Рахиль Гуревич
Тупое место.
Монолог.
Не… Это какие ж люди пошли. Какие люди… не народ, а зверьё. Одно слово -- тупицы!
У нас-то в налоговой просители, ну… то есть посетители тоже будь здоров, тоже зверьё и туго соображают: душно у нас, толкучка, особенно по весне. Но много и хороших людей заходит. Хорошие декларацию без очереди оформляют. Пятнашка – и порядок. Но это я вам по секрету сказала. У нас в налоговой все честные, кроме уборщиц. Уборщицы туалетную бумагу подворовывают и начальству стучат: подслушают чё-нить в сральне,… простите… в дамской комнате… Подслушают и настучат. На меня-то стучать бесполезно. Начальник по физическим лицам, ну… он мой… всё мне прощает. Замначальника строгий, не очень ко мне благоволит. Это замначальника по физическим лицам не очень, а замначальника по юридическим… меня… со мной… ну тоже мне всё прощает. У нас же народ сами уже поняли какой; тупые люди – дотянут до апреля и бегут, сломя голову; нет, чтоб в течение года… хи-хи! Не любит народ налоги платить, тянет до последнего. А платить надо. Заплати налоги и спи спокойно, как говорится. Вот в апреле и толкучка, и ругань – воспитываем население, мозги вправляем у кого вдруг претензии, кто особо непонятливый, кто тупой. Заостряем в апреле тупых. Хи-хи.
Ну, в общем, мы с Нинель вчера в театр ходили. Я как чувствовала, что тупое место! Я не хотела, Нинель уговорила. Нинель любит на одного артиста ходить. Зачем он ей нужен? Старый уже. Но Нинель любит. Подъехали, еле припарковались. Здание такое старенькое, жёлтенькое, пора б уж сносить такие тиатры, я думала уже все снесли – оказывается ещё кто-то держится на… хороших отношениях с мэром. Перед театром – памятник. Мужик в халате и в кресле. Может, из-за памятника не сносят, памятник боятся повредить. Нинель спрашивает:
-- Знаешь, чей памятник?
Нинель любит поумничать, дура Нинель такая, но я её люблю.
-- Нет, -- отвечаю, -- первый раз вижу.
-- Это писатель такой. Острая такая фамилия. Он для театра писал. Очень известный писатель.
-- Послушай, Нинель, --говорю, -- а наш спектакль он написал? Это по его книжке спектакль?
-- По какой книжке? – И Нинка такие глаза круглые сделала: тупые-тупые. Вот я Нинку на место и поставила, чтоб не зазнавалась.
Зашли. Везде бабки в костюмчиках уни-секс, в синих костюмчиках под цвет стен. Костюмчики синие, блузочки белые, меж стен -- белые колонны. Я даже удивилась. Красота! Только в гардеробе нас не раздели. Старушка сказала, что наш гардероб совсем в другом месте, где-то наверху. Я говорю:
-- Эх, Нинель, Нинель. А говорила -- первый ряд!.
-- Ну да. Первый ряд второго яруса. Я всегда туда хожу. Дёшево и видно хорошо – у меня ж дальнозоркость.
Я расстроилась. Я-то не знамши, что первый ряд и на балконе бывает, и там, где повыше балкона, где ярусы. Первый раз я, если по-честному, в театре.
Взяли бинокли за стольник. Интересно налоги с этих денег платят? И листочек Нинель купила – программка называется. Тоже ни штрих-кода, ни эс-би-эн – точно налоги не платят. Ещё надо, это я вас сейчас научу, всегда гигиенический сертификат требовать, на любую продукцию. Правда сейчас эти сертификаты отменяют – много у государства недоброжелателей, и даже врагов. Как это так: санитарно-гигиенический сертификат и вдруг отменить?
Начался спектакль. Вышли какие-то мужики в тёток переодетые, вышел в парике Нинелькин любимый артист. Чё-то говорят. Всё слышно и видно. Как на ладони! Но далеко. А потолок-то совсем рядом! Прям на меня глядит. Я вообще на потолоки частенько смотрю, мы с потолоками друг дружку любим, взаимная у меня с потолоками симпатия. Это у меня, если без шуток, привычка такая с училища на потолок смотреть, профессиональная. Ну да. Я у себя в Магадане на маляра поначалу выучилась. Не… потом конечно заочный, в Петропавловске-Камчатском. На Камчатке я в люди и выбилась, у меня покровитель появился -- замдекана по хозяйственной части. Я малярку делала в институте, направили после училища на работу. Никто не хотел, меняли распределения, а я поехала. Петропавловск-Камчатский тоже город, тоже жить можно. На дорогах – не асфальт: гравий, ветрила такие -- ужас, вот никто и не поехал, кроме меня. Но зато большой город. Не то, что Магадан. Магадан поперёк за полчаса пешочком легко. Ну в общем так и познакомилась во время малярки со своим первым мужчиной, поступила без проблем на заочный… Такой мужик! Жаль, что женатый… А связи-то, связи! И с рыбнадзором, и с эр-жэ-дэ, и с эл-эс-дэ. А что вы удивляетесь? На Камчатке только «колёса». Да и в Магадане сейчас никто не бухает. Все таблетки из Китая, из Японии тоже. Дёшево до ужаса. В общем связи у моего покровителя, и в Москве связи.
