Фото автора
*****
Лондонский полдень встретил ослепительным солнцем, играющим в подсохших лужицах на асфальте.
- Теперь я буду говорить с тобой только на английском. Так надо, - Натх крепко сжал ее руку. Снисходительный тон, дополненный металлическим лязгом дверей, обрушил на Настю понимание того, что родную речь от Натха она слышала в последний раз. Хотелось спрятаться от его прожигающего насквозь взгляда и снующей вокруг толпы, забиться в угол и выть до беспамятства.
На регистрации их ждал надменный толстяк в затертом костюме. Натх отошел с ним в сторону, и они вполголоса беседовали не менее часа. Познаний Насти в английском хватило лишь на то, чтобы понять из долетающих реплик пояснения Натха, что он не мог ждать слишком долго, и «Crazy», неоднократно произнесенное толстяком. Сумасшедший! - думала Настя. Лишь человек вне себе в один момент мог выдернуть ее из привычного мира и увезти невесть куда. Напоследок толстяк смерил Настю взглядом, полным брезгливости, от которого она готова была провалиться сквозь землю.
Это был его одноклассник, - смогла разобрать Настя из того, что рассказывал ей Натх потом – на русский он не переходил, вовсе не считаясь с тем, что Настя едва ли понимала половину из сказанного им. - Он состоит на государственной службе, и помог решить все проблемы, связанные с ее приездом.
Эвакуатор забрал разбитый автомобиль Натха прямо от аэропорта. Приехавший водитель эвакуатора спросил, кто так потоптался по машине, и что вообще можно сделать, чтобы так угробить дорогой автомобиль.
- В России по улицам ходят медведи и корежат неправильно припаркованную технику, - отшутился Натх.
- Похоже, эти медведи еще и стреляют, - заметил водитель эвакуатора разглядывая характерные круглые отверстия сзади.
Первое, что сделал Натх, выбравшись в город – привез Настю в магазин, чтобы немного приодеть, ведь у нее не было даже смены белья. Стеклянные витрины, подсвеченные серебром огней, глянцевая роскошь, невесомые ткани, аромат чужого мира, который кружит голову. В нем пресыщение принято выдавать за самодостаточность. Ранее Настя могла наблюдать этот мир издалека, будто иную реальность, которую можно рассматривать, но не касаться.
У входа встретил ее манекен, одетый в шелковое платье, такое, что Настя вздохнула, прежде чем смогла отвести от него глаз. Натх выбрал для нее мешковатые джинсы, которые она при других обстоятельствах даже не надела бы, теплую куртку, пижаму розового цвета в белый горошек и десяток безразмерных футболок. Настя вновь остановилась у платья.
- А оно слишком дорого? – спросила она едва слышно. Она не желала просить о чем-либо, тем более - бросать Натху вызов, но так хотелось хотя бы маленького утешения за то, что ей пришлось пережить в тот день.
- Оно слишком откровенно, - голос Натха, ровный, лишенный даже тени сочувствия, вмиг разрушил ее грезы. Осталось только покрепче сжать зубы, изобразить улыбку, чтобы никто не видел, как нестерпимо горько ей стало.
Натх помог Насте взойти по слизким ступеням, с джентельменской галантностью придерживая кончики ее пальцев. И не отпускал ее одеревеневшей от напряжения руки из своих горячих, словно южное солнце, ладоней.
- Я восточный мужчина, и не потерплю, чтобы кто-то глазел на твое неприкрытое тело. Тебе с этим лучше смириться сразу, - объяснял он ласково. Но обманчива была мягкость его голоса, отдающая привкусом металла.
В туманных сумерках подсвеченного огнями города Настя заметила пару женских силуэтов в хиджабах и робко опустила голову. Мир стал глобальным настолько, что многое, слывшее некогда экзотической сказкой, теперь гармонично, вместе со всеми своими предрассудками, вплелось в каждодневную реальность. И то, что голубую кровь одной из старейших семей Европы разбавила вязкая, словно опиум, кровь невесть каких земель Востока, вовсе не вызывало удивления.
- Может, и мне в хиджаб одеться? – вырвалось невольно.
Натх не ответил, лишь покрепче сжал ее руку.
В еще одном магазине, расположенном тут же, пока Натх приобретал для нее простенькое хлопковое белье, Настя безучастно рассматривала то его широкую спину, то блестящий кафель на полу. Белье такое обычно покупают детям, но не тем, к кому испытывают хоть толику страсти. Впрочем, любви и романтики ей никто не обещал.
Уже стемнело, когда желтое такси доставило их в тот район города, где нет шумных автострад, но который находится недалеко от центра с его историческими достопримечательностями. Здесь в старом доме в два этажа на тихой улочке, где под окнами степенные старушки в палисадниках растят цветы, располагалась квартира Натха – совсем маленькая, одна комната и зал. Высокие потолки, старинная дубовая мебель с резными дверцами, массивные шкафы, полные потрепанных книг, которые чудом уцелели за долгие годы, бронзовые светильники под потолком, выгоревшие до дыр портьеры из тяжелого бархата, в углу на комоде – черно-белый телевизор. У дверей теснилось неуклюжее пианино, заставленное безделушками из металла и фарфора. Темный лак инструмента местами потрескался и кое-где был стерт до самого дерева. Пахло недавней уборкой и временем, увязшим в этих стенах. Такой запах можно встретить в библиотечных хранилищах да Богом забытых провинциальных музеях.
- Я тут редко бываю, - Натх оставил пакеты с обновками Насти на грубо сколоченной кровати, которая занимала добрую половину спальни, и сообщил, что комната полностью в ее распоряжении, а сам он устроится в прихожей на диване.
Настя тут же закрыла за ним дверь на щеколду. Так спокойней казалось.
В синем вечере за окном один за другим вспыхивали огни. Настя развесила на плечики свои покупки, застелила постель найденным в шкафу льняным бельем с пожелтевшим от старости кружевом. Силы выгорели за день вместе с эмоциями. Хотелось свернуться калачиком под шерстяным одеялом и никуда не бежать. И тяжелая дверь казалась надежной защитой от любых ее страхов.
А следующим утром она столкнулась с Натхом на кухне. Подсвечник с огарками свечей на подоконнике, медная мойка с маленькими кранами, пустой холодильник, какие выпускали лет тридцать назад, с приоткрытой дверцей и Натх в легких джинсах и майке, которая явно ему мала, заваривал чай из пачки, по крайней мере, двадцатилетней давности. Его влажные после душа волосы, черные, как смоль, разбросались по широким плечам. С каждым вдохом вздымалась рельефная грудь, перекатывались при малейшем движении мускулы под его кожей цвета кофе с молоком. Идеальное тело, дополненное деспотичным нравом, старомодной учтивостью и бархатом громадных черных глаз, на дне которых затаилась тьма, древняя, как мир.
Натх пожелал ей доброго утра и предложил чаю, но потом, заметив как Настя, стараясь не смотреть на него самого, косится на промасленную пачку с чаем, пригласил ее поехать куда-нибудь позавтракать.
У дома им встретилась пожилая женщина. Невысокая, с белесой сединой, аккуратная и подтянутая.
- Натан, неужели это вы? – она разглядывала Натха сквозь маленькие очки.
- Миссис Форестер, - расцеловал он старушку в обе щеки.
- Я видела уборщиков в вашей квартире, и поняла, что вы вернулись, – продолжила она, придав лицу чуть строгости. А щеки с ямочками улыбались приветливо. – Я только хотела сообщить, что ваш кот, которого вы просили покормить пару дней, пока отлучались по делам, сдох четыре года назад от старости. Я не могла вам об этом сказать раньше – вы даже не оставили своего номера телефона. И не надо на меня так смотреть – я уже не в том возрасте, чтобы на меня производили впечатление ваши томные взгляды.
Говорила она так быстро, что неискушенный в английском слух Насти с трудом улавливал знакомые слова, хотя общий смысл разговора ей был понятен. Только тогда почувствовала она, насколько Натх был терпелив, когда разговаривал с ней гораздо медленней и простыми фразами. Однако благодарности к нему Настя не испытывала. Напротив, хотелось сделать что-то ему наперекор, стать ему неудобной, чтобы пожалел он, что увез ее против воли.
Натх извинялся перед миссис Форестер, ссылался на дела по всему свету.
- Не стоит, дорогой Натан, - сияла она улыбкой, как девчонка. - Я даже обиделась бы, если бы вы потребовали его назад. За эти годы я привязалась к вашему коту, и он мне совершенно не был в тягость… А кто эта очаровательная особа рядом с вами?
Натх представил Настю как свою супругу. Миссис Форестер вспомнила своего сына, который когда-то учился вместе с Натхом в колледже, а теперь живет в Давосе и очень редко навещает мать. А после пригласила Настю в гости – чтобы в ее компании скрасить свое одиночество.
- Отлично, - согласился Натх, - в ближайшие дни у меня будет много дел, а моя супруга совершенно не знает города и плохо говорит по-английски. Вы бы могли вместе куда-нибудь сходить. А я, к сожалению, вынужден отлучиться.
