Год кончался проблемно, партнеры уклонялись от прямых переговоров. Да и погода бесчинствовала. Декабрь выдался морозным, вьюжным. Хотелось уехать куда-нибудь «в глушь, в деревню». Да и Новый год уже приближался. Надо было полноценно отдохнуть морально и физически с приятной спутницей-сотрудницей, которую он уже присмотрел. На последней предпраздничной вечеринке он обратил внимание на элегантную даму с необычным именем Ида, и неожиданно для себя предложил ей эту авантюрную поездку. Но вместо праздничного стола Павел Петрунин, большой и очень уважаемый человек, оказался заложником болезни и метели, которые заперли его в деревянном доме в семидесяти километрах от городских удобств и цивилизации.
На подъезде к деревне, где он решил встретить Новый год, у машины заглох мотор, и пока он ковырялся в злосчастном механизме, снял дубленку, как ему показалось, на две минуты, но промерз так, что на следующий же день слег с диким воспалением. Праздник откладывался на неопределенный срок.
И вот теперь Петрунина лихорадило. Ночные кошмары сменялись дневным забытьем, одна темнота заменялась другой, лица видений сменялись лицами бытия. Зима оставалась.
Вьюжило третью неделю. Ида не выходила без надобности из дома. Дрова были запасены в сенях, ведра воды хватало на три дня. К утру от мороза она покрывалась ледяной коркой. Поэтому Иде приходилось сперва разбивать кружкой прозрачную пластинку льда, а уже потом набирать воду в чайник, который начинал весело кипеть на огне и наполнять комнату живым чайным ароматом. Она ухаживала за больным, который там в городе был ее начальником, а здесь оказался по воле случая ее пациентом. Она поила его травяным настоем и чаем с медом, прикладывала мокрые холодные компрессы на разгоряченный лоб, и он на время затихал, руки его переставали напрягаться, ловя невидимый канат, ускользающий и потому неуловимый. Он все еще падал в бездну, летел медленно, всегда вниз, на короткое время зависал в воздухе, дыхание замирало и прерывалось, а со следующей секунды падение опять ускорялось. Мелькали какие-то огни, похожие на вереницу окон, залепленных мокрым снегом. Колющая снежная крупа обжигала кожу, лицо немело от мороза, ноги даже в полете искали опору. В короткие промежутки времени ему удавалось задержать падение, схватившись за перила балкона, он пытался подтянуться, чтобы войти в теплое безопасное пространство человеческого жилья, но силы оставляли его, и он падал вновь.
Неожиданно полет прервался – он пришел в себя. Обитые крашенными досками стены и потолок сумеречно-синего цвета густо темнели внутри дома. Солнце в этой комнате показывалось только с утра, а вечерами Ида зажигала на столе небольшую, но яркую лампу с желтым абажуром. Сидя у стола, при ней можно было читать. А комната при этом погружалась в мягкий спокойный теплый сумрак, не раздражающий больного и создающий уют.
Павел открыл глаза. Свет ночника сливался с чем-то красным, идущим от окна. Противоположная сторона улицы была окрашена яркой краской заката. Петрунин поймал себя на мысли, что метели нет, от окна остался маленький незанесенный снегом клочок стекла, а красный свет виден на стенах соседнего дома. Тишина. Ида лежит на соседней кровати, дыхания ее не заметно. Лицо замерло в напряженной маске, маске готовности к чему-то, что должно сейчас случиться. Даже во сне она не теряет контроль, даже во сне она остается рядом с ним, с его болезнью.
А он лежал и спрашивал себя, что он здесь делает, зачем он зимой забрался в эту глушь с чужой, далекой от него женщиной, зачем ему нужно было брать внеочередной отпуск и ради хохмы везти ее за тридевять земель в свое «родовое поместье». Родовое поместье… Громкое название, за которым ничего не осталось. А ведь было, было. Еще его дед помнил себя в нем, прадед полновластно владел этим поместьем и имел с него немалый доход. Где все это? Диалектика!..
Павел отвернулся от стены, завешенной узорчатым, вытертым от времени ковром, кровать под ним скрипнула. Ида встрепенулась, резко вскочила с кровати, не попав с первого раза ногами в тапочки, подошла к нему, и приложила холодную ладонь к его лбу. Легкий холодок вызвал в нем прилив бодрости и блаженства, перед глазами мелькнули руки матери, давно ушедшей в сырую землю, и его передернуло.
- Воды!
- Сейчас. – Ида быстро зачерпнула из ведра кружкой воды и подала ему. Потом спросила: - Давно не спишь?
- Нет, - буркнул он. – Какой сегодня день?
- Крещение. Как ты?
- Никак. – Он видел в ее глазах участие, готовность помочь и в то же время страх. Чего она боялась? Это было для него неясно.
Павел посмотрел на Иду.
- Что с тобой?
- Ничего. Есть будешь? Я сейчас разогрею бульон. Хорошо, что хлебом запаслись впрок.
