Глава 27
Два дня я еще лежал в лежку (4, 5 -го мая), не мог подняться с постели и почти ничего не ел, Катя ухаживала за мной, кормила с ложки бульоном как маленького. Мне было тяжело осознавать свою беспомощность, я был один среди людей, которые относились ко мне враждебно, и наверное просто ненавидели.
Из всех кто меня хоть немного жалел, была наверное только Катя. Нуждался ли я в жалости? Как ни странно, но да! Мне хотелось, чтобы меня пожалели, но не всякую жалость я воспринимал. Я терпеть не мог, когда меня жалели мужчины, скажу, что их сочувствие не всегда было мне приятно, но мне нравилось когда меня жалела женщина или молоденькая девушка, я испытывал от этого определенное удовольствие. Более того, мне это нравилось и очень умиляло. Я как раненный зверек хотел, чтобы меня приласкали, погладили по шерстке, перевязали ранку, при этом мне хотелось жалобно заскулить и ласково зарычать, сложив свою голову на колени.
На пятый день день (6-го мая), доктор меня осмотрел и сказал, что я буду жить, и что жизни моей ничего не угрожает.
- Температуры у вас нет, рана чистая, давление почти в норме.
Мой организм справился, и видимо то, что я был еще молод, вынослив, тренирован, сделало свое дело. У меня было отменное здоровье! Да девятнадцати лет я даже не курил!
Комдив сам беседовал с доктором.
- Состояние пленного стабилизировалось, – сказал врач. - Отправлять его будете?
- Пока еще уточню куда. Вообщем так, без особой надобности, в санчасть никого посторонних не пускайте. Разговаривать с пленным никому кроме вас и Кати не разрешается без особого на то моего распоряжения. Ясно?
- Ясно.
Если бы я был здоров! Меня бы наверное отправили очень быстро, а так меня еще надо было лечить. К тому же первые три дня вообще не знали, выживу я или нет, решили пустить все на самотек. Главное было меня допросить, а дальше трава не расти. Ложить в госпиталь, вместе с русскими солдатами? Не знаю, но меня туда не отправили, немцев наверное там не лечили, а специальных госпиталей для немецких военнопленных рядом не было. Вот меня и держали пока в санчасти, поскольку я был один. НКВД, раненный и больной? Кому я был нужен?
- Разберитесь с ним, с этим "фрицем" - поручил полковнику Слышкин, командующий дивизией и отлучился с проверкой в одно из подразделений...
Заместитель командира дивизии связался с кем-то по телефону, очевидно с отделом НКВД, который занимался военнопленными.
- День добрый. Это зам комдива из 15-й стрелковой, Джанджгава.
- Капитан Василевский, – ответили в трубке. - Слушаем вас.
- У меня в дивизии пленный.
- Один?
- Пока один.
- Да, это по нашей части. Допросили? Протокол допроса имеется?
- Разумеется, данные переданы командующему армией.
- Хорошо. Звание? Офицер, рядовой?
- Лейтенант. 258-я пехотная. Подразделение разведки…
- Разведки? Минутку, этим у нас особый отдел занимается. Я свяжу вас с полковником. Тем более офицер, с офицерским составом у нас тоже отдельно.
Трубку передали полковнику.
- Да, я слушаю вас.
- Зам командира дивизии из 15-й стрелковой, полковник Джанджгава. У меня пленный, лейтенант из 258-й пехотной дивизии немцев.
- Разведка?
- Так точно. Русским владеет хорошо, кажется, бабушка у него русская, уехали из Одессы в 17-м году, если ему верить.
- Тогда направляй те его к нам, разберемся, по нашей части.
- Дело в том, что он ранен. Состояние пока тяжелое, находится при нашей санчасти. Куда его?
Полковник выдерживает паузу.
- Вот что, держите его пока при санчасти, пусть поправляется, как состояние его стабилизируется, хотя бы более или менее, мы сами лично за ним приедем. Допросите его еще раз, узнайте о нем все, проследите за ним.
