Мелочи жизни
. . .
Сосед Юрик помогал мне ремонтировать машину. Я лежал под днищем, морщился от грязи падавшей на лицо, иногда выныривал на свет божий и сидя на подстилке, отплевывался и протирал глаза. Юрик сидел рядом, развлекал меня разговорами, иногда подавал ключи. Минимальная, но морально очень значимая помощь.
Когда трёхдневный, на первый взгляд, ремонт растягивается на три недели, тебя начинает воротить от болтов и гаек и требуется значительное усилие воли, чтобы вновь загнать себя под машину, где работать можно хоть и лёжа, но без особого удовольствия.
У Юрия был свой интерес: мой «Запор» нужен ему был для поездки в Антрацит, к тётушке, доживавшей свой век в одиночестве. В гараже и в сарае у тётушки стояли два новых «Запорожца» и две мотоколяски. Одна из «инвалидок» была точь в точь как в фильме «Кавказская пленница». Был ещё запасной мотор-«сороковка» и два комплекта резины. Юрик рассчитывал получить наследство. Было самое начало перестройки, время загадочное и многообещающее - тогда ещё не бредили «Мерседесами» и вслед «Запорожцам» не улюлюкали. Более того, бесшабашная молодёжь не гнушалась даже проехаться на вполне современной, сияющей лаком мотоколяске.
Забегая вперёд, скажу, что Юрику ничего не обломилось, хоть он и предлагал тётушке, от имени матери, перебраться в Шахты. Тётушка хоть уже и стояла одной ногой в вечности, вторую ногу с этого света убирать не спешила. Она была старым торговым кадром - труженицей и аферюгой, и в разговоре гордо обмолвилась, что ещё никому не удалось обвести её вокруг пальца. Она обещала машины односельчанам, то одним, то другим, ей помогали по хозяйству, с дровишками и походами в магазин, но все оставались ни с чем. В конце концов, развязка наступила и её усадьбу, со всем добром по суду передали молодым квартирантам, ухаживавшим за нею последнее время.
Была осень, октябрь-месяц, тихо падали листья. Было солнечно и тепло, но не настолько, чтобы целый день возиться с машиной легко одетым. Мы с Юриком были в одинаковых чёрных шубах синтетического меха, давно вышедших из моды, растерявших пуговицы, но бывших в каждом дворе расхожей одёжкой.
- Эмма, - поздоровался я с проходившей мимо давнишней знакомой, - у твоего Юрия нет ли, случайно, подшипника «миллионника»?
- Да откуда же я знаю, - засмеялась Эмма, - он, кстати, сейчас в гараже копается. Пойдёмте, провожу.
И мы с Юриком пошли. В шубах нараспашку, под чистым осенним небом, беспокоя ногами жёлтые листья на асфальте и нисколько не смущаясь своего неаристократического вида. Юрик был в комнатных шлёпках, я в босоножках с примятыми задниками и болтающимися пряжками. Идти было за два квартала, мы перешли улицу Маяковского и пошли через дворы.
Эмма была в светлой приталенной жакетке и облегающей юбке; со светлой стрижкой. В свои сорок лет она выглядела эффектно. На фоне же двух дико одетых мужчин она смотрелась ослепительно.
Во дворе пятиэтажки, за доминошным столиком, грелись на солнышке и всё замечали пожилые домохозяйки.
- Емма, - весело окликнула нас полная брюнетка, - иде ты етих «Мишков на Севере» взяла? Ты у кустюмчике, а они у шубАх! – она сделала ударение на последнем слоге.
Мы обменялись улыбками и последовали дальше.
Были такие шоколадные конфеты «Мишка на Севере».
В Антрацит мы с Юриком поехали через неделю.
Была всё та же левитановская осень, посадки и перелески полыхали всеми цветами радуги, дорога просматривалась до самого горизонта. Я разогнал свой «ушастый» до ста километров, жёсткая резина застучала по асфальту, машина затряслась и начала терять сцепление с дорогой. Я сбавил скорость до разумных восьмидесяти, мотор запел, резина зажужжала. Мы падали в долины, взлетали на пригорки и чувствовали себя экипажем реактивного истребителя.
- На твоём интересно ездить, - форсировал голос Юрий, - всё гудит, все трясётся: чувствуется движение, скорость. Не то, что в «Жигуле»: только шины шуршат, да воздух шумит. Как на месте стоишь.
