Как мне вставили штырь в палец.
Почему я там оказался? Никогда не предполагал, что много раз проходя мимо этого старинного здания, когда-нибудь попаду в одну из её палат. А попал я туда со своим пораненным пальцем.
Но всё по порядку. К себе на работу я обычно ездил на набитом до отказа трамвае №17, и на остановке «Енисейская улица» приходилось с большим трудом протискиваться между людьми плотно стоящими даже на трамвайных ступеньках, что элементарно мешало открытию дверей.
И однажды, в толчее, держась за верхнюю часть трамвайной двери левой рукой (в правой руке была служебная папка), при её открывании на моей остановке туда попал мой безымянный палец и застрял, но я же должен был тут выйти, а зажатый дверью палец не пускал. Что делать? Я решил, что есть силы выдернуть свой палец из неожиданного капкана, что и сделал – палец с болью освободился и я успел выскочить на своей остановке.
На работе мой больной палец вспух, но я решил, потерпеть какое-то время и что со временем всё пройдёт. Но время шло, а боль не проходила, да и сам палец перестал сгибаться в верхней фаланге. Сотрудники на работе, будучи в курсе моего трамвайного происшествия, настояли, чтобы я немедленно отправился в травмпункт. Когда я там появился, то внутри увидел большую очередь людей куда с большими проблемами чем у меня: одни были с кровавыми бинтами на головами, другие со сломанными руками на перевязи, третьи пришли в трамвпункт на костылях, и тут я появился со своим вспухшим пальцем.
При виде всех этих покалеченных людей, я хотел сразу же уйти, но вспомнив, что завтра меня спросят сослуживцы, был ли я в травмпункте, остался и присел на свободный в коридоре стул. Очередь помаленьку двигалась, приходили и свежие «калеки», теперь уже занимая очередь за мной.
Врач женщина, взглянув на мой не сгибавшийся палец, и, спросив как всё это случилось, отругала меня, что не пришёл сразу, потом направила меня в рентгеновский кабинет и, взяв снимок в руки сказала, что на моём пальце порвано сухожилие и выписала направление в Городскую клиническую больницу скорой помощи №6.
В понедельник я порвал сухожилие, в пятницу появился в травмпункте, теперь уже в следующий понедельник мне надо будет идти в эту больницу, которая находилась на Новой Басманной улице №26.
Когда я показал своему начальнику это направление, он спросил где это, и, услышав, что это на Новой Басманной улице, сказал, вот тебе папка с документами, заодно отнесёшь в «Водстрой», который тоже находится на этой улице.
И вот наступил долгожданный понедельник, и я с рабочими документами, минуя свою основную работу, сажусь на 14-й троллейбус и, выйдя у Казанского вокзала, по Басманному переулку вышел на Новую Басманную улицу.
Первым делом, я отнёс в «Водстрой» порученные мне документы (которые там уже ждали) и передали моему начальству другие (появление которых тоже ими ожидалось в этот понедельник). Теперь, со спокойной душой, не спеша направился в больницу №6.
Это было старинное одноэтажное здание с большими высокими окнами и внушительным цокольным этажом. Со стороны улицы входа в это внушительное здание не было, но были две небольшие старинные калитки по его двум сторонам, в одну из которых я и вошёл. Передо мной неожиданно предстал большой больничный двор с цветочными клумбами, песочными аллеями и многочисленными уютными лавочками под нависавшими над ними кустами цветущего жасмина, на которых сидели пациенты этой больницы и пришедшие их навестить родственники.
После узкой загазованной многочисленным автотранспортом Ново-Басманной улицы (и теснотой капитальных домов и их миниатюрных дворов в этой части Москвы) было очень необычно и даже приятно увидеть такое относительно большое свободное от жилой застройки пространство.
Вход в эту клиническую больницу был в середине этого здания со стороны его парка, и по широкой лестнице я попал в длинный и широкий коридор с очень высоким потолком, по сторонам которого располагались больничные палаты с такими же высокими входными дверями и потолками (потом советские ГОСТЫ существенно их понизили).