Полковник вызвал доктора и Катю к себе.
- Я хотел бы с вами поговорить Григорий Яковлевич, относительно того, как вести себя с пленным. Данные о нем переданы в НКВД. В вообщем так, посторонних к нему не допускать, смотреть за ним в оба. Проследите за ним, что касается его мыслей, его поведения, это очень важно. Позже дадите ему характеристику, это нужно.
- Хорошо, я понял. Постараюсь, Владимир Николаевич.
Пока не велось боевых действий, в последнее время тяжелых ранений, среди личного состава практически не было. В санчасти доктор занимался в основном рутинной работой – это были ожоги, мелкие травмы, инфекции, абсцессы, локальные нагноения, парезы ссадины ушибы и. т. п.
После того как доктор, заканчивал делать перевязки русским солдатам, он делал перевязку мне.
- Как самочувствие?
- Спасибо, уже лучше.
- Заживает все как на собаке, – констатировал врач. – Давление почти в норме. Голова не кружится?
- Нет, двигаться еще больно.
Резкие движения все еще причиняли мне боль, иногда острым кинжалом отдавали, то в плечо, то в руку, иногда в ребро, тогда я вскрикивал и корчился от боли.
- Обезболивающее надо?
- Да, – я мотнул головой.
- Катя, сделай ему анальгин...
Доктор вышел, Катя сделала укол и села возле меня.
- А ты кто по военной специальности?
- Разведчик, – ответил я честно.
- Шпион значит?! Лазутчик вражеский! Гадина!
- Да. Убей меня! Работа у меня такая проклятая…
- Попался все-таки? И как же тебя взяли?
Все то ей надо было знать!
- Нас было шесть человек, ночью мы вели наблюдение, а утром уже возвращались с задания. Там в лесу, в березовой роще попали на вашу засаду. Нас всех расстреляли, меня ранили ножом, я сознание потерял, потом ничего не помню. Когда очнулся один живой остался, остальных всех… убили. Мне тяжело вспоминать, не хочу.
Мне стало горько, снова нахлынули воспоминания, которые я старался забыть. Мне до сих пор было больно, от потери товарищей, двое из которых были моими друзьями. Я лег, повернулся на бок, и молча лежал, не желая больше продолжать беседу.
Через некоторое время Катя зашла с подносом, миской еды и хлебом в руках.
- Есть будешь?
- Спасибо, что-то не хочется.
- Не хочешь, как хочешь.
- Хотя, а что это?
- Каша с тушенкой.
- Можно мне есть? Я сам.
Она помогла мне подняться, подложила под спину валик, предала положение полусидя, так чтобы мне было удобно. Я уже немного поднимался, иногда вставал, хотя делать приходилось это все еще очень осторожно, садился в постели.
- Ложку держи, – дала мне в руку. – Миску придерживай.
Я зачерпнул немного.
- М-м-м. Вроде ничего, даже вкусно.
Катя посмотрела на меня.
- Да ты ешь, а не ложкой в тарелке ковыряй, – девушка засмеялась.
Взгляд ее был слишком пристальный, она смотрела на меня как-то странно.
- Что?
- Ты как ложку держишь? Надо не так, палец большой сверху клади, а указательный вот, сюда – показала как правильно. - Тебе только вислом грести! У нас так только мужики в деревне щи да окрошку хлебают, а остальные люди нормально едят. А еще культурная нация называется.
Меня это смутило.
- Ты где вырос? Не городской что ли?
- Я вырос, в Польше. Меня бабушка воспитывала, она русская, из Одессы. Она уехала, с дедом из России в 17-м году.
- Так вот ты откуда русский знаешь. А мама у тебя кто?
- Полька, наполовину, а немец я по отцу.
- Вон оно что. А сам–то ты кто?
- Я сам уже не знаю, запутался… - Поев, я отдал Кате миску. – Спасибо. Я устал, можно мне отдохнуть? Меня и так замучили с допросами.