Оставит ее на попечении миссис Форестер, как того кота. Фантазия эта грела изнутри робкой надеждой.
- Ну что ты, дорогая, я никогда тебя не оставлю, - шепнул ей Натх.
Настя вытерла с лица счастливую улыбку и опустила глаза. Глупышка! Нельзя эмоциям позволять брать верх над собой. И без того Натх запросто читает мысли по ее лицу.
Они позавтракали в кафе неподалеку безвкусной, но питательной едой. Только лукошко, полное свежей клубники стало единственным теплым пятном в то сырое ноябрьское утро.
Английская кухня никогда не отличалась изысканностью, а готовить ему сейчас некогда, - оправдывался Натх. Ему еще предстоит разгрести кучу дел в связи с ее эмиграцией.
Он отдал Насте ключи от квартиры, свою кредитку, немного денег на такси и предупредил, что будет поздно. Паспорт Насти лежал у нее в кармане.
- Вынужден предупредить тебя дорогая, что легально выехать из страны ты пока не сможешь, - Натх не позволил ей насладиться иллюзией свободы. А после вздохнул сочувственно. – Да и бежать тебе от меня некуда.
Настя долго бродила по городу одна, всматриваясь в незнакомые лица – белые, черные и коричневые всех возможных оттенков, озабоченные и беспечные, радостные и серьезные. Кто-то ей улыбался, и она улыбалась в ответ, кто-то провожал ее игривым взглядом. Но никому до нее не было дела, как до котенка с улицы, пушистого, смышленого, но никому не нужного. Не замечая моросящего дождя, семенила по лужам в своих прохудившихся ботинках и знала, что затерялась в городе и дороги назад найти не сумеет. Стояла на мосту и вглядывалась в мутные воды Темзы, словно в них искало ответа ее бешено скачущее сердце. Когда промокла вся и озябла, то согрелась в первом встреченном супермаркете. Машинально, не задумываясь зачем, накупила всяких безделушек. Когда-то она была бы рада этим ароматным кремам, шампуням, заколкам из блестящего пластика и тому, что денег на карточке у нее предостаточно. Только осталась та Настя где-то далеко, за тысячи километров на восток, словно неясное воспоминание из прошлой жизни. Наверное, сработало упрямое чувство самосохранения, что успокоилась она совсем, почти смирилась, набрала знакомых продуктов и кухонных мелочей, так необходимых в хозяйстве. Поймала такси и назвала улицу.
Вернулась в пустую квартиру, отчего-то ставшую родной. Натх может быть спокоен – никуда она от него не денется. Приготовила ужин на двоих – себе и Натху. Накрыла его порцию крышкой, обернула сверху теплым полотенцем, чтобы не остыло, как признательность за то, что не был с нею груб и что позволил пользоваться его деньгами. А для миссис Форестер Настя испекла бисквит с заварным кремом и кусочками фруктов. В пять вечера была у нее. Такая же уютная квартира, только просторней, и жизни в ней больше. На стенах - фотографии ее покойного мужа, до последних дней отдававшего себя военной карьере, и сына, от пухленького карапуза до стареющего толстяка в солидном кабинете. Только сознание Насти никак не могло увязать этого потрепанного жизнью человека с Натхом, в котором жизнь застыла, как букашка в древней смоле. Миссис Форестер восхищалась Настиным пирогом, который в тот день на редкость удался, и тому, что Настя умеет готовить, ведь у них мало кто этим занимается.
Ушла Настя от нее поздно вечером, и всю ночь дрожала в постели, не могла никак согреть ледяные ноги. Только под утро стало жарко. Сухой кашель драл ей легкие до самого живота. На платке, куда она сморкалась и кашляла, проступили кровавые пятна. Реальность расползалась в сознании бледными пятнами, а тело ныло от усталости, как если бы всю ночь она работала тяжело. Натх ее поймал сразу же, как только Настя выползла из комнаты, держась за стены, будто специально сторожил. Настя задрожала в его руках, осела без сил и заплакала жалобно, беззвучно.
- Глупенькая! – Натх едва коснулся губами ее лба. – Ты горишь вся.
Уложил в постель, напоил насильно горячим молоком с медом. Поднимал ее слабое тело, держа под спину одной рукой, а другой вливал ей в рот питье и горькие лекарства. Настя морщилась, а Натх вытирал ей лицо салфеткой и ругал ее беззлобно, как ребенка несмышленого. Потом извинялся и снова ругал, грозился запереть ее в квартире и выводить на улицу только в сухую погоду. И постоянно повторял шепотом, что Настя ему нужна, хоть и глупая она совсем, и о том, что вытащит он ее скоро, ведь организм у нее молодой, сильный.
Целый день он сидел на постели у ног ее, кормил из ложки малиновым вареньем, взятым у миссис Форестер, и бурчал под нос что-то, как старик. Может, причудилось тогда Насте в лихорадке, но рассыпался его голос, как раскладывается в радугу солнечный свет. Был в нем в нем и вой ветра в ущельях между скалами, и рев моря, которого Настя никогда не видела, и звериный рык, и писк пойманной совою мыши, и даже звон звезд, невидимых за тяжелыми тучами и за миллиардами световых лет. Тело ее, как чувствительный камертон, осязало шелест бессчетного множества действий, связей и причин.
И казалось тогда Насте, что под знойными ладонями Натха нездоровый ее жар, шипя и клубясь кольцами невидимого дыма, оставляет ее тело. К вечеру болезнь вышла вся вместе с потом и мокротой. Легко стало, будто заново родилась. Натх молчал, но поняла Настя внезапно, словно вздохнул кто-то у самого ее уха: «Вытащил».
Она приподнялась на постели, и Натх не стал ее останавливать. Выпустил, как птицу из руки, только смотрел на нее с такой нежностью и восторгом, что сердце невольно замерло. Непривычным был темный цвет его кожи, антрацитовые локоны, обнимающие плечи, взгляд, глубокий и пронзительный, от которого ничего не утаить. Если глянуть мельком, то смотрелся Натх лишь ненамного старше ровесников Насти. Ни единая черточка на лице его не выдавала возраста, разве что выражение его и взгляд, несущий тяжесть многих лет. Только память безуспешно силилась отыскать в недрах своих, откуда знаком ей трепет этих тонких ноздрей, изгиб его губ, прикосновение смоляных ресниц к ее пальцам, ласка голоса, усыпляющая бдительность.
- Я ведь знала тебя когда-то, – пролепетала Настя едва слышно.
Натх кивнул одобрительно. Протянул к ней руку, осторожно, как к дикому зверьку. Погладил ее кудряшки, спутанные в кольца. Рассматривал ее, как коллекционер любуется редким экземпляром, за которым охотился много лет и заполучил, наконец.
- Ты все чувствуешь, маленькая. Так должно быть.
Почти сдалась, растаяла горячим воском, затерялась в черноте его глаз. Но каждая клеточка ее тела помнила, как ее сознание сливалось с его, и чудовищная сила, скрывающаяся за тонкой гранью мироздания, затягивала их обоих в бездну. Настя отбросила робость, как ненужное кокетство, страху не позволила сковать себя; напротив, он стал лучшими доспехами и найопаснейшим оружием. Отпрянула от Натха и бросила резко, почти с ненавистью:
- Я так много для тебя значу только из-за того ужаса, который я из-за тебя пережила?
Натх бессильно опустил голову. Взгляд, ощутимый кожей, уперся в Настю из-под черноты прядей, который падали на его лицо.
- Отвечай! – осмелела она, но крик застрял где-то в горле, вырвавшись сдавленным шепотом. Чувствовала нутром, что вреда он ей не причинит – слишком дорога она для него, иначе не увозил бы ее силой, не называл бы своей женой, не ухаживал бы за нею больной, не сушил бы ее мокрую одежду. Настя млела от нахлынувшей вдруг нежности, когда увидела свою сохнущую курточку на радиаторе и ботинки тут же, под ним. Не в ней ценность, а в том, что обитает по ту сторону тьмы, - твердило сознание, упрямое и недоверчивое.
Настя задавала вопросы, но не получала ответа на них. Натх ушел в то глубокое молчание, которое невозможно ни силой пробить, ни лаской растопить. Поцеловал ее пальцы и оставил одну, тихо прикрыв за собою двери. Настя побежала следом, шлепая босыми ногами по выцветшим коврам.
Натх нашел где-то теннисный шарик, положил его сверху на телевизор.
- Сядь, - приказал он. Тихий голос такой твердости, что ноги Насти подкосились, и она послушно опустилась на диван. – Успокойся! Ты должна быть полностью спокойна. Никаких мыслей. Смотри на шарик. Есть только твое сознание и этот шарик.
И Настя смотрела на тот шарик, как на что-то завораживающее, от чего глаз нельзя отвести.
- А теперь подними его силой мысли.
- Это невозможно, - потупилась Настя разочарованно.
- Знаю. Но ты попытайся.
В течении нескольких минут, до сухой рези в глазах, Настя гипнотизировала шарик, но с места он так и не сдвинулся.