Вот он меня через семь лет в Москву и сплавил. Подальше от себя. Надоела я ему. Э-эх, такой мужик, лучше не вспоминать. А всё потолоком навеяло. Какая ж Нинель умница, что под потолоком билеты взяла. Внизу – спектакля, наверху – воспоминание, и лепнина красивая, и люстра во мраке, люстра огромеедная. Эх… Вот молодость и прошла.
Спектакль меж тем идёт, артисты говорят всё заумности. Страсти, охи – чуть не расплакалась, ей богу! Так артисты хорошо говорят, как мой покровитель, ей богу. Артисточки все в волосах. Парики что ли, чёрт их разберёшь. Рож не разобрать без бинокля. А я в бинокль и не смотрю. Я и так знаю, что уродины. Уродины намазанные. Ненавижу артисток! Потаскухи, а не бабы. В тиатрах все бабы потаскухи… и потаскух играют. Вот кино – это другое дело, в кино всё по-настоящему, по правде, вот сериал сейчас идёт… Не смотрели? Ну в общем, всё пыталась без бинокля понять, сколько потаскухам лет. Вот мне Нинелька рассказывала, она в театре смотрела, как артистка-потаскуха бросила сына. Артистка будто бы вся такая возвышенная, сына родила и в горячке лежала. И Нинель плакала, мне про это рассказывала. А я говорю: «Нинель! Да в каждом сериале про это. Зачем в театр ходишь, деньги тратишь? Включи телек, у тебя ж огромедный плоский на стене, тебе ж муж оставил, когда уходил, -- и смотри, зачем театр? А Нинка говорит: «На артиста! Мой любимый артист в сериалах не снимается, его, наверное, враги не пускают». Не снимается – плохой, значит, артист. Все нормальные в сериалах снимаются. А этот значит плоховат. Слабенький. Старенький. Тут вон на сцене всё какие-то старомодные идиоты. Свечи на сцене… Я свечи на сцене пересчитала. «Ну, --думаю, -- пожарных надо сюда заслать– разве можно на сцене столько свечей?»
Закрылись шторы и люстра зажигаться стала, прям северное сияние. Нее. В Магадане не бывает северных сияний -- та же широта, что и Ленинград, и на Камчатке я не видела. Но я там всё училась, знанием овладевала. Люстра зажигается. Я сижу, и на потолок гляжу. Потому что все дефекты на потолоке при слабом освещении заметны. Сижу. А все выходить стали, Нинель в сирано помчалась, ну… то есть в дамскую комнату. А я сижу: любуюсь и лепниной и люстрой, и потолоком. Как отшпаклёван, какая штукатурка! Вечная штукатурка. На века». Тут мужик какой-то встал рядом и говорит.
-- Разрешите пройти.
А я сижу. Пусть с другой стороны выходит. Там, вона, все встают. А я между прочим в налоговой работаю, я уставши после работы. А мужик смотрит с укором. Тогда я ему в репу сказала, прямо вслух:
-- Чё уставились? С другой стороны выходите! Я между прочим в налоговой работаю. Я старший лейтенант налоговой полиции.
Мужик не уходит, и пялиться начал внимательнее. Так обычно наш замначальника по физическим лицам смотрит. И я вдруг понимаю, что может он тоже работает где… ну не в налоговой, а где-нибудь повыше. У нас один раз из Думы мужик приходил… думаю: может из думы. После уже поняла: из думы все внизу, перед сценой, в первых рядах, а тут быдло одно тупорылое. Но это я уж потом поняла. После спектакли.
А тогда присмотрелась – мужчина вида нетупого. Так вежливо говорит:
-- Сударыня! Будьте так любезны – встаньте, пропустите. Это так, сударыня, в театрах принято. Вы ж не первый раз, должно быть, в театре?
Я так испугалась, что он меня раскусил. Так испугалась!
-- Да что вы, -- говорю,—я каждое воскресение в тиатре. Просто день сегодня тяжёлый. Аэробика, шопинг, солярий. Я ж в налоговой работаю.
-- Да-да! Я уже слышал, что вы лейтенант налоговой полиции.