- А ты все рассказал?
- Все.
- Хорошо отдыхай.
Уже засыпая, слышал голос по радио, который что-то передавал, очевидно сводки:
"В течение ночи на 6 мая на Кубани, северо-восточнее Новороссийска, наши войска продолжали вести бои с противником. На других участках фронта существенных изменении не произошло".
Ганс заснул, а Катя, сняв свой белый халатик, переодевшись в обычную одежду, принялась за уборку.
Прошло шесть дней, почти неделя, с тех пор как я попал в плен, рана начала заживать, стало немного легче. Мне ужасно не хотелось лежать, и я уже почти чувствовал в себе достаточно силы, чтобы встать на ноги. Проснувшись рано утром от шума машин и чьих-то голосов, раздававшихся с улицы, я кликнул Катю, но мне никто не ответил. В санчасти никого не было, все вероятно куда-то вышли. Мне очень захотелось пить, но воды подать было некому, а на столе стоял стакан и рядом графин, наполненный кипяченой водой. Пришлось вставать с постели. Осторожно поднявшись, я встал на ноги, опираясь на спинку железной кровати, тихонько подошел к столу, налил воды и выпил. После того как я пролежал, мне было ужасно любопытно узнать, куда я попал и что происходит вокруг меня. Выпив воды, подошел к окну. В окне увидел солдат, которые проходили мимо, недалеко стояла машина, из которой что-то выгружали. Вообщем была суета, все куда-то спешили, занимались своими делами, я спокойно наблюдал за картиной. В этот момент вошла Катя. Увидев меня на ногах, она заругалась
- Ты что делаешь? Кто тебе разрешил вставать?
- Я не могу больше лежать.
- Рано тебе еще вставать.
- Не хочу я лежать!
- Ложись в постель! – закричала она на меня.
- Не хочу! – я смотрел на нее умоляюще.
- Хорошо, я спрошу у доктора, если он тебе разрешит, то будешь вставать. А сейчас ложись.
Нехотя я подчинился. Вскоре вошел доктор.
- Григорий Яковлевич, он уже с постели вставал, – доложила девчонка.
- Вставал? Кто ему разрешил? Катя, ты где была?
- Я за водой ходила.
- Ты видела, что меня нет, я же сказал его одного не оставлять! Все может быть, мало ли что натворит!
- Он спал. Я же на минуту вышла, да и что он натворит в таком состоянии? Откуда я знала, что он может встать, он же лежал!
- Лежал. Лежал да сбежал! Все может быть. Раненый зверь все равно опасен, а это вон какая зверюга, тем более из разведки. Следующий раз будь осторожней, не оставляй его одного.
Мне стало забавно, немного попридурявшись, я изобразил из себя овчарку, подняв кверху лапки и высунув язык. Не выдержав, Катя хихикнула, а доктор, кажется перестав сердиться, сдержанно улыбнулся.
- Придется к нему охрану приставить. – Он обратился ко мне, – Вы, почему встаете без спросу?! Кто вам разрешал?
- Я пить хотел.
- Вам велено соблюдать постельный режим, соблюдайте. Не забывайте что вы в плену! Не будете слушаться, сообщу командиру, отправят, куда следует, если вам не нужна медицинская помощь. Скажите спасибо, что вам еще ее оказали! Пить он хотел... Что бы больше без спросу ни шагу!
- Я понял. Но, можно мне вставать? – сделал жалостливое лицо.
- Хорошо, вставайте, вам действительно уже можно, надо расхаживаться. Можете ходить потихоньку, здесь в помещении, но чтобы отсюда ни шагу! Вам ясно?
- Ясно.
- Смотрите! Нет, еще вчера помирать собирался, а сегодня уже на ноги вскакивает, еще и говорит, что лежать не хочет! – доктор всплеснул руками.
Немного помолчав, я сделал паузу.
