Гуляй Вася и в реальном мире принял свой виртуальный ник и был доволен, когда так звала сожительница, дама двойного бальзаковского возраста, с которой в постельном общении он отбывал многолетний срок. Мужики помоложе давно бы совершили побег от вздорной бабы, да бежать Васе некуда. Терпел её вздор ради кухни, ванны и крыши. Платил за двушку, аренду посуды, мебели и за многие условно-вздорные причуды матриархальной власти хозяйки, как то за нарушение комендантского часа, двухнедельные запои, кои случались с ним раз в два месяца, ночёвки у молодух, да и мало за что ещё может прикосоёбиться бывшая отличница ГТО. За стирку и готовку с хозяйки он не брал, попробуй заикнись, и вмиг сумка с клещами, отвёртками и молотком будет ждать его за дверями с наружной стороны. Случался выброс накопившейся магмы недовольства несколько раз за один оборот Земли вокруг Солнца. Летними днями ещё терпимо, спал на бушлате возле двери до утра, пока отличница в прошлом не перешагивала его тело, тогда он хватал её промежность и кричал: «Оставь, сука, ключ, а то сожгу ПриВал, терять мне нечего!» Угроза действовала, но вечером по длинному заявлению с двумя постскриптумами ярая бывшая студентка физфака сдавала Гуляй Васю в ментовку.
А зимний выкидыш как превозмочь?
Когда я провозил ГеВе по городу, то сбивался со счёта райских уголков, где принимали Васеньку во время розовых щёк и плечевых бицепсов. Выходило: почти в каждом комплексе, читайте микрорайоне, его привечали, угощали и до сих пор помнят молодухи. Он ласково умел массажировать от мозжечка до копчика женские позвонки, и, не стесняясь, предлагал услуги, добавляя при этом, что он стыдливый и делает подобные предложения в редком случае, чтобы скорректировать осанку дамы. Даже замужняя, днём, когда муж занимается бизнесом, не отказывала себе в удовольствии. Массаж расслабляет даму так, что она просит укрыть её норковой шубой, отодвигаясь при этом к стенке. Жест понимается и принимается. И что же, удивлялся я, при такой дамской известности, не найдёшь места, чтобы перекантоваться одну-две ночи? Он не помнил телефонов. Пришлось мне выдвига..ть вторую половину дивана. Но после того, как ГеВе обрыгал и обосцал гобеленовую обшивку, я также установил ему комендантский час. Но не тут-то было. Гуляй Вася нажимал на дружбу, понятие чести и гостеприимства, снимал с вешалки свой бушлат и бросал у порога. Что же делать? Тормошу, кручу уши, дёргаю и пинаю – никакой химической реакции. Не трогай его, пусть проспится, – разрешает жена.
Не закусывать пирожками с грибами! Которые он брал в сосняке фаршированными простейшими животными. Затаиться и не отвечать на телефон и домофон! Он проникал в подъезд и донимал звонком. О, эти заливистые трели на измор терпения. Мне–то они сердце свер- лят, а гуляй Вася знай на кнопочку давит. Распахиваю резко: – Чего тебе? – Бля буду извиняться пришёл. – Извинился и уёбывай!
Влезаю в его шкуру, куда идти? Друган, товарищ не пустил через порог. Надо же так низко пасть, чтобы отказать в приюте. Закон костра и котла предал. Всё я ему ладил: замок врезал, не взяв ни копейки, гобелен залощенный сменил, огород дрёбанный копал, горб спиртом растирал, лучше бы я его выпил, удочки за ним таскал. А он верного Пятницу не пустил к огню. Куда податься, где бы на ночь подлизаться? К Чёрной Вере, мелькнула мысль! Баснописец на Карамалке рассказывал, как Вера его приютила, а баснописцу не меньше семидесяти. Не знаком с ней, раза два только видел. Зато слушал! Через уши к женскому сердцу проходит тропа. Влез в левое ушко чёрненьким – через правое вылез беленьким. Кто бы номер телефона…
– Петрович, Христом–богом прошу, дай телефон Веры Беленькой.