Мы съехали с республиканской трассы на местную, здесь дорога была намного уже и намного хуже.
На закруглении дороги я шел по наружной дуге. Навстречу двигалась колонна военных машин. Дуга срезала видимость до двух сотен метров, я сбросил газ и в это время на встречную полосу, вылетел жигулёнок болотно-зелёного цвета. Я бы сказал «навозно-зелёного» или подобрал бы ещё более уничижительный эпитет для встречного лихача, который, не видя дороги, затеял обгон, но у меня не было времени – мы стремительно сближались. Двести метров это по три секунды с каждой стороны. Тормозить поздно, на встречной не разминуться… раз, два три! Передние колеса встречного дернулись в сторону обочины, но я уже взял вправо, протарахтел по обочине и крепко выругался.
Юрик смолчал.
Он был верующим, грешил алкоголем, сигаретами и, если выпадал случай, не был чужд греху плотскому, но сквернословия не переносил. Однажды я, лёжа под машиной, доведенный до белого каления песком, сыплющимся в глаза, голодными спазмами в желудке и ледяным сквознячком за шиворот, запустил в пространство трёхэтажную тираду, осевшую в памяти со времен безнадзорного детства. Юрик вежливо попросил меня больше не ударяться в такие крайности, если я не хочу лишиться его общества. Мне стало стыдно, тем более, что я тоже не терпел сквернословия и только, когда ударял молотком по пальцу, «познавал истинную свободу слова».
Если бы обочина была мокрой, если бы она была занята… Мы ни словом не обмолвились о происшедшем и помчали дальше.
Юрик вовсе не был «Юриком», он был вполне сформировавшимся Юрием Павловичем - человеком с определившимся характером и устоявшимися взглядами на жизнь. Он работал начальником смены в мехцехе на ХБК и, как писали раньше в характеристиках - «пользовался заслуженным авторитетом в коллективе». В быту он играл в демократию, представлялся Юриком, в своём дворе ходил в линялом трико с пузырями на коленях и таком виде заходил ко мне – он был моим соседом через сад. Был он неизменно приветлив, умел слушать и соглашаться, однако в вопросах требующих ясности проявлял несгибаемую волю. Причём волю эту он проявлял настолько тактично, что создавалось впечатление, что его оппонент сам идёт ему навстречу.
В зависимости от ситуации и окружения он был и своим в доску «Юриком», и уважаемым «Палычем».
Юрик имел способности художника, лепщика, архитектора; мог быть отъявленным лодырем и мог работать запоями, создавая из пластилина (которого он закупил тридцать упаковок) проект каминной решётки с уткой, собакой и камышами. Однажды он полгода создавал макет католического собора (по фотографиям из Италии), надеясь удивить им самого Папу Римского.
Около двух лет он работал над медалью «Тысячелетие христианства на Руси», привлёк к работе гравёра Володю с «Шахтметалла», организовал тому рабочее место во флигеле своего двора, приобрёл ему подержанный «Запорожец» и сулил проценты с реализации.
Медаль была, наконец, готова и смотрелась весьма неплохо. Аверс медали был представлен мадонной с младенцем с гравюры Гюстава Доре, признанного иллюстратора Библии, на реверсе был изображён крест и надпись по кругу. Надпись была исполнена на английском языке (где имя Господа нашего читалось, как «Езус Крайст»), что свидетельствовало в пользу претензий на всемирность задумки. Крест был «католический», без перекладины под стопы распятого Спасителя. Я, с детства привыкший к православному кресту, испытал некоторый душевный дискомфорт при виде "не нашего" креста - однако всё было по науке, всё соответствовало историческим данным.
Сделаем небольшое пояснительное отступление.
В те времена страна ещё жила духовной жизнью, представляющей собой смесь атеизма с отделённой от государства церковью. Безбожники и верующие дружно праздновали Пасху и считали себя «добропорядочными христианами», нисколько не задумываясь о сути православия, католицизма и прочих ответвлений христианства. Мы сторонились баптистов, были в курсе, что мусульмане не едят свинину и этих знаний нам хватало для осознания своих духовных корней. Крест же на медали был точной копией креста с перепечатки канонического Синодального издания Библии, где он не мог быть иным, поскольку издание это предшествовало разделению христианства на православие, католицизм, протестантизм и бесчисленное множество сект самых различных толкований.