- Доктор… Григорий Яковлевич, - стараясь правильно выговорить имя и отчество.
- Что?
- Спасибо.
- За что?
- Вы мне жизнь спасли. Если бы не вы…
- Я врач, это моя работа. Я клятву Гиппократа давал, для меня вы пациент, такой же как все остальные. Вы враг, пока держали в руках оружие, я и сам бы вас убил, будь это в бою, а сейчас вы без оружия, военнопленный, раненный и мой долг оказать вам помощь.
- Я хотел бы вас благодарить, но у меня ничего нет, кроме души, наверное, и совести, которая осталась. Я умею быть благодарным и этого не забуду, – сказал я это абсолютно искренне.
Доктор был несколько в замешательстве, от столь неожиданного откровения, наверное он вовсе не ожидал услышать от меня благодарности. Лицо его смягчилось и с него пропало суровое выражение.
- Ладно, и на том спасибо, - сказал он.
- Если бы не Вы и эта девушка, Катя, меня бы уже не было, так что я у вас в долгу.
- Да, это уж точно.
Несмотря ни на что я не был злым человеком, и всегда помнил, если для меня делали что-то хорошее. Этот доктор меня спас! И я оказался многим ему обязан. Он боролся за мою жизнь, и не важно какие были на это причины, боролся даже тогда, когда в этом не было необходимости. Он относился ко мне так же, как к русским солдатам, уделяя достаточно внимания, если мне было больно, он обезболивал и не экономил на лекарствах. Катя тоже ухаживала за мной, когда я был в тяжелом состоянии, поила меня, кормила с ложки, выполняла всю соответствующую работу.
После нескольких дней запоров, у меня заболел живот.
- Доктор я… в туалет хочу.
- По малой нужде? По большой?
- У меня живот болит, не могу больше, – пожаловался врачу. - Я сам пойду.
- Ладно, вставай.
Осторожно я встал с постели, надел ботинки. Доктор вытащил из-за пояса пистолет, приведя его в боевую готовность.
- Пошли. Руки за спину, при попытке нападения, побега – стреляю.
Пришлось подчиниться. Бежать конечно я так бы не пытался, это было бессмысленно и глупо. Разве мог я далеко убежать в таком состоянии? У меня даже ноги еще не окрепли.
Впервые я вышел на улицу, вдохнул свежий воздух. Погода стояла чудная, было тепло, но еще не жарко. Оглядываясь по сторонам, я пытался рассмотреть окружающую меня обстановку. Туалет был во дворе, деревянный, он стоял чуть подальше от здания.
- Только быстрее, мне некогда, – торопил меня доктор.
Рядом проходил кто-то из офицеров.
- Здравствуйте, Григорий Яковлевич! Куда под конвоем ведете? Пленный что ли?
- Так точно. Под конвоем выгуливать приходиться, как овчарку, только без поводка.
Офицер улыбнулся.
- Ясно…
После я снова вернулся на место. В голову пришли мысли, я подумал о своем внешнем виде.
- Катя!
- Что?
- Мне надо… как это? – я старался вспомнить нужное слово, иногда бывает. – Забыл. Разирэн! – жестом показал, что надо побриться.
- Побриться?
- Да. Зеркало есть и бритва?
- Я сейчас спрошу,– она обратилась к доктору.
- Бритва у нас есть? Просит побриться.
- Сейчас, где-то было, около умывальника. Это новая, возьми.
Катя зашла с бритвой, помазком, мылом и полотенцем, присела возле меня.
- Давай, я тебя побрею.
- Не надо, я сам. Зеркало можно?
Я начал бриться, зашел доктор.
- Катя! – закричал на девчонку. – Ты что делаешь?
- Ничего, а что?
- Ты зачем ему бритву опасную дала прямо в руки?
- А что разве нельзя?
- Осторожнее надо! Кто знает, что у него на уме? Тебя не тронет, так сам чего доброго вены себе порежет или еще что-нибудь.