- Точно так же ты сейчас не сможешь воспринимать то, о чем хочешь услышать, - заключил Натх. - Я расскажу тебе все, что знаю потом, когда придет время.
- А ты можешь сдвинуть шарик силой мысли? – На что надеялась, глупая? На то, что он ей фокус покажет?
Натх рассмеялся ей тепло, как несмышленому ребенку.
- Пойдем, я на кухне пиццу поставил разогреваться.
Месяц спустя Настя могла бегло болтать по-английски, стала ориентироваться в городе, вместе с миссис Форестер успела сходить не в один музей, и сделала множество фотографий. И купила себе шелковое платье необыкновенной красоты со смелым декольте – Натх не позволил бы ей носить такое, но миссис Форестер понравилось, как оно сидит на фигуре Насти.
Натх сам занимался бумажной волокитой в связи с ее эмиграцией. Насте лишь иногда приходилось ездить в посольство и прочие департаменты, чтобы подписать какие-то документы, в суть которых она даже не вникала, предоставляя это Натху. А он вечерами за ужином возмущался бюрократическими порядками и тем, что смог добиться для Насти только вида на жительство. Но это не помешало Натху походатайствовать о том, чтобы для нее было зарезервировано место в математическом колледже на следующий год. В руководстве этого колледжа были старые друзья Натха, а желание Насти изучать международную экономику в Оксфорде либо Гарварде он проигнорировал. Сказал, что прежде всего ей английский нужно шлифовать, ведь из-за него она целый год будет отдыхать от учебы. А для того, чтобы ей приятнее отдыхалось, выдал ей из своей библиотеки кипу книг по высшей математике, и все - на английском языке.
Не сразу, но смирилась Настя, привыкла к Натху, к его холодной спокойной уверенности, к его твердости и проницательности, к его улыбке, в которой смешалась ласка и горькая ирония. Ей стало уютно под его опекой, которой он накрыл ее, как огромным колпаком: внутри него предоставлена свобода, но наружу вырваться невозможно.
Натх называл ее чудом. Говорил, что по законам природы она не должна существовать вовсе. Но не было в его глазах вожделения, даже когда пробуя Натха на прочность, Настя приближалась к нему так близко, что тепло их тел сливалось в одно целое. С бесстыдством, какое присуще разве что детям малым да блаженным, или дикарям, которых не коснулись понятия о грехе и морали, Натх выходил из ванной комнаты, прикрытый только полотенцем на бедрах, или разгуливал по квартире, одетый в легкие джинсы, а по плечам его метались россыпи волос, ровно остриженных чуть выше лопаток. Но в глазах его стояла не наивная пустота, как у тех, неразумных, а нечто иное, страшнее и глубже. Это пропасть между кругом, начерченным на песке чьей-то рукою, и светилом, вокруг которого вертятся планеты; между праведником, который живет вдали от суеты людской, а о жизни другой и не ведает, и мучеником, который пытался сделать мир добрее, но был распят толпой; пропасть между образцовой матроной, которая с младенчества смотрит на мир из-за чье-то надежной спины, и верностью зрелой, осмысленной, которую получают в награду, но не как должное.
В таком же полуодетом виде Натх опускался на диван, где уже сидела Настя, и от его тяжести она сползала к нему на колени. Натх тискал ее, как котенка, теребил ее пушистые локоны, наматывал их на пальцы, заплетал в косички. Но ласки эти были напрочь лишены всякого живого интереса к ней, будто гладил он зврерушку какую, либо с безделицей игрался. Настя убирала от него свои волосы и возмущалась, что ей потом долго приходится распутывать узлы, и пересаживалась на другую сторону дивана.
Разговорчивостью Натх не отличался, больше молчал. О себе тоже говорил мало. Обычно наблюдал за Настей исподтишка, с полуулыбкой на губах, по которой невозможно предугадать, что на уме у него.
- Я намного старше тебя, - отвечал Натх на ее расспросы.
- На тридцать лет, - почему-то стало горько, словно потеряла она безвозвратно что-то.
- На целую вечность. - Натх улыбнулся, одними губами, мягко и грустно.
Он не богат, но принадлежит к старинному роду, - Насте немалых усилий стоило вытянуть из него хоть что-то. - Правда, в современном мире титулы его утеряли былую значимость. Остался лишь романтический флер да родовой замок в Ольстере, который Натх вынужден был переоборудовать под гостиницу, чтобы таким образом зарабатывать на его содержание. Но в жилах Натха больше восточной крови, телугу. Близких у него нет. Родителей он потерял, будучи ребенком. Он поддерживает теплые отношения с другой ветвью рода Присли, но кровные узами с ними не связан. Пообещал, что познакомит Настю с ними уже в ближайшее время. Сейчас же Настя - самый родной ему человек, - признался он.
Родной, - в груди Насти затрепетало что-то.
- Оказывается, ты не сектант вовсе, - выдавила она нервно, с издевкой, чтобы хоть как-то заглушить возбужденно скачущее сердце, раз успокоить его не удалось.
Натх долго хохотал. Пытался что-то сказать, и снова смеялся.
- Я обязательно продам тебя сатанистам, дорогая, - прекратил он вдруг, строго нахмурился и одним молниеносным движением усадил Настю себе на колени. Она взвизгнула и вырвалась. Натх снова затрясся от смеха. – Для жертвоприношения.
А после замкнулся, ушел в себя, и все уловки Насти – расспросы, колкости, мольбы - разбивались о стену его молчания.
Но об истории, философии и технике он мог говорить часами. В те моменты, когда Натх, неторопливо потягивая из старой фарфоровой чашки с королевскими вензелями крепкий тибетский чай с солью, ароматными специями и кусочками поджаренного бекона, негромко, но так убедительно рассказывал истории об индийских богах, либо о недавних политических событиях, Настя слушала, зачарованная его голосом, забыв обо всем на свете. Погружалась в старые легенды о демонах, богах, либо святых подвижниках, которые поддались женскому соблазну, растеряв в порыве страсти все накопленные благодетели. Особенно история о любви Шакти и Шивы ей понравилась, будто всколыхнула что-то спящее внутри. Шакти родилась человеком, ее избранник был нелюдимым старым богом, который натирал тело пеплом похоронных костров, а вместо ожерелий носил на шее ядовитых змей. Его даже сородичи чурались. Постом, молитвой и лишениями Шакти получила грозного бога-отшельника себе в мужья.
- Из-за дикого старика, который по горам бродил, она столько пережила. Как она вообще на него соблазнилась? - смеялась Настя, словно острые иглы под кожу загоняла - Натх ведь тоже на много лет ее старше. Только больно становилось ей самой, немножко, где-то очень глубоко.
Личина не важна, важнее символы, стоящие за ней, - объяснял Натх терпеливо, и все уколы Насти тонули в бездне его спокойствия. – Супруги эти – суть две стороны одного, словно положительный и отрицательный полюса поля. Шива олицетворяет мужское начало мироздания, скрытую потенцию, непроявленное, Шакти – женское начало, вечное движение - причину, изменение, творение, поддержание и разрушение. От их страсти все сущее возникло. Когда они сливаются, мироздание в небытие ухотит, в пустоту, в ничто.
- Ты в это веришь? - Сердце Насти замирало испуганно. Она догадывалась, о какой пустоте Натх говорит. Помнила, как пустота к ней подкрадывалась, обнимала, растворяла в бесконечной боли, темноте, беспамятстве и безмятежности.
Натх смеялся тихо.
- Это старое учение. Оно как инструмент, через который, словно в щелку, можно смотреть на мир, пока глаза к свету не привыкли.
И слова его были, как те символы, которые разгадать нужно, рассматривая в щелку и выхватывая каждый раз в них новый кусок смысла.
Разговоры же о музыке, кино и прочих развлечениях Натх игнорировал, посмеиваясь над Настей молча. Между ними пропасть, понимала Настя, которую только с годами восполнить можно.
А чай тот, пряный, терпкий и сытный, ей не понравился. Настя по старинке предпочитала, с вареньем и конфетами.
- О Натане мне известно немного. Он приехал в Лондон из Штатов, из Иллиноиса, если не ошибаюсь. Ему тогда и двадцати не было, - вспоминала миссис Форестер, когда Настя заходила к ней одинокими промозглыми вечерами. – Поселился тут, в квартире своего покойного деда, получил стипендию в колледже. Юношей он был замкнутым, не по годам серьезным. С ребятами не то чтобы не ладил, они обходили его стороной. Натан отвечал им той же монетой. Общался с немногими, с теми из ребят, из которых вышел потом толк. Но близких приятелей у него не было. Одиночка он, никого в жизнь свою не впускал. Одно время Натан подтягивал в учебе моего сына, а тот смотрел на него с обожанием. После колледжа Натан вначале пошел по стопам деда, Джеймса Присли, который занимался авиаконструированием. Но потом наверное понял, что это не его призвание, и занялся совершенно другим делом. Кстати, дед Натана был очень видным мужчиной – высоким красивым, спортивным. У Натана его гены. Он удивительно похож на своего деда – те же жесты, то же лицо, также долго сохраняет молодость. Может, мне кажется, но со времени нашей последней встречи, более восьми лет назад, Натан совсем не изменился.
