрствость, наплевательство и раздутое самомнение – вот те черты, которые являлись определяющими на тот момент для этих ребят - представителей большей части населения России.
Прошло ещё два года, и я снова ехала в Омск посетить престарелую Марью Сергеевну. Она осталась совсем одна в городе с миллионом человек жителей. Люди часто остаются одни, потому что строят не мосты, а стены. А в старости эти стены, которые казались незыблемыми, очень прочными и вовсе ветшают, разрушаются так что, в них образуются дыры и прорехи, увеличивающиеся со временем. Нет, конечно же, её не бросили родные и дети. Они просто эмигрировали в другие страны, а она не захотела обременять их собой.
- входи, входи гостьюшка, дорогая встречает меня теперь уже Марья Сергеевна на пороге квартиры. Выйти в подъезд, и открыть дверь она уже не может.
-ну, садись, проголодалась наверно? Там на плите красная рыбка жареная, как ты любишь. Я тётю Валю попросила вечером, она нажарила. Как доехала, да долго – то, как едешь. А мне вот шестого плохо сделалось, упала я. Не смогу, наверно, поехать с тобой завтра на могилку к деду. Да чего ты плачешь-то, Лина?
На кладбище я поехала одна
-передавай Тимке привет, пусть ждёт - крикнула мне вслед Марья Сергеевна.
Это были её последние слова. Когда я вернулась, Марья Сергеевна была мертва. А на лавочке сидела полупьяная стайка молодежи, с бутылками пива в руках. Был праздничный день Победы 9 мая, и всё было, как всегда.