- Я не подумала, – ответила Катя.
- Надо думать! Самой надо было его побрить, а не бритву опасную в руки давать.
- Ничего я с собой не сделаю. У меня с головой все в порядке, я еще жить хочу.
- Дай мне, – она отняла у меня бритву.
После бритья я посмотрел на себя в зеркало.
- Вот, теперь на человека похож!
Лицо немного преобразилось, хотя выглядел я все еще бледным и осунувшимся, щеки запали. За время что я лежал, я значительно похудел, и сбросил килограмма, наверное три.
При моей комплекции, я и так не был толстым, а тут вовсе как жердь, дошел до ручки.
В тот день в санчасть снова заглянул майор Савинов.
- Здравия желаю, Григорий Яковлевич!
- Здравствуйте Алексей Константинович!
- Я вот снова пришел узнать, что с этим пленным.
- Ничего, идет на поправку, заживает на нем все как на собаке.
- Надо будет решать что с ним делать, возможно скоро за ним уже приедут с НКВД. Если можно я с ним еще побеседую.
- Пожалуйста!
Майор зашел в палату, он поставил табурет и сел рядом. Я посмотрел на него немного недоуменно. Что еще от меня хотели? Все что мог я уже сказал.
- Ну, и что с тобой делать? – спросил он серьезно.
- Не знаю.
- А ты как думаешь?
- Делайте что хотите. Мне все равно. Я больше ничего не хочу, с меня хватит.
- Ты знаешь, что тобой займется НКВД? Там с тобой шутить не будут. Ты даже не представляешь, что тебя ждет.
- И что со мной сделают? Расстреляют? Ну и пусть… расстреляют, так расстреляют.
- Да, я вижу ты не глупый, мозги у тебя есть, соображаешь. Мне даже жаль тебя почему-то, но ничем помочь не смогу.
- Не надо, – сказал я спокойно. – Я сам виноват. Попался, значит попался.
- Сколько времени вы в разведке?
- Два года.
- Заканчивали школу разведки?
- Да, в Цоссене, – это был город недалеко от Берлина.
- Значит профессионал, думаю должен все знать хорошо.
- Да.
- Что входило в ваши обязанности?
- Много. Функция переводчика, обучение, работа с личным составом. Я был заместителем командира взвода.
- Ясно. Вы хорошо владеете русским, но все же акцент еще заметен.
- Я много читал, литературы, русской классики: Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского… «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…» - это Пушкин, «Евгений Онегин» - процитировал я.
Майор был явно изумлен.
- Да! Похвально. У вас отличная память.
- Я даже Горького читал.
- Сколько же языков вы знаете?
- Польский, русский, немного французский и английский, не очень хорошо.
- Х-мм? Это не мало. За ум я бы вас уважал. Я сам образован и знаю немецкий, – он перешел на немецкий язык.– Могу говорить свободно. До войны был преподавателем немецкого языка.
Я был тоже несколько удивлен его знаниями.
- У вас неплохо получается! – сказал я честно. – Даже произношение, вполне хорошее.
- Спасибо. – Он сказал по-немецки.
Я ответил улыбкой. Майор с удовольствием воспринял комплимент, видимо это ему польстило, и то же довольно улыбнулся. Еще несколько секунд мы смотрели друг на друга, майор глядел на меня оценивающе, словно старался меня изучить. По всему было видно, что я ему интересен, иначе он не стал бы со мной беседовать.
- Сколько вам лет?
- Двадцать два.
- Вы совсем еще молоды. У вас есть жена, ребенок?
- Моя жена умерла. У меня есть дочь, три года.
Он качнул головой.
- Кто вы по профессии? Кем работали до войны?
- Журналист. Я работал в одной берлинской газете…
Он еще поговорил со мной несколько минут, задал несколько вопросов, потом ушел. Беседа получилась вполне спокойной и непринужденной, если не сказать почти дружеской.
