Глава 14 http://www.proza.ru/2011/03/05/1408
Куда уходит детство
В какие города
И где найти нам средство
Чтоб вновь попасть туда.*
Нет, это что получается, мечты жить мешают? Как заставить себя правильно мечтать? Вот так взять и отказаться? Когда его образ почти завершён, почти оживлён, почти реален?
Нет, я его на время спрятала в коробочку. Пока подавали заявление, пока доставали справку об адекватности моего жениха, без этой справки нас бы не зарегистрировали. Он сидел в коробочке, когда я, в полной тишине, в маленькой комнатушке, подписывала документ о своём замужестве. Он сидел в коробочке, когда я ловила на себе осуждающие взгляды, зачем ему знать про эту грязь. Он сидел в коробочке, когда вместе с Серёгой, Иркой и их новорождённым Саньком я приходила навещать приболевшего "мужа". Он сидел в коробочке, когда мне пришлось почти год ухаживать за парализованным стариком, а после похорон я не смогла открыть эту коробку, заржавела она. А может, мне просто страшно стало её открывать, там же пусто.
И что я имею? Просторную однокомнатную квартиру с большой кухней и лоджией на третьем этаже, группу ясельных соплячков, надёжную подругу, озабоченных родителей и кучу шипящих мне вслед соседей. Не так уж и плохо, взамен на пустую коробку, верно? Только почему так тошно? Решила, - поеду в отпуск домой и привезу родителей, пусть посмотрят на моё житье, это к Катьке они никогда не соберутся, ну а ко мне-то можно.
Я думала мне в родительском доме станет лучше, но стало ещё хуже. Я всё рассказывала и рассказывала про себя маме, она кивала, улыбалась, поддакивала, а сама заглядывала мне в глаза и так и молила взглядом, - ну скажи самое главное, - что нашла парня по себе, что выходишь замуж по человечески, что счастлива. Ей так хочется это услышать, а мне нечем её успокоить. Она же знает это, и всё равно заглядывает.
Как это выдержать? Любку вон, с двумя детьми какой-то залётный увёз на юг. Одноклассников почти не осталось, только Такеш неизменно ковыляет по двору, жалкий, серый какой-то, злой. Одет в тряпьё, деревня.
И он еще меня подковыривает.
- Как оно, со стариком, не холодно было в постели?
- Да нет, так же, как тебе с костылём.
И я видно не добрее стала, хотя до этого успела поговорить с дядей Жамбаем,
- Почему Такеш нигде не учится, что он всё с вилами да с вилами. Ему учиться надо.
- От смерти, Стеш, отмолили, слава Аллаху, на большее грех рассчитывать. Я же его не заставляю с вилами, он сам. Заходи, вместе росли, есть что вспомнить, может и разговорится.
Вот и поговорили. Не о чем нам разговаривать.
- Такеш, стой! Пошли на могилку Сашки Ветрякова сходим.
- Зачем?
Если бы я знала зачем.
- Пошли, у тебя что, ноги отсохнут меня проводить?
- Чего? Чего ты сказала?
- Что слышал! Ну, догони, догони попробуй, накостыляй, если поймаешь!
- Дура, поймаю, сука, убью!
На крик выскочила его мать
- Ой, ой, Такеш, что такое говоришь!
- Здравствуйте, тетя Алия! - кричала я издалека. - Это мы детство вспоминаем!.
Лучшего места, чем кладбище и придумать невозможно было. Стол, скамейка, бутылка, банка консервов, рванная буханка хлеба и ни одного косого взгляда рядом. Только подржавевшая фотография Саши улыбается нам с памятника.
– И я бы так улыбался сейчас.
- Не судьба значит, а что, хочется?
- Иногда, накатывает.
- На меня тоже.
- Ой, а тебе то, что не живется? Здоровая, всё успела, и отучиться, и замужем побывать и жильё, и работа. Что теперь не жить?
- Тошно.
- Зажрались вы там, в городе.
