-Мама, что было дальше? Ты вышла замуж за бедняка или уехала?
- Мне хотелось уехать к отцу, к братьям, но тетки рассоветовали.
-Куда ты поедешь одна без мужика? Кругом плохие люди, чего – нибудь дурное сотворят с тобою. Ты беззащитная. А здесь все свои. Мы тебя пристроим. И пристроили, но не сразу. Выбирали жениха получше.
Когда мама умерла, появилась статья Сталина "Головокружение от успехов". Гонения ослабили. Мне сказали, что нас нельзя было кулачить, мы многодетная семья, но ничего вернуть нельзя. Скотину, хлеб, одежду в городе раздали, в доме нашем сразу поселили семью красноармейца. Но мне обещали, что справку дадут, как документ. Теперь я могу пристроиться в селе, а могу уехать. Только больше ничего мне не дадут. Предупредили, чтоб я не шумела, а то... . Я струхнула. Если бы ещё больше не боялась поездки, убежала бы хоть босой, хоть голой, вот как перепугалась.
-Что а то? Они не имели права.
-Не знаю. Статья появилась, да только поздно, местные власти успели много чего наворочать и ещё долго продолжали работать также на благо народа. Тётки собрали по дворам моё барахлишко, что мы прятали по людям. Соседка почти всё мне вернула, другие люди тоже возвращали кое-какие наши вещи. Правда не всё вернули. Но я была рада радёхонька, что не нищенкой замуж иду. Лето я работала в хозяйстве у родных за еду. Свадьбу назначили на позднюю осень. Мне исполнилось семнадцать.
-Мой папа - твой второй муж?
-Да. Это другая история.
-Мам, а почему ты разошлась с мужем?
-Так получилось.
-Ты мужа любила? Вас развели?
-Развели? Можно и так сказать. Я мужа не любила. Не успела и не смогла полюбить. Сразу жених понравился, внешне он был привлекательный. Я его и раньше часто видела издалека.Но до свадьбы мы с ним не встречались, не говорили ни разу. Никакой любви, конечно, не было, но в те времена почти всех так женили. И то сказать, мужик он был не злой, не пьяница, но какой-то вялый, без огонька. Как говорится, с мякушкой... Выдавая меня, тётки мне честно говорили, что он тихий, спокойный, может, и не очень умный, но у тебя, мол, ума на двоих хватит. Я была невестой не из последних. В деревне даже считали, что я богата. А у меня были только тряпки.
-Тебе все вещи вернули?
-Нет, конечно. Но и того, что вернули было немало. Я пришла к мужу в дом и удивилась нищете. Семья большая: отец, мать, еще молодые и три женатых сына. Восемь взрослых человек могут горы своротить.
А они ничего не могли. Все какие-то вялые, без огонька, без желания, равнодушные. Живут тесно в плохонькой сырой избушке. У старшего сына уже двое малых детей, у среднего тоже родился младенец. Все плохо одеты, а овечьи шкуры на чердаке гниют. Я сказала, что можно часть шкур продать, и на эти деньги сшить себе полушубки. Они хмуро посмотрели на меня и промолчали, будто я глупость сморозила. Потом я обратила внимание, что они все, как сонные мухи, едва ползают, едва соображают.
Я пришла к ним перед зимой и первое, что сделала, достала свои вещи и одела в теплое всю семью. Жалко мне их было. А у меня много полушубков, валенок. Всем хватило. Нам двоим с мужем незачем столько. Сохранить тяжело. Овчину может моль попортить или от сырости сгниёт. А овец каждый год режут. Шкуры ещё будут. Да и шерсть с овец каждый год стригут.
Зима только началась, а еда почему-то невкусная. Без укропа, без петрушки, без лука, без чеснока. Месиво для свиней и то душистей. Я свекровь спросила, где лук, чеснок, приправы, она ответила, что не сажали. Я удивилась. Как так? Почему? Но спросить побоялась.
Нас с мужем отправили спать на погребец. Это крытый толстым слоем соломы шалаш над погребом. Я была рада. Изба тесная, грязная, воздух в ней спёртый. А в погребце хоть и холодно, но воздух чистый свежий. Мы поверх ватного одеяла тулупом закроемся и нам тепло. Спим крепко.
Мне не понравилось, что в доме грязно, а по полу дети ползают. Ну, припомнила я уроки матушки, выбрала время и перво-наперво отскребла ножом и песком в избе стол, лавки, полы, ручки ухватов. Я надеялась, что меня похвалят, а вышло наоборот. Бабы надулись, мужики стали смотреть косо. А муж угрюмо сказал, чтобы я самоуправством не занималась, что я в доме не хозяйка.
