У каждого судьба лукава.
Вторым и третьим будет слава,
А тех, кто полегли в стерне,
О тех забудут на войне.
Леонид Барер
Человек уж так устроен, что трагические события, коим он свидетель, обычно интерпретируются в несколько идеализированном виде. Особенно это касается войны. С одной стороны существует официальная трактовка всего происходившего, которая будет включена во все энциклопедии, учебники и научные трактаты. А с другой стороны - устные рассказы рядовых солдат. Их показания обычно принято называть окопной правдой. Серьезную попытку сохранить живые свидетельства минувших событий сделал Константин Симонов. Следуя его примеру, но с меньшими возможностями, чем у него, я старался буквально по крупицам собирать устные рассказы солдат и офицеров. На мой взгляд, особая ценность такого материала состоит в предельной искренности и полном отсутствии оглядки на начальство. Подлинностью этих рассказов со временем будут дорожить чрезвычайно.
ЗОЛОТАЯ ТАБАКЕРКА
Незадолго до окончания войны наш взвод разведчиков захватил в плен немецкого генерала. От офицера такого высокого ранга ожидали получить очень важные сведения.
Когда генерала привели к Рокоссовскому, он вдруг выставил ультиматум:
« Я не буду с вами разговаривать, господин командующий, пока ваши люди не вернут мою золотую табакерку.»
Немедленно было проведено расследование и выяснилось, что наши «славяне», захватив «языка», выгребли из карманов генерала все содержимое, в том числе, золотую табакерку. Когда ее возвратили генералу, он выдал ценнейшие сведения, которые позволили успешно провести очередную воинскую операцию.
ЛЮБИТЕЛЬ ПОНАЧАЛЬСТВОВАТЬ
Мои солдаты разгружали пульманы с боеприпасами. Ко мне подскочил полковник из соседней части и заорал:
- Почему разгружаете не на землю, а прямо в грузовики?
- Так быстрее, товарищ полковник. Вот-вот прилетят «Юнкерсы» и разбомбят железнодорожный состав, - пояснил я полковнику.
- Отставить разгрузку! - заорал полковник. - Выполняйте капитан!
- Никак нет, товарищ полковник! - спокойно ответил Я.
- Я тебе приказываю, мать твою так!
И он замахал пистолетом перед моим носом. - Я тебя на месте расстреляю!
- Меня этим не испугаете! - сказал я - Всякого тут навидался. Идите к командиру дивизии!
Полковник увидел, что я не из робкого десятка, ругнулся еще раз, чтобы сохранить свое лицо – свидетелей-то вон сколько! - и потопал к командиру дивизии.
Какой там у них разговор состоялся, не знаю, но только командир дивизии вызвал меня к себе и сказал:
- Молодец, капитан! Правильно поступил!
Немецкие «Юнкерсы» разбомбили железнодорожный узел, когда мы уже увезли снаряды на грузовиках, а состав отправили на другую станцию.
ТОНКОСТИ ШПИОНСКОЙ ПРОФЕССИИ
Я с интересом смотрел по телевизору материал о том, каким образом во время второй мировой войны вылавливали засланных в Советский Союз немецких шпионов. Был приведен случай с обыкновенными канцелярскими скрепками. Казалось бы, мелочь, но вот на таких мелочах и «прокаливались» даже хорошо подготовленные посланцы немецких разведшкол. А дело было так: все было, вроде, предусмотрено - и убедительные «легенды», и образцовые паспорта, почти ничем не отличавшиеся от оригиналов. А изъян состоял в том, что скрепки в шпионских паспортах были из нержавеющей стали. Тогда, как советские скрепки - из обыкновенного железа. И когда они попадали в воду, то эти скрепки покрывались ржавчиной.
В связи с этой телевизионной передачей, я вспомнил рассказ моего приятеля, отец которого работал контрразведчиком. Когда шла война, моего приятеля еще на свете не было. А отец его уже был лейтенантом. В поле зрения контрразведчиков попал обыкновенный смазчик колес железнодорожных вагонов. Специальность эта была незначительная вроде бы, но эти люди могли передавать немцам информацию о количестве составов с военной техникой и живой силой. Вот почему к смазчикам присматривались особенно внимательно. И вот один из них попал под подозрение. И биография у него была нормальная, и мозоли на руках были трудовые, и обыск в его квартире ничего существенного не дал. И все-таки его арестовали.