Юрий был более образован в предмете веры, чем все прочие верующие. Эта осведомлённость послужит ему идейной опорой в недалёком будущем. Потеряв надежду утвердиться в «светском» мире, Юрий обратил свой взор на мир духовный. Убедившись, что в православных структурах «все места блатные расхватали (В. Высоцкий)», он прислонился к заезжему католическому десанту из немецкого города Дюссельдорфа и в очень решительных интонациях стал проповедовать, что христианство едино и никакой разницы между православием и католичеством нет. (Именно на такую позицию и делалась ставка в разобщении нашей страны по религиозному принципу).
Юрий вполне реально рассчитывал пробиться на приём к Папе Римскому с медалью на раскрытой ладони. (Мой иронический тон, в данном случае, объясним тем, что полыхающий творческим вдохновением Юрий довольно часто терял реальность мировосприятия).
Так или иначе, никаких шагов в сторону холма Монте-Ватикано Юрий не сделал, а озабоченный внутренними проблемами Ватикан, не проявил встречного интереса к работе искусника из глубинки. Реализация же требовала непомерных начальных капиталовложений и Юрий ограничился интеллектуальным удовлетворением от сделанной работы.
Позже Юрий передал медаль вместе с пресс-штампами казакам города и те с небольшими исправлениями превратили её в какую-то свою медаль.
Юрий был беспокойной натурой, он постоянно искал смысл жизни. Иногда в самых неожиданных местах.
Однажды он среди ночи пошёл на кладбище.
- Для чего? – спросил я.
- Выпил хорошо и решил характер проверить. В двенадцать ночи пошел и до света бродил между крестов, прятался за холмиками от проезжающей милиции.
- А милиция что там делала?
- Патрулировали территорию, чтобы вандализма не было… и прочих дел. Там же кладбище, пустырь.
В четыре утра Юрий вышел на остановку электрички у кладбища и никак не мог сориентироваться, в какой стороне город. Спросил у парня, доехал до вокзала и пешком добрался домой.
Остаётся добавить, что Юрий был физически крепок, в юности занимался борьбой. Однажды я затеял возню с ним, но не смог сдвинуть с места и только ушибался о его твёрдое, как из дуба тесаное тело.
На украинской таможне за Новошахтинском (она тогда имела статус ГАИ) нас остановили и попросили быть понятыми при обыске двух наркоманов. Парня и девушку взяли из такси, дежурным не понравился их внешний вид – у молодых людей был опустошенно-равнодушный взгляд и зеленоватая одутловатость под глазами. При обыске у них обнаружили пакет с маковой соломкой – сухие стебли мака с головками, бутылку ацетона и ампулу реланиума.
- Что это? – дежурный взял ампулу.
- Успокоительное, - ответил парень.
- Когда ломка, - явил я свою медицинскую суть и в свою очередь поинтересовался, - а ацетон для чего?
- «Дурь» из мака вываривают при помощи ацетона, - просветил меня сотрудник.
- Это свячёный мак, у бабушки в Платовке взяли, - пояснял парень, - за икону кладут, чтобы сон в дому был хороший.
Дежурные были рослые немногословные ребята.
- Тебе двадцать два года, - сказал парню один из них, а тебя уже ветром шатает. Что с тебя дальше будет?
Вызвали начальника смены.
Около получаса мы с Юриком топтались около машины, наблюдали равнодушно-скучающую манеру несения службы сотрудниками ГАИ. Было начало девяностых, тогда ещё постовые не облачались в бронежилеты и не имели на вооружении автоматов Калашникова.
Я присел перед машиной, оценил развал передних колёс. Заканчивая ремонт, я наугад подрегулировал развал вращением шаровых шарниров и перестарался – колеса имели «лихой» отрицательный развал в виде английской буквы W. Более того, в творческом порыве, я не поленился и перебортировал передние шины слева направо и опять зря. Колеса шли кромкой по асфальту, звонко пели и стирались вдвое быстрее - как ребро яблока на тёрке.
На попутном «Жигулёнке» подъехал начальник смены, невзрачный лейтенантик, засуетился, потребовал девушку наверх, на второй этаж для обыска. Ещё минут двадцать ушло на обыск. Постовые хранили равнодушное молчание. Потом лейтенант явился, ещё более суетливый, чем прежде и сел писать протокол.