Дольше живу, больше узнаю. Узнала, что они в лес за грибами и ягодами не ходят, сада нет, и они не хотят сажать яблони, потому как "не господа и баловство не приветствуют". Ещё осенью я обратила внимание, что вокруг дома крапива, лопух и лебеда. Конечно, эта трава полезная, съедобная, но почему её много? Спросила мужа, почему не растёт щавель или хотя бы подсолнухи? В ответ услышала: «А зачем?» Дальше - больше удивления. Рыбу они отродясь не ловили, на зайцев силки ставить не умели. Я дивилась, как же жили?
И домашний инвентарь весь разболтанный, неловкий, в руках не удержишь. Как-будто руки у мужиков не откуда надо растут. Дела делают не от души, а как из-под палки на чужого дядю работают. Доставала я чугун со щами из печи, а рогач с палки вдруг свалился, чуть обед не пролила. Я пришла в ужас. Все мои горшки и кухонные принадлежности они в мазанку забросили, брать не велят, а их вещи никуда не годятся. Ну, думаю, всё! Здесь я пропаду. Или заболею, или прибьют. Тогда женщин били, особо не смущаясь. Если что не так покажется, сразу одарят зуботычиной.
-Они лентяи?
-Нет.
-Больные?
-Нет!
-А что же?
-Не успела понять. Может у них так заведено. Привычки такие.
Однажды я пошла к тёткам, и от них узнала, что в соседнем селе недорого продается большой рубленый амбар. Тетки мои посоветовали продать все мои тряпки и покрасы и купить этот амбар. Сруб амбара хороший, есть потолок и полы из хороших досок. Только окна прорубить, поставить печь, из самана приделать сени, и изба готова. Да какая избища бы вышла. Чудо! Зимой по снегу амбар легко перевезти, а летом можно и поставить. Замечательно, и родителям не надо тратиться на сына. Я, как на крыльях, понеслась к мужу.
-А как же без тряпок? Что одеть, на чем спать? - спросила я.
-Пустое. Главное дом. Я мамой обучена всему, нажить тряпки легче, чем дом. Нас с ним только двое, земли на нас выделяли немного, значит со временем будет всё хорошо. Так как своей работы немного, можно наняться к людям на уборку урожая, на прополку. Можно прясть людям. Небось, напряла бы, наткала бы и себе, и людям. А без покрас жить можно. Немножко, конечно, оставила б на память. Я надеялась, что свёкор помог бы нам с лошадью. Потом сами как-нибудь жеребёнка купили, а на тёлку деньги взаймы мне бы дали. А еще мне не все вещи вернули, себе взяли с моего согласия, обещали деньгами отдать. Сеть для рыбы я бы сплела сама. Конопли кругом много росло, нарвала бы её, насушила, вытрепала и спряла нитки для небольшого бредня. Много ли нам на двоих надо? За грибами бегала бы, ягоду всякую из леса таскала. Её видимо-невидимо в лесу. Всё сделала бы, как мама учила. У дома деляночку раскопали бы. Мы же молодые здоровые. И лук, и чеснок, и укроп, и петрушка выросли бы. Кур бы завели. Я от возможного счастья ходила, как пьяная, ничего не знала, не замечала, не видела.
-Ну и что? Получилось?
-Получилось, но другое. Толкую я всё это мужу, а он выспрашивает, за сколько я тряпки продам, да почему они такие дорогие. Я из кожи вон лезу, стараюсь, всё ему разъясняю, что старинные они, что моей бабушке, отцовой матери, её бабушка подарила, что на кокошнике старинные бусы из речного жемчуга. А он опять за свое, про драгоценные каменья спрашивает. Я ему объясняю, что нет драгоценных камней, что вышивка и кружева красивые и хорошие, бисер старинный. Я была молодой и неопытной. В людях не разбиралась, не насторожилась, потому что доверяла, как мне казалось, родным людям. Мы ж с мужем венчаные. А муж со свёкором тайно от меня в наш сельсовет советоваться отправились. Может я кулачка? Кабы им плохо не было.
-Та-ак. И что же?
-Им сказали, что, конечно, кулачка. Потребовали, мне пока ничего не говорить. Тем временем сельский вызовет людей из города, соберет активистов, они придут, меня раскулачат, меня и вещи увезут, а утром другого дня моё имущество вернут мужу и его отцу.
