ИРЭНА ПЕЧЕРСКАЯ
ПОСЛЕДНЕЕ УТРО.
Светлой памяти Ольги Олеговны Плотниковой.
Было утро девятого мая – солнечное, теплое, почти летнее. В нашем дворе было людно, как всегда в праздники: у ворот весело переговаривались молодые мамаши с колясочками, за большим столом жужжали пенсионеры, колотя костяшками домино по столешнице, рядом в песке что-то созидали ребятишки.
Их альты и дисканты сплетались с басами дедов в причудливый хор. Из окон доносились военные марши и торжественный, страшноватый голос Левитана. Все эти звуки, смешиваясь, отражались от стен, со всех сторон обступавших двор, гул стоял, как в банке с жуками.
На пятом этаже все окна были закрыты. «Ольга, конечно, уже уехала». – Подумала я и тут же увидела ее в воротах. Ее можно было узнать по одному силуэту: невысокая, но очень стройная, подтянутая, как-то особенно ловко сбитая, походка свободная, летящая; самый простой костюм на ней всегда казался дорогим и необычным.
«Завтра уезжаю»! - Радостно объявила она подходя. – «Прощай, Москва! Все бегаю, запасаюсь всякой всячиной». Она открыла сумку и показала мне тюбики с «тайгой» и с масляными красками. – «А новый этюдник так и не успела купить. Старый разваливается, его лошадь топтала, кобыла по кличке «Сплетница». – Она нежно улыбнулась, вспомнив кобылу. – «Придется его чем-нибудь обвязывать».
«Баян тоже везешь»?
«Ясное дело».
«Этюдник, краски, баян, книги, конечно, тоже. Ты не геолог, а ходячий дом культуры».
«Нет, в первую очередь геолог, а потом уже все остальное».
«Понесла тебя нелегкая в этот Цветмет. Пять месяцев в году где-то мотаешься, а Натка без матери»!
«Ах, страсти какие! В свое время! В свое время нас с Лилькой мать отдала в интернат, а сама пошла на фронт. Могла не ходить, никто не звал. Как видишь, не рассыпались, даже на пользу пошло!»
Из интерната сестры действительно вынесли много полезного. Правда, там немного испортились их манеры, но это со временем исправилось.
Ольга пришла в наш пятый «А» в первом послевоенном году. Привели к нам на урок маленькую курносую девчонку с косичками-рожками и с независимым, озорным лицом, похожую на чертенка из табакерки.
По количеству замечаний на уроках она быстро побила рекорд второгодницы Ляльки Шевякиной, а на переменах вытворяла такое, чего никогда не видали стены нашей строгой женской школы.
Любимым ее развлечением были прогулки по карнизу третьего этажа и гимнастические трюки на крыше. В интернате работал воспитателем профессиональный акробат, и Ольга три года занималась акробатикой.
Когда этот чертенок, проверив, нет ли поблизости учителей, выходил на свой карниз, я в полуобмороке выползала из класса, чтобы не видеть жуткого зрелища. Я ненавидела ее за эти минуты своей дурноты и восхищалась ее смелостью. И как мне было не восхищаться, если сама я боялась даже небольшой высоты.
Однажды, съезжая по перилам, она угодила в объятия нашего длинного, чопорного директора, поднимавшегося по лестнице. Он немного подержал ее в руках, как держат забавную игрушку, когда хотят ее получше рассмотреть, потом аккуратно поставил на ступеньки и спросил обычным, тихим голосом: «как фамилия, какой класс»? Ольга ответила, сохраняя независимый вид, только лицо у нее стало малиновым.
«Вышнеградская? Слышал о вас». Директор любезно наклонил голову и прибавил задумчиво: «придется исключить».
Обычно у нас такие обещания всегда выполнялись, но Ольгу сумел отстоять учитель физкультуры.
До девятого класса мне и в голову не приходило, что мы с ней, такие антиподы, можем близко сойтись. Наверное, этого бы не случилось, если б не одно чепе.