С двух краёв этого обширного коридора (по двум сторонам больничного здания) за широкими стеклянными дверями находились операционные палаты. Не сразу я нашёл приёмное отделение, где меня принял невысокий щуплый человек с жидкой небольшой бородкой, белый халат был слегка распахнут на его худой груди (было жаркое лето), кожа которой явно несла следы давнишних (может быть в его детстве) сильных ожогов, вследствие чего и стал врачом этот человек.
Сев напротив него за врачебный стол, я передал ему своё направление сюда из моего травмопункта. Быстро прочитав его, врач, устало и не глядя на меня, сказал мне: раздевайтесь, сейчас вам принесут халат и тапочки.
Услышав это, я оторопел, как это раздевайтесь? Ведь я пришёл сюда на короткое время, после чего должен в тот же день отнести рабочие материалы, полученные в Водпроекте, на свою работу. Как быть?
Как сообщить о моём «задержании» в этой клинической больнице на мою работу и моим родным?
Пришлось уговорить моего приёмного врача выпустить меня наружу, чтобы я позвонил из телефонной будки к себе домой, чтобы кто-нибудь из них приехал ко мне, забрал у меня рабочие материалы и отнёс их на мою работу.
Вернувшись обратно я обречённо надел принесённые мне застиранный старый больничный халат, короткие зелёные штаны и растоптанные безразмерные тапочки. Потом больничная нянечка отвела меня в рядом находившуюся палату, в которой на трёх кроватях уже лежали трое больных, и подвела к четвёртой свободной кровати у единственного, но большого (и по старорежимному высокого) окна, сказав, чтобы я никуда не отлучался, так как скоро меня позовут.
Поздоровавшись с присутствующими в палате, и, подойдя к открытому настежь окну, я теперь смотрел на больничный парк уже с высоты второго этажа, совершенно не соображая, что меня вскоре ожидает. Настолько всё неожиданно произошло в моей повседневной, относительно ровно текущей жизни, что никак не мог психически войти в своё новое состояние.
Ждать мне пришлось совсем не долго, вскоре в палате открылась дверь и меня пригласили наружу. Выйдя в коридор, я увидел перед собой длинную и высокую каталку, на которую меня пригласил лечь уже знакомый мне худенький с бородкой врач, рядом с ним стояли молодые щебечущие между собой медсёстры.
Делать было нечего, приказ врача надо выполнять и я, неловко (впервые) вскарабкавшись на высокую жесткую каталку, улёгся на неё, но так, что мои ноги в тапках далеко торчали вне каталки, что было «некрасиво», да они и не позволяли, мешали молодым практиканткам взяться сзади за каталку, чтобы её потом катить.
Поэтому, я с двух сторон руками приподнял своё тело и, подтянувшись выше к противоположной части каталки, теперь уже полностью вписался в габариты этой медицинской тележки, после чего медсёстры повезли меня вдоль коридора в его один конец к широким стеклянным дверям.
Вкатив меня в распахнутые стеклянные двери больничной операционной, девушки развернули тележку и установили её под большим колпаком с многочисленными лампами. Потом включили их и выяснилось, что две лампы не горят (вероятно перегорели), и бородатенький врач, обратившись к медсёстрам, сказал, чтобы те принесли из врачебного кабинета исправные лампы.
Так как он не сказал конкретно, кто это должен сделать, то, державшиеся руками за мою тележку, девушки стали выяснять между собой, кто это должен сделать, кто должен пойти во врачебный кабинет и из шкафа принести оттуда две целые лампы, чтобы потом их ввернуть в осветительный колпак, взамен перегоревших злополучных ламп.
Наконец, придя к консенсусу, одна из них, крайне не довольная таким коллегиальным решением своих подруг, не спеша отправилась в другой конец больничного коридора. Теперь все, находившиеся в операционной, стали терпеливо ожидать появление посланной за лампами девушки.