Миссис Форестер достала из комода фотоальбом в бархатном переплете и указала на старую черно-белую фотографию с желтыми неровными краями. На ней запечатлены четверо мужчин в мешковатых брюках на фоне неуклюжего самолета. Лица их неясны, видны только общие черты.
- Мой отец вместе с Джеймсом Присли. Вот он, - миссис Форестер ткнула пальцем в самого высокого из четверых мужчин с гладко причесанными волосами, сливавшимися в темное пятно на глянцевой желтизне бумаги. – Не правда ли, Натан невероятно похож на деда?
- Похож, - не могла не согласиться Настя. Это было очевидно даже на такой маленькой и старой фотокарточке, где лица были еле видны, и даже несмотря на то, что Джеймс Присли носил усы.
- Наверное, он сам поразился бы такому сходству, если бы дожил до рождения внука, - вздохнула миссис Форестер. – Джеймс Присли погиб во время второй мировой войны, когда Натан еще не появился на свет. Он разбился над Руром, когда его атаковали истребители Люфтваффе. Он не должен был лететь, ведь на военной службе он не состоял. Но Джеймс Присли сам пожелал испытать новую модель ланкастера. Тела его так и не удалось найти. У него осталась дочь, которая жила в Штатах с его бывшей женой. Дочь приезжала в Лондон ненадолго, когда ей сообщили о том, что сбит самолет ее отца. С тех пор я никогда ее не видела. А в начале семидесятых приехал Натан. Он завел связи с друзьями деда, поступил в колледж, а позже занялся конструкторской работой. После окончания колледжа он недолго поработал в филиале американской компании, которая занимается самолетами. Но потом Натана, этого тихого мальчика, будто подменили. Он все бросил, поступил на исторический, стал сходить с ума по своей археологии. Некоторое время он даже преподавал в том же колледже, читал что-то, связанное с восточной культурой, пока не уехал из страны вовсе. Иногда он возвращался в Лондон, но никогда надолго не задерживался.
Настя после перерыла все шкафы в поисках чего-нибудь, что рассказало бы ей о Натхе. Уйма книг, философские, исторические труды, больше о временах тысячелетней давности; математика, механика, чертежи, выполненные от руки, какие-то патенты с гербовыми печатями, но ничего – о нем самом. Между книгами Настя обнаружила несколько его старых фотографий, еще черно-белых, без даты, слишком маленьких и групповых, на которых его лицо невозможно рассмотреть как следует. Другая одежда, короткая стрижка, но знакомая ухмылка и темная физиономия, будто только вчера снимал его фотограф.
Потихоньку Настя создавала уют в их маленькой квартире. Пока Натх отлучался по делам, она заменила старый ламповый телевизор плазменной панелью в полстены, вместо дырявых бархатных портьер повесила легкие шторы в цветочек. Таким же образом на кухне появилась новая газовая плита, холодильник и уйма всяких мелочей, облегчающих быт. Натх смотрел на эти перемены безучастно и благосклонно. Расстроился только когда обнаружил в ванной сияющий хромом смеситель вместо двух латунных краников, которым лет было больше, чем самому дому. Натх даже хотел вкрутить краники назад, а Настя счастливо смеялась оттого, как забавно он сердится и тому, что краны эти она предусмотрительно выбросила.
Близилось рождество. Настя по совету миссис Форестер повесила на входную дверь праздничный венок, а в квартире украсила небольшую елку, которую купила прямо в кадке, словно комнатный цветок. Такую ель потом можно будет высадить где-нибудь в парке. Натх проигнорировал рождественские хлопоты, лишь спросил, что Настя хотела бы получить в подарок. Они бродили вдвоем по вечернему городу, подсвеченному огнями реклам и праздничной иллюминацией. Настя завела его в книжный магазин и попросила купить ей Камасутру. И замерла, ожидая того, как разрушится непробиваемое спокойствие Натха. Сконфузится он, или напротив, станет напористей от волнения и страсти. Натх пролистал имеющийся в магазине невзрачный экземпляр Камасутры и вернул его назад.
- У меня есть Камасутра в роскошном индийском издании, на английском языке, с иллюстрациями. Если она тебя заинтересовала, я ее тебе подарю, дорогая, - ничуть не изменился его тихий, ровный голос.
Настя сама смутилась множества людей, которые толпились в магазине, побагровела, попалась в собственную ловушку. Натх купил для нее учебник по высшей математике – заявил, что это тоже философия. А вечером, не дожидаясь рождества, он подарил ей глянцевый фолиант с репродукциями индийской живописи и фотографиями храмовых эротических скульптур.
- Только не стремись прочесть все сразу, маленькая, - тихо ухмыльнулся Натх, когда Настя, готовая провалиться сквозь землю, схватила книгу и скрылась в своей комнате. – Делай перерывы на сон и еду.
Настя ушла с головой в древние обычаи и нравы, которые касаются отношений между мужчиной и женщиной. Многие из них и по сей день ничуть не изменились, разве только люди научились искусней прикрывать их ореолом лжи и лицемерия.
А утром она недовольно хлопнула Камасутрой по обеденному столу перед Натхом.
- Так девушку выбирают, как товар на рынке, нарядный, практичный и по кошельку?
- Да, - кивнул Натх без интереса, так, словно этот вопрос его касаться в принципе не может.
Настя вспыхнула от гнева.
– Создавая семью, человек обычно стремится подчеркнуть свое социальное положение, а при случае, и повысить его, - Натх едва оторвался от утренней газеты. Жестко и цинично он раскрывал простые истины так, как обычно обсуждают ежедневную рутину. - Если отбросить романтическую шелуху, то брак можно рассматривать как обычное деловое партнерство двух семейных кланов. Пары в большинстве случаев возникают внутри своего круга между людьми с похожими убеждениями – культурными, религиозными, а также теми традициями, привычками и заблуждениями, которые обусловлены социальным положением семьи. Тут важны все факторы - образование, культурный уровень и прочие в одном контексте, Они взаимосвязаны и легко предсказуемы в пределах той или иной группы. За малым исключением, конечно. Таким образом, мужчина и женщина из одного сословия прекрасно вписываются в личное пространство друг друга и соответствуют предъявленным ожиданиям. Редко, когда кто-то не в силах устоять перед страстью и обаянием человека из социальной группы с меньшей экономической свободой, человека иной природы, как принято считать, он вводит такого партнера в свой круг. Поступить наперекор среде своего обитания решается только человек самодостаточный, который не зависит от мнения других и способен прожить без поддержки семьи. Любовную связь между равными, даже если на самом деле она нелепа и смешна, молва наделит романтическим шлейфом и сочтет в высшей степени прелестной. Мезальянс же объявит следствием грубой похоти и недальновидности с одной стороны, расчетливости и корысти – с другой. При этом хорошим тоном считается верить в равные возможности для каждого, рассказывать сказки о великой любви, не знающей преград, а по церковным праздникам заниматься благотворительностью.
- А личные достоинства человека ничего не значат? – Настя словно проглотила горькую обиду. – Ведь честность, доброта, любовь ценятся в любом кругу, как среди богатых, так и в бедных семьях.
- Мораль людская в высшей мере относительна. Те навыки, которые принято называть достоинствами, признаются таковыми лишь в том случае, когда человек находится на своем месте и не приносит окружающим неудобств. В противном случае честность назовут глупостью, доброту – транжирством и подхалимажем, любовь – доступностью, а самого человека – выскочкой. Впрочем, - рассмеялся Натх беззвучно, - твое несоответствие на фоне того, как я отравляю спокойствие общества, рискует вообще остаться незамеченным.
Напрасно Настя пыталась рассмотреть хоть каплю страсти в его глазах, чтобы животным влечением и правом сильного объяснить его к ней интерес. Найти хотела в том, что имеет иную природу, что-то теплое и живое. А видела, словно под застоявшейся озерной гладью, пропитанной ядовитыми испарениями, только беспросветную бездну, откуда нет возврата, стоит лишь оступиться неосторожно.
- Я давно избавился от всяких предрассудков, - губы Натха чуть дрогнули в улыбке мягкой, почти живой и человеческой. – Это значит, я свободен…
В рождественский вечер Настя приготовила праздничный ужин, украсила стол мишурой и свечами, а сама оделась в шелковое платье до пят. Натх очередной раз признал, что она - чудо. Не разобрать, где грань между иронией и любезностью. К ужину он сменил привычную майку и джинсы на брюки с батистовой рубахой. Сквозь крахмальную белизну просвечивалось крепкое смуглое тело. Волосы чернее ночи за окном небрежно обнимали плечи. Еще десять лет, - думала Настя, - и возраст его даст о себе знать. Безупречное лицо обезобразят морщины – свидетели прожитых лет, в темные волосы вплетутся серебряные нити седины. Быть может, взгляд его утратит глубину и магнетическую силу.