«Можно я зайду к тебе домой»? – Спросила Ольга раз после уроков. – «Мне нужна твоя помощь в одном деле».
Я даже рот приоткрыла: неужели бывают такие ситуации, когда ей нужна моя помощь?
«Я выбрала тебя потому, что ты неглупая, не трепло и биологию знаешь лучше всех». – Объяснила она. Было не очень понятно, почему ее помощник должен обладать именно таким набором качеств, но я ни о чем не расспрашивала: лестная аттестация обязывала к сдержанности.
Когда мы пришли, Ольга ошеломила меня сообщением: «Люба верит в Бога. Не смотри на меня так – я не спятила, это правда. Она ударилась в религию после того, как погибла вся ее семья. Говорят, так бывает – с горя человек уходит в религию. Я этого не понимаю. По-моему, из-за этого скорее можно стать атеистом. Как молиться Богу, который это допускает? И, тем не менее, факт.»
Я стояла перед ней, забыв снять пальто с одного плеча, и раздумывала над этим сообщением. Любовь Сергеевна была нашей биологичкой и классным руководителем. Она возилась с нами так, как будто была нашей общей бабушкой и знала о нас все, вплоть до того, как и чем нас кормят дома. Ей мы были обязаны больше, чем всем остальным учителям, вместе взятым.
«Ну, что будем делать»? – спросила Ольга, когда ей надоело наблюдать мое удивление.
«Что же тут можно сделать? Не читать же ей лекции о происхождении мира. Нужно молчать, иначе ее попросят вон из школы. Верующих учителей не держат, особенно биологов, это ведь главный атеистический предмет.»
«кстати, ты заметила, что мы обходим все атеистические моменты?»
«Да, всегда обходим, целые разделы пропускаем».
«А в классе есть девчонки из верующих семей. У них и так в голове муть, а тут еще в школе такое положение».
«Ты что, хочешь, чтобы Любашу выгнали? Она же одинокая старуха, вся ее жизнь – это мы!»
«Да нет, я совсем другое хочу».
И тут я услышала, что мы с ней должны организовать школьный атеистический кружок, и это единственный выход.
Никакого энтузиазма этот проект у меня не вызвал. Я считала, что мы и так будем большими героями, если не проболтаемся. А вести антирелигиозную пропаганду за Любовь Сергеевну – это уж чересчур. Мы не РОНО, не администрация школы, это не наше дело. Да и времени было жалко, лучше почитать или в кино сходить. Я отказалась. Ольгино лицо стало вдруг розоветь; я не сразу поняла, что с ней.
- «Ну и не нужно! Я думала, ты человек, а ты просто… - с бесконечным презрением она произнесла не совсем приличное слово, которое, вероятно, было в ходу у ее прежних товарищей, интернатских ребят. – «Тебе наплевать, что в любой день все может открыться, и Любаша полетит из школы! А так велась бы работа, и никто не мог бы сказать, что она не ведется, руководителем считалась бы Люба…Черт с тобой, зря я с тобой связалась, еще болтать будешь. Смотри, если кому-нибудь скажешь, я тебя…» - Она сжала кулаки, ее лицо выразило такую угрозу, что я невольно попятилась.
Сорвав с вешалки свое пальто, Ольга выбежала и громко хлопнула дверью.
Это произошло так стремительно, что я не сразу опомнилась, а когда пришла в себя, на душе у меня заскребли кошки. Было очень неприятно, что все получилось так глупо, но была и еще одна причина. Дело в том, что Любовь Сергеевна любила меня больше других. Внешне это никак не проявлялось, но все это знали. За что она меня любила? Я не нарушала правил, не вступала в конфликты, не доставляла хлопот. В общем, сплошные «не». А что же тогда «да»? Делала все, что требовалось. Тихо сидела на уроках и чинно ходила на переменах. Укладывалась в рамки. Была разумной и осторожной пай-девочкой, девочкой себе на уме. Эх, Любовь Сергеевна, не меня вам следовало любить…
К вечеру я не выдержала и пошла к Ольге. Я была уверена, что она зла на меня, - ведь я полностью сорвала ее планы, и готовилась к неприятному разговору. Но все вышло иначе.
