За окном журчали ручьи, бегали солнечные зайчики и дрались воробьи. На подоконнике ностальгировал радиоприемник, а на плите, на самом маленьком огне, в большой белой, расписанной красными маками, кастрюле томился борщ. Грета – вымытая, свежая, с полотенцем на голове, - в коротком халатике вышла из ванной, и первым делом проверила как раз борщ: всё ли хорошо? О да, просто отлично, теперь осталось совсем уж немногое. Она выключила газ и села у окна: ждать Барановского. Нет, конечно же, он приедет несколько позже, и надо еще внести в картину последние штрихи, но ждать-то уже можно ведь? Конечно, можно! И потому Грета смотрела в окно, томно мурлыкала в унисон с радио, и ждала Барановского.
Четверть часа спустя ей надоела воробьиная возня; кроме того, пришла пора заняться делом. Грета прошла в прихожую, взяла фен. Привычно проверила, не сбилась ли высохшая изолента на проводе: двести двадцать вольт бьет хоть и не смертельно, но приятного мало. Всё в порядке. Встала перед зеркалом, и, напевая, принялась творить прическу. Сотворение прически перед приездом Барановского – это вам не торопливая укладка утром, когда опять проспала и все шансы за то, что на работу опоздает и ее в который раз депремируют. Нет, это искусство и даже ритуал, не терпящий ни намека на спешку. И вот церемониал исполнен, и старательно доведенные неделю назад до соломенного цвета волосы обрамляют лицо именно так, как надо. «Ты моя звезда голливудская, - шептал ей в прошлую субботу Барановский, когда, чуть уставшая и очень счастливая, она лежала не нём. - Ты круче, чем Николь Кидман, Лиз Тейлор и даже Марлен Дитрих!»
Но что ей до заморских звезд? Иных уж нет, а те – далече, как выразился кто-то из великих по давно забытому поводу. Зато Грета – вот она, здесь, посреди Обояни. И это неважно, что служит она бухгалтером в полугосударственной конторе, а не киноактрисой; что не на лимузине ездит, а ходит пешком, да не по красной дорожке, а по самой обычной, которая вся в выбоинах и собачьем дерьме – всё неважно, потому что сегодня приедет Барановский. И потому сегодня Грета – королева! Она заговорщицки подмигнула отражению в зеркале, и немедля кивнула как бы в ответ: мы-то, подруга, всё про себя знаем, не так ли?
Прихватив лак, вернулась на кухню. Даже если Барановский застанет ее вот такую – в одном лишь халатике на голое тело, без макияжа и с полунакрашенными ногтями, - это все равно будет здорово, потому что тогда он просто сядет на табуретку вот тут, в углу, и молча, с замиранием, наверное, сердца станет смотреть, как она преображается – для него. Вообще, пора бы ему уже. Грета бросила взгляд на часы: пять минут второго. Вот теперь можно начинать ждать совсем по-настоящему!
…Уверенными, отточенными движениями она докрасила последний ноготь. Замерла, положив руки на стол: теперь нужно немного подождать, пока лак высохнет. Нет, но где, где он? Где Барановский-то? Грета успокоила себя, что, верно, просто немного задержался в дороге. Что попался въедливый гаишник, которому всё на свете покажи да расскажи, а то еще фуру открой… Так что вот через полчаса как раз он и приедет. Так, лак высох. Берем косметичку – и снова к зеркалу.
Полчаса спустя Грета во всеоружии сидела у окна и начинала терять терпение. Нет, ну, в самом деле, где Барановский?! Разве, проезжая через Москву, в пробку попал? Там, в этой Москве, на дорогах постоянно случаются пробки. «Пять часов в московских пробках пробуравился», - сокрушался Барановский как-то. И, в то же время, любил он говаривать, увлекая Грету в постель: «Сейчас мы тебя пробуравим хорошенько, милая девонька!». Сопоставив два эти воспоминания, Грета тут же представила, как грузовик Барановского гигантским фаллосом проталкивается сквозь жаркую влажную пробку, а та кричит и стонет… Картинка получилась настолько невероятная, что Грета рассмеялась: нет, придумается же! Это все от предвкушения, наверное. Или от переутомления на работе?
На работе, кстати, не дуры сидят: все про неё поняли еще тогда, полтора месяца назад, когда вдруг с ней случился Барановский. Ну и что? Клавдия Федоровна – дама почтенная и семейная, Лидка тоже при муже и вся в детях, одна Валя все вздыхает по несбыточному, и тоскует по принцу на белом «Кадиллаке». Летом один такой тут заблудился в трёх яблонях по пути в Крым… Так в двадцать пять лет еще вполне можно и о принце помечтать, а вот в тридцать восемь уже нет ни малейшего смысла ждать милостей от природы…
А вот еще свежая мысль: Барановского надо ловить на живца! Грета снова тихонько рассмеялась, пробежала в комнату, скинула халатик. Нагая, вернулась на кухню, по пути задержавшись у зеркала: эх, хороша! Снова села у окна. Воробьи утомились драться, их место заняли два беспородных соседских барбоса, которые, не ссорясь, выкапывали что-то из-под тающего снега и с удовольствием жрали… Грета отвернулась. Ну их, лучше подумать о приятном, пока он едет.