- Заглохни, что ты знаешь про город.
- А ты забыла, что такое деревня. Особенно зимой. Я по совхозу с закрытыми глазами могу пройти в любую сторону, знаю, где какую собаку встречу, и какая бабка на какой скамейке что обсуждает. Можно целый день простоять у окна, - ни одной живой души не увидеть. Вздернуться можно.
- А где невеста твоя, Саулешка, вас же с детства обвенчали, или как это у вас там называется? Калыма не хватило?
- Она что, дура, за калеку выходить? Её отец неделю ходил за мной, слёзы лил, просил пожалеть девочку, послал я их всех. Как-то не до невест было.
- Не дави на жалость, калека. Ты калек ещё не видел.
- Видел, насмотрелся в больнице. Ничего я не давлю, а из-за девки ползать на коленках не собираюсь, обойдусь.
- Ой, какие мы гордые, засунь свою гордость знаешь куда? Когда я первый раз судно под Сашу подсовывала, я видела, как умирает эта гордость, по глазам видела.
- Стеш, злая ты стала, что с тобой? Раньше даже дралась с улыбкой. Всегда с дурацкой улыбкой, даже реветь умудрялась с ней.
- А дура была счастливая, вот и улыбалась, да и сейчас могу, смотри.
- Это не та улыбка, это пьяная. Нет, улыбайся, улыбайся.
- А у тебя какая сейчас?
- Ответная. Хорошо, правда?
- Ага. Водка нагрелась, убери в тень.
- Всё-таки, я не верил, что ты за старика, сколько ему было?
- Почти шестьдесят, не такой и старик.
- Охренеть! И как?
- Смени тему.
- Нет, как это?
- Что как- как? Каком к верху, понял? Ты, когда в больнице лежал, тебе сестричка судно подсовывала? Тебя обтирали марлечкой? Тебе клизьмы ставили? Как это, а? Что заглох, расскажи.
- Да я про другое.
- И я про другое, может ты при виде катетера балдеешь, почём мне знать.
- Ладно, проехали, что завелась?
- Тошно, достали, ты то должен понимать. Это по началу, когда я его больного навещала, всё приличненько так было, -" Александр Семёнович, я Вам яблочек принесла!" Потом без помощи не мог вставать, пришлось переехать и ухаживать, муж всё-таки и никого у него кроме меня нет, а когда парализовало, то стал он просто Сашей, какой тут на хрен Александр Семёнович, когда в его дерьме возишься. Жалости моей не надолго хватило, кто же знал, что он девять месяцев пролежит. Последний месяц самый тяжёлый, - он не дождётся, когда помрёт, и я тоже на истеричку похожа. Лежит чурбачёк-чурбачком, только глаза горят, вредный стал. Всё есть просил. Сварю, что положено, начинаю кормить, а он плюется, мычит. А то наоборот, ест- ест-ест, пока блевать не начнет, я ему, - «да чтоб тебя!», в сердцах. Гляну на него, а он слезами заливается, ну и я с ним за пару. Это хорошо, когда на работе пол дня, а в выходные начинаешь сходить с ума от его постоянного взгляда. Как там у вас, казахов, говорится, - «один день жизни ребёнка десяти годам жизни старика равен?», - так у меня и получилось, я за этот год как десять прожила, понял? Ты по больницам насмотрелся, чего не надо, и мне, девчонке сопливой, тоже бы не видеть во что превращается мужское тело. Наливай, чего застыл?
- Похоронила, и забудь!
- Ты идиот, да? Я тебе первому всё выложила, а ты, - забудь? Забыть, как смерти его хотела, да? И умер он ночью, я не слышала, то бы хоть прощения попросила, слово доброе сказала. Я в этой квартире долго спать не могла, такое впечатление, что правы соседи, - я его угробила. Забудешь тут, о - килька кончилась. Хлеб надо воробьям раскрошить, о-о-ой, что-то меня качает, держи.
- Держу.