Понимая, отношение ко мне людей, я старался делать все, чтобы расположить их к себе. Мне хотелось, чтобы меня если не любили (об этом речи не шло), то хотя не ненавидели.
На следующий день, доктор снова меня осмотрел, это было 9-го мая.
- Как себя чувствуете?
- Спасибо, хорошо.
- Голова не кружится?
- Нет.
- Рана чистая, скоро швы снимать будем. Заживает все на вас, как на собаке. Катя, сделай перевязку.
Катя принялась за дело.
- Опять будешь мучить меня партизанка?
Она засмеялась.
- Потерпишь. Ганс, а сколько тебе лет?
- Двадцать два. Точнее двадцать три, почти.
- И когда же исполнится?
- Скоро.
- Это когда?
- В мае, двадцать восьмого.
- В этом месяце?
- Да.
- Повезло тебе, перед самым днем рождения в плен попал. Хорошо еще, что живой остался, а то не встречать бы тебе твоего дня рождения это точно.
- Возможно, наверное… Хотя, я и так его не справляю, забыл совсем, не до этого. Катя, а сколько тебе лет? – спросил в свою очередь я.
- Восемнадцать! Что же ты делаешь здесь?
- Как что? Помогаю, раненых лечу.
- Тебя что в армию призвали?
- Нет, я сама, добровольно. Я студентка, медицинского училища, хотела стать врачом, в институт поступать, а тут война. Все вы «фрицы» проклятые, все планы испортили. Мы с первого курса с девчонками отправились на фронт, кто куда, меня сюда распределили.
- Зато хорошая у тебя практика, даже теории не надо, тренируешься на живых пациентах.
- Ну да.
Катя снова засмеялась.
- Мало своих, еще меня для забавы подкинули. Весело.
- Куда веселее, совсем не соскучишься.
- Ладно, практикуйся, раз в руки попался. Делай со мной что хочешь. Сдаюсь! – я поднял руки к верху.
Катя закончила перевязку.
Глава 28
Следующие два дня, ко мне снова заходили, показывали карту, просили пояснить обозначенные объекты, спрашивали, уточняли, где еще находятся склады, командные пункты, минные поля, укрепленные точки. Это было необходимо для русской разведки, что беспрепятственно проникать в тыл немецких частей. Позже, в плен к русским попадало еще несколько человек, большинство мелкие сошки, рядовой, сержант и старший ефрейтор. Я их не видел, только одному из них делали перевязку. Меня повторно допрашивали. Просили кое-что пояснить, перевести с немецкого кое-какие трофейные документы, одним из них было распоряжение и внутренний приказ по одной из дивизий. Заходили еще офицеры, лейтенант из части и капитан, судя по всему, который был из НКВД, и снова задавали вопросы…
- Кем вы работали до войны?
- Журналистом.
- В партии состояли?
- Нет.
- Обучались в разведшколе?
- Да. Я служил в дивизионной разведке.
- С какого времени вы на фронте?
- С 41-го года.
- Кроме, разведывательной деятельности, диверсии на вашем счету были? Подрывы мостов, железнодорожных путей, складов с боеприпасами, убийство советских солдат, захват пленных?
- Да.
- Где? Сколько?
- Я все не помню.
- Приходилось ли вам допрашивать советских военнопленных в качестве переводчика?
- Да.
- Участвовали ли вы в расстреле мирных жителей, советских военнопленных?
- Нет. Этим занимаются дивизии «СС», айнзацгруппы и специальные карательные отряды. Я к этому отношения не имею.
- Являлись ли вы свидетелем расправы над советскими военнопленными и мирными гражданами?
- Да, в Белоруссии сожгли деревню на моих глазах, это было в 41-м. Я был в ужасе, но помочь ничем не мог.
Мне тяжело было отвечать на эти вопросы.
- Имеете ли вы награды?
- За ранение и рукопашный бой.
- Кто ваши родители?
