I.
Я вышел на мост. Пронзительный ветер свистел в ушах, ерошил мои волосы. Но холода я не замечал. Только чуть придерживал рукой поднятый воротник пальто да крепче прижимал к уху телефон. Не обращая внимания на окружающие звуки, я вслушивался в то, что нес мне телефон, но ничего утешительного услышать не мог. Гудки отсутствия мне точно говорили, что Лара уехала.
Мост дрожал, когда под ним на полной скорости проносился скорый или медленно начинал движение электропоезд. Семафоры переключались автоматически. И хоть не слышно было звуков их переключения, краем глаза я замечал, как менялся свет с красного на зеленый.
Я слушал мир внутри себя. А поезда стучали и стучали, не слушая никого. Руки на ветру мерзли. Я убрал телефон, закутался плотнее в воротник, и, прислоняясь к парапету, замер в ожидании чего-то неясного и тревожного.
День начал меркнуть. Уличные фонари еще не зажглись, и поэтому предметы, наполненные светом в солнечную погоду дня, теряли краски и погружались в серую прозрачную мглу вечера.
- Здесь нельзя стоять, - услышал я тихий, но требовательный голос. Я обернулся. За моей спиной стояла невысокого роста девушка лет семнадцати в ватнике, шерстяной шали, длинной черной юбке и сапогах явно большего чем нужно размера. Она смотрела исподлобья, лицо ее оказалось в тени, поэтому было незаметно, какое выражение на ее лице. Голос был напряженный, нейтральный, но выжидающий.
- Мост рухнет? – огрызнулся я.
- Менты гоняют. Говорят, не положено.
Помолчали.
- А почему вы мне это сказали?
Она повернулась и пошла прочь. Я нагнал ее.
- Простите меня за грубость.
- У вас такое бледное лицо. И вы так нервно сжимаете свой телефон, что я подумала… Нет, ничего… Я пойду.
- Я занял ваше место? Здесь хорошо думается. Особенно когда сумерки. Никто не мешает. Правда?
Она вышла на широкую часть моста, и тут впервые на фоне неба я увидел ее профиль. Точеный профиль. Правильные черты в грубом обрамлении нелепой одежды.
Дойдя до края моста, она остановилась.
- Сейчас зажгутся фонари. – Она повернулась ко мне. – Без них как-то уютнее, ведь так? Сумерки – это подушка дня, на которую укладывается солнце.
Я улыбнулся.
- Чему вы смеетесь?
- Как может девушка в вашем юном возрасте стоять в сумерки на мосту и рассуждать?
- Я не рассуждаю, я жду. – И она замолчала. Оперлась на парапет. Вздохнула. – Он уехал. Вот с это платформы. Сел в поезд и уехал. Сказал, что скоро вернется. Вот я и жду.
- Сегодня уехал?
- Нет, - ответила она просто и опять замолчала.
- Не замерзли?
Она лишь пожала плечами.
- А хотите кофе? – спросил я. – Тут есть отличная кофейня!
- Я знаю. Но только… Я плачу за себя сама.
- Идет.
Спустившись по ступенькам моста, мы обошли милицейский пост с припаркованной у стены машиной. Я сразу почуял угрозу, спиной ощутил, как дежурный старлей внимательно провожает нас долгим подозрительным взглядом, поворачиваясь всем корпусом вслед за нами. Я заторопился, почти таща ее за собой. Когда же мы повернули за угол дома, я вздохнул свободнее. Страх ушел, оставив чувство неловкости перед этой еще девочкой.
- И что, правда, гоняют?
- Ага.
Мы брели по темным улицам, перебрасываясь незначительными фразами. Говорить не хотелось. Хотелось идти, дышать весенним, но еще морозным воздухом, смешанным с запахами железной дороги, слякоти и чего-то терпкого, неприятного. Ветер гнал по земле придорожный мусор, рябил поверхность луж под ногами, отдельными порывами бил в лицо. Спутница моя отворачивалась от ветра, шла какое-то время спиной вперед, глядя на меня, и прикрывалась рукой.
- Почему вы такой бледный? – Я не отвечал, лишь глядел на нее.
Внутри меня росло какое-то глухое раздражение. Милое личико, живые глаза, идеальный с художественной точки зрения профиль, наверное, хорошая фигура. Но этот ее глупый наряд! «Почему, почему, - невольно задавался я вопросом, - она так одета? Неужели она не понимает, что выглядит как… как…» Я не мог даже сформулировать своей мысли, настолько весь ее вид меня удручал.