- Ха, мы с тобой, как лиса Алиса и кот Базилио, - пода-а-айте бедным на пропитание.
- Дура.
- Ага, скажи еще.
- Ну дура.
- Нет, не так, ну вспомни, как орал, - дура!!! Убью!!!
- Сама помрешь, пошли отсюда, а то всё про смерть да покойников, ой, и меня шатает.
- Лацуга! Смотри, это же её могила!
- Вредная была бабка
- А ведь там никто так и не живет.
- Кому нужна её халупа, крыша прогнулась, так и стоит забитая.
- А рыбки? Помнишь игрушки в окне? Может они там до сих пор?
- Не, вряд ли, там малышня лазила, это нам тогда страшно было, а эти ничего не боятся.
- Ну а вдруг, ставни же забиты! Пошли, ты только подумай, а вдруг они там, етит иху на лево, Такеш, вот бы было здорово!
Каким образом доковыляли до её дома, стёрлось из памяти. Такеш легко оторвал доски, просунув под них свой костыль, видно, что для приличия только сдерживали дверь.
- Ура!
- Да тихо ты, не ори, не в городе, пролазь.
- Темно. Стра-а-а-шно. Дай руку.
- Не вижу, где ты.
- А ты на ощупь.
- А можно?
- Дурак!
- Значит можно…
Поплы-ы-ы-ыло всё, я проваливалась в шёпот, - Стеш-ш-ш-ш-шенька… Стеш-ш-ш-ш-енька… ш-ш-ш-Та-ке-ш-ш-ш…ш-ш-ш… тише, тише…, ещё скажи… Стеш-ш-ш-енька моя… ещё…
- Пол ледяной. Надо выбираться отсюда. Пусти. Нет, правда, Такеш, как в погребе. Там что сейчас, утро или вечер? Нифига не понять.
- Вечер. Головка вава?
- Да нет, нормально. Коров гонят, блин, сейчас народу полно, заметят.
- А мы скажем, что за рыбками лазили, детство вспоминали.
- Как-то странно мы его вспомнили.
- Нормально вспомнили, я с детства мечтал об этом, как только проломила брату голову, так ни о чём другом и не думал.
- Ой, не вспоминай, позорище!
- Я и не забывал, просто запрятал далеко в штаны.
- Я достаю из широких штанин… смотрите, завидуйте… так? А где Ахыз?
- Зимой сдали. Отец плохо видеть стал, не заметил путанку, как стали военный городок разбазаривать, её везде раскидали. Конь ноги подрезал, пока выпутывался. Промучились с ним до холодов, гнить на ходу начал, старый, вот и сдали. Давай не будем о нём, ладно? Нет его.
- Да… нет.
- Что вздыхаешь, как о человеке.
- А он и был человек.
- Конь он был.
- Это ты конь, а он человек.
- Иго-го, покатаемся?
- Пусти, надо бы помыться, ничерта не видать, не смотри на меня там, ладно?
- Ты сейчас как в детстве, растрепанная и чумазая, беги, вроде никого не ви..., ух ты, как я тебя заляпал, всю жизнь у меня на кухне галить будешь!
- Шутки у тебя дурацкие.
- Я не шучу, Стеш, беги, что встала.
Пока с ним была, ни о чём и не думала, а тут ополоснулась, переоделась и села, не зная, что дальше делать. Ночь, надо бы спать лечь, но это было глупо. Вот взять и просто лечь спать, как будто ничего и не было. Он там ляжет в свою кроватку, а я тут. Мамка глаза прячет, нет, и как это родители обо всём догадываются? Пробежала незаметно, грязную одежду спрятала, как она догадалась? По идее это я должна глаза прятать, а стыдно мамке. Не выдержала, вышла на улицу. Такеш стоял у забора. Вот если бы его там не было, то его бы уже совсем не было, никогда не было. Для меня.
– Что-то я растерялась, не знаю, что делать дальше.
- Давай я сделаю.
- Тебе весело, да?
- А тебе?