Утром рано, ещё темно было, подлетели люди на трех санях. Без стука вломились в избу и мне говорят, что приехали меня кулачить. Я к мужу, а мне сельский и разъяснил, что мой муж честный человек и сам со своим отцом донёс на меня. Я не поверила и спрашиваю мужа, а он мне отвечает, что с такой змеёй, как я, он больше жить не собирается, меня, злодейку, покрывать не станет.
-Боже мой! Какая же ты злодейка?! Сколько лет тебе было? Разве он не знал на ком женился?
-Мне шёл восемнадцатый год. Знал. Всё он знал. На одной улице жили. Теток сам уговаривал выдать меня за него. Без приданного согласен был взять.
-А дальше что?
-Вся кровь бросилась мне в голову. После того, что случилось с мамой, я сильно изменилась. Робость перед людьми исчезла. Я подумала: "Ах так, муженёк! Ну ладно." Стала сама помогать выносить свои вещи из мазанки. С вешалки сняла все полушубки, шали и взяла валенки. Сняла валенки с мужа, с его братьев и их жён, со свекрови, со свёкора и свои сняла отнесла и кинула в сани. Только с детей не сняла тёплой одежды. Активисты хотели было забрать, я не дала, а сельский поддержал. Чужие дети не виноваты. Остальное я всё забрала, что дарила этой поганой семье. С судней лавки взяла все вёдра, все ложки, плошки, чугунки, из сеней выкатила все кадки, кадушки, ухваты, рогачи. Всё свое отдала. Три воза нагрузили моим барахлом, даже активисты пошли пешком. Мне сказали, что сейчас им недосуг со мной возиться, в ссылку меня отправят завтра. А мне велели ждать. Как же! Буду я ждать. Я закуталась в свой рваный платок и без одёжи в одних старых овечьей шерсти носках в мороз ушла из дома мужа к троюродной тете Оле на другой конец села.
Ольга никого не боялась, жила без мужа, он у нее погиб в войну. Жила она одиноко, бедно. Своих детей завести не успела. Мама любила её и, сколько могла, всегда помогала. Тётя меня накормила, одела в простые,но чистые лохмотья, чтоб ко мне не приставали, обула в лапти. Потом она обошла всех, кто мне не вернул мои тряпки и обещал за них деньги дать. Все в селе уже знали, что со мной сделали дурной муж и свёкор, пожалели меня и, кто сколько мог, долги вернули. Тетя набрала немного денег и той же ночью направила меня через лес на ближнюю станцию железной дороги за тридцать вёрст. Подсказала, где мне надо поискать родных. Дала мне на дорожку немного сухарей и варёной картошки, больше у неё ничего не было. Сказала горько:
-Ничего не бойся. Там далеко толи нападет кто, толи нет. А наши упыри обязательно тебя замучают. Иди, Маруся, мир не без добрых людей. Я помолюсь за тебя. Знала бы Прасковья, какая горькая доля её доченьки досталась. Ну, Богу виднее. Надейся на его защиту. Иди.
Тётя проводила меня по деревне до леса, и я пошла дальше под её плачь. Я нашла в лесу сарай с землянкой, где мы с мамой жили, развела огонь, переночевала там на той же гнилой соломе, не замёрзла. А на другой день к вечеру ближе пошла на станцию. Так я навсегда ушла из родной деревни.
-Значит позавидовали тебе муж и свёкор? Позарились на богатство? Вот это дураки, так дураки! И что? Они получили твое барахло?
-Я долго ничего не знала и знать ничего не хотела. Узнала перед самой войной. Мы с твоим отцом собрались в Орехово-Зуево к моей сводной сестре Прасковье. Это у нее я с Лёней познакомилась. Мы часто к ней ездили. Других родных тогда близко не было. Я с мужем жила хорошо, оба работали. По-городскому красиво обулись, оделись в новое. Идём смеёмся. Лёня был веселый и ласковый, мы с ним всегда улыбались, глядя друг на друга, когда были вместе. Идем на поезд таким манером, твой отец несёт тебя на руках, вдруг меня окликают: "Маруся! Сладкова Маруся!" Я оглядываюсь, и сердце чуть не выпрыгнуло.
-Алёна?! Здравствуй, Алёна! Как я рада тебя видеть.
Я бесконечно обрадовалась, что встретила соседку по деревне, мою подружку Алёну. А она завистливо осмотрела тебя, меня, Лёню и хмуро так сказала:
-Ты совсем городская стала, опять одета хорошо. Ушла-то в одних лохмотьях.
Я опешила. Не знаю, что сказать. Алёнка была единственной моей подружкой. А Алёнка спрашивает:
-Небось, забыла, как наше село выглядит? А вон твой муж стоит?