– Вера Беленькая? Вечер добрый. Простите за беспокойство. Из компании Би–би–си вам звонят, Русская Служба, глянцевый журнал.
«Глянцевый?»
– Как клеёнка на вашем кухонном.
«Откуда вы знаете, что у меня стол клеёнкой застелен?»
– Вера,– подпускаю недоверие в голосе,– мы же с вами на связи, этого достаточно, чтобы знать, видеть, желать.
«А что вы желаете? Отгадайте, что я делаю?»
– Смотрите в зеркало. А желаю записать ваши стихи.
«Когда вы можете зайти?»
– Говорите адрес.
Наконец, тепло разливается по ушам и рукам, бежит по горлу. Цепким взглядом царапаю Верины беленькие колени. Господи, отродясь не видел такой белизны. Умопомрачительно, сейчас укушу и очутюсь на морозе. Вера прикрыла колени знаменитой амбарной тетрадью. Я узнал этот кобзарь, с него она со сцены диктовала, с этой библейской растрёпанной хартии, и настроил диктофон. Из хартии поползли пауки, снежные мухи, синие жуки, уши мои опутала паутина, снежная вата, на глаза упали прелые листья, невольно их стряхнул.
Беленькая приняла мой жест за усталый: Вы с дороги? А я бубню. Ложитесь, постелю сейчас в зале, и ещё почитаю, утомлю для крепкого сна. Но не бросилась взбивать подушку, а продолжала читать, читать и читать. Гуляй Вася, корреспондентский псевдоник Ластовой, блаженно похрюкивал. Беленькой теперь не к спеху, сторожевые пункты коры у человека ловят сигналы, не даром существует методика обучения языкам во сне. Без реакции на лице слушателя даже Вера Чёрная не могла обойтись. Час спустя она замолчала, и Вася проснулся, извинился и пошёл в туалет. Вера предложила принять ванну или хотя бы помыть ноги. Не беспокойтесь, ответил Вася, мы к этому не привыкши. Сказал и вытащил ногу из штанины. На большее не хватило сил. Он упал на не разобранную кровать и слуховой его аппарат отключился. Вера ещё прочла из хартии несколько страниц и выключила свет.
После крепкого сна Вася уловил запах яичницы, скоро–скоро натянул штанину и прошёл в ванную, посадил на палец пиявку из зубной пасты и потёр зубы, плеснул в глаза, торопливо утёрся. Беленькая пожелала доброго утра доброжелательно и улыбчиво. Улыбается или усмехается? пытался разгадать психологию хозяйки. За то, что не выполнил мужскую обязанность, можно усмехнуться более ядовито. Не встречая взгляда женщины, уселся на стул, буркнул скороговоркой: – Извиняюсь, плохо вас вчера слушал. Вы не беспокойтесь, диктофон бесстрастный копировщик. В редакции прослушают и поймут, какие в провинции замечательные таланты. Где надо – поправят, доведут до кондиции и в набор. Сам вышлю свежий номер.– Вася порылся в кравчучке, с ней не расставался, поролон, гвозди с латунными шляпками, два метра искожи – походный запас обивщика дверей всегда при нём, вынул водку и торжественно поставил на глянцевую столешницу. – Обмоем вашу удачу…– и вдруг поймал строгий взгляд,– вы не против? Вера молчала. Молчание не всегда знак согласия, тост не состоится. Налить себе или воздержаться? «Собкор» немного помучился, решая деликатную проблему, и унёс бутылку в прихожую. – Извиняюсь, так опьянел от ваших стихов, что по–привычке решил опохмелиться.- У вас привычка или зависимость? – Как сказать, наверное привычка. Раз в два месяца накатывает.- И долго она вас катает?– Две недели.- Потерпите, друзья знают мои порядки и приходят без вина, зато с харчами. – Гуляй Вася надеялся на халявную закуску.
