(Притчи бабушки Дарьюшки)
Сказывала я тебе в прошлый разговор про то, как Акулька Бокалина со своим Алёхой дружно так любилися до старости. Так вот, не верь, чё так было и в молодостях.
Зловреднее Акульки в девках по всему краю не было даже гуся. До той поры поперёчной уродилася, чё матерёшка ейная плакала над дальнейшей жистью. Всё приговаривала: «Живёт же где-то мальчонка и уже счас в голос рыдат, чё надобно будет на тебе жениться. Знавал бы свою судьбинушку, так уж сразу удавилси бы». Акулька только хвостом веяла, матереных слов и слыхом ни слышивала.
В жены она досталася Алёхе Бокалину, гармонисту да плясуну. По нём девки табунами сохли. У тына бокалинского всю дурну крапиву повытопали. А вот поди ж ты, как извернулася Акулька, чем в глаза влезла, до той поры сама не поняла.
Запой-то как у них был, бокалинские отец с матерью криком кричали, в ноги падали, не послушалси – взял-таки жердину поперёчную. Про Алёху-то и ране говаривали, чё он весь из ума сшитай. Уж на себя сильно погордилси.
Пошли оне в сельсовет записываться, через весь край пыль сбирают. Акулька и говорит: «Хочу, штабы б девки обзавидовалися, неси меня на закорках». Алёха парень справный, в силе, и так шутейно сгрёб её на горбушку и ташшит. Та, как дикая Бара, сверху всем морды кажет, а на него прикрикиват: «Ты че меня прямо несёшь, беги вилюшками».
Потома-ка, уже как гуляли расписываниё, Алёха давай плясать. Бьёт дроби, коленца выворачиват, да частушками, да частушками… Радовалси дурак, чё хомут на шею взгрёб.
Наверно, прожили оне хорошо, да без крику цельный день.
А потома-ка как поехала, как потянула Акулька дурость-то свою. Всё наперкосяк делат. Жили молодые своим хозяйством, родителев нешибко касалися, а то бы порешили их – ором непомерным.
Цельный день всё на шуме, за каждым шагом – руки в боки. От того у их петухи нестися зачали, куры по-утичьи заголосили.
Вот уж и дети народилися, а всё неймется Акульке, всё в свою горку норовит Алёху затолкнуть задом вперёд. Утресь скажет мужик: «Напои корову», она скотинку с жажды замучит. Прийдет тот с поля, а коровенка в голос ревет.
Долго мучилси Алеха со строптивицей и решил: «За чё мне жисть така, чё ни шаг, то кочка. Убить бы бабу, да как дитев без матерёшки оставить. Пойду сам утоплюся, а то уж и немоготно дыхом дыхивать».
Идет к Купанушке, по дороге камушек поболе прибрал с дороги. Веревкой первязал к себе покрепче. Стоит на бережку, с жистью прошшатся, причитат: «Проститя меня неразумного, отец с матерью, не послушалси вас дурак, вот теперь оставляю вас и дитев своих сиротами. Но не можна мне боле терпеть жинку поперечну. Все терпенки кончилися».
Только так-то он сделал шаг по бережку, окликат ево ктой-то.
- Ты че это удумал, мил человек?
Оглянулси Алёха, а на бережку стоит стара старуха, на ней шалка рвана, ноги на босу ногу в траве стоят, сбоку котомочка побирушачичья.
- Утопитьси хочу, бабушка, - отвечат мужик, а сам покрепче к себе камушек придавливат.
- Аль ты болен смёртной хворобой?
- Здоров я.
- Али у тебя семья, дети повымерли?
- Все живы, слава Богу?
- Так чево ж тебе на ентом свете нерадостно? Чево ты супротив божьего промысла идёшь?
Тут мужик ей всё и выложил, прям вот так в подол все слова и высыпал: и про жену поперечну, и про то, как ему с утра до ночи криком жить приходитси. Вздохнул горесно, да снова к реке…
- Ладно, - говорит ему вслед старуха-то, - иди, дурак, топися, коли жинку обратать не можешь, да мужиком себя поставить.
- Как жа её обратать, когда она всё наперкосяк делат? – осердилси Алёха. – Если знашь, так научи. А то помирать-то в цвете годов скучно и горестно.
- Эх, милок, сбрось-ка ты путы с себя, да камушек подале откинь, не надобен он боле. А как домой придёшь, то жинке-то скажи так-то и так-то.
Подучила старая мужика. Он и верует её, и неверует. Но испытать охота. В воде лежать тошнее.
Скинул амуницию мертвячную, да к избе бабку повел. Воротца открыват, а баба уж на крылечке, подбоченившись, стоит, рот собиратси разевать.
- Эй, жинка, во двор бабку не пускай, в избу не заводи и в передний угол не сади, - говорит Алёха.
Тут чё с бабой сделалось! Схватила она старую, да волоком её в избу, на лавку за стол усадила и опять руки в боки, голову вперёд, ну прям бык третьегодок.
А мужик занова речь ведёт:
- Пошто бабку приветила. Так не корми ни её, ни меня, штей не наливай, бражки не давай.
Тут на столе мигом всё наставилося. Дивится мужик, но ест, помалкиват.
Встал из-за стола, да и в другорядь:
- Не топи жинка сёдни бани, да шкуру бычачию с печи не сымай.
Не успел он встряхнуться, а уж баня готова, и шкура бычачия у порога брошеная. Собиратси Алёха в баню, да снова сказыват:
- Не ходи со мной в баню, не бери с собой соль, шкуру бычачию и кошку.
Еще до банёшки Алёха не дошел, а уж Акулька на полке сидит, кошку держит, на полу шкура постелена.
Набросал на каменку пару поболе, чтобы на пот все пошли, и снова наказыват жинке:
- Шкуру солью не посыпай, в неё с кошкой не заворачивайси.
Ну, только были бы слова, а Акулька уж в шкуре, как редька в кожурках. Достал Алёха кнут и давай жинку уму разуму учить. Стегнул по шкуре раз да раз, кошка-то и взбесилася и пошла Акульку рвать когтишшами. Всю изодрала, а та ишшо в соли поворачиватси, совсем обезумела.
- Не перечь, - учит Алёха, да вдругорядь стегат.
Кой-как вырвалася баба, да домой бегом. А Алёха ей наслед кричит: «Ты чё прямо бежишь, чё не вилюшками?»
Просыпатся мужик утром, да чует, чё в доме шаньгами пахнет. Только поднялси, а баба-то евойная уж бегом бежит, рубаху даёт. Он только вздумал, да к столу-то потянулси, а Акулька уж всё изладила: «Садися, муженёк». Ну, прям чё подумат, так жинка уж тут, как тут. Тишь у них пошла, что в церкве.
Алёха бабку ту до смерти кормил, да спасибо сказывал, родителев к себе забрал, дитёв вырастил в добре.
Девки Акульку пытали, чё это так переменилася, она только дрогнет, да оглянетси: «Кабы не кошка, да не бык, так и мне такой не быть», - вот и весь сказ у её был.