В кафе я заказал два кофе и два по 50 коньяка. Пока я снимал свое пальто, она смущенно протянула мне шаль и ватник, и тут же села за столик в углу зала, вдали от любопытных глаз. Фигура ее действительно была хороша: высокая тонкая шея, небольшая, но развитая грудь, прикрытая сверху тонкой коричневой тканью блузки, тонкая осиная талия, плавно переходящая в крепкие бедра. Все это промелькнуло передо мной в миг, и даже так, мимолетным взглядом, я смог оценить все ее достоинства. Мужское звериное чутье там, на мосту, меня не обмануло. Но сейчас здесь я ее не хотел. Просто мне было не до нее.
Принесли заказ. Она тут же стала возражать. Взяла только кофе, коньяк пить не стала. Я залпом выпил одну рюмку, потом немого погодя вторую. Заказал для себя еще коньяку, а для нее пирожное. После пятой рюмки я, наконец, почувствовал, что хмелею. Я распустил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, откинулся на спинку стула, закурил. Официантка принесла пепельницу.
Я долго глядел сквозь сигаретный дым на эту совсем девочку, потом спросил:
- Как тебя зовут?
- Катя. А вас?
- Максим. Но давай без «вы», ладно? Не такой уж я древний динозавр, чтобы называть меня по имени-отчеству.
Она сидела против меня, теребила детскими пальчиками салфетку, глядя на меня с тревожным вниманием.
- Чего ты хочешь? – спросила она, и тут же, как бы испугавшись вопроса, закусила губу.
- Свалить к чертовой матери куда-нибудь в никуда.
- Нет, ты не понял, от меня ты чего хочешь?
Я закурил вторую сигарету. Выпустил дым через нос. Посмотрел на нее.
- А ты можешь что-то предложить? – И видя ее смущение и обиду, я, спохватившись, добавил: - Ну, извини, извини! Я дурак. Тихо шифером шурша крыша едет не спеша.
Я потянулся к ней рукой, погладил обветренную кожу на тыльной стороне ее руки, уселся опять на свое место и, уже собираясь сказать какую-нибудь приятную банальность, увидел, как она напряглась и поглядела поверх моей головы. Я обернулся. За моей спиной стояла Марина, подруга Лары.
- Жаль, что Лара тебя сейчас не видит. Не успела уехать, а ты уже другую кадришь. Ну, ты фрукт!
Я почувствовал, что правый глаз у меня начал дергаться. Пытаясь приподняться, я отодвинул стул, но, не удержавшись, рухнул на него обратно, чуть не свалившись на пол.
- Свинья! Ты даже пить не умеешь! Тоже мне, герой-любовник. – Марина сделала паузу, потом повернулась к Кате, и нагло, оценивающе, посмотрев на нее, процедила сквозь зубы: - А ты, детка, смотри, он очень опасный отщепенец-совратитель малолетних. Оставь его. У него дома жена и трое детей. Старшая дочь тебе ровесница.
Потом опять повернулась ко мне:
- На какой помойке ты ее нашел?
- Не смей ее оскорблять! – мне все-таки удалось подняться. – Ты не имеешь никакого права со мной, и тем более с Катей, так разговаривать.
- Ага, с Катей! – раскатисто проговорила Марина
- Езжай за своей подругой и нажалуйся, как ты умеешь.
- Я ей позвоню! - Марина угрожающе оскалилась, резко повернулась и пошла к двери. – Обязательно позвоню!
- Да, пожалуйста! Все равно в ближайшие десять часов она будет в поезде и тебя услышать не сможет.
Катя поднялась со своего места, подхватила меня под руку, помогла сесть на стул. Она взяла с вешалки нашу одежду, оделась, накинула мне на плечи мое пальто.
- Пойдемте, я вас провожу.
Я расплатился с официанткой, подошел к барной стойке, выпил еще 50 грамм коньяку, закурил. Катя все время топталась рядом, мешая мне и подталкивая меня к выходу. Ее назойливость показалась мне крайне неприятной. Я что-то пробурчал нецензурное в ее адрес, схватил за руку, и потащил к двери. Она не сопротивлялась, только изумленно смотрела на мою руку, которой я обхватил ее кисть и тем самым причинил ей боль.
Мы вышли на свежий воздух. Дышалось тут легче и спокойнее. Хмель, одолевавший меня в кафе, отступил. И только теперь я спохватился и предложил ей:
- Давай я вызову тебе такси.
