Пригрело чуть солнышко и растопило зимнюю тоску. И жизнь уже кажется не такой уж плохой. Да что там - не плохой, местами даже хорошей.
Строили в Челябинской области небольшой мостик посреди весны. Жилой вагон стоял на рабочей ветке в окружении молодых березовых рощиц, среди первой робкой изумрудной зелени. Сразу перед вагоном расстилалось почти безбрежное зеркало вешней воды.
Днем на мост прибыл с инспекцией дряхленький железнодорожный генерал. Я водил его по площадке, вцепившись в худенький локоток, чтоб не сверзился он в котлован береговой опоры и чтоб не пришибли где ненароком. Уж очень он был ветхим.
Генерал полупал водянистыми глазами, задал пяток бестолковых вопросов и убыл восвояси в свою генеральскую жизнь.
Это я так подумал. Генерал же оказался коварной скотиной. Он поехал в наш вагон ознакомиться с бытом монтажников. Где и обнаружил сорокалитровую флягу с ворованным вином. Генерал дождался нашего возвращения. В нем притаились, как в одном флаконе, Макаренко с Сухомлинским, что и отразилось в длительном повествовании о вреде излишеств на опасной работе.
Все слушали заинтересованно и благожелательно. Но в оконцовке, дабы закрепить педагогическое воздействие, он вдруг приказал вылить вино самим, своими руками! От такого святотатственного предложения все присутствующие остолбенели. Сквозь генеральскую отеческую симпатичность проглянуло злобное мурло беса.
Пауза затягивалась. Генеральские брови сдвигались. И вперед выступил монтажник Резаный, взявший на себя это кощунственное деяние. Все теперь смотрели на коллаборациониста презрительно и недоуменно.
Резаный взвалил флягу на плечо и двинулся в воды. Он уходил все дальше, растекаясь и дробясь в закатном солнце, пока не завернул за чахлую рощицу из пяти березок и не пропал навсегда.
И потянулось время. Генерал кричал сначала требовательно, потом вопросительно и, наконец, начал издавать тревожные крики коростеля. Побегав по берегу и подумав, он предложил организовать спасательную экспедицию. Все глядели на генерала молча и осуждающе и только бригадир Влас, зло ощерясь, заявил: "Я трупов боюсь."
Смеркалось. Мы уже сходили в вагон, поужинали, когда генерал вскарабкался в свой уазик и укатил. Резаного не было. Минут через десять уазик вдруг выскочил из-за поворота и медленно прокатил мимо вагона. В окошке торчала разочарованная генеральская физиономия.
Уже почти совсем стемнело, когда на черной глади воды проявился силуэт Резаного. Он медленно крался, аки тать в нощи, с флягой на плече и звезды колыхались в волнах вокруг него.
Он терпеливо вынес восхищение окружающих геройским подвигом и только пожаловался, что очень уж неудобно пить для сугреву из тяжелой фляги. Все сочувствовали и понимающе качали головами.
На ультрамариновом небе появился ярко-золотой месяц. И, как по взмаху дирижера, грянул многоголосый лягушечий хор.
Когда поют лягушки, (я не могу сказать про лягушек - кричат), так вот, когда поют лягушки я впадаю в какое-то оцепенение и умиротворение.
Хорошее слово - ВЕСНА.