Скорее драма с элементами мистики...
Витька Трынкин нашёл денежку. Не весть какую: тысячную купюру. Но тысяча, как он говорит, и в Африке тысяча. Не десятка ведь, верно? И даже не сотенная.
Удивился Трынкин сей находке:
-Какой же это чудик, ёкарный бабай, тышшами сорит?!
Почесал пятернёй в, начинающей седеть до срока, бородёнке и добавил:
-Мабуть тышш этих у него куры не клюют — вот и разбрасывается почём зря.
Поясню сразу: Трынкин — это не фамилия, а прозвище, от любимого Витькиного выражения: трынкин шнапс. Многие уж забыли его настоящую фамилию, да и по имени называют не все: Трынкин, да Трынкин.
Витёк и сам стал забывать её, как и свой возраст. Да и к чему он ему? Дни рождения вместе с семьёй ушли в прошлое, а с ними и память о возрасте. Одно Трынкин знал точно: до сорока ещё не дожил. И доживёт ли — большой вопрос. Что-то сердчишко стало барахлить: зайдётся болью, подступит к самому горлу — не вздохнуть, не выдохнуть.
Не подумайте, что Трынкин бомж какой-нибудь или забулдыга.
-Любитель выпить, - как он себе характеризует.
И добавляет основательно:
-Трынкин шнапс.
Особой радости от своей находки Витёк не испытывал. Ну что на неё можно купить в наше время? Пару — водки, закусь кой-какую, пару пачек сигарет.... И ещё непременно ананас. Давно хотелось Витьке ананас попробовать, но всё случай не выпадал: когда деньги были — ананасов не было, когда ананасы появились — денег уже не было.
-Чтой-то за фрукт этот — ананас? - допытывался Витёк у друзей-собутыльников.
-А тебе зачем? - удивлялись те экзотическим мыслям Трынкина.
-Знать охота: с чем его едят.
Лучший друг Федька Тестов подшутил:
-Дядь, а дядь, а хохлов едять?... Едять, а головки отбрасывають....
Самый умный из них — Илья Ильич, ответил:
-Чай не баре: не пробовали — и привыкать нечего.
И добавил весьма авторитетно:
-Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!
Витёк тогда подумал, что где-то уже это слышал, но заморачиваться не стал. Тогда не стал, а вот теперь решил, что непременно купит этот самый ананас, хоть и не буржуй. Да и не был им никогда. Работягой был. Обычным слесарем. Был. Когда-то...
Всё у него было тогда: и широка страна родная, и работа на оборонном заводе, и семья — жена Светка и дочь Лена-Ленусик. И счастье было. Непростое, трудное, но было. Витька до сих пор помнит ручки своего Ленусика, которые обнимали его за шею, когда он домой с работы возвращался: обнимали, тёрли ладошками его замёрзшие щёки. И слова дочки помнит:
-У, папка, какой ты холодный!
Или:
-У, папка, какой ты колючий!
Потом настали странные времена: широка страна моя родная стала не такой уж и широкой, оборонные заводы позакрывались, потому что оказалось, что некого да и не от кого оборонять. Светка и раньше-то на язычок удержу не знала, а тут словно с цепи сорвалась: такие рулады выдавать стала, что прямо ложись и помирай. Крепился Витёк, молчал — всё бегал по городу работу искал. Чтобы не так обидно было от светкиных слов, с утра стал заливать и глаза, и совесть чем и с кем придётся.
И вот однажды, вернувшись из очередного похода за работой, Виктор обнаружил на своей кухне мужика южной наружности слегка в неглиже: в штанах на босу ногу и в майке-алкоголичке. Обалдев от такой картины, Витёк даже спросить у мужика забыл: кто такой, почему не знаю? Так и пятился спиной до самой входной двери, сшибая всё, что попадалось на его пути.
На странные звуки выглянула Светка с чужой рубашкой в руках и, взглянув в лицо мужа, сразу всё поняла.
-Витя, Витя! - вдруг залебезила. - Ты не так всё понял...
Но Виктора уже не интересовали её слова: он торопливо открыл дверь и, стремглав, кинулся вниз по ступенькам. Так и бежал до самой двери материнской комнаты в коммуналке на четыре персоны.