- Мама полька по отцу, дед поляк, отец немец, бабушка русская, из Одессы. Уехали из России в 17-м году
- Как зовут вашу мать?
- Мария Шнайдер.
- Как зовут вашу бабушку?
- Анна.
- Фамилия?
- Новацкая.
- Ваш дед воевал на стороне белополяков?
- Нет.
- Имеете родственников в Советском Союзе?
- Возможно.
- Кого из родственников?
- Тетя. Сестра моей мамы.
- Имя?
- Татьяна.
- Фамилия?
- Не знаю.
- Поддерживали ли вы, ваша мать, отношения с тетей. Встречи, переписка?
- Нет. Это было невозможно. Я не знаю где она.
- Скажите, вы ненавидели большевиков и советскую власть, поэтому воевали на стороне Германии?
- Вы думаете, я должен был вас любить? Большевики отняли все у моего деда, все что было.
- Это имущество было нажито нечестным путем, за счет эксплуатации рабочего класса.
- Неправда, мой дед много работал, чтобы открыть свое дело!
- Вы поддерживаете Гитлера? Его идеологию?
- Нет. Я его ненавижу.
- Почему?
- Я наполовину поляк, а Гитлер напал на родную Польшу. Я не хотел идти в вермахт, меня пытали в гестапо, сказали, что я коммунист, хотя я им не был.
- Вы могли бы сдаться в плен, почему вы этого не сделали?
- Я не знал, что со мной будет. Поймите! Нам внушали, что русские ужасно обращаются с пленными, не кормят, содержат в ужасных условиях, расстреливают. Я боялся! Я трус, вам этого достаточно?! Что теперь со мной сделают?
- Пока не знаю, мы еще установим степень вашей вины, но ничего хорошего я вам сказать не могу. Ваше досье будет передано в НКВД, им займется особый отдел, там решат вашу участь.
- Меня расстреляют?
- Не могу ничем вас обрадовать, возможно и так. Вы преступник! Сейчас вы не в том состоянии, но после того как поправитесь, мы за вами приедем.
Этот прогноз меня убил. Я понял, что мне не придется ждать ничего хорошего, что бы не произошло, но участь моя будет печальной.
Капитан разговаривал с доктором.
- Вы доктор, как я понимаю товарищ майор? Можно с вами поговорить, задать вам пару вопросов?
- Да, конечно.
- Сколько времени понадобиться на то чтобы пленный поправился, так чтобы его можно было забрать?
- Он у нас уже неделю, дней семь… Дня через три снимем швы. Думаю недели две, он поправится, если не будет никаких осложнений.
- А ситуация существенно не изменится? Отправлять его в госпиталь? Может оставить его пока прямо здесь, все равно не сбежит. Это возможно? Тем более всего на две недели.
- Не знаю. Хотя вообще, наверное можно почему бы и нет. Только согласуйте с комдивом.
- Разумеется! Хорошо.
После этого разговора, мне стало плохо, навалилась тоска, я впал в депрессию, не мог нормально спать, не хотелось есть, одолевали мрачные мысли. Если я раньше на что-то надеялся, то сейчас почему-то нет, я полностью осознал всю тяжесть своего положения.
- Ты есть будешь? – спросила Катя. - Я обед принесла.
Она поставила тарелку, там была каша пшенная с маслом, хлеб.
Я молчал.
- Ганс, ты меня слышишь? Чего молчишь?
Говорить мне совсем не хотелось.
- Что с тобой? Ты есть будешь или нет? Скажи же что-нибудь, наконец!
- Нет, не хочу.
- Почему?
- Оставь меня. Не трогай! Сказал, не буду.
Катя явно не понимала, до этого я не выделывался.
Услышав наш разговор, заглянул доктор.
- Что еще?
- Он есть отказывается.
- В чем дело?
Я снова молчал.
- Почему молчите? Решили объявить голодовку? Вам же хуже. Оставь его Катя, не хочет как хочет, пусть выделывается, с голоду сдохнет, так сдохнет, никто не расстроится. Захочет есть, сам попросит, куда он денется.
