Она по утрам ласково здоровалась с ним. Уходя из дому, тихо прощалась, грустно глядя в его сторону. Возвращаясь домой - радостно приветствовала его, как старого доброго знакомца, ласково глядя и нежно поглаживая его. Она часами могла в тишине молча смотреть на него, думая о чем-то или тихонько ворковать с ним, то улыбаясь, то тихо, по-девичьи беззвучно плача. И когда слезы переполняли глаза, ресницы не выдерживали тяжесть влаги и две мокрых дорожки стремительно появлялись на ее девичьих щеках - она не отворачивалась от него, даже наоборот, смотрела в упор, словно желая, чтобы он видел ее невинные и чистые девичьи слезы. А две блестящих капельки, рассекая точеные юные щеки, стремительно неслись вниз и, невероятно ускоряясь, падали - быстро и неумолимо, словно авто, несущееся по шоссе, несущееся, как стрела, пущенная неведомым вершителем людских судеб - навстречу предначертанной и уже давно предрешенной судьбе. И ничто не могло остановить то символическое ускорение - чистые девичьи слезы беззвучно разбивались о зеленый ковролин прихожей у ее босых ног. И если бы замедлился тот полет до невероятных масштабов, то можно было бы увидеть, как блеснувшая капля, разбиваясь о неумолимое препятствие, разлетается на многие искрящиеся в слабом свете кристаллики осколков, подобно лучам вспыхнувшего крошечного солнца и мгновенно гаснет, упокоившись на гладкой поверхности ковролина. Так, наверное, разбиваются судьбы и мечты в этом пестром и многоликом мире - грезы и желания по наивному детских и чистых чаяний и надежд миллионов людей.
…Утро выдалось напористым и ярким - в прозрачное пластиковое окно уже любопытно и настойчиво заглядывало яркое и ласковое солнце, нежно гладя и лаская лицо своими золотыми лучами. Чувствовалось приближение весны. Она, довольно щурясь и сладко потягиваясь, улыбалась утру и солнцу и смотрела снизу вверх, со своей подушки, на бездонное ярко-голубое небо, слегка почерканное далекими тоненькими полосками перистых облаков, причудливые отсюда, снизу кроны голых деревьев и суетливо носившиеся в поднебесье стаи птиц. В комнате было тепло и уютно. Через расшторенные окна, подобно водопаду, солнце щедро заливало своим ярко-золотым светом всю квартиру. Все было так мило и приятно: и утренний душ, и чай с лимоном и невероятно мягкая и загадочная тишина квартиры, куда не доносился суетливый утренний шум проснувшегося города и рокот моторов проносившихся по улице машин. Глянув на термометр на кухне, висевший с внешней стороны рамы, она с удовольствием оделась по-весеннему легко и просто, обмахнула шею и плечи пестрым платком, собрала в джинсовую сумку пару тетрадей и книжек и, немного покривлявшись себе в зеркало, набрала номер такси в телефоне.
Машина уже стояла возле подъезда, когда она, что-то напевая, спустилась по лестнице и не торопясь вышла на крылечко, прищурившись от яркого утреннего света. Птицы неугомонно перекликались, лавируя между веток, утренняя прохладца, сдобренная солнечными лучами, целовала щеки, снег, покрытый ледяной коркой, уже успел немного подтаять, добавив забот прохожим и дворникам. Скользко!