Всё это время я лежал на каталке и молча изучал больничный потолок, и внезапно подумал, а что если не будет этих ламп в том шкафу, или же, банально, посланная девушка не найдёт их там, что тогда предпримет мой врач. Но, слава богу, через некоторое время появилась девушка с недовольным выражением лица, держа в обеих своих руках две большие (по сто свечей) лампы.
Теперь девушки стали выяснять, кто полезет наверх и заменит неисправные лампы на исправные (и успешно решив и этот сложный для них вопрос), теперь уже другая девушка стала выполнять это ответственное врачебное задание, теперь не помню, делала она это, то ли с моей тележки, или же там были другие средства вертикальной доставки ламп к висевшему под потолком под круглым большим отражателем с множеством ламп, аналогичных только что принесённым.
И вот подпотолочная люстра засверкала всеми своими яркими лампами, меня накрыли, слегка укутав, белой простынёй, оставив свободными две мои руки.
Врач подошёл к моей левой руке (правую мою руку, с другой стороны туловища, крепко держали чьи нежные девичьи руки – так надо, как было мне сказано), взял её за кисть протёр мой безымянный палец с порванным сухожилием, и сделал пару обезболивающих уколов, после чего включил механическое устройство похожее на зубопротезное, с вращающимся на его конце тонким и длинным сверлом приблизил его к подушечке моего безымянного пальца, который теперь был зажат в руках моего «лечащего» врача, и, примерившись, вонзил острие бешено вращающегося сверла в мой палец.
Я, естественно, вздрогнул, на что врач ещё крепче сжал мой палец и теперь постепенно погружал своё лечебное сверло всё глубже и глубже в мой палец.
Моё вздрагивание уловили и сжимавшую мою правую руку женские ручки, и ещё крепче стали её держать на каталке с другой стороны моего лежащего тела, а то, как бы что не вышло – надо было понимать, что у них бывали и пациенты с плохой боле непереносимостью, и могли своей свободной рукой ненароком «испортить» весь операционный процесс.
Было конечно очень больно, хотя всё относительно, ведь почти все перебывали в «гостях» у стоматологов, и знают про боль, причиняемую их бурмашинами.
Но эта боль была совсем иная, не скоротечная, а растянутая по времени, тут сверло должно аккуратно поместиться ровно в середине пальца и почти по всей его длине, чтобы зафиксировать в неподвижности два его верхних фаланга.
Лёжа под звуки сверлильной установки, я вспомнил, про пытки, которые устраивали некоторые палачи, чтобы выведать какие-то секреты у своих жертв, вроде загонки игл разного размера им под ногти рук (под ногти ног я что-то не читал, наверное это не так гигиенично, тут наверное надо было перед этой экзекуцией мыть ноги своим жертвам, что их палачам было невмоготу).
Но боль причиняемая сверлом, сверлившим ваш живой палец, пока он не погрузиться в его костную ткань на глубину пять сантиметров (до второго сгиба с третьей пальцевой фалангой, была особого «качества», не похожей на другие болевые ощущения до того испытанные мной.
Не зря, присутствующая при этой «экзекуции» одна из медсестёр перед её началом мою свободную руку крепко прижала к моему «лежаку». После окончания этой, такой неожиданной для меня операции с моим пальцем, в результате которой внутри пальца теперь у меня остался металлический пяти сантиметровый штырёк, меня, также почётно отвезли прямо к дверям моей палаты.
Заморозка скоро прошла и к тупая боль скоро превратилась в острую пульсирующую, но в нашей палате стоял большой холодильник «Зил», в котором находились резиновые грелки со льдом, которые специально там держали, что бы их накладывать на после аперационные места, для уменьшения к ним притока крови, и существенного уменьшения боль. Такие холодильники стояли здесь в каждой палате.
Когда я вновь появился в своей палате с перебинтованным пальцем, в палате никого не было, все ушли вниз в больничный парк, на свежий воздух к лёгкому летнему ветерку, куда днём выходили все ходячие больные, кто гулял между цветочными клумбами, а кто, найдя тенистое место под цветущим кустом жасмина, и вдыхая его лечебный запах, читал книгу или журнал.