Время перевалило за полдень. Юрий завёл было речь о больной и могущей с минуты на минуту умереть тетушке, но рослые гаишники смотрели вдаль, щурились от солнца и к неслужебным проблемам интереса не проявляли.
Ещё через час мы поставили свои подписи под протоколом и были с миром отпущены.
Через месяц мне пришла повестка – явиться в качестве свидетеля на суд в город Антрацит. Я возмутился - ближний свет ехать в другой город, за чей счёт и кто меня от работы освободит – и сел было писать язвительный ответ в адрес судебных инстанций. Виктор Федорович Валошин, мой бывший главный врач, ныне пенсионер-совместитель в рентгене, с трудом погасил во мне пыл борзописца.
- Вы за повестку расписывались? – убеждал он меня, - нет. Значит выкиньте, вы её не получали. Иначе вам пришьют отказ от дачи показаний.
Вторую повестку я тоже выбросил и так и не узнал судьбу наших наркоманов.
Впрочем судьбы их легко прогнозируются – ранняя гибель от сепсиса или гепатита.
- Видел я, как они это делают, - сказал мне Юрик, имевший способность бывать во всех слоях общества, - в пивную крышку «наркоша» кладет таблетку димедрола: «чтобы не трясло»; туда же из шприца муть бурую впрыскивает, потом через сигаретный фильтр обратно в шприц засасывает. Потом минут десять вену ищет. А сигарету без фильтра «на приход» оставляет. Жуть! Девчонке двадцать лет, красивая, а руки, как перчатки боксёрские, отекли-опухли. В четырнадцать лет впервые попробовала. Проклинает теперь этот день. Теперь и рада бы бросить, да всё! Знает, говорит, что её ждёт. Зашла, рассказывает, к приятелю Валере, а отец отвечает, что месяц назад Валера умер – «печень разложилась». А Валере двадцать четыре года. Мы, говорит, больше не живём. В сутки до сорока кубиков этой дряни получается. И не для кайфа, для более-менее нормального самочувствия.
На Маяковке «на дозу» такие подрабатывают. Милиция возьмёт, подержат и отпустят – что с них возьмёшь. «Крэк» у бабок на Бугроватом или на «Шанхае» берут – бабушки вроде сигаретами «с газетки» торгуют. Там «у них» всё схвачено, всё куплено, - закончил Юрий невесёлую информацию.
К тетушке мы попали часам к двум дня. Усадьба тётушки располагалась на склоне холма с уклоном к огороду, была крайней, и калиткой смотрела в степь. Пока Юрий беседовал с теткой, удивлялся впервые услышанному слову «родич», я погулял у забора, съел несколько слив с полуоблетевшего дерева. Сливы были твёрдые и вялые от сухой погоды. От слив засосало под ложечкой, я выпил пару глотков тёплой газировки из машины и мне полегчало.
Тётушка, одетая в засаленный салоп и повязанная по глаза тёмным платком, из под которого торчал только нос с бородавкой, была больше похожая на бабу ягу, чем на сестру Юриковой матери. Она выбралась на свет божий из своей вросшей в землю хаты, сонно поморгала глазами, признала племянника, разговорилась, расчувствовалась, запричитала. Однако, между причитаний не забывала цепко взглядывать на гостя-родственника, на ходу оценивая степень взаимовыгодности родственных уз. Юрик, как я уже говорил, играл честно. От имени матери он приглашал тётку переехать в Шахты «на полный пенсион».
Пообщавшись с тетушкой, Юрик вышел ко мне.
- Проси у неё резину, - сказал он мне.
- Да ну, - возразил я, - с какой стати.
- Проси-проси, зачем она ей!
Юрик свято верил в добрых дядей и богатых тётей, которые ждут, не дождутся, как бы озолотить наследством родственника. Он верил, что если оказаться в Америке с нашим «Запором», его тут же купят за миллион долларов и поместят в главный музей Нью-Йорка, а его хозяину за бесплатно пролечат все зубы и вставят золотые пломбы с гарантией на пятьдесят лет. Однако, несмотря на веру в светлое американское будущее, Юрик в Америку не спешил – очевидно, ждал персонального приглашения.
Я расспросил тётушку о здоровье. Порекомендовал магнезию с дибазолом от давления.