- Нет, нет, не нужно. – Она опять запротестовала, так же как в кафе, когда я делал первый заказ. – Я живу здесь недалеко. Лучше дайте мне ваш телефон, я обязательно позвоню. И… Прощайте!
Она быстрым шагом пошла по направлению к тому мосту, где мы встретились. Подняла воротник, зябко ежась от усилившегося к вечеру мороза. Я долго глядел ей вслед, а потом взял такси и поехал домой.
II.
Прошло три недели. Я уже начал забывать этот детский непосредственный взгляд и смелость, смешанную с минутным испугом в глазах юной непорочной нимфы (так я себе ее почему-то представлял). По моим подсчетам эта нимфа года через два должна будет превратиться в чью-нибудь музу, ловить в сети наивных художников, которые примутся непременно писать с нее новую Данаю или воспевать в бессмертных виршах. «Но почему-то, - думал я, - ее участь не коснется даже краем моей жизни, потому что наша с ней встреча была первой и последней. За этой встречей не последует больше ничего». Так я думал. Но как же я ошибался!
Где-то в глубине души я ждал новой встречи, и в то же время отталкивал от себя навязчивое желание. И вот, ее звонок, неожиданный, резкий, поздний звонок мне на мобильный.
- Не разбудила?
- Что-то случилось? – Я несколько опешил. – Катя, что с тобой?
- Какие мы заботливые?!
Ее тихий голос, так поразивший меня в первую нашу встречу, теперь казался зловещим. Короткая пауза в трубке все больше наполнялась, молчание затягивалось. Я не мог сразу сообразить, что надо говорить, о чем спрашивать. Она тоже молчала, ждала моей реакции. Тишина казалась всеобъемлющей.
- Как ты себя чувствуешь?
- Это уже неважно. Приходи завтра к восьми вечера на наш мост. Мне надо тебе кое-что сказать.
Короткий разговор вместил в себя целую вселенную, вселенную одной истерзанной души. И эту вселенную мне нужно было успеть понять, чтобы предотвратить беду. Я уже видел, что девчонка на грани. Отдаленные слабые звуки всхлипываний были слышны где-то рядом, как будто за стенкой.
Я посмотрел на номер телефона, высветившийся на дисплее моего мобильника. Номер был городской. «Пробить по базе адрес и съездить к ней», - подумал я.
- Приходи завтра, пожалуйста, - попросила она жалобно и уже явно всхлипнула.
- Ну, не плачь, котенок, я сейчас приеду.
- Нет, нет, завтра. Приезжай завтра. Я не дома, я у подруги. За городом. Меня нет в городе.
- Ладно, ладно. Только успокойся. Хорошо?
- Хорошо. Ты приедешь?
- Приеду.
- Только приезжай к восьми. Не раньше.
- Так что все-таки случилось?
Теперь она рыдала. Плач долго не давал ей говорить, по звукам, доносившимся из трубки, я чувствовал, мысленно видел, как кривится ее рот, а по щекам из закрытых глаз текут обильные слезы. Через некоторое время она стала успокаиваться, высморкалась, потом снова взяла трубку.
- Максим, ты еще здесь?
- Да, Катя. Что-то серьезное?
- Он вернулся. – Слышно было, как голос ее опять дрогнул, но девушка подавила этот новый порыв плача и уже почти спокойно добавила: - Не один.
III.
Как я и ожидал, катин адрес оказался недалеко от железной дороги. Через полчаса я уже был у ее дома. Собственно, это был даже не дом, а сторожка стрелочника, маленькая одноэтажная избушка, состоящая из двух комнат и тесных сеней с высоким потолком и слуховым чердачным окном, лепившаяся к самому переезду. Наш мост находился в трехстах метрах от этого места, с левой стороны, за переездом. Сигнальный фонарь, висевший на внешней стенке дома, от ветра покачивался и скрипел. Окна в доме были темны, лишь сверху в слуховом окне мигал огонек сигареты.
Я подошел к дому и встал на освещенный пятачок. Темнота, сгущавшаяся за пределами этого круга света, казалась совсем черной, и даже небо, обложенное тучами, не серело как обычно, а мрачно давило своей непроницаемой беззвездной чернотой. Сигаретный огонек в окне погас, и на землю мне под ноги полетел окурок со следами помады.
- Зачем ты пришел? Я же просила прийти завтра.
- Катя…
- Поставь лучше лестницу.
Я поднял лестницу и приставил ее к слуховому окну. Девушка наверху завозилась, слышно было, как зашуршала солома.
- Тебе помочь?