Настя сбросила под диван неразношенные туфли – с посудой легче управляться в мягких тапочках. Натх убрал с пианино в углу книги, свертки и тарелки. Выключил свет – только свечи на столе дрожали тонким пламенем. Присел на стул и в темноте коснулся пальцами клавиш. Звуки вальса, сначала робкие, лились и увлекали. Потом – громче, со страстью, как изменчивое пламя вскипает по стылой кромке вековой мерзлоты. Настя даже заплакала тайком.
Играть на фортепиано она не умела. Когда-то в музыкальную школу ее не отдали, хотя многие дети в их подъезде занимались музыкой. Некогда ее водить, - говорила мать, беременная очередным ребенком. – Да и пианино больших денег стоит. А уж места-то сколько в квартире занимает. В их семье всегда было тесно, не досыта, одиноко, и Настя вечно обязана была, будто ее и родили для того, чтобы сбросить на нее часть чужих долгов. Что-то для себя просить считалось стыдным.
- Если хочешь, я научу тебя несложным мелодиям, - смолкла музыка, и ледяной взгляд Натха полоснул ее по лицу и плечам. Потом вдруг стало жарко, душно, неутно.
- У меня пальцы не приспособлены для фортепиано. Их с детства разрабатывать надо, - слова беспомощно сбились в сухой комок.
О кривых, коротких пальцах мать ей тоже говорила, то ли с жалостью, то ли ставя несуразную дурочку на место. Чтобы не вообразила себе чего в мечтах, сладких, словно корка черствого хлеба с вареньем. Даже если Настя отточит свой английский до совершенства, между нею и Натхом всегда будет оставаться недосказанность, ведь она с детства другим воздухом дышала. Неправда, что каждый лично несет свою карму, словно в герметичном сосуде варится. Карма в любом роду поколениями творится. Каждый в меру своих сил выливает свою прожитую долю в общий сосуд, а после алкает из него, по старшинству, с оглядкой на других. Больше положенного не выпить, и уйти далеко нельзя – совсем иссохнешь. Эта связь крепче кандалов тянет к корням. Кому как не тебе об этом знать, телугу, считающий себя свободным?
Натх ухмыльнулся мягко. Он всегда смеялся над сомнениями Насти и страхами, но по-доброму, будто над ребенком несмышленым.
- Если хочешь стать великим музыкантом, несомненно, тренироваться надо с детства. Когда я впервые инструмент увидел, мне исполнилось немало лет. В то время в определенных слоях общества принято было музицировать на фортепиано и петь… Петь я так и не научился. От моего голоса дамам становилось дурно. Начнем урок. Сегодня ты будешь только слушать…
И Настя слушала, поджав на диване ноги. Натх терялся в темноте, только белое пятно рубашки и блики свечей на покоробленном лаке инструмента напоминали о том, что все, что происходит в эту ночь, имеет реальные очертания. Стоит только протянуть руку, прикоснуться… По обрывкам ароматов, по темному силуэту в глубине комнаты, по ошметкам образов, всплывающим из ниокуда, она ткала несуществующие причины их с Натхом связи. Может, они близки были в иных своих рождениях? И тут же мысленно ругала себя за упрямую, неправильную и стыдную фантазию. А потом, когда смолкла музыка и вспыхнули лампы под потолком, она продолжала казнить себя за то, что беспокоится о том, как, должно быть, смешно сама смотрится: сонная, хмельная этой ночью, как коварным старым вином, в измятом платье, и тапочками, разбросанными перед ней. И за то, что желало, кричало и ныло ее легкомысленное сердце о том, чтобы ночь длилась вечно.
- А сейчас ты выберешь себе подарок, - поманил ее Натх одним движением губ, требовательным и робким. Но робость его была обманчива.
Он снял сумку, которая стояла на шкафу – Настя к ней давно присматривалась, убирая в комнате, и мучилась от любопытсва. Но сил поднять такую тяжесть, размерами почти с нее саму, не доставало. Догадывалась только, что за сокровища в ней должны быть спрятаны.
На старом ковре, выцветшем от времени, под самой рождественской елкой Натх разложил содержимое сумки – все старое, ветхое. Пока он только покажет, чем в последнее время занимался, а там и подарки поспеют. Отдельно завернута в кусок ткани сабля с щербатым ржавым лезвием – казацкая, пояснил Натх тут же. В другом свертке хранился темный кусок дерева, на котором едва можно различить лик святого с нимбом - православная икона, писанная лучшим мастером в губернии. Настя, к стыду своему, через час даже имя мастера не могла вспомнить. А еще, тяжелая пластина из металла, покрытая тисненым орнаментом, и несколько тюркских монет - все, что Натх привез из России. Настя, чуть дыша, разглядывала диковинки в его руках. О каждой вещи Натх рассказал подробно и настойчиво, будто тайну какую передавал или редкое умение. После же, аккуратно завернув все в тряпицу, так, чтобы предметы не касались друг друга, Натх спрятал их назад. И раскрыл еще один сверток, побольше.
Два года, до приезда в Россию, Натх перекапывал пески Ирака, Сирии, Афганистана.
- Там война, - прошептала Настя слово знакомое и чужое.
- Война, - согласился Натх. Под мягкостью голоса – расчет и спокойствие.
Натх извлек из полотна медный кувшин, черный от окислов. Если присмотреться, можно различить арабские письмена и орнамент по всей поверхности. Высыпал из кувшина на пол черепки всякие, кусочки бронзы, изъеденные временем, которые в свое время служили разменной монетой, либо элементами конской сбруи. В перемешку с ними – серьги, женские браслеты, ожерелья грубой работы из потемневшего металла с вкраплениями самоцветов и жемчуга. Натх сложил их на тряпице отдельно.
- Выбирай, - протянул Насте.
Она замерла в недоумении. Зачем ей безделушки, которым место в самый раз на музейных полках? Натх подробно рассказал о каждом из предметов. Сделаны они из серебра и золота, камни в них – персидская, в прожилках, бирюза, прозрачные, словно капли древесного сока, изумруды, лиловые гранаты. Такие убранства носили женщины при дворе царя Кира и Дария.
Натх сам выбрал браслет, массивный, желтого металла с бирюзой, который сохранился наилучшим образом из всех.
- В обмен на поцелуй, - застегнул он старинный замок у Насти на запястье.
Безупречное лицо его, на котором стерлось все, что может чувствовать, приблизилось к ней близко настолько, что теплое дыхание коснулось ее кожи. А локоны, напитанные дурманом пряных трав, упали ей на плечи. Настя замерла. Робкая дрожь прошла внизу спины, а в животе возникло сладкое томление. Он хочет поцелуя, жадного и трепетного, как тогда, когда он выловил ее на улице, словно дикого котенка из подвала?
Через десять лет, если не раньше, лицо его станет похожим на бурый измятый пергамент, - встрепенулось приспанное благоразумие. А несколько часов спустя, когда рассвет разгонит пелену тумана над городом, к Натху вернется привычная настойчивость и едкость на грани деспотизма. Недалек и тот час, когда, позабавившись вволю, он потребует от Насти того, ради чего собственно и привез ее с собой в Лондон, и это отнюдь не ее нежность.
Настя отпрянула от него. Снова вырвет поцелуй силой, как тогда, намотав ее волосы на руку? Ее трепыхание увязнет в пьяной неге, а жар его тела притупит боль, когда взровется она крохотной искрой в темном чреве бесконечности. Ради этого момента Натх с ней терпелив и ласков, дарит тяжелые браслеты персидского золота с бирюзой, приспит ее отравой поцелуя... Настя торопливо сняла браслет – не справилась с застежкой, но он сам сполз, легко соскользнув с руки. Натх молча наблюдал, как она убегала, а после замерла в дверях, совсем растерянная. Сердце гулко колотилось в ребрах. Тьма притягивала ее бархатом нечеловечески громадных глаз.
- Я не буду принуждать тебя, - слова прорезали наполненный отравой воздух. - Браслет твой. Я не хотел тебя смутить. Прости…
Тяжелые ресницы опустились, укрывая тьму в его зрачках. Настя опасливо взяла браслет с его протянутой ладони и убежала в свою комнату. Чудовище оставило ее, едва лишь пригубив кусочек перепуганного сердца.
Позже Настя много раз набюдала, как Натх перебирает свои сокровища, протирает их, чистит от коррозии, смазывает, вставляет выпавшие камни. И переписывается с покупателями, если таковые находились - только электронная почта и никаких звонков. Да и телефона он не имел. Очень неудобно, казалось тогда Насте, не найти его, случись что. Натх контролировал ее прекрасно и без всякой связи, отыскивая вечерами в кафе неподалеку, либо в гостях у миссис Форестер. В девять вечера Настя должна быть дома, готовить ужин, прятаться в своей комнате, есть бутерброды, которые Натх запекал в духовке специально для нее, свыкаться с ароматом пряных трав на его коже. Словно зверушка, которую он приручает. Котенок, выловленный из подвала, которого помыли, накормили, розовым бантиком обвязали.