По закону в камере предварительного заключения арестованного нельзя задерживать свыше семидесяти двух часов. А между тем срок задержания смазчика истекал. Следствие вел лейтенант Соколов, будущий отец моего приятеля.
Соколов решил подвергнуть подозреваемого испытанию.
Он сказал заключенному:
- У вас все в порядке, через два часа вы окажетесь на свободе. Давайте на прощание поболтаем с вами за стаканом чая.
Охранник принес два стакана чая, чайник с заваркой, кусковой колотый сахар, печенье и две ложечки.
Пристально наблюдая за узником, Соколов заметил, что тот беззвучно размешивает сахар, не прикасаясь ложечкой к краям стакана, не звякает.
Соколов не случайно решил распить с заключенным чай. Он знал, что вышколенные немецкие офицеры изгоняли из своей компании тех недостаточно воспитанных сослуживцев, которые, нарушая этикет, звякали ложечками о края тонких стаканов во время чаепития.
- Вы подождите немного, - сказал Соколов заключенному, закончив пить чай. - Я пойду выписывать вам пропуск на освобождение.
Соколов доложил начальнику о своем наблюдении.
- Каков ваш вывод? - спросил майор.
- Этот тип совсем не тот, за которого он себя выдает! - уверенно заявил Соколов. - Разрешите в его квартире провести еще один обыск.
- Разрешаю! - сказал майор. - Действуйте!
При очередном обыске, Соколов догадался проверить кирпичи за окном. Один кирпич шатался. А в тайнике оказался набор шпионских приспособлений.
КУРСКАЯ ДУГА
К лету 1943 года, в районе Курска, для наших войск сложилась неблагоприятная обстановка. Немцам удалось взять город в клещи: с севера, с запада и юга. Образовалось полукольцо. Стоило немцам замкнуть его, и наши армии очутились бы в мешке.
Но первоклассные советские разведчики положили на стол Сталину агентурные данные, в которых были указаны не только день, но даже час наступления немцев. По приказу Верховного Главнокомандующего до начала наступления немцев, советские артиллеристы нанесли упреждающий удар по всему фронту. Противник понес колоссальные потери. Но, несмотря на это, немцы с прусским упорством все-таки развернули наступление.
К этому надо добавить, что по донесениям фронтовой разведки стало доподлинно известно, что немцы бросят в бой «тигры». В отличие от обычных танков «тигры» оснащены не сорокапяти миллиметровой броней обычных танков, а стадесяти миллиметровой. Такая толщина брони нашим танковым пушкам была «не по зубам». Поэтому было принято решение против «тигров», выставить зенитные пушки калибра восемьдесят пять миллиметров. Вот такое нестандартное решение!
До сражения, мой дивизион перебросили к северу от Курска. Дивизион присоединили к танковому корпусу второй танковой армии генерала Богданова. Впоследствии он стал маршалом бронетанковых войск. Между прочим, эта армия находилась в резерве командующего Центральным фронтом Рокоссовского.
Накануне наступления немцев, к нам, в противотанковый дивизион прибыл командующий артиллерии, подполковник Фураев. Он собрал офицеров - я тогда был в чине техника-лейтенанта - приказал выдвинуться в район Волховатки.
Повторяю, несмотря на огромные потери в живой силе и технике из-за упреждающего артиллерийского шквального огня, немцы все же перешли в наступление и даже потеснили советскую пехоту. Тогда навстречу немецким танковым колоннам, рванула танковая армия Богданова. А с неба наших танкистов бомбили немецкие «Юнкерсы».
И тут мы стали свидетелями небольшого воздушного боя. Собственно, была атака отчаянного молодого советского летчика, который нарушил указание командира звена и ввязался в бой с немецкими летчиками. А задание у них всего-то было разведывательное. Слишком поздно их послали на задание. Ну, так вот, парень налетел на «Юнкерсов», но поплатился за свою смелость, и был подбит. И горящим своим самолетом он протаранил немецкий самолет. Сам он успел катапультироваться, а четверо немцев смогли это сделать слишком поздно, где-то за сто метров от земли. Их самолет накренился на крыло, рухнул на землю, загорелся и взорвался. Немцы свалились на свой пылающий самолет и сгорели заживо. У нашего летчика была ранена левая рука, да к тому же обгорела. Его напоили водкой, перевязали руку и отвезли на аэродром. Он рассказал, что командир вернулся на базу, а он вступил в бой. Парень попросил, чтобы ему дали бумагу, которая засвидетельствовала бы его подвиг.