Такси - серебристая «девятка» с пластмассовыми «шашечками» на крыше, подобно маленькой короне, венчавшие крышу машины. Это она тоже благосклонно подметила и с удовольствием удобно умостилась на заднем сидении. Она сказала название своего института, конечный пункт поездки и машина мягко покатилась - шума работающего двигателя почти не было слышно. Только шорох шин и приятная плавная музыка, льющаяся из динамиков, вмонтированных в заднюю панель. Слегка тонированные стекла автомобиля не скрывали разливающегося солнечного утра, а в велюровом салоне стоял уютный располагающий к расслаблению полумрак, словно в комнате релаксации. Хотелось так сидеть и никуда не выходить. Долго-долго. На светофорах водитель почти вплотную подъезжал к впереди стоящей машине и тогда до мельчайших подробностей можно было рассмотреть замурзанную корму автомобиля. Нет, это неинтересно. Справа и слева останавливались машины и скучающие пассажиры с интересом рассматривали друг друга через стекла автомобилей, совсем незнакомые друг другу, скучно вглядывались в лица, чтобы через минуту, по зеленому сигналу светофора, разлететься в разные уголки города и, наверное, уже никогда не увидеться. Это, конечно, нисколько не трогало. Но любопытство брало свое и, вдоволь насмотревшись причуд и казусов утреннего города, наблюдаемых из салона машины, она переключилась на сам салон. Даже не так - она всегда любила смотреть в лобовое стекло, на дорогу, туда, куда смотрит водитель. Но с заднего сидения это делать было не очень-то удобно. Ей был виден лишь край проезжей части, да вереница попутных и встречных машин.
Тщательно ухоженный салон автомобиля, похоже, являлся святая святых, как домом его владельцу - лет тридцати парню, в видавшей виды поношенной дубленке с белым отворотом. Из-за небрежно распахнутого ворота виднелся белый батник. А в обзорном зеркале сквозь антибликовое напыление отражалась часть бледноватого, словно точенного из воска лица с заостренными углами и темно-карие глаза, немного уставшие, полностью поглощенные своей работой. Эти глаза постоянно смотрели на дорогу. На обзорном зеркале висели, покачиваясь, два симпатичных синих дельфина, то и дело смешно утыкаясь друг в друга, словно играли и резвились, отчего и пассажиру становилось веселее. Она смотрела на дельфинов, потом снова на глаза водителя. Он хорошо водил машину. Надо было отдать ему должное - он ни разу не слихачил, чем основательно поколебал устоявшуюся славу лихих таксистов, машина ни разу не дернулась и резко не затормозила. Эти глаза внимательно следили за всем на дороге и парень все делал заблаговременно - то стремительно разгоняясь на гладких прямых участках, то плавно притормаживая у перекрестков на светофорах. Правая рука водителя то и дело опускалась на рычаг переключения коробки передач, подолгу задерживаясь на обшитой коричневой кожей рукояти. И тогда можно было увидеть его руку - пальцы в такт музыки отбивали неслышную замысловатую чечетку. Эта музыка явно нравилась ему. Что за музыка? Такая плавная и приятная… Словно полет в ночном небе высоко над землей.
Все шло, как обычно. В институте ничего не изменилось, да и не могло измениться, конечно… Пара сменяла пару, на лекциях то тянуло в сон, то хотелось «смыться» под каким-нибудь предлогом. Но нет. Что-то не то… Она стала замечать, что ей нравилось вспоминать утреннюю поездку. Странно, ей постоянно приходилось пользоваться такси - и на учебу быстрее попадаешь, чем тащиться в этой переполненной «маршрутке», да и удобней, конечно. Поспать подольше, потянуть время, попивая утренний чай на кухне, цветы полить. Водитель аккуратно водит машину? Нет - глаза. Она, вдруг, поймала себя на мысли, что ей понравилось вспоминать эти глаза… Что за чушь? Она ругнула себя за глупую сентиментальность и стала внимательно конспектировать слова опостылевшего пожилого лектора, сосредоточенно склонившись над тетрадью, страницы которой были исписаны ее аккуратным девичьим почерком.
