Он со всем соглашался. Делал, что говорят. Иногда даже казалось, что жизнь возвращается к нему, когда прибегали дети, кувыркались с ним и бегали в догонялки или когда женщины приходили и приносили нехитрую еду. Но… Каждую ночь он уходил. В темноту леса. Садился где-нибудь на взгорке и смотрел. В небо. На Луну и звёзды. Нет, он не выл. Не был приучен. Просто молча с невыразимой тоской, смотрел в эту пустоту, на это мерцание, на этот холод…
Я наблюдал за ним уже несколько дней. Ожидание транспортной оказии в межсезонье – долгое занятие. Волк – не волк, собака – не собака… Действительно, странное существо.
- А может его отпустить?
- Да пробовали! И прогоняли, и били. Всё равно обратно приходит. Сядет в сторонке и смотрит своими жёлто-зелёными из-под лобья. Сидит и молчит. И не дохнет, только сохнет с голодухи… Не может без людей. Всегда возвращается. Странный вообще он. Всех к себе подпускает, никого не кусает, только с рук не ест и ни с кем не живёт, ни с волками, ни с собаками, ни у людей. Всегда в стороне. Одиночка.
- А откуда он у вас?
- Да кто его знает… Приполз как-то еле живой. Изодранный весь, тощий, места живого нет… Думали не выживет, так нет, встал через неделю. Так и остался. Ни тут, ни там…
-А чего он мучается то так? Может у него болит чего? Вы его врачу показывали?
- Да показывали, бутыль огненной воды за это отдал… Ничего у него нет. Здоров. И кто знает, чего ему не живётся…
Бутылка переходит из рук в руки. По кругу. Трещит огонь в очаге. Стелется дым. От трубок, от очага… Морщинистые, обветренные лица, блестят тёмные глаза, туго убраны в косы чёрные с проседью волосы. Индейское поселение на берегу реки. Врач? Знахарь, шаман, недоученный полукровка фельдшер, других на много миль вокруг здесь нет. Индейцы и искатели приключений. Распутица в межсезонье. Лёд ещё не сошёл, талый снег, весеннее солнце. Глинистая жижа на проталинах… И стаи собак.
- Ну вовсе никудышный зверь! Распаляясь, продолжает хозяин.- В упряжку не встаёт, вожаком не идёт, всё в одиночку. Не лает. Не кусает… Совсем зряшная скотина! Только еду переводит!
Огненная вода делает своё дело. Язык развязывается, делается болтливым и злым, взгляд тяжелеет, жесты становятся размашистее, и наконец, совсем разозлившись, он кричит, еле держась на своём чурбаке: - Эй! Женщина! А ну привяжи его! Нечего по ночам в лес шастать! Надоел. Завтра пристрелю его!
И сыромятный ремень в ловких женских руках лёг ему на шею. Волк – не волк, собака – не собака. Он не лизал рук, не прыгал от радости, вся его благодарность выражалась чуть заметным махом хвоста. А ведь что-то его тянет… Туда. В ночь, в темноту, в небо… И сюда. К огню. К людям.
Глубокая ночь. В очаге переливы тлеющих головёшек. Спящие вокруг люди. Кто беспокойно, неразборчиво бормоча и вскрикивая, кто-то свернувшись калачиком… А он сидел. Этот странный пёс. В стороне от всех. Натянутая верёвка не пускала его туда, в темноту леса. Но он не рвался и не скулил как все собаки, он просто сидел, будто смирившись со всем происходящим.
Я встал и пошёл к нему. Тихое рычание было предупреждением. Да. К чужим он не расположен. Но я шёл, и угрозы от меня не исходило. Присев рядом с ним, тихо протянул руку. Блеск настороженных глаз, отражение отблесков потухающего очага, прижатые уши, выдающие происходящее внутри этого существа… Я потрепал его по холке, успокаивая. Достал нож, и перерезал ремень на шее. – Иди… Иди. Может когда-нибудь ты найдёшь своё место, пристанище…
Он оглянулся на меня, почувствовав свободу, чуть вильнул хвостом и направился в сторону тёмной стены леса, над которой стояла полная Луна и в глубокой, холодной черноте мерцали звёзды.