К 60-ЛЕТИЮ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ
Вам:
- не увидевшим и не дожившим до
светлаго ея дня;
- победившим, одаренным и обманутым;
- великодостойным памяти – нашей,
детей наших, внуков наших;
моему отцу Дмитрию Васильевичу
Пожидаеву п о с в я щ а ю.
Роман Белых внимательно рассматривал через оптический прицел расстилавшуюся перед ним панораму: серые пни, склонившиеся к земле, словно богомольцы, зелёные кусты, едва заметные бугорки, разбросанные там и тут деревья – массивные немолодые тополя, грустившие о чём-то берёзы, гордый одинокий дуб, крохотный островок молодых елей. Роман выискивал врага, который был где-то рядом и, возможно, делал то же самое – высматривал его, рядового Белых или, что ещё хуже и подлее, выбирал жертву среди тех, кто никак не ожидал этого. Роман-то знал, на что шёл. Он рисковал - и делал это намеренно. Во всяком случае, они с немцем находились в равных условиях. А вот бойцы на переднем крае… Ведь жизнь текла там своим чередом и она не сводилась только к тому, чтобы непрестанно сидеть в засаде и ждать выпада врага. Война жестоко приучала всех к осторожности. Но люди есть люди, - и выстрел снайпера почти всегда воспринимался неожиданным и подлым. Не любила вражеских снайперов окопная братва. А три дня назад был смертельно ранен однополчанин Романа Тарбасов Сергей. Проиграл Серёжка снайперскую дуэль. И вот настала очередь Белых вступить в единоборство с хитрым и умелым врагом. Поразить надо было именно того, которого с лёгкой руки замполита Тимонина называли иногда "эстетом". Конечно, не только "эстет" наносил разящие удары из засад, но "почерк" его был узнаваем. Бил немец – в сердце, и никогда – в голову: в лоб или в глаз. Сергея Тарбасова, когда тот лежал в засаде, снял гитлеровец выстрелом в шею. "Это, - объяснял капитан Тимонин, - фашист жертве своей внешнего вида портить не желает, чтобы, значит, нас, живых, не огорчать. Знает мерзавец: мы с убитым прощаться будем, провожать, так сказать, в последний путь. Вот и выделывается... Эстет…". Сразу же после гибели Сергея, капитан Тимонин вызвал Романа к себе.
- Вот что. Белых, - замполит внимательно посмотрел на бойца. Взгляды их встретились. Казалось, всё было ясно и без слов. – Я понимаю: война... Ну, постарайся. Очень тебя прошу. Вот здесь он уже, - капитан взял себя двумя пальцами за тонкую длинную шею, - "эстет" этот… В отпуск поедешь, Белых. Обещаю… Если обстановка, конечно, позволит, - понизив голос, добавил Тимонин.
- Выполню, товарищ капитан. Постараюсь.
- Во-во, голубчик. Я верю в тебя. Давай, Белых.
- Есть, - ответил Роман. Приложив к пилотке ладонь, он развернулся на месте и строевым шагом, насколько могла позволить высота землянки, вышел прочь.
Вот уже третий день кряду Роман дотошно высматривал всякое укромное место, где мог притаиться безжалостный враг. А тот, будто чувствовал, что за ним охотятся; снизил активность, притаился. Может быть, его в знак благодарности начальство в отпуск отправило? Или на другой участок фронта, где нужнее? Немцам сейчас не сладко. Получили они по зубам под Курском. И, говорят, здорово получили. Ну-ну, то ли ещё будет! Здесь, где воевал Роман, две недели уже – затишье. Никаких активных действий ни с чьей стороны. А последние три дня и вражеские снайперы стреляли крайне редко. Уловка, может, какая? Немец – он ведь тоже хитёр. Что правда, так это – вчера сестру из медсанбата ранило. Девчонка совсем молоденькая, из пополнения, на передовой недавно. Цветы пошла собирать, глупая. На открытое место вышла. А ведь предупреждена была! И снайпер возможности не упустил, сделал таки подлое своё дело. Повезло девчонке, ранение не смертельное; жить должна. А стрелял кто? Эстет? Вряд ли. Тот бьёт наверняка. Или у вражины рука дрогнула? Что ж, могло быть и такое.