- Не знаю я, страшно наверно.
- Страшно?
- Да не знаю я. Мы же всё как шутя. Мамка догадалась. Стыдно, да?»
- Нет.
- Нет?
- Захвати куртку, побродим ночку
Это он наврал, гуляли мы не долго, целенаправленно, - до первого стога сена. Если кто будет рассказывать, как хорошо летом на сеновале, тот врёт. Сено залезает куда не надо, прилипает к чему не надо, щекотит там, где не надо и колется везде, где надо и не надо. Плюс пыль и туча комаров. Но если просто полежать, поболтать, то вполне уютно можно устроиться.
Лежали, тихо и серьёзно, по пунктикам расписывали что нам делать дальше. А когда засыпали, то я подумала, - вот дура-то была, все мучилась вопросом, а кто первый должен трусы снимать, парень или девушка? Или он должен ей снять, или это надо делать самой? Такие СТРАШ-Ш-ШНО ВАЖ-Ж-ЖНЫЕ вопросы изводили девочку Стешу совсем недавно. И как здорово, что это своё любопытсво держала при себе, не смея спрашивать об этом Ирку, - вот бы та поржала, как над салагой.
Перед закрытыми глазами вдруг выплыли мои ребятки из группы, - царица Тамара, Томка Вахрушева, крупная, здоровая деваха, - ноги колесом, щёки торчат из-за ушей, мягкие кудряшки, глазёнки, как чёрная смородина, и фырчит, - «Ни фочу, кафа, куфать». Машка Раевская, - Маняша, с рук не слезает, когда она засыпает, то глаза у неё проваливаются и видны все веночки на веках, до того прозрачный ребёнок, как хрустальный. Рохля, - Рохлин Петя, совсем кроха, засыпает за столом, ещё от груди не отучен. Вот ещё один «грудничок», подумала я, ощущая тяжесть руки на груди, - спит? Нет, играется, тихо-тихо, прямо еле заметно нажимая то всей ладонью, то одним пальцем, то другим.… Откуда, интересно, берётся это тепло внутри, кипятильника во мне нет, и печки тоже, а горячо… Дура.
Рано-рано утром, Такеш выломал одни ставни у дома Лацужихи. Там не только рыбок, там рам не было. Пусто. Я давно считала себя взрослой, даже старой, а тут поняла, что детство то было совсем рядом. И всхлипнула, а Такеш успокаивал, а я сильнее заревела, потому что это так приятно, когда он жалеет.
- « Я люблю тебя», - эти слова так часто звучат по телевизору, или в книжках. Теперь мне понятно, - это просто читателю или зрителю кратко объясняют суть дела.
В жизни эти слова никто не произносит, это нелепо. Это для зрителя. На самом деле происходит всё смешно, - вот пошли мы домой, но не можем же мы пойти я в свой дом, а он в свой, разорваться. Поэтому, пошли в начале в мой, послушали, как мои родители плачут, потом в его дом, выслушали их. Вот захотела я поесть, но не могу же я есть, а он нет, поэтому мы поели у нас дома, а потом у него, и чемоданы мы складывали в начале у меня, а потом у него, и в баню пошли в начале у меня, потом подумали-подумали и пошли у него. Когда пришло время ложиться спать, то стало ясно, что нам нужен свой дом, отдельный, позарез нужен. Это же так ясно, причем здесь вообще слова? Хотя слова, слова значат совсем не то, что значили раньше. Вот произносила я раньше «Такеш» и просто знала, что это тот псих за забором, а сейчас я его произношу и опускаю глаза, потому что кажется, что все слышат другое, - то, как я произносила его ночью, и что думала при этом. А может и он это понимает, потому что повернётся, глянет и тоже покраснеет. Помню в седьмом классе, новая молоденькая учитель по истории решила называть его Кешей, так меня это взбесило, и я поправила её – «Такеш, его зовут Такеш, имя такое, казахское, не меняется». А теперь новое звучание такого знакомого мне слова, - Сте- и я замираю, - шень – и сердце не в такт, - ка – и горячая волна в низ, ещё, ещё, как на санках с горы в жар, в печь, ещё, скажи ещё. Хотя тот же набор звуков в другом произношении совсем не волнует. Конечно, если герой фильма просто скажет, - «Стешенька», никто ничего не поймет, и по этому он для зрителя добавит, - «Я люблю тебя».