- Не продадите ли резину? – улучшил я момент в разговоре, не в силах противостоять подмигиваниям Юрика из-за спины тётушки.
- А вот я перепишу всё на себя, через магазин переоценку сделаю, тогда всё отдам задаром, - не стала ломаться тетушка – отдам, зачем оно мне.
Что собиралась на себя переписывать всю жизнь одинокая тётушка и что она собиралась переоценивать, меня совершенно не интересовало – я рад был, что разговор закончился, едва начавшись.
Я кивнул Юрику на солнце.
- Двигаться пора, чтобы затемно не ехать.
На обратном пути, при попутном ветре, подталкиваемый в спину закатными лучами солнца, я разогнал свой «Лендровер» до девяноста километров в час и легко держал данную скорость до самого Новошахтинска.
На въезде в город бдительный сержантик ГАИ, выскочив, как чёртик из своей стеклянной коробочки-будки, с жезлом наперевес бросился почти под самые передние колёса и сильно расстроил меня, оштрафовав за превышение скорости на целую десятку. Юрик довольно быстро унял моё раздражение, сказав, что штрафонули нас по делу, так как мы имели скорость космического челнока, входящего в плотные слои атмосферы и попутных «Жигулей» и «Волг» «делали, как стоячих».
На следующее лето тетка навестила «сестру Шуру» в Шахтах. Юрик позвал меня поздороваться, оказать тетушке уважение. Тётушка была в ярком платье и бородавка на носу придавала ей задорный вид. На мой комплимент она рассмеялась здоровым смехм:
- А ты думал, дорогой сосед, я совсем старуха!
Чем кончилась история с наследством я упомянул в самом начале эпизода.
У Юрия была ещё одна тётка, «капиталистка», в Бельгии и Юрик засобирался к ней.
- Чего ты там забыл? – спрашивал я его.
- Погляжу, как там живут, женюсь на какой-нибудь престарелой миллионерше, - отвечал Юрий и непонятно было, шутит он, или говорит всерьёз.
- Вот они, классовые корни, - иронизировал Эдик-вертолётчик, - вот оно, гнилое капиталистическое нутро! Тебя выучили, тебе цех доверили, ты «по больничному» неделями в Сочах пропадал со своей женщиной и всё тебе мало! В «господа» тебя потянуло!
Эдик ловил ораторский слог и его шутливый тон звучал вполне серьёзно.
К началу девяностых бельгийской тётке было около семидесяти, она оказалась за рубежом с первой волной эмигрантов из революционной России.
Юрик продал свой кооператив по производству каминной плитки, раздал долги по зарплате за два года (мы объездили с ним пол города и Юрик честно рассчитывался с бывшими работниками).
- Плохой из тебя капиталист, - пошутил я, - настоящие акулы бизнеса долги не возвращают.
Юрий поморщился. Он не любил подобных шуток.
Юрик купил «Полароид» - «мгновенный» фотоаппарат («С «Зорким» меня там не поймут!»), взял образцы медали «Крещение Руси», выправил визу и поехал в Бельгию, изображать из себя ни в чём не нуждающегося человека.
- Во, живут! – рассказывал потом Юрий, - идём с Вальтером, мужем тётки, смотрю в траве табличка: пистолет нарисован и написано не по-русски. «Что это, - спрашиваю?» - «Частное владение, - переводит Вальтер, - стреляю без предупреждения!».
- Там не то, что палатку – там с бутылочкой на травке не расположишься, до метра всё продано!
- У них магазинчик на первом этаже, а живут они на втором. Посетитель придёт, звоночек звякнет. Три-пять покупателей в день – им хватает!
- Тётке семьдесят, она старая, так Вальтер нашёл себе двух девочек и приплачивал им. Тётка прознала и в мэрию. С Вальтером побеседовали, пообещали полное лишение наследства. Вот как там воспитывают!
Призрачная надежда, что бельгийские католики заинтересуются его медалькой, не оправдалась. Вальтер свёл Юрия со специалистом по значкам и сувенирам и тот растолковал Юрию убийственно простую схему – оплачиваешь предприятию заказ своего изделия, потом ищешь покупателя. На полученную прибыль приобретаешь большой мешок для денег.