Медный кувшин удалось продать практически сразу. Натх спросил, желает ли она сопровождать его на встречу с покупателем, и Настя согласилась. А если бы не захотела, прислушался бы Натх к ее отказу? Кувшин был помещен в потрепанный рюкзак, а Настя – в теплую куртку с капюшоном. С утра чуть моросило, ветер хлестал в тумане черными ветвями. В глухом уголке парка, в получасе ходьбы от остроконечного памятника принцу Альберту, их ждали двое. Один из них, толстяк в годах, зябко переминался с ноги на ногу вокруг скамейки. Другой, чуть помоложе, щегольски одет, ходил вдоль по аллее и громко по телефону разговаривал. По русски – расслышала Настя еще издалека. Только не екнуло ничего внутри, не потянуло к чужаку.
- Опа, араб! – присвистнул он на русском, когда толстяк представил Натха, как того самого сэра Присли, о котором в мире антиквариата так много противоречивых слухов, но только малая их часть похожа на правду.
Натх даже виду не подал, что понимает русский. А Насте стало сразу неловко, будто она что-то стыдное увидала.
Толстяк - тот самый покупатель из Голландии, коллекционер, магнат и знаток арабской старины. Надменный и самодовольный старикашка, показалось сразу, когда он скупо выплюнул три слова о том, что решил привести с собою друга, Алексея. А после Настя поняла, что он замерз сильно и, кажется, простужен.
Алексей признался сразу, что безделицу какую приобрести желает, подороже. И поярче, - догадалась Настя. Сквозь равнодушие просочилось чуток злости. – Такую, чтобы впечатление произвести. Он из тех, кто любит, чтобы напоказ и с помпой.
- Моя жена тоже русская, - Натх выдал ее с головой. Даже город ее родной назвал. И молча ухмылялся, наблюдая, как Алексей Насте руки целует, демонстративно, с галантностью, которую он преувеличил театрально.
Настя терпела, подавив брезгливость. От Алексея жутко несло одеколоном и коньяком, чуток. Он балагурил, не переставая, смеялся собственным остротам, снова обозвал Натха арабом, потом - тихоней, осыпал Настю комплиментами. И недоумевал, как он не встретил раньше такую прелестную особу, ведь он в ее родной город не раз по делам приезжал, все рестораны знает, дорогие магазины, клубы, где хорошенькие девушки собираются. Лесть, - криво улыбалась Настя и пятилась назад, зверушка дикая. Не по себе ей становилось, когда мужчина, вдвое ее старше, самоуверенный, напористый, которому веселье подавай, плотной грудью навис над нею. Липкие губы пальцы ее нежили, а руки с угловатыми перстнями по коже больно ссаданули. Красавица! – смеялось внутри что-то, глухо и бессильно. В бесформенной и серенькой одежке, с косой, которая нелепо торчала из-под капюшона, испуганная, в чем-то несуразная, обычная, а вовсе не такая, как Алексей живописует. То ли он рад очень тому, что соотечественницу встретил, то ли куражится.
- И все же, почему я раньше вас не видел?..
- Потому что видите вы только то, что с подобающими церемониями в яркой обертке вам преподносят, - прервал Натх Алексея.
Спокойный, тихий голос и один лишь взгляд - Алексей с побледневшим вдруг лицом отпрянул от Насти, спотыкаясь второпях о собственные новые ботинки. Не только ее воля бесследно улетучивается перед Натхом – стало понятно сразу, и даже холодок жуткий пробежал внизу спины.
А после речь шла о делах. Натх прямо на парковой скамье продемонстрировал кувшин, позволил рассмотреть его со всех сторон. Едва лишь он заговорил, были забыты, как не имеющее ровно никакого значения, и его внешность азиата, и джинсы, которые он носил, кажется, со времен своей молодости.
- Расскажи нам историю этого сосуда, дорогая, – власный и холодный тон не допускал отказа. Таким манерам научится невозможно, их по праву рождения получают.
И Настя замерла, словно он из полутьмы на яркий свет ее вышвырнул. Да, Натх ей говорил когда-то о кувшине, равно как и о других своих находках. Но времени уже столько прошло, что в памяти все стерлось в одну сплошную массу.
- Мы слушаем, дорогая, - под маской мягких слов сквозила настойчивость. А еще чуть глубже – Настя могла это слышать, словно шелест своих потаенных мыслей - что-то надежное, почти родное.
Запинаясь, она начала рассказывать о том, что кувшин этот Натх обнаружил год назад в Иране, в пустыне, недалеко от легендарной Фарсы, рядом с колодцем, занесенным песком.
Натх стоял позади – Настя его спиной чувствовала. Чтобы не убежала, - думала она. И все говорила, не прекращая, прилежно, тщательно, чтоб ни одной мелочи не упустить. Уверенность откуда-то взялась. Настя рассказала о том, что на кувшине изображен растительный орнамент, а надпись прославляет мудрого правителя Хосрова, из чего получается, что изготовлен кувшин примерно в шестом веке нашей эры. Такой же возраст показал анализ.
- Замечательно, дорогая, - остановил ее Натх, только Настя начала рассказывать о достижениях царей того времени. И одобрительно поцеловал ей руку. Голландец тоже улыбался довольно.
Алексею же Натх пообещал, что перешлет ему по электронке описание тех древностей, которые он выставил на продажу, с фотографиями. И Троицкому-младшему не забыл приветствия передать с извинениями за свой внезапный отъезд.
Уже в машине Натх взял ладонь Насти обеими руками. Она безвольно повисла бледной кляксой на фоне его кофейно-желтой кожи.
- Алексей правду говорил, - теплыми губами Натх прикоснулся к выемке в самой середке ее ладони, так ласково, что замерло дыхание, – Ты самая красивая из всех, кого я видел.
Зачем он так? Настя сдержала слезы. Пусть лучше мучит ее грубостью, чтоб даже в самой страшной своей фантазии она к нему не привязалась, не верила и оттого не стала перед ним беззащитной. Иначе потом вдвойне больно будет.
Переписку с Алексеем по электронке от имени Натана Присли Натх возложил на Настю. Сначала она фотографировала древности перед белым листом бумаги, потом составляла описание каждого предмета на русском и английском языках и рылась в базе данных Вексхемского музея в Ольстере. Вексхем – то самое имение, которое Натху принадлежит, с музеем, развалинами замка и клочком необжитой земли вокруг, испещренной оврагами.
А позже Насте и с другими покупателями приходилось общаться, под именем Натана Присли, разумеется. Со временем Натх взвалил на нее всю ту бумажную работу, которой ранее сам занимался. Счета, заказы, переписка – Натх давал или не давал добро, счета подписывал и в чем-то помогал, редко, правда. На банковскую карточку, которая хранилась у Насти, регулярно поступали деньги, небольшие, но на платья и прочие расходы вполне хватало. То ли за работу секретарая Натх ей платил, то ли как содержание своей жены с помпезным именем леди Анастасия Присли.
Помимо этого занятия Настя была отправлена учиться бальным танцам – Натх не счел необходимым даже согласия ее спросить, только перед фактом поставил, что оплатил занятия.
- Я уже проходил эту экзекуцию, - посмеивался он с довольной ухмылкой. – Теперь твоя очередь, дорогая.
А слово «дорогая» значило, что спорить с Натхом, упрашивать его или обмануть пытаться бесполезно. Заставить подчиняться он умел. Если понадобится, он мог и силой принудить Настю делать то, что сочтет необходимым. Однажды так и вышло.
…Зимним утром, когда туман осел крупными каплями на голых ветвях клена за окном, а слабый мороз не успевал справляться с полученной слякотью, Натх за завтраком сообщил Насте, что очень скоро, уже на следующей неделе, он собирается представить ее в обществе своей женой.
- В Вексхеме, в замке будет прием по этому поводу, - Натх терпеливо выждал, пока Настя отыскала вилку, которую она выронила от неожиданности, распутала уппрямые кудряшки, застилавшие лицо. Помог ей выбраться из-под стола и продолжил, совсем без энтузиазма. - Тебе предстоит знакомство со снобами, ханжами, развратниками и прочими потомственными лоботрясами, которые составляют цвет высшего общества в Европе. К этому времени что-то нужно сделать с твоим ужасным акцентом… По крайней мере, в словах не путаться. Кроме того, тебе необходимо выучить имена всех приглашенных. А также съездить пару раз на примерку платья – наряд уже заказан.
Ее оценивать будут, годится ли она для их породы - вздохнула Настя. Приятным было только то, что Натх обещал ей дорогой подарок – игрушку драгоценную, которая на приеме от простолюдинки отличить ее позволит. И после завтрака Натх распорядился, чтобы Настя собиралась и надела что-то элегантное для выхода в свет.