На прощание зашли к тёте Оксане. Я слушала её, и было странное ощущение, как будто она говорит одно, а я понимаю другое. Она показывает фотку Любки, и вздыхает, что дочь непутёвая, уже вынашивает третьего, одно хорошо, - с каждым ребёнком у Любки исчезают болячки, одна за другой, как будто снимаются проклятия, одно за другим. Выходит, если бы Любка не рожала с четырнадцати лет, то может и загнулась уже, а тут сидит со вторым на руках, яркая, довольная, и полнота только красит её. У меня червячок зависти зашевелился, - такую красивую и с пятью детьми возьмут.
Или объясняет мне тётя Оксана, что делать, когда Такеша нога станет изводить, а я думаю, - если бы он не покалечился, то ни за что его родители не допустили бы брак с русской. Его отец вытирал слёзы не радуясь за нас, а от бессилия, жалости. Да что там говорить, даже моя мамка опять заглядывала мне в глаза и не видела я там того, чего хотела, - спокойствия. Я не знаю, что я должна ещё сделать, как ей объяснить, - всё, успокойся, выхожу замуж, счастлива, ну что ещё? Нет, целует, улыбается, а смотрит так, как будто я опять что-то утаила и главное, она знает про мою тайну, а я нет.
Или, как объяснить, почему Любкина мать переняла этот дар целителя. По моему, такой дар должен переходить к людям добрым, правильным, сколько вокруг таких, а перешел к бабе, от злобы которой мухи дохли на лету. Я же помню, как дразнили её - Чингачкук Зелёный Змий, потому что подвыпив, она хваталась за топор и, как индеец носилась с ним вокруг дома за дядей Петей, матерясь и падая. Нам было смешно. И вдруг, - тихая, печальная, одинокая. Дочь далеко, сын в армии, муж ушел. Ему она такая правильная и спокойная не нужна, ему она больше нравилась злая и с топором.
Тревожно стало. Ведь получается, что плохое тянет за собой хорошее, и наоборот. Если я только что считала, что всё у меня наконец-то хорошо, то во что плохое это может вылиться? Откуда мне ждать беды? Ведь не сказала же теть Оксана, - « Будьте осторожны», она совсем другое говорила, но почему я её так поняла?
Вышли на улицу и я стала озираться, выискивая плохое, что, - кирпич на голову? Машина? Что? Заглянула Такешу в глаза.
– Что?
- Пошли на кладбище.
- Опять?
- К Сашке, попрощаемся
. Ведь откуда-то взялась у меня в голове ни с того ни с сего шальная идея сходить на кладбище три дня назад. Ниоткуда, в пустой расстроенной башке, как будто не я это кричала, - «Такеш, стой, пошли…», я ведь не думала тогда, что ору, и про Сашу ну никак не могла подумать, я его несколько лет совсем не вспоминала. Может по этому сейчас тревожно, как будто я затронула то, что не должна знать, и только Сашка сейчас мне может объяснить, почему позвал нас к себе.
Как ни вглядывалась я в фотографию на памятнике, ничего не увидела, ничего не почувствовала. Вокруг хорошо, тёплый ветерок, ковыль колышется, кузнечики звенят, пахнет полынью и пылью. Вот дура, навыдумывала себе страхов.
Только не по себе стало, когда подумала, что он и днем и ночью, и летом и зимой, год за годом улыбается никому, глядя в пустоту. И не меняется.
Продолжение следует:http://www.proza.ru/2011/03/18/1543
* Автор текста (слов):
Дербенев Л.
Композитор (музыка):
Зацепин А.