Суета в гардеробе, шумная толпа студентов на выходе и на ступеньках института добавили суетливого настроения, но, оказавшись уже одна, она не спеша пошла в направлении автовокзала, чтобы потом, «через магазин» попасть домой. Хотелось гулять, подольше побыть на воздухе в такую тихую солнечную погоду, поэтому она не села с подругами в «маршрутку», не поехала на рейсовом «Икарусе», а не спеша пошла по тротуару. У автовокзала, на другой стороне улицы находилась стоянка, где собирались бездельничающие и скучающие таксисты. Они не гонялись за клиентами на ступеньках вокзала, приставая к людям, как цыганки - погадать, не допытывались у скучающей очереди в кассу: кому, куда? Хм, интересно… Она обомлела – среди таксистов, собравшихся у капота одной из машин в кружочек, человек восьми, смеявшихся и живо что-то обсуждавших - стоял он. Да, это был он, она безошибочно узнала и старую дубленку, и белый батничек, и коротко стриженый чуб! Он тоже улыбался и это было даже странно и неправдоподобно. Она помнила его лицо: бледноватое, сосредоточенно-мрачное, закрытое, словно забралом, словно стеной отчуждения. Он не сказал ни единого слова. Она даже не знает его голоса…
Остаток дня и ночь быстро выветрили вчерашнее наваждение и она даже ни разу не вспомнила об том событии. Утро снова радовало и манило, солнце ласкало и целовало, ранний душ бодрил, а утренний чай успокаивал и умиротворял, настраивая на учебу и заботы предстоящего дня. Только сняв трубку телефона у зеркала в прихожке, она поймала себя на каком-то мимолетом чувстве, словно слабый, но быстрый порыв ветерка, пронесшемся мимо ее лица. Такси…
Машина уже стояла возле ее подъезда… серебристая «девятка»! Та самая! Тот же ухоженный велюровый салон, те же веселые дельфинчики на обзорном зеркале… и те же глаза. Вот это совпадение! Один на миллион! Водитель не выказывал ни малейшего намека на вчерашнюю поездку. Он был сосредоточенно-серьезен, словно памятник и не проронил ни единого слова. Ни один мускул не дрогнул на его бледноватом лице. И тут она поняла - сколько клиентов он перевозит за смену? Всех не упомнишь, да он и не вглядывается в лица. Да и ни к чему это. Что может подумать клиент, если таксист, вдруг начнет внимательно изучать своего пассажира? Он ни разу не взглянул в ее сторону. Можно, конечно, что-нибудь спросить и невзначай разговориться, но что спросить? Погоду? Дела? Настроение? Нелепо и глупо! Теперь, что может подумать таксист, если к нему начнет приставать клиент с подобного рода вопросами?
Глаза были немного уставшими. Темно-карий взгляд иногда падал вниз, вправо, влево. Голова слегка наклонена вперед, отчего казалось, что он смотрит из-под лобья, что и придавало ему мрачности и нелюдимости. Его правая рука иногда лежала на рычаге коробки передач - если он часто переключался или касалась каких-то клавиш на приборной панели или нижней консоли. Рация настолько приглушена, чтобы клиент не смог расслышать веселой перебранки таксистов в эфире и строго покрикивающей на них диспетчера. Оно и понятно.
Как во сне она заворожено смотрела на эти глаза, не отрываясь ни на секунду. Цвет его глаз делал взгляд необычайно мягким и добрым, отчего становилось тепло и спокойно. Эта теплота, зародившаяся у нее где-то в груди, стала расплываться по всему телу, медленно опускаясь вниз. Стало даже жарко. И вдруг случилось то, что должно было случиться - он мимолетом посмотрел в обзор и их глаза встретились… Она просто не успела отвести свой взгляд и по-детски наивно захлопала ресницами. «Ну, надо же так по-глупому вляпаться! Он все равно, рано или поздно должен был посмотреть в обзорное зеркало… Дура! Какая же я дура…». Какой-то миг они смотрели друг другу в глаза. Ее даже в жар бросило. Нет, его прямой взгляд не выражал ни ненависти, ни злости, ни презрения… Ничего подобного! Там было тепло, уютно и тихо. Но… там была бездна. Не какое-то там мифическое озеро, небо сказочное… Там была та черта, за которой начинается другой, потусторонний мир. Только тот мир, о котором она и ей подобные, живущие в мире этом не ведают. Это длилось только секунду, может быть меньше. Но ей показалось, что она так долго стоит у этой непонятной бездны, что испарится от стыда… И вдруг он улыбнулся одними глазами. Резкая паутинка морщин очертила его наполненные теплотой глаза, веки сузились. В следующее мгновение он уже смотрел на дорогу, а она, посмотрев в сторону улицы, мысленно сказала сама себе: «Какая же ты еще, по сути, глупая девчонка…».