Взяв из холодильника резиновую грелку со льдом (звучит как-то странно, не правда ли?), я уселся на свою кровать, положив её на свою, с пульсирующей болью кисть руки. Потом просто улёгся сверху покрывала и всё никак не мог сообразить, как это угораздило мне здесь оказаться.
Первый день прошёл у меня в попеременной сменой «холодных грелок» и знакомству с изысками меню больничной столовой, состоящей из классических паровых котлет с непонятной подливой и прочего остального. Незаметно подкрался вечер, мои соседи по палате сидя и лёжа на своих кроватях, оживлённо разговаривали между собой, как бы продолжая прерванный ранее разговор. На второй день я уже стал помаленьку привыкать к своему новому состоянию души и тела.
Постепенно я узнал, по какой причине здесь оказались мои соседи по палате. Самый крупный из них, с загорелым лицом, короткой и крепкой шеей был с Украины. Он охотно рассказал: всё случилось для него так неожиданно, что до сих пор не понимает, как он смог допустить себе такое.
Уже много лет он работал на Полтавщине комбайнёром и в своей привычной, хлеборобской работе всегда безукоризненно соблюдал «технику безопасности». В своём колхозе он был образцовым комбайнёром, и к нему водили школьников на экскурсии по знакомству с сельскохозяйственной техникой, где он рассказывал про свой комбайн и как надо с ним обращаться, чтобы не попасть своими частями одежды, и упаси господи, руками в движущие части работающего механизма.
И вот, однажды, во время одной такой экскурсии, объясняя в очередной раз ребятам «правила безопасности», что-то его неожиданно отвлекло, и он покачнувшись, взмахнул рукой, которая ненароком, попала в устройство, которое, как клешнями, подбирает с земли пшеничные колосья и уносит их вверх по транспортёру в приёмный бункер.
Пальцы его руки оказались между шестерёнками и его руку стало быстро затягивать в этот механизм. Как он сказал, если бы он чуть-чуть промедлил, ему бы оторвало по плечо всю руку. Но он упёрся и изо всех сил и выдернул свою руку из затягивающего механизма, оставив в нём три пальца.
Приехал в эту больницу он с двумя оставшимися пальцами на своей руке: большим и указательным, и те были сейчас у него на спицах, видно и на них были порваны сухожилия, когда он вытягивал свою руку. К нему, почти каждый день приезжали родные из его родного колхоза и привозили разную украинскую снедь (и, конечно, домашнее сало, в первую очередь).
Вот и сейчас у него на кровати сидела его дочурка, которая тоже привезла ему свои собственноручно испечённые домашние пирожки с всевозможными начинками, так что в больничной столовой делать ему было нечего.
На другой кровати был молодой, небольшого роста, худощавыё паренёк, со следами сильных ожогов на лице, он был весь в торчащих спицах, одни торчали за его головой из спины, другие были на всех его пальцах руки, так что самостоятельно есть он не мог, и с ним постоянно была молодая девушка.
Как он неохотно сказал, его самолёт (он был лётчиком где-то далёко на юге страны) загорелся и врезался в гору, где взрывом его выбросило из кабины самолёта, потом его полуобгоревшего подобрали и быстро привезли в Московскую клиническую. Несмотря на такие ужасные ранения, он был постоянно весел (ещё бы, остаться живым после взрыва его самолёта).
Я потом иногда видел его в дальней части больничного парка сидящим в окружении его сослуживцев с бутылочкой портвейна 777.
Таких как он, с со спицами в теле и во всех конечностях, в этой больнице было много, некоторые из них в этой больнице лежали по долгу. Металлические спицы (по растягиванию их сухожилий, скукожившиеся от воздействия больших температур) из них через некоторое время вытаскивали и потом на их место снова вставляли уже новые спицы.
На третьей кровати лежал средних лет жгучий брюнет, он был специфически молчалив, у него были сломаны челюсти, и для фиксации первоначального их состояния они были крепко связаны друг с другом специальной металлической проволокой, продетой между их зубами.