Роман продолжал наблюдать за предполагаемым местом нахождения вражеского снайпера. Он делал это осторожно, ничем себя не выдавая, став, вот уже на много часов кряду, неотъемлемой частицей окружающего его мира. А мысли Романа, тем временем, текли себе и текли пенящимся водопадиком, никуда, особенно, не торопясь и ни на секунду не останавливаясь. Роману иногда казалось, что он устаёт от своих мыслей. Отмахнуться бы от них, как от мух назойливых. Не получается.
Красноармеец взглянул на часы. Половина второго. У немцев как раз время обеда. Значит, необходимо усилить наблюдение, потому что тот, которого так настойчиво искал Роман, возможно, тоже утоляет голод и тем самым может выдать себя.
Впереди и справа донеслась вдруг частая трескотня одинокого мото-цикла. Белых мгновенно навёл прицел. Немецкий мотоциклист, по-видимому, заблудился: из спасительного леса он вынырнул на открытый бугор, несколько раз вильнул и скрылся с глаз долой. Это продолжалось не более четырёх-пяти секунд –достаточно, чтобы сразить немца. И в Романе взыграл вдруг азарт. Красноармеец уже готов был нажать на спусковой крючок, но в последний момент холодный рассудок взял вверх над капризной эмоцией, и выстрела не последовало. А кто сказал, что это он, рядовой Красной Армии Роман Белых, охотится за… Иоганном, Фридрихом или Вильгельмом, а не наоборот: немецкий карабинер… Вильгельм (или Фридрих, или Иоганн) с великим нетерпением ловит то мгновение, когда от его пули перестанет биться храброе сердце рядового Белых? Нет, нельзя выдавать себя! Роману нужен "эстет". Пусть не "эстет", но – снайпер, только снайпер. Роман пришёл за ним. И это – приказ..
А мысли-водопад, тем временем, продолжали нескончаемое своё течение. Пелагея. Вот тот сказочный островок, куда стремилась очередная лёгкая волна. Роман часто вспоминал прекрасный образ молодой девушки, её застенчивый взгляд, тихий голос, сладкий смех, длинную русую косу. Вспоминались танцы под гармонь у недавно открывшегося клуба для молодёжи. А перед танцами интереснейший спектакль "Смелее в будущее", организованный местной комсомольской ячейкой. Эх, война! Всё, ты, испортила, испоганила. Ну, ничего. Мы выдюжим, обязательно выдюжим, осилим врага и достроим начатое, женимся и нарожаем детишек. И будет именно так! Роман не сомневался в этом. Память вернула его в родную деревню.
Здорово всё складывалось! Интересно. Жизнь новую строили. Хозяйство налаживали по-иному, не так, как в прошлые тёмные столетия. Скот теперь – общий, птица – общая, земля! – общая. И работают все для всех - для себя и для каждого. Из районного центра два новеньких трактора прислали: блестящие, красивые, как игрушки. А они, молодые семнадцатилетние парни и девушки, строили планы, мечтали, работали и веселились. Старшие к новшествам относились по-разному. Одни, так же как и юные, спорили, шумели, вникали в происходящее, чем могли, помогали. Другие – напротив, относились ко всему настороженно, с недоверием. А были и такие, которым строительство новой жизни и вовсе не нравилось. Они боялись говорить об этом открыто, но чувства их выдавали хмурые лица и осуждающие взгляды. Вот и у дядек Романа были отобраны большой крепкий амбар, два коня, телега с огромной бочкой, в которой Белых возили воду для поливки сада и огорода. Дядьки после в город подались, в большой промышленный центр, и устроились работать там на металлургический комбинат. Отец Романа тоже собирался ехать вслед за братьями.
Как-то, сразу же после праздника Первого мая, Роман повёл своих товарищей к себе домой. Роман был комсомольцем. Он принимал активное участие в жизни родной комсомольской ячейки и считал, что бога вовсе нет, а преклонение пред ним – пережиток невежественного прошлого. Скоро всё изменится. Они, молодое поколение, построят новую жизнь, светлую и счастливую, в которой церкви не будет места. Попы, батюшки - пусть работают вместе со всеми. А что им ещё делать? Храма-то сельского нет больше; разобрали, вон, по кирпичику - и ничего страшного не случилось.