Она сидела за обеденным столом, обложенная книгами. Подняла голову, как ни в чем не бывало, подвинула мне стул. «Ты это читаешь»? – изумилась я, увидев на корешке одной книги название «Антидюринг». Я хорошо знала, что Ольге не удается дочитать до конца даже заданный урок по биологии.
«Ищу материал для доклада на кружке». – Упрямо сказала она.
«Давай лучше я…Только «Анти-Дюринг» для начала не годится».
«Вот здорово»! – Обрадовалась Ольга – «Мне это не по зубам. Лучше я буду твоим иллюстратором. Нужны смешные картинки, вроде шаржей».
Ах, какие она нарисовала картинки! До сих пор я помню одну обезьяну, стоявшую возле дерева в задумчивости с суковатой дубиной в руках и как будто размышлявшую, что бы еще ей предпринять для дальнейшего прогресса. У нее было портретное сходство с Петром Кузьмичам, школьным сторожем-алкоголиком, которого тоже отделяло от человечества порядочное расстояние.
Кружок этот существует и теперь, спустя 28 лет. Он называется клубом атеистов. И Ольгины картинки до сих пор висят на стенах биологического кабинета. Новые поколения школьников учатся по ним и ничего не знают про Ольгу…
Кажется, Любовь Сергеевна тогда обо всем догадалась. Она иногда так странно на нас смотрела: с некоторым опасением и с каким-то новым уважением. Доклады она слушала молча, сидя в уголке за последним столом. После меня и другие стали делать доклады, кружок разросся, на занятия приходило все больше девчонок из младших классов. Заходили даже одуревшие от зубрежки десятиклассницы. И никто так и не узнал тайну Любови Сергеевны.
Мы с Ольгой стали часто встречаться и подолгу разговаривать. Была ли она моей подругой? В общепринятом смысле слова – нет. Она была моим Другом и Собеседником. Мы почти не разговаривали на обычные для подруг темы: мне было жаль расходовать Ольгину масштабную личность на всякие пустяки. Это было бы так же глупо, как играть собачий вальс на органе. Случалось, и мы говорили на девичьи темы, когда вопрос становился проблемой: психологической, этической или еще какой-нибудь. Обмен мыслями, хотя и всегда умными, был главным в наших отношениях. И еще взаимопомощь во всем. С другими я была девчонкой, как все, с Ольгой мы были друзьями-мальчишками. Она была для меня совершенно особенным человеком уникальной ценности. И так будет всегда.
…Пенсионеры ушли, и мы заняли их законную скамейку под тополями. Листочки были на них еще маленькие, очень чистые и яркие. «Люблю это дерево». – Сказала Ольга, срывая один листок. – «Запах-то какой! Все его ругают за пух, а мне и пух нравится».
Из нашего подъезда вышел Гогик Ваганян из второй квартиры с большим плоским свертком в руках и заспешил к автобусу.
«Опять поехал разыскивать людей, встречавших отца на фронте,» - объяснила Ольга, проследив за моим взглядом. – «Каждый год стоит с портретом и ждет…Дядя Тигран был высокий, красивый…Нам с Лилькой всегда носил конфеты, а мама с ним ругалась – у Лильки был диатез…Господи, сколько погибло хороших людей! И чем больше проходит времени, тем больше это поражает. Раньше я об этом как-то не думала – война же, ничего не поделаешь. А сейчас жуть берет – ушли люди из дому и все…»
Я отвернулась, и Ольга виновато замолчала, вспомнив о моем отце. Я уже захотела заговорить о другом, но она меня опередила: «смерть загадочна, она будоражит воображение. Поэтому ее многие боятся».
«Все боятся».
«Нет, не все. Честное слово, я не боюсь. Не веришь?»
«Тебе верю».
Она улыбнулась: «думаешь, я не боюсь по легкомыслию»?