На глянцевой скатерти ничего не стояло, кроме сахарницы и стакана с чайной ложкой. Чай Вера предложила. – Опохмелите меня стихами,– попросил «собкор Би–би–си». Два раза по этому делу Веру просить не нужно, она ждала удобного случая, что прилипнуть к мужику стихами. Уж кончилась плёнка в диктофоне, и Василий выбежал будто в магазин за новой. Вернулся с едой, а плёнку перекрутил и по записанному пустил новое бормотанье. Когда невмочь стало слушать рифмованную речь, выручил мобильник. Предлагали шабашку. Вася за кравчучку и за дверь. – Срочно в корпункт вызвали,– объяснил Вере. Подумал, на ПриВале многое случалось, кроме пытки галиматьёй.
В каком–то месте я описал советского бомжа. Тогда ещё не было этого явления, Их звали бичами. Бичевали они наше общество, продыху от них и спасения не было. Но вид на жительство у них был, и на работу их брали. Теперь же они лишились работы, многих жёны выгнали из квартир. Глаза мои не смотрят в их сторону. Они доходят. Доходят до точки. Если за точкой начинается новая строчка, то за бомжом – номер на жестянке. Кто–же обратит на них внимание? Смело могу утверждать, что у всей России сжались сердца от детей подземелья Короленко. Теперь огрубели, заволосатели, осамолюбили, как бросил мне в лицо персонаж следующей правды Серёга–художник. Как всегда, приходя с ночного дежурства на дворовой автостоянки, он забежал ко мне. Усталый, глаза жаждут принять мерзавчик, продрогший от ночных сугревов, лицо – серая сепия, не скидывая валенок, бушлата и не снимая ушанки, он сел на кухне и попросил бутылку. Предложил стакан. Достаёт фанфурик, булькает, доливает водой. Думаю, свалится ещё от такой дозы. Вставляю в фанфур воронку и отливаю со стакана. Опосля как найдёшь, говорю.
Высосал муравьиный спирт и запел: Дорогие мои старики, разрешите я вас расцелую… Мать его в Украине, самому два года до срока пенсионного, а мать ещё ждёт его. И у Виталика (знакомил читателя с ним в правде по сбору груздёвых «караваев») мамка в Донбассе. Мне бы только дождаться проводов мамки, а там ни года не хочу задерживаться на Земле, мамка меня здесь держит, постоянно напоминал мне Виталик, когда ставили отметины праздникам.
Да, эта песня совсем не о нём. Картошку жареную на сале со сковородки перевалил на блюдечко, закуси, соколик, предложил Серёге. Сайру, не доеденную, в банке пододвинул. Но, ковырнув вилкой, Серёга сердито забраковал закуску, и огурец не погрыз. Алкаши, замечено, часто не желают поганить рот едой. И ковырнувши мой консерв, банку бросил мне на нерв: Никого ты не любишь, Петрович, – выскреб правду со дна души.
Комок обиды застрял в моём горле. Тотчас его не выгнал. Ещё тесные мне, новячи брюки сунул ему в пакет и выпроводил. Пусть, снимая штаны, подумает о любви. Картину за ведро картошки мне раньше подарил. Копия Саврасова удачная, как зарядку делаю, так смотрю на март и берёзы. Она, возможно, на двадцать вёдер тянет, да в погребе на всю зиму столько. Не надо было брать–обижать, так как знал наперёд, что теперь автор с меня не слезет. И опохмелял его сколько раз, и другие подачки–заначки подносил, и картину назад в сердцах возвращал, червонцами откупался бессчетно разов, и вот тебе – рыгнул за столом. Ну что ж что у него долг за малосемейку стотысячный? Никогда он не рассчитается с Жеком, как я за картину. Хочет продать свои метры и уехать к матери, да разведёнка ему разрешения на продажу не даёт. Что делать, Петрович? – пытает меня не раз, потому что жена моя зампрокурора. Отсылаю к адвокатам. Когда человек заплатит за консультацию, тогда только поверит.
А Гуляй Вася и консультантам не верит, никому не верит, у него своя правда, как компас на корабле. Про таких говорят – хоть кол затёсывай у него на голове – не доходит. Сколько лет с ним знаком, столько годов он ведёт тяжбу за ссуженные торговке деньги. Вещами в кредит собралась рассчитаться. Присутствовал, утащил меня в маркет Василий, при выборе ненужной на ПриВале электроники. Так оказалось, что банк не поддерживает эту торговую точку.