Я рассказываю обо всем этом медленно. А на самом деле и бомбежка «Юнкерсов» и отчаянно-смелый поступок советского летчика - все это произошло в считанные минуты. Бомбежка немцев нам не причинила большого вреда. И с немецкими «тиграми» нам тоже повезло. Они подставили нам свои бока, и мы подбили из своих зениток прямой наводкой, аж девять танков! Они вспыхнули, как спички. За проявленное мужество в бою и результативность, двое бойцов было отмечено званиями Героя Советского Союза. Из одиннадцати орудий дивизиона, немцам удалось вывести из строя всего два. Я рассказал только о маленьком эпизоде огромного сражения. А чем закончилась грандиозная битва на Курской дуге, вы и без меня хорошо знаете.
ЧП
Дело было на Одере. От пули немецкого снайпера погиб командир полка. Было решено похоронить его по высшему разряду. И вот похороны. Отзвучали прощальные речи. Был выстроен взвод автоматчиков, которые должны были салютовать. Но тут на беду руководитель похорон для пущего эффекта распорядился, чтобы салютовала также самоходка. Когда солдаты подняли вверх автоматы, самоходка бабахнула. У двоих солдатиков дрогнули нервы и их автоматные очереди прошлись по митингующим. Были убиты младший лейтенант и главврач, который прошел всю войну. Этот главврач успел сказать: «Не везите меня в госпиталь. Дайте спокойно умереть!». И умер.
После этого ЧП пострадало все воинское соединение. В армии существует такой порядок - если в воинской части происходит чрезвычайное происшествие ее лишают всех воинских наград.
БЫЛО ЛИ СТРАШНО НА ВОЙНЕ?
- На ваш вопрос, я отвечу честно. Я испытывал страх только перед началом сражения. А когда шел бой, то в той горячке и азарте забывал о всяком страхе.
Самый сильный страх я испытал однажды, когда немцы начали обстреливать наши танки металлическими болванками. В полете, они свирепо визжат, прямо душу выворачивают. А к бомбежкам до того привык, что когда приходилось ехать в кабине грузовика, мне чудилось, что это не мотор шумит, а немецкие самолеты гудят. Я выскакивал из машины, и задирал голову кверху, а небо было чистое, никаких самолетов.
САМОЗВАНЕЦ
- Я тогда был начальником артвооружений самоходного артиллерийского полка. В моем распоряжении находились солдаты и автомашины, груженые боеприпасами.
Где-то в начале сорок пятого года мы очутились в районе Познани. Командир части уехал вперед, а до этого распорядился, чтобы я выписал продовольствие и заправил грузовики горючим.
Был поздний вечер. Я навестил заместителя коменданта города. Он обещал выполнить мою просьбу утром. Мой ординарец облюбовал на ночлег какой-то дом. Нас встретила хозяйка - молодая красивая полячка.
- Разрешите остановиться у вас на постой! - обратился я к ней.
- Эта квартира уже занята? - сердито сказала она. - Убирайтесь отсюда!
- А кто ее занял? - на всякий случай спросил я.
- Ее занял сам заместитель коменданта города.
Не успел я возразить ей, как в дом ввалился молодчик в новеньком командирском полушубке. Рожа смазливая, только глаза подозрительно бегают.
- Вот эти люди хотят занять квартиру, - сказала полячка.
- Немедленно освободите помещение и территорию вокруг дома! - скомандовал молодчик.
- А кто вы такой? - задал я ему вопрос.
- Я заместитель коменданта города. Тебя это устраивает?
Я промолчал. И подумал - тут дело нечисто! Два заместителя коменданта на один город - это многовато.
Я вышел, объяснил ребятам ситуацию, взял с собой двух автоматчиков и сказал им:
- Сейчас войдем в этот дом, надо действовать быстро и не дать самозванцу опомниться!
Мы ворвались в дом. Я закричал молодчику:
- Ты арестован! Сопротивление бесполезно!
Не успел молодчик выхватить пистолет из кармана дубленки, как мои хлопцы обезоружили его и связали ему руки.
Мы привели арестованного в комендатуру.
- Этот тип заявил, что он заместитель коменданта, а не вы! - сказал я.
- Спасибо, друг! - обрадовался замкоменданта. - Этого преступника мы разыскиваем целый месяц. Он обзавелся фальшивыми документами и грабил местное население. Вымогал у поляков деньги, вещи и продукты. Возникло недовольство, слух нехороший пошел, что советские люди обижают население. Теперь это мерзавец получит по заслугам.