Среди широких джинсов и футболок унисекс, такого же бесполого костюма и серых юбок длиной, чтобы лодыжку закрывали, у Насти было спрятано платье, то самое, которое она купила по настоянию миссис Форестер. С глубоким декольте и скроенное так, что нежный шелк ее упругие округлости чуток приоткрывал, туго облегая, а недостатки всякие, которые она сама в себе выискивала, и тонкий слой жирка, напротив, прятал. К платью имелись туфли на шпильке в десять сантиметров. Пусть Натх посмотрит, какой она способна быть красивой. Одела все, еще и колготы в сеточку. Взглянула в зеркало – страх, как хороша! Сердце гулко колотилось в предчувствии того, как в Натхе проснется что-то новое, то, что во всяком мужчине должно иметься, и на чем, если изловчиться, всякого мужчину, как на поводке, в желаемом направлении поворачивать можно. Настя же подразнит его немножко, притронется к самому краю вскипающего ледника, и убежать успеет. Ей так хотелось Натха из себя вывести, что на месте устоять не могла.
И Настя вылетела в коридор, где Натх давно оделся и терпеливо ждал, уже и на корточки присел, но не торопил ее. В дверях она остановилась. Светлые кудряшки пружинили, метаясь по спине и бедрам, складывались в упругие кольца на раскрасневшейся полненькой груди.
Натх уставился на нее, как будто впервые видел, даже привстал, чтоб рассмотреть получше.
- Куда ты собралась вот так идти? – голос резанул так, как стальное лезвие морозный воздух рассекает.
Настя тяжело дышала от волнения. Подняла глаза и тут же опустила – на Натха лучше не смотреть, не то сопротивляться не получится.
- Иди, надень что-нибудь достойное, - добавил Натх чуть мягче. - Ведь ты же – леди.
- Я так пойду. Выгляни на улицу - так все ходят. И я буду… Ты не можешь за меня все решать. Я…- Настя даже ногой притопнула.
Не говоря ни слова, Натх схватил ее в охапку и потащил в ее комнату. Там опустил на постель, как получилось, вверх ногами. Достал из шкафа серенький костюм с широкой юбкой.
- Переоденься, – приказал. – Жду пять минут, иначе я тебя сам одену, дорогая.
Полоснул взглядом, колючим, властным - остатки игривого веселья мигом выветрились. Ослушаться и мысли не возникло. Настя спрятала платье, подальше, чтоб даже случайно на глаза ему не попалось. А волосы заплела в привычную косу. Выглянула за дверь: теперь доволен?
- Так лучше, - Натх с одобрением поправил ей кудряшку у воротничка.
И сразу, отстранив ее, направился к шкафу. Скоро платье, которое Настя старательно от него прятала, оказалось грубо скомканным в его руках.
- Отдай! – всхлипнула Настя.
Изловчилась, подпрыгнула и схватитилась за краешек. Шелк треснул, а она все не отпускала. Натх вырвал платье, так, что кости пальцев чудом уцелели. Повернулся спиной к Насте, но было видно, как платье вспыхнуло в его руках. Несколько секунд оно коптило смрадным дымком, а Настя заворожено наблюдала, как зеленое пламя пляшет по ладоням Натха. Сама хотела видеть, как ледник вскипает, глупая. Натх обтрусил с рук пепел и увел ее с собою, притихшую, напуганную. Настя понимала, что ни убедить его, читающего каждое ее стремление, как ни пытайся она скрыть оное, ни поступить по-своему, наперекор приказам монстра, комка из сухожилий с мясом в два метра ростом и реакцией быстрее, чем у дикой кошки, она не в силах. Горько становилось, до спазмов в легких. Обиднее всего, что Настя ожидала каких угодно последствий своего кокетства, но только не того, что Натх поступит с ней как с глупеньким ребенком.
- У тебя ни спичек не было, ни зажигалки, - она сглотнула слезы, ставшие поперек горла.
Дворники машины со скрипом терли стекло, все в мелких кляксах моросящего дождя. Натх подал Насте носовой платок.
- Я знаю, что мне повезло с тобою, моя маленькая. Ты молодая, неиспорченная жизнью и очень миловидная. Я сразу заметил, какая ты хорошенькая. Недопустимо только, чтобы нагое тело в глаза бросалось. Я-то вижу, что всякие глупости ты из баловства вытворяешь. Но большинство мужчин неприкрытые женские прелести и расцветки, которые глаз режут, как признак распутства понимают. Передо мною можешь хоть вовсе без одежды ходить, я и внимания не стану обращать. Но когда ты в свете появляешься, одевайся так, чтоб люди не рассматривали твое голое тело, иначе других твоих достоинств никто признать не пожелает.
- Понятно, - Настя опустила голову. Добавила торопливо, еле слышно. – Я для тебя, как кукла, обязанная правильно себя вести? Прав женщин наравне с мужчиной ты совсем не признаешь?
Губы его чуть дрогнули, не разобрать, то ли в улыбке ласковой, чтоб не пугалась, то ли в насмешке потаенной, с горечью и ядом.
- Я никогда не считал кого-то лучше или хуже, свободней или закрепощенней, глупее, либо же благоразумней оттого, что родился он мужчиной, либо женщиной. Мы разные, и уравнять нас невозможно хотя бы потому, что мы устроены не одинаково. Что-то тебе удается прекрасно, с другим же я сам справлюсь гораздо лучше, а тебе и браться за него не стоит в силу недостатка навыков и хрупкого телосложения. Мы можем прекрасно дополнять один другого. Если ты глупости творишь по неопытности, то я обязан это прекратить, для твоего же блага, маленькая.
Настя отвернулась. Так ловко и с заботой Натх лишил ее возможности собой распоряжаться.
Мимо в зеве темного стекла мелькали старые улочки с магазинами. В них за прозрачными витринами, подсвеченными софитами, либо в глуби окон, непроницаемых для глаз прохожих, под неоновой рекламой призывных расцветок, или же напротив, под сдержанно-респектабельными надписями, торгуют роскошью, доступной избранным. Насте в этом районе бывать не приходилось. Натх припарковал свой свежевыкрашенный автомобиль между новыми «Ягуарами» и «Ламборджини» у ювелирного магазина с блеклой вывеской. Открыл перед Настей дверцу и помог выбраться из автомобиля. Жест, полный галантности, каждый раз исполняемый непринужденно и с изяществом, которое только по праву рождения можно получить, вместе с золотой погремушкой.
Владелец магазина, плотный старичок, сразу засуетился вокруг Насти. Усадил ее в кресло, распорядился кофе принести. А сам узловатыми морщинистыми пальцами, сбивчиво дыша, раскрыл перед ней шкатулку из черного бархата. На мягких подушечках лежали тонкие, с прозрачными камнями, чуть отдающими синевой, в оправе белого металла, колье, браслет и перстень. В каждом из предметов по одному камню было вставлено, которые от прочих размерами отличались. Хозяин магазина тут же пояснил, что это и есть те самые бриллианты, которые уже как три столетия принадлежат семейству Присли. Происхождение их, как и всех драгоценностей соизмеримой стоимости, мифами овеяно.
- Когда–то, очень давно Фредерик Присли, потомком которого я имею честь быть, привез эти камни из Ост-Индии, - заговорил Натх негромко, как о сокровенном чем-то. - Семейное предание гласит, что Фредерик являлся англичанином лишь по отцовской линии, мать же его принадлежала к богатому кшатрийскому роду. От нее Фредерик унаследовал драгоценности, которые по стоимости были равними казне не самого маленького княжества в Европе. По иной легенде, Фредерик получил их как плату за свое лекарское умение. Он скитался нещенствующим саньяси, и камни эти значили для него не более чем булыжники под ногами. Да и сейчас они стоят не более воспоминаний, которые с ними связаны.
В его словах эмоций было слишком мало, но Настя чувствовала в них столько боли, что сердце сжималось жалобно. Много раз она замечала, и в последнее время все чаще, что понимает Натха без слов, по малейшим движениям, ускользающим от сознания, по модуляциям голоса, по шелесту образов и стремлений, непонятно как возникших в ее голове. Настя не подозревала раньше, каково бывает, когда эмоции другого человека трепыхаются в ней так настойчиво, как останавливаются, покорные той воле, которая не в ней, как переходят в новые стремления, как гаснут, исчерпав себя в леднике спокойствия. Она встретилась со взглядом Натха, мягким, умоляющим.
- Ваша очаровательная жена желает примерить драгоценности сейчас, или потом, с подобающим платьем? – уединение зрачок в зрачок, когда два дыхания сливаются в одно, а сердце замирает и не бьется, прервал хозяин магазина.
Настя вздрогнула, и действительность, отбросив пелену дурмана, заполнилась обрывками уличного гула, тиканьем напольных часов в магазине и чужой настойчивостью. Вот, даже посторонний человек заметил, что наряд ее абсолютно лишен привлекательности. И надулась сердито.
Натх из бархатной шкатулки взял колье, откинул толстую, с пушком колечками, косу со спины Насти и застегнул колье на шее. Затем браслет холодным и тяжелым металлом украсил ее тонкое запястье. Напоследок перстень занял свое место на безымянном пальце.
- Тебе нравится, дорогая?
Настя кивнула. О том, что если бы не тяжесть, она эти камни от копеечной бижутерии с цветным стеклом отличить бы не смогла, Настя промолчала.