Выпал Василий из гнезда чёрной кружевницы и снова привалил к Вале, а через несколько блокадных дней и ночей звонит и просит забрать его с ПриВала со всем нажитым. Надолго запомнил погрузку барахла, что с яростью швыряла подруга дней его суровых с балкона. Соседи и прохожие не прозевали вещепад. Вася бережно выносил вазоны с монстерой восхитительной. Нива без прицепа, а 33 горшка нужно разместить. По профессии он образованный лесовод, устраивается садовником в детсад, который примет всех питомцев Васиных под свои кроны.
Всех переездов и причин, их вызвавших не запомнить. Снова и снова заводил «Ниву» и выгружал Васю на следующий привал. Монстеру перевозить отказался, и Вася оставил вечнозелёные растения на попечение нянечек. Его терпеливая мученица святая Валентина бросила мне с балкона пророчество:– Ты его самое большее через месяц снова привезёшь сюда. Он никому не нужен. Восемь лет он гадит в моей квартире, деньги и паспорт его под арестом. Если будет жить только обшивкой дверей – останется без пенсии. На работе, с учётом в трудовой, он до первого запоя. Какая баба согласится его кормить? Миллионершу мечтает подцепить. Размечтался Манилов. Только снег откидывать, да выгребные ямы ему поручат.
Гуляй Вася не дремал, устроился возить даму с коттеджем, иномаркой, супермаркетом и, продвинутой лет на десять вперёд Васи, внучкой, хотя отставала по возрасту на сорок лет, а от бабушки на все пятьдесят. Миллионерша срочно хотела избавиться от коттеджа, да по такой смехотворной цене, за которую не приобретёшь даже совмещённой комнатки. Возможно, из–за низкой, неправдоподобной стоимости, на коттедж никто не зарился. Покупатели шарахаются от дешёвых предметов, подозревая подвох. А Вася кинулся на поиски спонсора. Но что он мог заложить вместо четырёхсот тысяч рублей. Как пить дать, сказал ему, ты ошибся в валюте. Не глухой пока – в рублях! С правами тракториста он водил дамский Мерседес и наехал на притормозившую машину. И приходится в итоге одевать кирзу на ноги и копать миллионерше погреб, чтобы отработать виру за треснувший бампер. Почти тридцать кубов глины выбросили Васины бицепсы. В форму прихожу, звонил он со дна, приезжай, здесь земляных червей видимо–невидимо, лопату дам. С червями напряжёнка, за 25 кэмэ за ними езжу и под палящим Ярилом роюсь в заводской свалке. Свалка от бумажного комбината, никогда не додумался бы, что среди конфетных обёрток и бумажной массы, что идёт на туалетную бумагу, могут водиться краснющие черви. Вася обманул, в верхнем слое он нашёл штуки три, а дальше, в мезозое, черви не водились. Соскучился, оправдался Вася. Без дружков–баламутов он долго не мог. Жизненная смута легче переносится среди подобных тебе неудачников. Попробуй намекни ему, что он горе мыкает. А сам, преуспевающий? огрызнётся. Сидишь, долбишь клавиши и считаешь, что живёшь. Нет тебя, но живи долго, к кому ещё могу зайти, кто перевезёт кравчучку и монстеру. Родной племяш зажилил машину, купленную на двоих. Как зажилил? А вот так: оставил на улице на два дня – только её и видел. Опять судебные издержки. Чем больше бед наваливалось на Васины плечи, тем большую закалку он чувствовал.