- Нет, нет, пожалуйста, отойди и не смотри на меня. – Я стоял все также. – Да отойди же ты! Отвернись.
Катя высунула голову из кона и долго смотрела на меня. Слабо освещенная голова и плечи девушки дрожали. Она подняла руку прикрывая подбородок, на котором даже в темноте был заметен большой синяк, и опять попросила, но теперь уже жалобно:
- Ну, пожалуйста!
- Иди ко мне. – Я протянул к ней руку. Она замерла, испытующе глядя на меня, потом, решившись на что-то, несколько раз глубоко вздохнула. Сидя на краю окна, она перекинула ноги и поставила их на верхнюю ступеньку, потом осторожно спустилась еще на одну. Я поразился, увидев ее голые ноги, выглядывающие из-под короткого халатика, и от этого кажущиеся непропорционально длинными. Но по мере того, как она спускалась, изумление, охватившее меня вначале, росло все больше и больше. Все ее ноги, такие гладкие и красивые, были покрыты кровавыми рубцами и ссадинами, оставленными, видимо, толстым ремнем или палкой, израненные ступни с трудом находили опору. Я подхватил ее с третьей от земли ступеньки на руки, и, прижав ее замерзшее дрожащее тельце к груди, понес в дом. Войдя в сени, я оглянулся, ища в темноте выключатель, но увидев, что он высоко, в нерешительности остановился. Она уткнула голову в грудь, закрывая синяк рукой, а ноги с силой поджала и дышала так тихо, что было почти незаметно ее движения. Наконец, она подняла лицо и сказала:
- Пусти.
Я глядел на нее, на ее коленки, блестевшие в темноте, чувствовал, как постепенно унимается ее дрожь.
- Пожалуйста, Максим, поставь меня.
Я опустил ее на пол. Она тут же прошла в комнату, налила из графина в стакан воды, выпила. Движения ее были замедленными, она о чем-то усиленно думала, переводя невидящий взгляд с одного предмета на другой. Подошла к окну, закрыла до середины окна одну занавеску, взялась за другую, но, забыв о том, что начала делать, подошла к комоду, единственной достопримечательности этого дома. Открыла верхний ящик, который был почти пуст, достала полотенце.
- Ты одна?
- Одна.
- Родителей нет?
- Мамы нет. Умерла два года назад. Не вынесла такой жизни. А этот предок, который должен отцом зваться, шляется где-то. Работу он ищет! Пьянь. Так вот я и живу. Пока. Ты, знаешь что, иди на улицу, - проговорила она, - Я сейчас оденусь и выйду.
Я вышел из дома и остановился около окна. Прошло две минуты. Потом окно осветилось изнутри, Катя включила свет. В спешке и суете она забыла, что окно наполовину открыто, и я могу видеть ее, она скинула халат и оказалась почти полностью обнаженной. Лишь на бедрах белела узкая полоска трусиков. Уже подойдя к постели, куда она положила старенькие джинсы и свитер, она спохватилась, бросила испуганный взгляд через окно на меня, смутилась, и медленно, пряча глаза, прошла к выключателю. И свет погас.
А еще через десять минут мы уже шли с ней по направлению к мосту. Всю дорогу она куталась от ветра в жесткий воротник все того же ватника, единственного, во что она могла одеться, молчала, сторонилась меня, пропускала вперед, чтобы видеть мою спину. Я останавливался – останавливалась и она. Моя протянутая рука как бы отталкивала ее.
Уже взойдя по ступенькам моста, она прошла два шага и повернулась ко мне.
- Помнишь, там, в кафе я спросила тебя, чего ты хочешь? Если бы ты только захотел, я с отчаяния могла бы сделать для тебя почти все. Но именно с отчаяния. Я так его любила, а он уехал. А сегодня приехал с невестой. Хотела поговорить с отцом, а он, пьяный урод, еще избил меня, загнал на этот чердак. Думала поговорить с тобой, а ты… Ты напугал меня там, у окна. Ты так смотрел на меня, и был опять такой бледный.
Зазвонил мой мобильник.
- Тебе звонят. – Нижняя губа ее дрогнула. – Ответь. Наверное, это Лара.
Катя выбежала на середину моста, легко перепрыгнула через парапет, оказавшись за ним, на самом краю моста.
- Катя! – только успел я крикнуть.
Время остановилось. Я услышал сквозь ветер долетевшие до меня слова:
- Ответь ей. Ты ведь ее любишь. – И увидел, как Катя, глубоко вздохнув, сделала последний в жизни шаг.
13.02 – 9.03 2008 г