(Из Котенёвских историй)
Мы приехали в гости в бабушке Марии. Она, как всегда, хлопотала по хозяйству. Нахмурилась, увидев нас, подбоченилась да и говорит: «Ну, слава Богу, приехали, а то с моим-то оболдуем особо и не погуторишь».
Так было всегда. Свою радость она держала под громадным амбарным замком, боясь, что кто-нибудь сглазит счастливые мгновения жизни.
Надо сказать, что бабушка Мария разговорчивой была от рождения (так нам кажется). И что бы она ни делала, всё сопровождалось ее рассказами, размышлениями «про жисть».
После необходимых объятий и приветствий, отдохнувшие с дороги, мы выходим в огромный сад. Усаживаемся под старой раскидистой яблоней пить чай.
- Мария Хфедоровна, - раздается мужской голос из-за густых зарослей крапивы, - никак к тебе гости городския. Щас в гости приду.
- Ишь чё удумал. На порог не становись даже.
Мы остолбенели.
- Баб Маша, что же вы так грубо с человеком-то?
- Энто сын Матюхи Котенёва.
- Чем это он перед вами провинился, что и на порог не пускаете?
- А тем-то! Род-то Котенёвых и Васюндиных с веку был проклят. Чево уж оне так провинились, время не сохранило, только проклятье и осталось. В кажном их поколении выглядывала неправость.
Особливо у Котенёвых, что ни поколение – изъян. Ну, думай сам: голова их, Пал Палыч, всю жисть хромым был. Здоровенный мужичина, а смолоду с палкой ходил. Tут уж где-то после войны, нога и навовсе гнить начала, так ее под корень обрезали. Вот до самой до могилы и скакал на костылях.
Сына он тоже родил неправого. Навроде и умненький, и смышленый был Митяка, опять изъян – глухонемой. Внук-то и навовсе дедовскую болесть перенял, тоже всю жисть хромал, да с палкой ходил. Энто уж ему за сорок перевалило, так нога-то сохнуть да гнить начала.
Вот ты скажи, какое такое содеять надо, чтобы так поколения мучались?
Девки-то наши за их проклятых итить взамуж не хотели, да и парни ихних девок не брали. Кому же охота пойдет детей корявых народить? Так только, если кто по любови или по дурости. Но больше оне жен брали из своих жа. Вон Хорька была замужем за двоюродным братом. А Матюха сроду с невесткой своей возжался. Ну, и кого оне могли народить?
Матюху-то жена сильно ревновала к невестке, до битв доходило. Только апосля энтих боев у Устиньи сильно головка повреждалась. Тогда она начинала бегать по выгону и на людей бросаться. Кашлянет кто-нибудь рядом, а она как кинется: простоволосая, глаза дикие, платье порватое. Бежит, только кожушки разлетаются. В такой момент никто с ней не связывался. Ждали, когда руками замашет и побежит. Вот тогда и начинали ее искать и ловить.
Энта Устинья однажды отмочила номер, что вся деревня в ужасе была.
Заревновала бабенка мужика свово да так, что у ее головка-то повредилась. Вот Устинья и залопотала, но до выгона еще не дошло. Бегает по хате, воду ищет. Ей, видете-ли, срочно потребовалось быка напоить. А то, что вода на лавке в баках стоит, да во дворе бочка полна, ей не по глазам. Перерыла Устинья все закуты. Попнулась в шкап, а там под одёжой битон стоит.
Надо сказать, что Матюха ждал в гости свояка, нагнал первача, да убрал его в шкап-то сам от себя. Энтот битон и попался на глаза Устинье.
- А, лихорадка, - заругалась бабенка,- ишь куды воду от меня укрыл, а я не могу быка попоить.
Вытаскивает самогон, выливает его в пойло и пошла во двор. Ну а бык, он и есть бык, захотел, видно, пить, да так сильно, что это ведро в два хлебка вытянул.
Видит Матюха, что с быком неладное, побежал было за ветенаром, да поздно, бык уж на бок лег, ноздри раздувает и дико орет на весь хутор.
Ветенар и понять ничего не может: навроде животина со всех сторон здоровая, а навроде издыхает. Пока оне разбирались, что да почем, Устинья уж по выгону побежала. Кинулся Матюха жену ловить, а ветенар вздумал лекарство быку дать, попнулся за ведром, а оттуда самогоном так и шибает. Попытался отпоить быка молоком, где там. Три дня провалялась животина, да и издохла.
А Устинья так и не взяла в толк, почто бык пропал. Её только на шестой день словили.
Что с её возьмешь, неправая была. И дочь её Клавка тоже неправая была, тоже людей по выгону гоняла.
Вот оно проклятье-то с веку и до веку, а люди мучутся.