Я встала – мужик протискиваться стал, животом по мне проехал и так в этот момент на меня посмотрел, сами понимаете КАК. Вот так. И у меня теплота такая по всему телу. Приятная такая теплота разлилась. Истома. Это так на сцене одна потаскуха сейчас говорила. Мне понравилось слово. Можно сказать: «Секса охота». А можно сказать: «Истома».
Забежали с Нинель в буфет. Цены – обалдеть. Всё по сто, кой-чего -- триста.
-- Напишем, кому надо, --говорю.
-- Да я, Рай, писала два раза – ни слуху-ни духу: молчок.
Нинель хлебом не корми, дай зашарашить. Она прям кончает, простите,… пребывает в истоме, когда проверки на всех засылает. Да… уж любим мы с Нинель зашарашить, ну, то есть налогом обложить. Всё ради государства, ради нашего любимого государства.
Тут как раз чувствую -- до моего плеча кто-то дотронулся. Я замерла! Оборачиваюсь. А это тот мужчина с приятным животом! Я на руку смотрю украдкой --нет обручального кольца!
-- Как вас зовут, простите? – спрашивает.
Я обмерла вся, онемела.
-- Райка, -- ответила за меня Нинка.
А я отвечаю томно так, с истомой:
-- Раиса, – и глаза потупила, как эти потаскухи… как эти артистки в платьях и волосах. Жаль у меня стрижка, и на бюст кудри не падают, когда голову наклоняю, а ведь и у меня когда-то длинные волосы были… Прошла молодость, прошла.
Нинка всё не унимается:
– Меня Нинель зовут. Давайте пообщаемся.
Встали к столику. Мужик кофе принёс, пирожница и шампанское. Тут музыка заиграла.
-- Первый звонок, -- говорит Нинка. Вроде как мне объясняет, вроде как я-- дура, а она умная.
А мужчина иищё нам с Нинкой по шампусику заказал. Шампусик мне в голову дал, просто заехал по башке – на голодный желудок же, я ж постоянно на диетах. Но виду своего пьяного не показываю. Смотрю на мужика с истомой.
-- А вам, Рая, спектакль не понравился?
-- Понравился, – отвечаю.
Но если честно, я даже не знала понравилось мне или нет. Вот потолок мне точно понравился. А мужик, как мысли читает, спрашивает:
-- А мне показалось, что вам неинтересно было, вы почему-то всё на потолок смотрели? Вы может быть, всё-таки, в театре первый раз?
Мне так стыдно стало, мне показалось, что все вокруг на меня обернулись, что все поняли, что я когда-то на стройке работала. А я-то в налоговой, у меня-то «верхнее».
-- Первый раз, первый раз, -- заулыбилась Нинка.
И скалится, и глазки мужику строит. Подруга называется. Нинка любит повыпендриваться. Ей-то чё? Она замужем три раза была, чувствует себя свободно, замуж не рвётся! Если б я замужем хоть раз была, я бы себе и не такое позволяла. А так чинно себя веду. Мужчины любят когда, чинно. А мне личную жизнь устроить хочется хоть раз. Хоть разик! И чтоб на всю жизнь, до смерти. Ведь без обручального кольца же мужик! И пузо у него такое сексуальное. Не то что у замначальника по юридическим лицам. А по физическим лицам – там не пузо, а пузень, вот он на меня и злится, что я с ним не это… что я по нему не томлюсь, и тихо замначальника по физическим меня ненавидит. А Нинель всё не унимается, всё мужику про любимого артиста своего рассказывает, мне слова не даёт вставить. Ну, я с горя снова шампусик потягиваю, шампусик кофеем закусываю, шампусик – кофеем, а пирожница все Нинка сгрызала…
А потом вдруг Нинка говорит:
-- Мы, между прочим, в налоговой работаем. Если что, заходите, без очереди вам или вашим знакомым деклорации оформим. -- И опять глазки строит.
А мужик спрашивает:
-- За двадцать?
Нинель как взвизгнет:
-- Почему за двадцать? За пятнашку всем делаем.
Мужик так странно на меня посмотрел, но тут второй раз музыка заиграла, Нинель мужика за ручку сцапала, и мы в зал потопали. Мужчина идёт с Нинель и на меня смотрит—я прям ни жива , ни мертва. Точно я ему понравилась. Я! А не Нинель. У меня шея вон какая – посмотрите! Подтяжки только вокруг глаз. Ну разве дашь мои сорок семь? А у Нинель тридцать три животика, шея в складочку -- никакой пластики, всё сальное, всё жирно-натуральное.