Сказала, а сама глядит на Лёню. Лёня широко ей улыбнулся, и лихо так представился:
-Здравствуйте, Алёнушка. Я Алексей, муж Маруси. Знакомтесь. Это наша первая дочка, Зоечка.
Рядом с Алёнкой стоит тощий замурзанный мужик, я с трудом узнала своего первого мужа. Такого грязного оборванца и среди нищих трудно встретить. На голове грязная шапка, из-под которой висят грязные лохмы. Лицо испитое сине-серое худое. Он стоит и на меня глядит, губы мелко трясутся. Я отвернулась.
-Пойдем, Маруся, а то опоздаем,- позвал меня Лёня. А Алёнка пошла следом за нами, вроде оттаяла, и на ходу рассказала, что на следующий день мой бывший свёкор с сыном пошел в сельсовет за моим скарбом. А сельский им сказал, что вещи кулачки, как положено, отправлены в район. А мужу потихоньку шепнул, что если бы ему Бог дал такую жену, то он бы на нее молился всю жизнь и никому не дал бы ее обидеть. И пошли муж с отцом ни с чем. В селе узнали про разговор. Смеялись над ними. Свёкор той весной простудился, слёг и помер. А за моего бывшего мужа больше никто замуж не пошёл, и, вообще, он странный какой-то стал, задумывался среди разговора и даже заговаривается теперь.
Про себя Алёнка сама мне ничего не сказала, а я обиделась и ничего не спросила. После войны я узнала, что во время войны мой бывший муж погиб, а Алёнку сразу, как я ушла из деревни, родители неудачно выдали замуж, запойный муж бил ее, издевался. Свекровь грызла, как ржа железу, куска хлеба ей жалела, голодом морила. А во время войны, Алёна, работая на торфоразработках, простудилась и умерла, оставив двух сирот. Вот и вся моя история.
-Мамочка, не знаю что сказать: толи пожалеть тебя, толи за тебя порадоваться.
-Я и сама не знаю. Я думаю, что молитвы мамы дошли до Бога. Я счастливая. Только маму я потеряла по глупости. Не могу простить себе этого. Надо было нам сразу бежать подальше из деревни, и мы бы выжили. Ведь позже я ушла одна, не зная куда, и не пропала. Отца я не нашла, братья меня не могли принять. Костя был в отчаянии, к тому времени он похоронил четверых своих детей. У него с женой и детьми была одна узкая койка в барачном общежитии. Серёжа с ребёнком и беременной женой жил в огромном сарае, где не было перегородок. Зимой мужчины и женщины ютились вместе. У брата был угол с соломой. Над углом они для тепла повесили тряпичный балдахин до пола. Меня деть некуда. Они мне сказали, что в городе, где я их нашла, идёт большая стройка. Строили химичесий комбинат и жильё для рабочих. Там требовались рабочие. Брали всех без проверки. А я молодая, на девочку похожа.
-Иди, проси работы. Может тебя возьмут,- сказали братья.
Документов у меня не было, но я набралась смелости, попросилась на работу. Меня взяли, мне тоже дали матрас и место в общем бараке. Через год документ сделали, потому что хорошо работала и возраст на два года я себе убавила. Вобщем пожалели сироту и помогли. К следущей зиме я и мои братья уже жили в тёплых комнатушках нового барака. Я с тремя другими девушками в комнате, а братья со своими семьями. Я научилась жить одна, самостоятельно, без мужчины и сразу поняла, как была виновата перед мамой. Это я гирей висела у неё на шее. Если бы не забота обо мне, она бы ушла и спаслась. Я, одна я, повинна в её смерти.
-Мамочка, ты не виновата, ты же не знала. Ты была малолетка, ещё ребёнок, - закричала я, обливаясь слезами.
Мама не уронила ни одной слезинки. Видно, выплакала все за долгую жизнь.
-Я, одна я виновата. Головная боль мне дана в наказание. Я знаю. Пообещай, съездить на кладбище к своей бабушке. Пообещай. А я, когда придёт мой срок уйти из жизни, её найду там покаюсь и всё-всё расскажу. Может быть, она меня простит.
-Обещаю, я обещаю, мама. Пока жива, буду ездить. Господи, Боже милостивый, ну что за дела такие?
Позже мы с мамой поехали в Каликино, нашли родственников мамы и могилу бабушки. Потом приехали и поставили на могиле бабушки крест с надписью в присутствии найденных родственников. Не потерялась моя бабушка. Мама успокоилась, и мне стало легче на душе.