После землеройных работ поступил в термичку на Литейный. Забузил группой за освобождения труда от капитала. Термисты – это трудовая интеллигенция, привилегированная прослойка, история не помнит время, когда она примыкала к рабочим, толкую Васе. Мать на дне! Пора её достать, посадить на пьедестал. Ты свою подними. Сколько лет носа не кажешь? Там хата, а ты бомжуешь. Осядь, земельку разрыхли, чесноком–луком засади, хрюшек, рыльце пятачком, заведи, кролей, телушку – молочко парное, или козочку. Красота! А та курка щебетурка, а та утя воду мутя. И пойдут дела и поедут. Ты же печник вдобавок к садоводу. А там печи развалились, монстеру никто не разводит. Наверняка ульям раздолье на Урале. Хлопочи. Морда красная от мёда пойдёт, бородой обрастёт. Молодицы до крепких дедков, основательных таких, пальцы от мозолей врастопырку, охочи, аж пищат, а тебе бабий писк слаще мёда. Ложку после мёда оближешь, потом к её губам, бородой груди белые пощекочешь иии… Вася не кусайся, Манька не царапайся.
Глаза у Василия посоловели. Взор его уже осматривал усадьбу, колодец с журавлём, тёмную дранку на крыше, и видел между яблонь русобородого дедка с дымокуром, склонившегося над ульем.
– А что, так и сделаю, и никто не остановит, – загорелся Вася.- И ты ко мне приедешь, пива в багажнике привезё шь. А у меня гусь солённый в отрубях хранится и вокруг никаких капиталистов, никаких бизнесменов.
– Конюшня, – поддакнул ему.- Вольница святая, которую искали наши праотцы испокон. Речушка там Уралочка скачет по выложенному камнями дну, рыбка играет, сама в бредень просится…
– Форели там знаешь сколько – никакого масла не хватит, чтобы всю пережарить,– добавляет Вася деликатес на стол.
– Озёрца там ледник вырыл, по весне перелётные птицы садятся, а ты с дробовиком,– рисовал я следующее полотно.- Картина маслом! Рай на Земле!
Гуляй засуетился, за пузырём собрался: – Эх, ни с кем так не потолкуешь, как с тобой. Будто дома побывал. Никто не держит, а не еду,– увял лицом, но глаза ещё навеселе, Василий выскочил за дверь. Думаете поехал он в Дуван? Позвонил не скоро. Посчитал, что у матери гостит, плечи ей оренбургским платком укутывает. Когда Вася позвонил, то назначил встречу в Прибрежном парке, шашлыками сманил. Возле меня, говорит, две тёлки пасутся, приезжай быстрее, держу за вымя.
Пару бутылок в пакет и к костру, а там Вася с отличницей ГТО, снова приВалил. Неудобственная встреча, да на ПриВале коней не меняют. Здравствуйте Валентина Андреевна, ехидно приветствую бальзаковскую даму, и тебя с возвращением на ПриВал. А Вася ножёвкой сосну кончает, и где? – в парке, сучки топориком, костёр как на Ивана Купалу, и никаких тёлок. Ёпсель–мопсель, надул, как православного.
– Он вас девчонками сманил? – спрашивает посредница. Пришлось признаться.- А я жену вашу знаю. Ну и что? Невежливо, даже грубо грублю. Вас не знал и спал спокойно.- Что ж тревожит? – Откуда берутся стервы, не даёт вопрос покоя.– Даже так?– Она была первой, первой Кралей в архангельских кабаках, Она была стервой, стервой С лаком серебряным на коготках.– Вы о ком?– Так сказал поэт о неверной жене.– Но я–то этому чучелу,– острым подбородком в сторону Гуляй–Васи,– не изменяю.
– Должна гордиться таким мужем,– резюмировал Вася.- Я по любви, а любовь не ****ство.– И сколько длится твоя любовь?- Не засекал, когда полчаса, когда час.- Не ври, больше чем на пять минут ты не способен.- И за это скажи спасибо.
Инструктор по физкультуре вылила вино в костёр и налегке оставила нас.
Продолжение не может не последовать, потому что никуда не делись соучастники жизни и две бутылки водки при них. В костёр вылито столовое полусладкое, не горючее, а вонючее. И наступил вечер и настало утро второго дня. День первый назовём ссора. Утром второго мы опохмелились, и Вася пошёл искать Еву. Ева звалась Татьяной, и он посвятил ей пастораль.
Тянуть далее рассказ, ровно есть вчерашний суп. Нельзя принимать разогретую пищу. Она мертва.