И вот, Роман с товарищами пришли во двор, - чтобы иконы забрать. А зачем они? Бога-то – нет, церкви – тоже нет, и иконы, следовательно, в доме ни к чему. Чего молиться-то?.. Роман не помнил сейчас, о чём говорили они с друзьями. Помнил только, что было им хорошо и весело. Но когда Роман открыл дверь в сени, то ощутил вдруг внезапный холод. В полумраке строения увидел он отца. Тот стоял, как вкопанный, не шевелясь, и в руке сжимал топор. И что Роману впилось в память, так это – глаза отца, горящие зловещим жаром, и белая, заметная в полумраке, как лилия в холодном пруду, отцова рука. А через приоткрытую в хату дверь Роман увидел мать. Она сидела под иконами, низко склонившись, и плакала… Роман осёкся на полуслове. Ни слова не говоря, он развернулся и вышел прочь.
- Сегодня ничего не получится. В следующий раз, - буркнул он това-рищам. Те переглянулись удивлённо, пожали плечами, но приставать к Ро-ману с расспросами не стали.
Раздался выстрел. Снайпер Белых тут же навёл прицел на большую старую берёзу, осмотрел её. На первый взгляд – ничего подозрительного. Но опыт войны подсказывал, что враг должен быть именно здесь. Роман осмотрел и соседние деревья. Выступавший немного вперёд могучий красавец-дуб. Тут? Вряд ли. Дерево слишком заметно, привлекает к себе ненужное внимание. Срубленная шальным снарядом сосна. Можно спрятаться и на ней; но нет возможности для манёвра, для перелазания с сука на сук, да и низковато. Роман не стал бы занимать позицию на этом дереве. Он вновь принялся разсматривать берёзу. И вдруг – вспышка! Выстрел! Сердце Романа застучало часто от охватившего его вдруг волнения. Спокойно, товарищ Белых! Не надо торопиться. Возможно, это ловушка – всего лишь привязанная к суку винтовка, а сам фриц может находиться и вовсе на другом дереве. Здесь ошибиться нельзя. Цена ошибки – смерть. Так что, товарищ Белых – внимание! Максимум внимания. И только когда Роман разглядел – а он был уверен, что разглядел – часть туловища немца, то нажал на спусковой крючок. Про-гремел ответный выстрел, первый его выстрел за целые сутки войны. Роман тут же отпрянул назад, в неглубокую лощинку, пробежал по ней, согнувшись, метров восемь и плюхнулся на землю, на заранее подготовленную позицию. И вновь стал он всматриваться в свисающие ветви берёзы. Ни шороха. Может быть, это была кукла, а не настоящий снайпер, который, возможно, азартно выискивает сейчас место, где затаился Белых? Но одна из ветвей вдруг вздрогнула. Затем дрогнула другая ветвь, расположенная ниже. Потом третья… Ещё одна… И вот Роман увидел падающий на землю тонкий продолговатый предмет. Винтовка! А следом за винтовкой, чуть задержавшись на нижнем суку, словно сноп соломы, свалился немец. Есть! Романа охватило вдруг непреодолимое желание посмотреть на поверженного врага, - и он ре-шился на это.
Солнце цеплялось уже за макушки деревьев. Оно не было ни ослепи-тельно ярким, ни нещадно палящим. Очередной день медленно и неотвратимо приближался к грустному своему завершению.
Роман, словно пантера, устремился к заветной цели. Он крался, полз, перебегал от укрытия к укрытию, вертел по сторонам головой и зорко всматривался во всё, что вызывало хоть малейшее подозрение: будь то одинокий куст, затерявшийся бугорок или молоденькая ёлочка. Смертельная опасность могла таиться повсюду.