Тарелку поставили рядом, но я к ней не притронулся, пил только воду и чай.
- Не надо Катя его заставлять, по выделывается, перестанет.
Но когда я не притронулся к еде на следующий день, терпение доктора наверное лопнуло, видимо он сказал кому-то об этом, тем более, что меня угораздило еще и в обморок упасть. Как на грех! После того как мне сделали перевязку в процедурной и укол, я зашел в палату, разговаривал с Катей, казалось все было хорошо. Вдруг внезапно голова закружилась, и я пошатнулся. Заметив это, Катя спросила:
- Тебе что, плохо?
- Нет… все хорошо.
- Я же вижу ты бледный.
- Голова закружилась…я лягу…Сейчас, все пройдет…
Я прилег на постель, немного полежал, и кажется, отошло.
- Все, мне уже лучше. Все хорошо, - успокоил я девушку.
- Точно? Может доктора позвать?
- Не надо! Не надо!
- Ты вчера ничего не ел, я завтрак сейчас принесу… - отозвалась Катя.
- Чаю.
Катя принесла чай и тарелку каши.
- Ешь.
Чай я выпил, кашу не стал.
Когда встал с постели, видимо резко поднялся, сделал два шага и упал, потерял сознание, едва не ударился головой. Очнулся в постели. Надо мной склонился доктор.
- Очнулся? – спросил он меня.
- Что со мной?
- Что с ним? У вас обыкновенный обморок. И все из-за того, что вы ничего ни ели, со вчерашнего дня. У вас еще организм не достаточно окреп после тяжелого ранения, вы еще силы не успели восстановить, и есть отказываетесь! Нет, я больше не буду его лечить. Лечиться он не хочет! С меня хватит, сейчас доложу обо всем командиру, пусть делают с ним что хотят. Не хотите лечиться? Не надо!
- Не надо командиру! Пожалуйста! Доктор! Г-григорий Яковлевич!
- Нет, я вынужден доложить…
- Пожалуйста! Я не буду так больше.
- Вы не желаете лечиться, нарушаете режим, не слушаетесь…
- Я буду вас слушать, я буду делать все, что вы скажете, только не надо командиру, пожалуйста!
- С меня хватит! Я не желаю больше с вами возиться, - доктор был непреклонен, лицо его было суровым. Не смотря на мои мольбы, он поднялся и вышел, наказав Кате смотреть за мной.
- Ты сам виноват, - сказала Катя.
В санчасть зашел полковник Джанджгава.
- Здравствуйте, Григорий Яковлевич!
- Здравствуйте!
- Что за проблемы?
- Да вот, второй день есть отказывается, голодовку объявил.
- Это после визита НКВД?
Он зашел в палату.
- Что здесь происходит?! - Вид его был свирепый, – Вы что, голодовку объявили? Почему отказываетесь есть?!
- Не хочу.
- Вы что, еще будете здесь выделываться?! Не хотите лечиться, я вас выкину из санчасти немедленно! А ну прекратите этот… кардобалет, ни то отправлю вас куда следует, прямо сейчас! Вам ясно?
- Да.
- Развели здесь сопли, как в детском саду! Щенок, паршивый, кто-то здесь цацкаться с ним будет! Вы в плену и будете подчиняться. Если хотите жить, будете выполнять все наши приказы беспрекословно!
Он так орал на меня, что стены тряслись! Его карие глаза прожигали меня насквозь, так что я действительно испугался, настолько он был зол.
- Делать мне больше нечего, как возиться с этим отродьем, выродком, недобитым! Без него дел хватает… - хлопнув дверью, он вышел.
В дальнейшем я просто испытывал перед ним трепет. Боже упаси его еще раз разгневать!
Есть после этого я стал, все что давали, и даже не разбирал.
Продолжение следует...
http://www.proza.ru/2011/03/02/782