Его мать, Зоя Викторовна, умерла полгода назад, а комната сиротливо ждала нового хозяина. И, наконец, дождалась: Виктор бросил свои документы в ящик письменного стола на котором стоял старенький телевизор, и... Запил - по чёрному, выключившись из жизни на энное количество сначала дней, потом - месяцев, а затем и лет... Так вот и живёт-может. А точнее перебивается, как может: то с воды на квас, а то — наоборот.
Когда удаётся подзаработать пару-другую сотенок, устраивает «пир на весь мир»: с бутылочкой водки, вареной картошечкой, селёдочкой — для полного кайфу. Как в старые, добрые времена : с друзьями, застольными песнями, иногда рукоприкладством.
-Не ради развлечения — пользы токма ради: для поддержания физической формы - как говорит один из теперешних его друзей - Илья Ильич.
Вот и сейчас, когда такое счастье Трынкину привалило, он решил созвать дружков своих, и порадовать их деликатесами в виде непременной бутылочки, картошечки в мундире, селёдочки аж из самой Норвегии, колбаски тоненько нашинкованной и невиданного фрукта — ананаса, чтобы и друзья приобщились к сему счастью: халяве.
-Эх, комнатка жаль мала! - горевал Витёк. -А то бы пригласил друзей — на всю тышшу.
И осекся, вспоминая, что друзья, как и его жизнь, в прошлом: кто со Светкой остался, кто в страны иные отвалил, а кто в мир иной. Всего-то и осталось: ещё детсадовских времён дружок — Фёдор Тестов, да вновь приобретённые - бывший маэстро Галлант Илья Ильич и его сожительница Зинаида-Зинка.
-Ну и ладно, - решил Трынкин. - Ну и в самый раз! Всё равно больше не поместится... Чем тебе не компания: Федька, Ильич и Зинка? Ведут себя тихо. Пьют в меру. Особенно Ильич... Странный всё же этот мужик, Ильич — и говорит странно: по старинному.
На днях «маэстро» сказал Трынкину:
-С Вами, Виктор, любопытно общаться. Вы, конечно, просты, как три копейки, но иногда выдаёте такие казусы, что сам господин Кукоцкий голову сломал бы!
Хотел было Витёк обидеться на Ильича за такие слова. Это он — прост, как три копейки?! Вот уж — шиш вам! Витёк больше напускает на себя простоты: притворяется, играет. С простака-то какой спрос? Никакого! То-то и оно. Хотел обидеться, но не успел: нашлись более важные дела.
-Можно подумать, что Ильич сам слишком мудрён? - решил он чуть позже. - Ну — образование, ну — консерватория, ну - концерты по стране и за рубежом. Так в прошлом всё это, ещё в советские времена. А сейчас что? Старость? Если бы не сожительница Зинка — подворотня, одиночество? Что же в этом мудрёного?
И в сожительнице всё просто до безобразия: как была по жизни поварихой — так ею и осталась. Ни ума, ни привлекательности. Ко всему прочему: не медведь на ухо наступил - слон. Беды в этом, конечно, нет. Беда в том, что Зинка петь очень любит.
-Добрая она, - оправдывает Зинаиду Ильич. - Безмерно. Таких в наше время по пальцам перечесть можно.
Витёк не возражает: не ему с ней жить — Ильичу. Пусть он и мается, слушая Зинкины песнопения. Голосок у неё тонкий, почти детский. Полная несуразность получается: сорокалетняя тётя под 120 кг — с детским голоском. Особенно смешно у неё частушки получаются. Как Зинаида затянет, хоть стой — хоть падай:
-Пошла плясать -
Дома нечего кусать:
Сухари да корки.
На ногах — опорки!
Жизненно так, убедительно. Веришь сразу — окончательно и бесповоротно. И рука сама тянется, что-нибудь подать. Если в кармане дырявом, что завалялось.
Зинка, конечно, прорва: она и литр водочки выхлестать может - и ни в одном глазу. Да кто же ей литр-то даст? И потом, она за Ильичом тянется, чтобы не вдарить физиономией в грязь. А Ильич мужик степенный, основательный - пьёт только ради веселья: три стопочки. И всё. Хоть убей — больше не станет.