- До свидания, всего хорошего - отдавая сдачу, ровным голосом, повернувшись всем корпусом, сказал он и их взгляды снова встретились.
Но на этот раз оба улыбались.
Выходя из машины она, как бы невзначай задержалась и услышала, как он сказал в рацию диспетчеру:
- Таня, это «девять-девять». Нарисуй мне «пять-нолик».
Из этого нехитрого таксовского сленга выходило, что «пять-нолик» - это сумма поездки (пятьдесят рублей), а «девять-девять» - его позывной в такси. Значит - «99». Она шла, как будто только что побывала выше голубого неба, на другой планете, в далеком космосе… И весь день она была, как во сне…
Едва придя домой, она сняла трубку и позвонила в его такси. Она попросила диспетчера, чтобы завтра к восьми утра к ее подъезду прислали машину «99». Потом посмотрела в зеркало. Нет, оттуда смотрела не та веселая и хохотливая белокурая девчонка. Оттуда смотрела взрослая девушка с бледноватым лицом и загадочным взглядом светло-серых глаз. Да-да, из-под ресниц так и летели неугомонные искорки того непонятного чувства, которое она испытала в машине… От которого становилось очень тепло и это тепло, зародившись в груди, а точнее - в сердце, растекалось по всему телу, вниз, до самых кончиков пальцев, а внизу живота какая-то приятная судорога сводила мышцы и от этого слегка темнело в глазах, кровь ударяла в виски и начинала кружиться голова. И от этого чувства становилось приятно и спокойно. Тепло.
Утром, без десяти восемь она вышла на крыльцо… серебристая ухоженная девятка уже ее ждала. Она села и машина плавно тронулась. Из колонок лилась та же приятная неторопливая музыка, от которой казалось, что она воспарила куда-то далеко за пределы этой машины, этого города, этого мира… Они ехали молча. Он так же, немного расслабленно, но сосредоточенно смотрел на дорогу, лениво подбивая руль вправо-влево. Она сидела сзади и не решалась поднять взгляд. Потом она глянула в обзорное зеркало и тут же встретилась взглядом с его темно-карими глазами, источающими тепло и умиротворенность. Потом они снова встретились взглядами. Потом снова. Но оба не торопились отводить взгляд, глядя друг другу в глаза… Странное, конечно дело. Они не проронили друг другу ни слова. Они смотрели друг другу в глаза. В них читалась какая-то связь, но никто не решался заговорить. Все было просто и ясно, как мир - глаза в глаза. И ей было совсем не стыдно смотреть в глаза, по сути, совсем незнакомому человеку. Таксисту! Ехали молча. Потом она расплатилась, а он сказал свое обычное «До свидания, всего хорошего». Она ответила «До свидания».
На следующий день все повторилось так же, до мелочей одинаково. Они смотрели друг другу в глаза, были где-то в другом мире, где-то далеко и высоко. Не в этом городе, не в этом мире. С легкостью порхали над землей и вездесущими проблемами. Потом подъезжали к институту, обменивались этими вежливыми фразами о прощании и… целый день, как во сне. А на следующее утро - то же самое. Если это была любовь, то это была странная любовь. Высокая и чистая, без звуков и слов, без клятв и обещаний. Безмолвная. Как во снах. Как в сказках.
Так длилось целую неделю. На выходных она не находила себе места в квартире. Она сходила в парк, в супермаркет, в спортзал. Потом, вдруг неожиданно решившись, направилась к автовокзалу. Но автостоянка таксистов была пуста. Странно. Здесь всегда стоят таксисты. Она постояла немного, озадаченно размышляя.