Но вот и долгожданная берёза. Не добежав до сражённого врага не-скольких метров, Роман припал к земле; осмотрелся вокруг, затем перевёл взгляд на убитого. Немец лежал лицом вниз. На нём была камуфлированная куртка, точно такие же брюки, короткие сапоги; на голове – закрывавшая лицо, в кожаном чехле, каска. Пояс убитого перетягивал ремень - с флягой и кармашками для патронов. Рядом валялась и винтовка с оптическим прицелом. "Карабин 98k, - отметил про себя Белых. – Бойкая вещь. Но моя СВТ-40 – ничуть не хуже, Немцы сами признают это н ценят, знамо дело". По фигуре убитого Роман легко определил, что тот был не из слабого десятка; и если бы вдруг пришлось им схлестнуться на кулачках один на один, то неизвестно ещё: кто стал бы победителем? Роман подкрался к немцу вплотную; в который раз осмотрелся вокруг, прислушался. Ничего подозрительного. Гитлеровец не подавал признаков жизни, и Роман перевернул его на спину. Тут же послышался стон, - тихий и непродолжительный. Стонал вражеский снайпер; левая часть груди его была в крови. Пуля пробила ему плечо. Белых колебался недолго; он снял с раненого каску, расстегнул куртку, гимнастерку, достал из своего вещмешка бинт и перевязал немцу рану.
Немецкий солдат был светловолос, коротко подстрижен; на щеках и подбородке выступала редкая щетина, лицо его было бледное. На вид они с Романом были ровесники.
Белых подобрал гнилушку, бросил на неё пилотку и нехитрое приспособление сунул немцу под голову. Затем он достал флягу со спиртом, открыл её и приложил к губам раненого. Немец сделал глотательное движение, поперхнулся, закашлялся. Жизнь возвращалась к нему. Лицо его стало розоветь, веки задёргались, - и он открыл глаза. Какое-то время взгляд раненого был устремлён поверх Романа, куда-то в небо. Затем он увидел русского солдата и попытался вдруг встать. Это не удалось ему. Тогда Роман подхватил немца под руки и осторожно перетащил его к остатку срезанного миной дерева.
- Danke*, - вымолвил тот.
- Ты кто? Как тебя зовут? Я – Роман. А ты?
Немец недоверчиво посмотрел на красноармейца.
- Helmut. Ich heise Helmut,** - произнёс он тихо.
- Хельмут? Зер гут. Давай, Хельмут, перекусим. Тебе силы нужны. Ид-
ти сможешь? Нет. А идти надо. Здесь нельзя оставаться. Пропадём ни за грош. Или снаряд шальной, или мина… А то, глядишь, и разведчики нагря-
_______________
*Спасибо (нем.).
** Хельмут. Меня зовут Хельмут (нем.).
нут – ваши или наши. Ночь скоро. Вона, как вечереет быстро. Уж и не видать ничего. Ну что ты смотришь на меня, как загнанный волк на охотника? Не бойся. Не буду я тебя убивать. Не хочу. Нихт тод. Жизнь. Хельмут будет жить. Понятно?
Роман открыл банку тушёнки, разломал на мелкие кусочки сухари, взял флягу. Увидев её, немец замотал головой, скривил лицо.
- Nein.*
Роман засмеялся.
- Это другая фляга, - сказал он. - Нихт шнапс. Вода, Хельмут. Вассер.
- Ist das Wasser? Gut.**
Немец был слаб, и Роман принялся кормить его. Кончиком ножа он подцепил кусочек мяса и поднёс его ко рту раненого. Тот улыбнулся краешками губ и - от угощения не отказался. Правой здоровой рукой немец держал сухарь. Жевал он медленно; и когда говорил "trinken" – пить, Роман поил его из фляги родниковой водой. Чудно'. Роману казалось, что знает этого парня давно, и он не испытывал к нему ни чувства ненависти, ни мести, ни злобы. Сердце Романа наполняли сейчас жалость и сострадание. И представил Белых родную свою деревню, большой дедов дом, сад, и в саду том устеленный вышитой скатертью праздничный стол. А за тем столом: они с Пелагеей да Хельмут с Ани. Или с Мартой. Или с Евой, - да это и не важно. И бегают вокруг них, шумят и резвятся ребятишки: русские – три мальчика да две девочки, и немчурята, такие же белобрысые, как их папа, тоже человек пять или шесть. Вот здорово!
- Ро-ман, спа-си-бо. – Раненый произнёс это по-русски, с акцентом. –
Ich bin satt.*** – Сделав ещё несколько глотков, он вернул флягу хозяину. – Danke schоn.****
- Ну вот. Перекусили – и на душе приятно. Можно и в дорогу соби-раться. Идтить надо. Поздно уже.
Угас день. Солнце скрылось. Неуверенные сумерки передали свои права красавице ночи.
– Ком, Хельмут. Подымайся. Я помогу тебе. Ком.