Где умудрился свои челюсти так сильно сломать он сквозь сжатые крепко зубы как-то однажды обмолвился (кажется в результате драки в любовном треугольнике). К нему иногда приходила какая-то модно одетая женщина с небольшой фляжкой коньяка в своей сумочке, которую он потом уже привычно процедивал сквозь плотно сжатые зубы, не выходя из больничной палаты.
И вот с такими «геройскими» людьми пришлось быть какое-то время мне с одним забинтованным пальцем, хотя и с металлическим штырём внутри.
За этот короткий период моего тут нахождения ко мне тоже приходили навещать и мои друзья выпивохи и дама моего сердца, так что скучать там мне не пришлось. Пришло время, меня призвал к себе оперировавший меня врач и вручил справку о моём здесь пребывании в мой районный травмопункт, сказав, что через 30 дней я должен буду к нему придти, и он тогда вытащит из моего пальца мою спицу.
Появившись в своём травмопункте я увидел привычную картину, опять почти на всех стульях сидели со всевозможными ранами и «боевыми» ранениями мои соплеменники. Пришлось занять очередь, терпеливо отсидев которую, я вошёл к той же врачихе, по велению которой мне вставили в палец металлический штырёк, которая прочитав принесённую мной справку, написала новую, теперь уже на мою работу, где потом оплатят мой бюллетень.
Перед своим уходом, я всё же спросил у неё, пошла ли она, лично, на такую «пытку», как сверление пальца и внедрения в него короткой спицы, при аналогичном диагнозе, она, улыбаясь чистосердечно ответила, что нет, не пошла бы.
И тут я вспомнил, что именно она несколько лет назад зашивала мне открытую, нанесённую секатором, рану без заморозки большой кривой иглой, предварительно спросив меня: мужчина ли я?
Время шло быстро, я почти забыл про находившийся в моём безымянном пальце штырёк, некогда слегка торчавший из пальца (который всё это время не сгибался) теперь уже зарос сверху так, что его уже не было видно. Спасибо мне напомнили мои родные, сказав: а не забыл ли ты, что тебе должны вынуть из пальца твой штырёк.
И вот я снова в Клинической больнице №6 на Басманной улице, стучу и вхожу в кабинет к врачу, врач был тот самый (со следами ожогов на груди), и говорю, что я пришёл, чтобы мне вытащили из моего пальца спицу.
Врач попросил меня немного подождать и стал искать в своём письменном столе подходящий для этой цели инструмент, и сколько не искал, так и не смог найти. Потом мы с ним вышли из его кабинета и зашли в соседний (где никого не было), там он тоже принялся искать во всех столах и шкафах, но тоже не нашёл искомое. Что делать?
Тогда он предложил пойти вместе с ним в соседнее (им принадлежащее) здание, находившееся слева от больничного парка. Был конец рабочего дня и никого там мы не застали, и, посадив меня за небольшой столик в коридоре, он стал заходить по очереди во все кабинеты и, наконец, вышел из одного, держа что-то в руках, когда он подошёл ко мне, то это были банальные медицинские плоскогубцы. Потом он принёс уже из другого кабинета пузырёк со спиртом и скальпель.
И только теперь, усевшись напротив меня за этот столик, он взял мою левую руку и спросил в каком пальце спица? Затем протёр подушечку пальца спиртом и стал скальпелем его расковыривать, пока не показался кончик спицы.
Теперь врач, взяв в руки плоскогубцы, стал пытаться ухватить ими этот еле видный из пальца кончик. Ему всё никак не получалось это сделать, плоскогубцы всё срывались и он начинал всё снова.
Скоро ему удалось вцепиться в кончик спицы и он, велев мне крепко держать эту руку правой рукой, стал изо всех вытягивать спицу из руки, и, наконец, ему это удалось сделать, после чего положил на образовавшуюся ранку спиртовую ватку и велел её какое-то время не снимать.
Благодаря такой весьма болезненной операции, мой безымянный палец стал сгибаться в своей верхней фаланге, правда не так круто, как соседние пальцы, но уже сгибался, а не торчал одиноко на фоне остальных согнутых в кулак пальцев.
Жизнь продолжалась!