«Нет, просто в тебе столько жизни, что ты не можешь себе представить смерть».
«Я могу представить. Но я настолько люблю жизнь, что принимаю все ее проявления, даже смерть. Естественная смерть – это просто заключительная стадия жизни, одно из ее состояний, правда, наименее желательное. Я понятно говорю?»
«Да, только мысль какая-то еретическая, даже языческая, в общем, новаторская трактовка. Смерть всегда противопоставляют жизни.»
«Ну и зря. Смерть – такой же закон жизни, как и все другие ее законы, и нечего вокруг нее накручивать страхи. Впрочем, что это мы углубились? Мы еще пошумим! Ведь пошумим?» - Она со смехом вскочила со скамейки. – «О, мне еще далеко до заключительной стадии! Да здравствуют промежуточные!
И прибавила серьезно: «а знаешь, чего я правда, очень боюсь? Сделать что-нибудь гадкое. Такое, что потом будет стыдно. Я ужасно боюсь стыда. У меня дефект какой-то - я стыд очень плохо переношу. Хуже любой боли.»
«Ну, уж тебе гадкие поступки не грозят».
- «Хорошо, если так…слушай, который час? Я тут сижу, а вещи-то не собраны! Какие же мы, однако, трепачи! Кстати, о трепотне, ты мне напишешь? В поле необходимы письма вроде твоих – длинные и интересные. У тебя эпистолярный дар». Она явно подлизывалась.
«Вот как, да? А на мои эпистолы отвечать не обязательно?»
«Честное слово, обязательно отвечу. А в октябре пойдем с тобой в Александровский садик, и я тебе все-все буду рассказывать, тоже длинно и интересно. И еще сходим в зоопарк, я слона бог знает, сколько не видела…». Это было сказано таким тоном, будто речь шла не о слоне, а о близком человеке.
Мы подошли к подъезду. Ольга вдруг остановилась: «полюбуйся! Вот это композиция!»
Над дверью сияла недавно прибитая табличка «дом высокой культуры быта», а под ней на крыльце валялась разбитая водочная бутылка.
«Жизнь рисует свои картинки, и весьма талантливо» - она подняла бутылку и отнесла ее в урну.
В октябре мы не гуляли в Александровском садике и не ходили к слону. В октябре я опять сидела на нашей скамейке с Феликсом, тем самым, которому Ольга на втором курсе отдавала свою стипендию, иначе ему пришлось бы бросить институт (на третьем курсе он объяснялся ей в любви, а на четвертом, в день ее свадьбы впервые в жизни напился и сильно наскандалил). Феликс то вскакивал и топтался передо мной, то плюхался на скамейку и говорил, говорил…С тополей на нас падали сухие ржавые листья, похожие на обрезки старой жести, ими был усыпан весь двор, и звуки, которые они издавали при порывах ветра, напоминали металлический скрежет…
Ольгино первое и последнее письмо я получила утром второго августа. Я была в отпуске, и письмо читала на той же скамейке, в густой тени тополей. Из восьми страниц, убористо исписанных красивым четким почерком, две первые были посвящены лошадям. Не зная, кто автор письма, можно было поклясться, что он коневод-профессионал или, на худой конец, цыган. Дольше шли шутливые описания лагерной жизни, восторженные описания природы, утренних купаний в холодном ручье и восторгов по этому поводу. Следующая порция восторгов относилась к товарищам – в любом коллективе Ольга себя чувствовала как рыба в воде, и любила товарищей за их действительные и мнимые достоинства. Заключительные восторги были посвящены поварихе и ее изделиям. В конце восьмой страницы телеграфным стилем Ольга отвечала на мои вопросы и спрашивала о моих делах – места не хватило, вся бумага вышла на восторги. В целом письмо производило такое впечатление, как будто было написано в санатории первой категории. Ни слова об усталости, о комарах и мошкаре, о стертых ногах и трудностях походной жизни....
Продолжение следует.http://www.proza.ru/2011/03/04/1823 Здесь