За стенами дома Тендо шумела осень. Золотая, теплая Городская осень с ворохами сухих листьев, солнцем и чем-то неуловимым, но очень романтичным. Ей так всегда казалось.
Ее второй ребенок должен был родиться в конце ноября, но судьба в ее отношении всегда любила ломать все построенные планы. Два мальчика-близнеца родились в последних числах октября, 30 числа, перед днем, знаменующим конец года. Как два дара перед столь значимым праздником.
У ее детей были темные пушистые волосы на затылке, удивительно нежная чуть смуглая кожа и запах. Теплый, родной запах крови и молока, такой близкий и все равно неизведанный – она чувствовала его впервые так близко, до этого довольствовавшись лишь отголосками, баюкая детей сестры и ощущая чуть терпковатый запах волос Казуки. Он, как бы ей не было жаль, никогда не был ее частью, даже в те девять месяцев, когда пил ее силы до дна, лишая всего, подрастая внутри как инородное существо, что-то чужое и пугающее.
Она всегда винила себя за то, что не смогла подарить мужу первенца, которого он смог бы полюбить. Казуки был альбиносом, У него был совсем не похожий на отца характер и что-то чужое, не доступное ни Акиноеру, ни ей самой, то, чего она никак не могла понять и принять. То, что заставляло Аки избегать своего сына.
Сейчас же все было иначе. Своих вторых сыновей она вынашивала с любовью и заботой, связав себя с ними чем-то особенно важным, мысленно разговаривая с ними весь период беременности. И даже то, что дети пили ее силы, иссушая ее целиком, деля их на двоих, она все равно была счастлива вынашивать их в своем чреве, потому что в этот раз чувствовала – это его дети. Только его. По-настоящему его.
У близнецов были серые глаза. Серые, как сталь, серые как небо в это время года. Серые, такие как у него, у главного мужчины ее жизни. У того, кого она любила больше чем кого-либо. У Акиноеру.
Наверное, она не могла представить себе большего счастья, с первых минут, когда прижимала к себе два теплых свертка, вглядываясь в детские лица и опознавая в них такие до боли знакомые черты. Это и было главным.
Акиноеру держал ее за руку, а она все вглядывалась обеспокоенно, то в лицо мужа, то в личики дремлющих детей. Все никак не могла успокоиться до тех пор, пока он не притянул ее к себе, не накрыл горячими широкими ладонями ее узкие плечи и не прижался щекой к пахнущей чем-то цветочным золотистой макушке.
Спокойствие разливалось в воздухе. Она была счастлива.
- Я назову его Осами. Это означает «хозяин». Посмотри, она такой серьезный и так мило хмурится, - она прижималась к плечу мужа, прижимала к себе ребенка и улыбалась, привыкая к новому осознанию, к его имени, - Он будет похож на тебя, я уверена. Больше всех.
Акиноеру смеялся, целовал ее в висок и всматривался в лицо сына, серьезно и мягко, прижимая к себе второго ребенка. Анна смотрела на него и думала. Выбирала.
- Мне нравится имя Сецуно.
И замолчала, закрыв глаза. До тех пор пока Сецуно не захныкал, и она не взяла его на руки чтобы утешить. Акиноеру молча перебирал ее волосы пальцами, не отвечая.
Его имя было осенью. Аки, Акира, осень. Ее близнецы родились осенью, в праздник и на следующий день, дождавшись пока малыши уснут, Анна вплетала кленовые листья в длинные волосы супруга, прижималась губами к его рукам и улыбалась.
Акиноеру смеялся, обнимал ее за талию, закутывая хрупкое тело жены в просторную и теплую накидку, вкладывал в ее руки книгу и касался кончиками пальцев щеки, подбадривая. Она читала, держа его за руку, вслух, прижимаясь щекой к его плечу. А на улице догорал рассветом последний день года. Их день.
Перед смертью она сжимала руку мужа и смотрела на него тусклыми, словно выцветшими голубями глазами. Ее волосы уже не сияли на солнце так ярко, в них серебрилась седина, ранняя, слишком ранняя для ее возраста. Она не считала часы, просто знала и понимала сколько осталось. Немного, чуть-чуть и она уйдет, к дочери, к родителям. От любимого мужа. Сердце рвалось на части, но слез уже почти не было. Давно.
- Его имя означает смерть, - голос был ровным и тихим, она улыбалась, как могла, хотя больше всего хотелось спать, сейчас же, немедленно. Но было нельзя. Она боялась не проснуться.
Аки сжимал ее руку в своей и слушал, боясь упустить хоть слово. Хоть что-то важное.
- У него твои глаза, Аки. У него и у Осами, - улыбнулась, все же прикрывая глаза не несколько мгновений и открывая снова, ее голубые глаза светились, пусть и не ярко, но живо, нежно, удивительно тепло.
«Придет смерть и у нее будут твои глаза»
Она выговаривала слова удивительно тепло и ласково, не на секунду не отводя глаз. Акиноеру вздрогнул, потянулся и прижал ее к себе всю и целиком, в последние месяцы это было совсем не сложно, такой маленькой она стала. Анна тихо вздрагивала, уткнувшись в его грудь и задыхаясь от кашля.
Он не усыпал ее могилу белыми цветами, как это делали все ее знакомые и родственники. ОН не дарил ей белых лилий и орхидей, успев задарить ими при жизни. Только каждый раз плел венки, аккуратные, но грубоватые, куда ему было до ее умелых нежных рук. Венки из сухих кленовых листьев. Самых лучших цветов осени.
У ее смерти были серые глаза, но не его, чужие. Как бы она не желала, как бы ни хотела, он не смог бы убить ее даже если бы она молила его об этой милости.
На ее могиле лежали серебристые розы с острыми, окровавленными шипами. Акиноеру курил, прислонившись к ограде, и не собирался отводить взгляд. Казуки усмехнулся, убирая окровавленную руку в карман, и развернулся, уходя. Плащ за его спиной был не белым, а траурно-серым. Таким же, как его глаза.