Свет погас. И я уж в бинокль смотреть стала, чтоб ничего не пропустить и с мужиком после пообщаться на предмет просмотренной серии… точнее просмотренного спектакля, хи-хи. Сначала, пока какой-то мрачный тип всё стреляться хотел, я всё размышляла: не показалось ли мне, что мужик на меня глаз положил. И почему он про двадцать тыщ спросил, почему так удивился и на меня укоризненно посмотрел? Я-то иногда беру и двадцать, ну… когда на солярий не хватает. А вообще у нас в налоговой такса – пятнашка. В, общем, сижу и бинокль у меня в руках трясётся. Странный этот мужчина. То ли влюбился, то ли свинью мне подложить хочет. Хорошо бы конечно за него замуж, очень приличный мужчина…
В общем, продолжаю сидеть в непонятке, грустно мне, страшно, и конец в спектакле грустный и страшный. Захлопали все. «Браво!» закричали. Смотрю – народ внизу, в настоящих первых рядах встал. Ну и я встала. Стою и «Браво!» кричу -- решила показать, что я в театре не первый раз. Хлопаю изо всех сил. Но всё-таки думаю: может не надо было вставать. Нинка-то не встаёт. Но я-то уже встала – и сесть как-то неловко. Потому что я в налоговой работаю, и платье на меня блестящее, трикотаж немецкий, а они тут на ярусе не поймёшь в чём… в кофточках задрипезных, поэтому и не встают, а сидя хлопают, чтоб никто их застиранные шмотки не увидел. Тут мужик мне говорит:
-- Сядьте, Раиса Ивановна! За вами ничего невидно! Вы же другим мешате.
-- А вы откуда Раю знаете? Её отчество? -- вылупила глаза Нинка.
Во у Нинки реакция. И я тут поняла, что отчество-то мы мужику не сообщали!
-- Оттуда знаю, – сказал мужик. – Я у Раисы Ивановны за двадцатку деклорацию оформлял. В последний день успел.
-- И правильно, -- говорит мужику Нинель. – А то штраф бы наложили.
Я уже сесть хотела от испуга, вообще под сидение залезть. Смотрю: Нинель тоже встала и тоже хлопает. Нинка любит назло сделать. Нинка обрадовалась, что у меня с этим мужчиной ничё не сростётся, вот и решила меня поддержать.
Хлопает Нинель и шепчет мне:
-- Мало ты в последний день накручиваешь. Я в последний день двадцать пять беру. Не фига их, предпринимателей, жалеть.
В общем, мы с Нинель вместе стояли и хлопали. Закончились хлопанья. Занавески съехались, мы с Нинкой выходить стали. Слышим: кто-то негромко говорит, на нас указывая:
-- Сразу видно людей высокой культуры.
Я иду мимо кресел. На того тупого мужчину, который меня признал, стараюсь не смотреть. Нинка уже вышла. Ждёт. Мужику глазки продолжает строить. Конечно: это ж не у неё декларацию за взятку оформили. Иду уже к выходу, а мужик всё сидит, и всё пялится. Смотрит как удав, не отрываясь. Я струхнула, но у двери с силами собралась и в ответ на него как гляну, как я на рядовых просителей… то есть посетителей смотрю, и плечиком презрительно так сделала.
А мужик тогда во весь голос как скажет:
-- Господа! Вот эта мамзеля из Налоговой инспекции. Она взятки берёт.
А кто-то засмеялся: «ха-ха, ха-ха!» и спрашивает:
-- А вы с ваших взяток тоже налоги платите?
И все смеются, просто гогочут, кто ещё с яруса нашего не успел уйти. Я прям взбесилась и этому мужику спокойно так заявляю:
-- Ну всё, гавнюк, только появись теперь у нас.
А бабка в костюмчике уни-секс мне говорит:
-- Надо же! Я думала, вы глухая. Вас же просили сесть, когда поклоны были, а вы не сели. В партере, голубушка, встают, а на верхнем ярусе не принято.
А Нинка говорит:
-- Да мы всё знаем. Мы назло одному гражданину встали.
-- Да, -- закричала я. – Мы всё знаем. Мы не первый раз в театре.
Тут все люди, кто в очереди в гардероб стоял, сказали:
-- Заметно, что не в первый раз. – И на моё немецкое платье так посмотрели, как-будто на мне халатик. Сами в кофточках выцветших, в джемперочках линялых , а так позволяют себя со мной вести.
Поэтому-то я по улице и не хожу. Я даже в булочную на машине добираюсь, чтоб с такими убогими не сталкиваться.
А в тиатры я больше не ходок. В тиатры любят ходить тупицы . Те, у кого телеки каналы децеметровые не ловят. Самое тупое место в мире – это театр. Это я вам авторитетно заявляю. Как военнослужащая, как старший лейтенант налоговой полиции.
апр, сент-2010