Немец не двигался с места. Он продолжал сидеть, опершись спиной на ствол покорёженного дерева.
- Nein. Ich nicht gehe. Tot mich, Roman*****. Nein ру-ки в-верх, nein плен. – Взгляд раненого был усталый, но твёрдый.
______________
* Нет (нем.).
** Это вода? Хорошо (нем.).
*** Я сыт (нем.).
**** Большое спасибо (нем.).
***** Нет. Я не пойду. Убей меня, Роман (нем.).
Роман смутился.
- Хельмут, ты эсэсовец? СС?! – Вскрикнул он. Немец отвернулся. На-стырность, стойкость и жестокость военнослужащих Schutzstaffel (крылья прикрытия – особые фашистские подразделения) известны были во всей Красной Армии. – Ладно.
Белых, не спеша, подошёл к валявшейся винтовке противника и
поднял её. Эсэсовец внимательно наблюдал за действиями русского. Роман отстегнул магазин с патронами и изо всех сил зашвырнул его, как можно дальше, в чернеющие на бугре кусты. Затем он открыл затвор, и остававшийся в стволе патрон отлетел в темноту. Красноармеец направился к раненому, достал из его подсумков другую партию патронов и проделал с нею то же, что и с предыдущей. Немец не сопротивлялся.
- На, держи, - Роман протянул незаряженную винтовку раненому. – Вставай, говорю. Ну. Попробуй идти, - и он помог немцу подняться.
Облокачиваясь на винтовку, как на палку, немецкий снайпер сделал несколько неуверенных шагов.
- Молодца, - подытожил Белых. – Теперь, Хельмут, ступай домой. Ком нах хаус. Цурюк.
Немец стоял, пошатываясь, и недоверчиво, исподлобья, смотрел на Романа.
- Ну что ты рассматриваешь меня, как невесту на выданье? Сказал – значит, сказал. Ступай с Богом. Домой. Нах хаус. Ком, - и Роман махнул рукой в сторону немецких окопов. – Смотри же, больше не попадайся; в следующий раз – не промахнусь.
Раненый полез вдруг в карман. Пошарив там, он что-то достал и протянул Роману. Тот насторожился.
- Roman. Das ist die Taschenuhr. Sie ist gold. Meiner Vater schenkte mir diеse Taschenuhr, weil ich das Gimnasium mit der Auszeichnung absolvirt. Niemm ihr dir. Niemm, bitte.*
Белых взял часы, открыл крышку; поднёс их к уху.
- Тикают. Гм. Красивые. Нет, Хельмут, не возьму, - и возвратил часы их владельцу. – Ты знаешь, а я бы в плен тоже не сдался.
Роман поднял с земли похожий на тряпочный футбольный мяч веще-вой мешок, ловко забросил его за плечи и, ничего больше не говоря, скорым пружинящим шагом направился к линии своих окопов. Как будто бы и не было напряжённых дней, проведённых в долгой засаде, злой игры в прятки с костлявой и длиннорукой смертью. Шагов через пятнадцать он обернулся. Война, участником которой выпало быть Роману, была лютой и безпощадной. Солдат это хорошо знал. Он не обыскал немца, а у того мог оказаться пистолет или спрятанный где-то патрон от снайперской винтовки. Но Белых разглядел лишь еле заметный силуэт раненого, медленно двигавшегося в
* Роман, это карманные часы. Они золотые. Эти часы подарил мне отец по окончании мною гимназии с отличием. Возьми их себе. Возьми, пожалуйста (нем.).
сторону ушедшего солнца. "Ладно", - выдохнул Роман, - и тут же, ускорив шаг, устремился к своим позициям.
- Вот так-то, Василька, - сказал дядя Роман и потрепал племянника за вихрастые волосы.
- Да-а-а…- Василька смотрел на дядьку заворожено, не отрываясь.
- Много я их перещёлкал, - произнёс дядя Роман, глядя куда-то мимо Василия. – Ну да ладно. За Победу! – И, подняв с праздничного стола не-большую стопочку до краёв наполненную водкой, одним глотком осушил её. Затем он вышел в сени; задержавшись там, быстро, словно украдкой, перекрестился и заспешил куда-то по своим делам, которых у дяди – Василька знал это точно – было очень много.