О приятном, о приятном… Вот, в прошлый раз… Нет, в позапрошлый было лучше. Да, тот самый мощный раз, когда она совершенно потеряла голову, а потом, ну, когда Барановский уже уходил, вдруг подарила ему плюшевого Чебурашку, и он пообещал повесить его в кабине, между водительским креслом и спальником... В позапрошлый раз, едва Грета открыла дверь, Барановский налетел вихрем, схватил ее, сжал в объятиях. Голова пошла кругом от счастья, а он целовал, целовал – губы, шею, подбираясь все ближе к ложбинке («Экватору» - он говорил. На вопрос «почему», пояснял: «Потому что промеж полушарий!» – и заразительно хохотал). Одновременно страстный дальнобойщик развязывал пояс халата. Вот единственная Гретина одежда соскользнула на пол, он счастливо ухмыльнулся, схватил ее за руку – и в комнату, на кровать. Зазвенела пряжка ремня. «Давай-ка мы тебя хорошенько пробуравим, девонька моя!» - сказал Барановский…
Грета очнулась, и поймала себя с поличным: левая рука гладит грудь, правая медленно сползает вниз по животу… Стой, Грета! Стой! Еще рано! Он ведь сейчас приедет! Вот-вот, с минуты на минуту! Голодный, поди – может, борщ подогреть? Грета зажгла газ под кастрюлей. Живо представила, как Барановский ввалится в кухню, сядет за стол – а сам все на нее, на нее взгляды кидает. Она ему полную, до краев тарелку борща нальет, он спросит перцу и чесноку. Перец вот он, а чесноку нет – так она ему скажет, потому что не выносит, когда от человека во время этого исходит чесночный запах. Вот ведь вовремя вспомнила! Чеснок-то в доме, конечно, есть, но его же спрятать надо!
Она взяла пиалу с двумя головками чеснока, и в ту же секунду пронзила мысль: Барановский! Он не застрял в пробке или на гаишном посту. Он не меняет лопнувшее колесо, нет! Грузовик стоит на обочине где-нибудь между Орлом и Обоянью, а сам он в спальнике, с женщиной! Он нашел другую! И даже не другую такую же, как Грета – тихую провинциальную дурочку, безнадежную серую мышку под сорок, нет, все гораздо, гораздо хуже. Потому что он со шлюхой, обычной подорожной шлюхой с отвисшими сиськами и дряблым задом. Грета задохнулась от возмущения и обиды, зажмурилась – и немедленно представила себе эту дрянь с распутным взглядом из-под засаленной пергидрольной челки. Следующая картина, явившаяся перед внутренним взором, добила окончательно: мерзавка раскорячилась в узеньком пенале спальника, а иуда Барановский с силой приколачивает ее к матрасу, приговаривая: «Пробуравим… Пробуравим…», и все колышется и трясется, и шлюхина нога пинает маленького трогательного Чебурашку, висящего под потолком.
Грета с силой швырнула пиалу об пол, и та, конечно же, разбилась на мелкие кусочки.
Разбился и чеснок, так что зубчики ядовитого растения, способного убить все на свете – от бактерий до любви, - пришлось собирать по всей кухне. Ссыпала чеснок на стол, замела и выбросила осколки, успокоилась. Принюхалась. Пахло замечательным, очень вкусным борщом, и она с удивлением поняла, что за весь день совсем ничего не съела. Что ж, это решается очень просто, - и она налила себе полную тарелку. Дьявольская мысль взорвалась в голове бедной женщины, и, криво ухмыльнувшись, она покрошила в борщ три зубчика чеснока.
Наевшись, вымыла посуду. Подумала лениво: ну что, чаю – и спать? Жизнь всё равно не задалась, так хоть отдохнуть, забыться? Но вот это она додумать до конца не успела, потому что в прихожей запели электрические птицы.
Грета вскочила. Огляделась затравленно. Метнулась в комнату – надеть халатик; на полпути сбилась, заскочила в ванную, почистить зубы. «Дура! Все равно бессмысленно! Халатик!» - снова выбежала. Опять в дверь позвонили, заставив фальшивого соловья разразиться трелью. Грета еще раз дернулась в комнату… в сторону ванной… потом медленно опустилась на пол в прихожей и заревела.