- Я знал, - Натх поцеловал ей руку, ту самую, на которой сверкал ледяным осколком перстень стоимостью, как квартира в неплохом районе Лондона. – Бриллианты этого оттенка заставляют искриться сталь в твоих глазах, а платина делает благородной бледность твоей кожи.
Когда они обедали в полупустом и очень респектабельном ресторане, а Настя пыталась справиться с тарелкой супа из окуня и столовыми приборами, она решилась и спросила:
- Мне кажется, я чувствую, что у тебя внутри творится. Не всегда, это наплывами случается, как сегодня, у ювелира. Только когда ты рядом, такое бывает. Нет, я не мысли читаю, только эмоции, в слова еще не сложенные. Порой будто одними с тобой глазами вокруг смотрю. Скажи, я навыдумывала все, правда? Это паранойя?
И рассмеялась тихо, терзая пальцами, которым покоя все не было, фигурный кончик вилки. Натх отвел взгляд, так, как если бы неловко ему стало.
- У нас с тобою много общего, маленькая, - сказал, наконец. – Наверное, так и должно происходить.
- Ты тоже чувствуешь, что у меня внутри?
- Да, - бросил жестко и спокойно. И Настя кожей впитывала, как его смущение перерождалось в корку льда, в которой вязли все эмоции. А пробить слой – там мрак, горячий опиум и пустота.
А вечером того же дня, когда стемнело, Натх выловил ее и силой усадил рядом с собой. Настя сразу бежать рванула - надо успеть полюбоваться, как бриллианты здорово подходят к нижнему белью, раз не осталось соблазнительного платья, а после Камасутру почитать, представляя… Натх зажал ее под мышкой, так что она и шелохнуться не могла. Раскрыл перед ней ноутбук и на экране показал всех тех, кто приглашен на прием в Вексхеме. Рассказал о роде занятий, активах, деловых и семейных связях, вкусах и привязанностях каждого. Заставил Настю выучить имена и биографии всех приглашенных. Больше, чем кому-либо, Натх уделил внимания сухонькому мужчине лет пятидесяти, ничем не примечательному.
- На приеме он будет под именем барона Гонсалеса. Хитер, опасен, прекрасно манипулирует людьми. Тебе лучше вовсе его избегать. Ты сразу его узнаешь - восемь лет назад он пережил инсульт, и правая половина его тела частично парализована. Но если так случится, что он застанет тебя одну, ты должна быть с ним предельно осторожна, не откровенничать, как бы он тебя разговорить ни пытался. И главное – не верь ему. Опаснее всего та ложь, в которой правда с вымыслом срослась. Такою ложью не наотмашь бьют, а человека самого меняют. Бояться, маленькая, не нужно. Как только станет сложно, я приду и помогу.
От уймы сведений, которые совсем не желали в голове укладываться, у Насти монотонно застучала боль в висках. Так тщательно, наверно, только секретных агентов для спецслужб готовят. И через четверть часа все, что Настя видела, слышала и запомнить была обязана, успевало перепутаться, одно с другим смешаться, а то и вовсе улетучиться.
– Да ты совсем дремаешь, - ладонью Натх провел ей по кудряшкам. От его тепла с каждым ударом сердца по венам расходилось волнами, в такт его движениям, ощущение надежности и спокойствия. – У меня осталась всего неделя, чтобы из ребенка леди вылепить. Если ты покажешь свою слабость, тебя тут же растерзают эти добродетельные замечательные люди, без которых наше мероприятие не обойдется. Новичков в свой склочный аристократический мирок они впускать не любят.
- Я устала, - лепетала Настя, пытаясь разжать кольцо из крепких рук.
- Есть быстрый и очень старый способ, чтобы снять усталость. Я буду говорить, а ты выполняй. Сразу легко станет, будто ты в невесомость уносишься, маленькая. Устройся поудобней и закрой глаза.
- Это медитация? – в действенность различных психотехник Настя всерьез не верила, но была готова сделать все, что угодно, только бы голове позволить чуток отдыха.
- Это упражнения, чтобы сонливости не было, и голова ясной стала, - хмыкнул Натх.
С усердием Настя сложила ноги в позу лотоса.
– Начинаем?
Натх рассмеялся, глядя на нее:
- Тебе удобно?
- Очень, - соврала она, придерживая ноги, которые так и норовили разъехаться и принять нормальное положение.
- Так может, в узел скрутишься? Давай закончим на сегодня с акробатикой. Теперь ляг ровно, чтобы спина не провисала, - приказал, и Настя растянулась на диване. - Смотри на брови, маленькая. Расслабься. Вдох через нос, вдыхай, вдыхай, вдыхай… Чувствуешь тепло в середине живота. Не понял, это я, что ли, выпендриваюсь? И не надо так хитро улыбаться. Никаких мыслей, полностью на животе своем сосредоточилась.
Настя едва сдерживала хохот.
- Теперь закрой глаза, - Натх положил ладонь ей на грудину, и желание смеяться мгновенно улетучилось. – Ты слышишь только мой голос, видишь, как он расплывается световым пятном. Вдыхаешь через правую ноздрю. Ты чувствуешь, как силы расходятся по всему телу, от ушей до самых пяточек. Выдыхаешь. Такие упражнения помогают бороться с ленью, сном…
Чему они еще способствуют, Настя не расслышала. Ей показалось, что летит она в открытом космосе, и тело стало невесомее пушинки, которую уносит ветер. До утра ей снилось, что она летает…
Утром, с ясной головой и бодростью – медитация, наверно, помогла – Настя очередной раз была поймана, усажена, и Натх продолжил ей показывать на мониторе ноутбука лысеющих мужчин и дряблых лупоглазых дам.
- Ты справишься, маленькая, - от голоса его где-то глубоко зародилась уверенность, что все пройдет прекрасно. Он коснулся теплыми губами ее пальцев. – Ты ведь сообразительная девочка. Нужно поработать немного, а после будет вдоволь времени, чтоб отдохнуть. Вексхем тебе понравится. Там безлюдно, и в старом лесу животные доверчивы настолько, что не боятся есть с ладони. А в замке сохранился дух средневековья. Там, в Вексхеме мы и проведем нашу первую ночь, как муж и жена.
Настя покосилась на него и сразу отодвинулась подальше, чтобы Натх не дотянулся до нее, и чтоб успела смыться, вдруг чего, и закрыться в комнате, упасть в широкую постель, одной, дрожащей от его признания и сбитой с толку.
- Тебе ведь пятьдесят! – прошептала едко и беспомощно. – Ты обещал, что не притронешься ко мне.
Дурман в его зрачках, и стук в висках, который заглушил все звуки. Натх что-то говорил - она не слышала. Чудо, которым природа одарила Натха, не может длиться вечно, - твердила себе Настя, как молитву. Или стену лепила между собой и ним. Немного времени пройдет, и превратится он, согласно паспортного возраста, в седого, дряблого, занудного, такого, что Настя сама с ним не захочет оставаться. Твердила – и не верила. Реальней было то волнение, которое кипятком по телу от самой середины живота расползалось. И поняла вдруг, что с того момента, как увидала Натха, никто из молодых людей не всколыхнул ее симпатии - ни партнер по танцам, ровесник Насти, ни сосед, миловидный, как актер, который как-то с ней любезничал. Они все мимо проходят, не взбудораживая в ней переживаний, а Натх внутри засел, настолько глубоко, что сознанию туда добраться невозможно.
- Я не готова, - добавила Настя совсем смущенно.
- Я не буду торопить тебя, - Натх протянул к ней руку, коснулся нежно ее пальцев. Потом одним броском, настолько быстрым, что Настя и понять, в чем дело, не успела, схватил ее за плечи. Растерянность на лице его сменилась привычным мертвым холодом.
Он приказал ей выбросить из головы все посторонние мысли, заставил дышать по схеме, на сей раз сидя, так, чтобы спина держалась ровно, и Настя не заснула. А она все думала о предстоящей брачной ночи, и навести порядок в чувствах совсем не получалось. Только нервничала без причины, и рассматривала Натха со всех сторон, и вопросы ему задавала, которых сама смущалась. Натх не отвечал.
- Давай я поцелую тебя, чтобы ты угомонилась, наконец, - все же не вытерпел. Настя робко посмотрела на него, а у самой внутри с осколками и треском метались надежда и тревога, боль и нега, страх и ожидание. Натх усмехнулся ласково, с теплом. – Пожалуй, не надо сейчас, маленькая. Поцелуй тебя не успокоит.
Настя вскочила. Если бы Натх ее пытался остановить, она бы вырывалась и кричала, как никогда до этого.
- Сам успокойся и помедитируй, дорогой, - выдавила Настя тихо. Не сдержалась и запустила в Натха диванной подушкой, аккурат в его лицо с безупречным профилем и выражением полной отстраненности.
И демонстративно, на защелку, закрылась в своей комнате. В постели Настя полистала Камасутру и расстроилась до слез.
Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2011/02/19/1322
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/03/07/2052