Он смотрел на женщину, хлопотавшую у большой русской печи, и опять перед глазами мелькали руки матери. То она убирала горшок со стола, то мыла ложки, то мела пол, то стирала его школьные хлопчато-бумажные брюки, которые он носил до восьмого класса. Теперь перед ним мелькали другие руки, такие же быстрые, хваткие, спорые в работе, но все же другие.
- Зачем ты поехала со мной? – спросил он неожиданно.
- Ты пригласил – я поехала. Вот и все.
Павел задохнулся от возмущенного кашля. «Вот и все!... Ты пригласил – я поехала!» Да чихал я на тебя, поехала ты. Ну, пригласил, ну и что теперь, сразу соглашаться? А, действительно, зачем пригласил? Зачем затеял все это? Сам-то зачем приехал?»
Что-то тянуло его к этим местам, к этому дому, к этим крестам за кладбищенской оградой, к этому выродившемуся саду, заросшему и необитаемому, мертвому в зимнем наряде.
Он закрыл глаза и тут же неожиданно для себя погрузился в сон. И сразу понял, что это сон, что он спит. Он замер, как перед прыжком, его руки, готовые сжаться в любую минуту, покрылись холодным потом. Падения не было. Не было! Как не было ничего, что тревожило его последние три недели, что не давало ему уснуть, что наполняло его сны кошмаром и холодом. Не было зимы.
Ему снился цветущий сад, покрытая белым одеянием черемуха, желтоватые цветки облепихи под окном, а в окне мама с блюдом, наполненным горячими лепешками. Он подходит к окну, протягивает руки и вместе с лепешкой получает стакан холодного молока. Лицо матери светится улыбкой, в глазах любовь и нежность, страдание и слезы, умиление и смирение, которых он еще не понимает. Но он знает, что когда-нибудь он все поймет, во всем разберется, и тогда всем будет хорошо. И вдруг картинка начинает медленно таять, уходить в туман, а на ее место вплывает листок отрывного календаря: 19 января 1976-го. Крещение!!! И опять мороз, холод. Опять зима.
Ида стоит возле его кровати, в одной руке у нее зажато полотенце. В другой чашка с бульоном. Она ждет его пробуждения. Она знает, что он сейчас проснется, она уже выучила наизусть все его движения, все состояния его сна. Она знает, что этот сон недолог, это лишь короткая передышка в ночной борьбе с болезнью, после четырех дневных часов забытья.
- Ида.
Она вздрогнула, и чашка, выскользнув из руки, со звоном разбилась. Она виновато посмотрела на него, а он улыбнулся и произнес:
- Дай мне бульону.
- Да, конечно. – Ида бросилась к печке.
Он пил бульон, а она убирала с пола осколки, вытирала разлившуюся бульонную лужу. Закончив с уборкой, она встала перед ним, поглаживая ситцевый передник.
«Вроде уже и не девочка, бабе скоро тридцать два года, а взгляд как у затравленного обиженного звереныша. И злобы нет, лишь собачья преданность и страх. И еще что-то. Но вот что? Ему тридцать девять, а в людях разбираться он так и не научился. А пора бы уже».
Павел вздохнул, протянул Иде металлическую кружку, в которой еще остались жировые капли бульона, сел на кровати и подозвал Иду к себе.
- Сядь рядом, вот здесь, - сказал он ласково. – Посиди со мной. Устала, поди, хлопотунья ты моя.
Ида села, смущенно улыбаясь и продолжая теребить передник.
- Да оставь ты его в покое, - проговорил Павел и положил свою широкую ладонь на горячие руки Иды. – Расскажи, как мы тут с тобой зимуем. И праздник ты со мной не отметила, как следует. Мы ведь двадцать восьмого приехали?
- Да, двадцать восьмого. – Ида кивнула. Потом добавила: - А ты хорошо себя вел в Новый год. Спал спокойно.
Он усмехнулся.
- Ты не смейся. Это, правда, хорошо. Примета такая есть, как встретишь Новый год, так его и проведешь.
- Значит, весь год спать буду.
- Нет, просто спокойно жить будешь, без волнений.
- Ну, спасибо.
- Не за что.
Ида замолчала. Павел сбоку рассматривал ее выбившиеся из-под косынки светлые кудряшки, простое, по-детски открытое лицо, чуть вздернутый кверху нос, припухшие губки, и ему почему-то стало ее невыразимо жалко.
- Нас в городе, наверное, потеряли?
- Нет, я звонила твоей секретарше, предупредила, что ты болен.
- И ты за мной ухаживаешь?
- И я за тобой ухаживаю.
- Смело.
- Нормально.
- Это надо отметить! Да и Новый год мы не встречали, как положено. Там у нас есть бутылка шампанского. Сегодня отпразднуем, а завтра с утречка в город, на работу.
11 – 19 марта 2008 года.