-Я свою норму, господа, блюду! - заявляет он всегда очень авторитетно.
И сожительница вполне с ним солидарна:
-Ильич знает, что говорит. Три по пятьдесят. И для сугреву, и для веселья. Боле ни-ни. Даже не предлагать. А то: во!
И кулачище под нос суёт. А он у неё поболе, чем у Трынкина будет.
-Зинаиду Павловну слушаться нужно: она - женщина! - единственный, но железный аргумент у Ильи Ильича.
Уважает её маэстро: Зинаида подобрала его, можно сказать, на помойке, куда он попал по воле молодой жены. Обмыла Зиночка музыканта, одела, обогрела на своей широкой груди. Только благодаря ей этот тонкий, добрый человек ожил, оттаял. За глазами Ильич Зинаиду хранительницей называет. А Федька — телохранительницей поддразнивает.
Если по-правде сказать, то все друзья у Трынкина не без странностей. То ли рыбак к рыбаку подбирается, то ли времена странные не заканчиваются. Вот, например, Федька заявил на полном сурьёзе, что хотел бы иметь такую деньгу, чтобы сколько не трать — она не заканчивалась никогда.
-Вы, Фёдор Васильевич, видимо, имеете в виду рубль неразменный? - поинтересовался Ильич.
-Не а, - ответил Фёдор. - Зачем мне рупь? Что на него сейчас купить можно? Коробок спичек разве.
-Я не наш рубль имел в виду, - мягко возразил Ильич, - а золотой - старинный, который описан в романе Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы».
Витёк с Фёдором недоуменно переглянулись и пожали плечами, не понимая о чём идёт речь.
-Ну известное произведение же, ребятки? - пытался достучатся до памяти друзей маэстро. - Времён Николая Первого.
-Что-то не припомню никак я то время, - подал голос Фёдор. - Вчера Мишка Швабра с соседней мусорки так по башке шандарахнул — последнюю память отшиб. Тут помню, а тут — нет...
-Да уж, - поддержал его Витёк. - Давно это было. Разве всё упомнишь?
Ильич беззлобно засмеялся, глядя на дружков-юмористов. Засмеялся и Трынкин.
-Это вы надо мной что ли потешаетесь? - не понял Фёдор. - Что такого смешного я сказал?
Любит Федька в бутылку лезть и по делу, и без - вот и набычился. Но его быстренько уговорили-умаслили: стаканчик налили, сальца фирменного от Зинаиды на кусочке хлебушка поднесли, картошечку с пылу-с жару. И Федька успокоился - подобрел. Забыл и про рубль неразменный, и про времена стародавние, и про Мишку с соседней мусорки. Тем более, что на столе столько вкусностей: даже ананас в центре стола красуется. Пей-ешь — не хочу. Не часто такое выпадает Фёдору, ведь он, как не крути, бомж.
-Я бомж профессиональный! - авторитетно заявляет он.
Привирает, конечно. Бомжует он всего пару лет — с тех пор, как мать умерла и старший брат их квартиру к своим рукам прибрал: оставил Фёдора без крыши над головой. Дал ему немного денег, которые тот пропил за несколько дней в тёплой компании. Теперь Федька ночует, где придётся: в подвале, на теплотрассе, у случайных женщин. Иногда — у Витька, или у Ильича с Зинаидой...
В общем посидели дружной компанией с большим интересом и вниманием: пару бутылок, меж делом уговорили, закусочку до крошки подобрали. Только шкурки, да хвостик от ананаса остались. Ильич на скрипочке своей душевно поупражнялся, и Зинаида в ударе была: видно маэстро над её репертуаром и мастерством исполнительским сильно поработал. Припозднились. Поэтому у Витька все и остались: кто на кровати, кто на полу под столом, а кто за столом - лицом в тарелке.
Проснулся Витёк рано утром: голова в круговерти, во рту — курятник.
-Опохмелиться не мешало бы! - машинально решил он.
Как выпивоха со стажем, Трынкин всегда припасал сотенку: и пивко на опохмел — тоже неплохо. Полез в карман рубашки, за вчерашней сдачей, и удивился...
Продолжение: http://proza.ru/2011/03/15/581