Пофорсив за рубежом и пустив оставшиеся деньги меж пальцев, Юрий начал свой путь в бизнесе с очередного нуля. Нет смысла описывать все его шарахания в предпренимательстве - от попытки войти в окружение самого Владимира Вольфовича Жириновского (одно время Юрий даже носил фирменную фуражку - «жириновку»), до позорного участия в банальном рэкете. Какое-то время ему удавалось «иметь на длинные сигареты», но в основном его преследовал рок предпринимателя, для которого российский капитализм – «ненастоящий» капитализм.
Там же, где капитализм «настоящий», для моего соседа ещё не выстроили особняк с бассейном во дворе.
Впрочем, ирония моя не носит язвительного характера. Безоговорочно принявший капитализм Юрий не «забурел», выражаясь словами небезызвестного Шуры Балаганова. Он был больше художником, в широком понятии этого слова, чем бизнесменом. В своих предприятиях он видел, прежде всего, творческий процесс; выгода же, как-то, сама собой, оставалась на заднем плане. Можно ли представить себе успешного бизнесмена, полгода не встающего из-за стола с макетом католического прихода, собственноручно изготавливающего маленькие лавочки для молельного зала, уличные фонари для крохотной ограды и миниатюрные кресты для остроконечных башенок собора. На изготовление упомянутой прежде медали Юрий потратил полтора года жизни, наверняка зная, что затея эта для души, а не для прибыли.
Ему ощутимо мешало врождённое чувство порядочности и живучая совесть, которая не обращала внимания на показное пренебрежение хозяина к себе.
В связи с этим мне вспоминается следующий эпизод.
Прораб Буданов одевался согласно профессии. Носил офицерские сапоги, пролетарскую кепку и стригся под ефрейтора. Единственным признаком интеллигентности были крохотные усики на верхней губе. Я был знаком с Будановым по реконструкциям рентгенкабинетов. Юрик тоже был знаком с ним, поскольку знал «всех кошек и собак» города.
Было начало девяностых, период ранней перестройки, когда каждый гражданин чувствовал себя единоличным хозяином страны. Буданов получил должность директора завода ЖБИ (железо-бетонных изделий) и мы с Юрием однажды заявились к нему для приватной беседы о паре мешков цемента.
Теперь Буданова было не узнать. Приятный молодой мужчина, с вольной причёской и мягкой бородкой - он хорошо смотрелся в своём директорском кресле на фоне громадного, во всю стену, окна. В две минуты решив наш вопрос, они с Юрием, затеяли оживлённый разговор. Юрик предлагал крупную партию каминной плитки от своего кооператива, Буданов выдвигал перспективы пересбыта её «понимающим» людям. Оба явно рисовались, крупные суммы и значительные объемы так и порхали в их деловой беседе.
- О чём был разговор?! – спросил я Юрия, когда мы вышли, - у тебя же ничего нет, кроме десятка опытных образцов!
Юрий задержался с ответом.
- Ведь ты ничего не можешь ему предложить, - добавил я.
- Ну–у–у… - Юрий наконец сформулировал ответ, - не нужна ему никакая плитка, весь наш
разговор – игра.
Два взрослых человека играли в успешных дельцов.
Как выяснилось позже – Юрий играл словами, а Буданов был профессиональным игроком. Именно он, спустя некоторое время, подставил моего приятеля и своего бывшего сослуживца.
Друг моих школьных лет, Толик Горюнов прорабствовал с Будановым на строительстве Николаевского гидроузла, потом пути их пересекались в строительных конторах города. Толик вовремя заработал подземный стаж и наслаждался благами ранней шахтёрской пенсии и льготами на получение угля.
Тут-то Буданов и предложил ему подработать заместителем директора на период его, Буданова, отпуска.
Толик бросил пить, достал из шифоньера пропахший нафталином костюм, затянул галстук, узел на котором мы учились завязывать ещё в школе и стал Анатолием Ивановичем. Бегло ознакомившись с предприятием, он поставил, где надо свою подпись и уже на другой день был оштрафован, как материально ответственное лицо, на крупную суму за месячный простой вагонов с грузами.
История с отпуском оказалась афёрой.
Жена Толика, Валентина (тоже моя одноклассница), сняла с книжки семейные сбережения и откупила мужа от судебных тяжб. От неё я и узнал подробности этой неприглядной истории.
Но прошло уже пять лет, завод был продан и перепродан, разворован и развален. Поздно было апеллировать к кому-либо и некому было «посмотреть в глаза».
. . .