- Куда едем, милая? - раздалось возле самого уха и она, вздрогнув, увидела рядом тучного водилу, помахивавшего связкой ключей от машины.
- Я никуда не еду. Простите - вежливо отпарировала она и поспешно юркнула, чтобы исчезнуть отсюда.
«Боже… Без него здесь так холодно и неуютно. Даже страшно...» - ускоряя шаг, с грустью думала она.
А вечером милый девичий голос диспетчера, как током прошиб: «Извините, но «99» не сможет больше приехать. Заказать вам другую машинку?».
- Как? Почему не сможет? - вырвалось у нее.
На том конце линии немного помолчали, было лишь слышно, как работает радиостанция, какой-то шорох и голоса… Потом тот же голос диспетчера, ставший, вдруг каким-то другим сказал, а точнее - выдохнул:
- Он погиб.
Это был гром, ужасный взрыв, яркая слепящая вспышка, от которой рушилось небо, замки и города. Рушился весь мир. Слезы покатились у нее из глаз, а она все так же продолжала стоять с телефонной трубкой в руке и выражение ее лица еще сохраняло выражение по-детски наивного «Почему?». У нее больше не было крыльев.
…Она стояла у обгоревшей груды разорванного и искореженного страшным ударом металла - возле того, что еще пару дней назад было высоким и чистым, теплым и родным, улыбающимся, светлым, далеким и близким. То, что было перед ней - это были полеты во сне и наяву, это были хрустальные замки и далекие звезды, это были высокие и неповторимые чувства, о которых слагают стихи и песни. Да, это была она - любовь.
Она уже знала, что он позавчера, поздно вечером, уже ночью возвращался с «дальняка». За рулем он был уже четырнадцать часов. Скорее всего, уснул - его «девятка» вышла на встречную полосу трассы и от мощного лобового столкновения с встречным «камазом» в один миг от нее ничего не осталось, ее просто разорвало и разбросало металлические ошметки вдоль трассы.
Уже давно надо было уходить. Она здесь стояла уже пару часов. Но она не могла отойти, не могла повернуться спиной. Она осторожно заглянула внутрь, туда, что прежде называлось салоном. Велюровым. Здесь уже все было другим и потому чужим. На металле еще сохранились многочисленные следы крови. И присутствовал непонятный пугающий запах, от которого становилось холодно. Это был запах смерти. И вдруг она заметила под растрощенной и смятой «торпедой» и обломками приборной панели что-то маленькое, миниатюрное, продолговатое. Это был синенький дельфинчик - тот самый, один из двух, которые болтались, играючи, на обзорном зеркале. Но второго дельфинчика нигде не было. Она посмотрела на него - он немного пострадал, но по-прежнему озорно улыбался, изгибаясь в своем прыжке, словно приглашая поиграть. Она осторожно прижала его к губам. Слезы катились у нее из глаз.
…Когда гроб опускали в могилу, страшный и продолжительный рев содрогнул тихое кладбище. Это таксисты нажали клаксоны своих машин, словно салют, отдавая последнюю почесть погибшему товарищу. И их здесь собралось так много, что, казалось, таксисты всего города приехали на кладбище. Когда наступила оглушительная тишина и люди стали расходиться, один старый таксист негромко сказал:
- Шофер не умирает. Он просто уходит на трассу и не возвращается…
Кому сказал? Наверное, самому себе.
Она стояла и смотрела на синего дельфинчика. Он висел у зеркала в прихожей. Висел, улыбался и приглашал поиграть. Она осторожно касалась его изуродованного изогнутого тельца своими пальцами, гладила его и что-то шептала, разговаривая с ним. Ее губы шевелились, она гладила и нежно смотрела на него, а из глаз по щекам катились слезы. Эти слезы, оторвавшись, летели вниз и разбивались о ковролин…
А дельфинчик нелепо улыбался и щурил крохотные миндалины глаз.