Мальчик вслед за дядей вышел в сени, подошёл к столику, где стояли два эмалированных ведёрка с колодезной водой, и увидел возле оконца маленькую картинку, похожую на открытку, но только меньшего размера. Василька взял картинку в руки. На ней был изображён старец строгий лицом, с небольшой седой бородкой и недлинными седыми волосами на голове. Голову старца окружал нимб, а под нимбом с двух сторон были выведены буквы и слова: "С", "в", точка, "Ни-ко-лай Чу-до-тво-рец". Иконка! Ого! А Бога-то ведь – нет. Василька был уверен в этом. Но и дяде Роману он доверял, уважал, любил его - и с его стороны испытывал подобные чувства. Ведь у дяди Романа и тёти Жени не было детей: "Бог не' дал", - говорили взрослые, и поэтому выходило, что Василька был самым близким и любимым их племянником. Дядя Роман никогда и ни в чём не обманывал Васильку. Ну, да ладно. Есть Бог или нет – это не главное. А вот пойдёт он сейчас, Василька, разыщет дружков своих Санька да Володю и расскажет им, какую необыкновенную и красивую медаль, "ХХХ лет Победы в Великой Отечественной войне. 1941-1945 " с изображением памятника Родины-матери, с салютом на лицевой стороне, получил сегодня дядя Роман в местном сельском совете. И какой дядя Роман храбрый, как ловко перехитрил он немецкого снайпера, - и обяза-тельно придёт он в школу 23-го февраля в их класс, чтобы разсказать какую-нибудь захватывающую историю. Дядя Роман обещал. А если дядя Роман обещает, то слово своё держит - ох, как крепко! А пока: Василька, Санёк и Володя призовут своих сверстников, разделятся на "русских" и "немцев" и будут долго и упоительно играть в войну. Конечно, дяде Роману повезло: он войну "взаправдышную" видел. Не то, что они, мальчишки босоногие. Эх, дали бы Васильке и его друзьям настоящие оружие и окунули бы их в то зловещее и суровое время, показали бы они этим фашистам проклятым, по чём фунт лиха, в миг бы со всеми разделались! А сейчас - что? Жизнь совсем неинтересная: школа, задачи, примеры, упражнения всякие – скукотища, да и только. Ну, иногда по телевизору кино хорошее покажут. Вот, пожалуй, и всё. Хотя… Уже скоро должен вспыхнуть - аж до самого неба! - большой пионерский костёр. Здорово! Лето не за горами. Рыбалка. Любят они с дядей Романом рыбачить на речке Лазурной, где клюют огромные, в две василькины ладони, и сладкие, словно сахарные, карпы. И где можно всю ночь напро-лёт сидеть у костра, смотреть на резвящиеся язычки пламени и слушать уютное потрескивание горящего хвороста да таинственные звуки блаженной ночи. Потом – рассвет: поднимающееся розовое, как корж из печи, солнце – огромное, величественное; радостный дядя Роман, говорящий почти шёпотом:
- Смотри-ка… Красотища какая! – И рука взрослого нежно теребит мальчика за волосы. – Счастливый ты, Василька.
- А что такое – счастье, дядя Роман?
- Счастье? - Дядя Роман задумается. – А счастье, Василька,
это - Христос.
Сергиев Посад – Хотьково - Правда Январь-ноябрь 2004 года
К 60-ЛЕТИЮ ВЕЛИКОЙ…
Г И М Н П О Б Е Д Ы
Над Русью завывают беды.
Зло оголило свой оскал.
Мы вспоминаем Гимн Победы
От сербских гор до Кольских скал,
Солдатский труд неимоверный,
Безсонных бешенство ночей,
Шаг в вечность твёрдый долгу верный,
В мундирах чёрных – палачей,
Войны суровые законы –
Считались с ними егеря! –
В гробах штрафные батальоны,
"Колючку", вышки, лагеря.
И пусть рыдает враг надменный
В отходах долларовой лжи
О том, что мы великолепно
Живём – и вечно будем жить!
Что память наша – безгранична,
Потомкам мы не утаим:
Роль недругов – сверхнепрелична,
Известно нам весьма отлично,
Потуги их – прозрачный дым.
Взываем мы к седому небу,
К пролившим праведную кровь
И молим слёзно – за победу,
Дай одержать её, Любовь.
2004 г.