С молодчика весь кураж мгновенно слетел, и он залепетал:
- Товарищ командир, только не убивайте меня!
А ранним утром я получил в комендатуре сухой паек и бензин для грузовиков. После чего мы отправились в путь.
КАК ИВАН МУХОРТОВ СВОЮ НОГУ СПАС
Говорят, сапер ошибается только один раз в жизни. И правильно говорят.
Несмотря на то, что я был сверхопытный сапер, а все ж таки допустил промашку. Я уже разминировал почти весь свой участок, а на пятьдесят первой мине споткнулся. Вдруг меня так шандарахнуло, что я взвыл от боли по-собачьи. Но сознание все же не потерял.
- Помогите, братки! - завопил я.
Положили меня мои однополчане на плащпалатку и потащили. Двое их было, спасителей моих - молодой и пожилой. Тот, что молодой, попросил у меня:
- Дяденька, вы нам дорогу обскажите, чтобы на мины не напороться.
- Ладно, сынок, - говорю, - покажу, только вы меня на бок поверните, шоб мне виднее было.
Ну, перевернули меня, а я корректирую - правее, левее. Подсказывал кудой безопасней проходить, значит. Притащили меня на полевой медпункт. Санитарочка перетянула мне раненую ногу выше колена жгутом, шоб кровь не текла. Я взвыл от нестерплячей боли, аж в глазах потемнело.
- Сестричка, родненькая, развяжи, а то помру! - кричу.
- Нельзя, дядечка, - плачет сестрица, - кровью изойдете.
- Хочь ослабни веревку, милая, терпежу нет!
Послушалась меня девушка, а когда я уснул - снова завязала. Как рассвело, попросил санитарочку развязать. Она ни в какую:
- Пожалела вас, а поглядите, что вышло! - показала она глазами. Глянул, а на брезенте сгустки моей кровищи, будто куски печенки.
Доставили меня в госпиталь. Врачи заключение дали - ампутировать ногу. Иначе, говорят, амбец! А я уперся - и ни в какую! Образование-то у меня с гулькин нос - четыре класса. Куда я подамся без ноги? Кто меня на работу путную примет? И вообще - кто я без ног? «Обрубок» и тольки! На паперти стоять с железной кружкой? Милостыню канючить? Не по мне это. Ни за что не дамся!
Хирург уговаривал меня на операцию, а я ему - нет!
Майор поблизости стоял, скомандовал: взять его и повалить! У меня в схроне финка была. Я с ней никогда не расставался. Выхватил я ее и заорал:
- Не подходите, всех решу! Сказал, не дамся - и точка! Лучше подохну, чем без ноги буду.
- Ты, сумасшедший! - разгневался майор. - Ну и подыхай, ежели тебе так хочется!
Матюкнулся длиннющим матом и умотал. А меня, значится, перевели в другой госпиталь. Лежу. Подходит ко мне седая женщина в белом халате. Между прочим, яврейка. Я даже запомнил и хвамилию и имя отчество ее - Фаня Моисеевна Гольдман. Старенькая уже совсем. А мне тогда всяго тридцать.
- Ну, показывай свою рану, буян! - Это она мне говорит. И улыбнулась так хорошо, по-матерински. И спрашивает:
- Почему вы не соглашаетесь на ампутацию?
Я пояснил.
- Я вас хорошо понимаю - это она мне. - Я только почищу рану, гной удалю.
- Ежели побожитесь своим яврейским Богом, шо не оттяпаете ногу, тогда я вам, как родной мамке - доверюсь. Делайте, как надо!
Ну и начала чистить, без наркоза. Видать на ту пору не было его у дохтурши под рукой.
Мама родная, до чего же больно! Я и матерился, и зубами скрипел - потому как боль была нестерпимая.
И что б ты думал, браток, заживать стала моя рана. И все ж-таки провалялся я в госпитале почитай полгода, шесть месяцев провалялся.
А как стали меня из госпиталя выписывать, я все ж-таки у дохтурши Фани Моисеевны поинтересувався, пошто так от меня добивались, шоб я на ампутацию согласился? А она мне вот что ответила - могла гангрена случиться, и тогда ты помер бы. Но тебе, грит, повезло. Наверное, грит, ты в рубашке родился. Уж я ее благодарил словами. А дать мне ей нечего было окромя слов. Вот я ей и сказал:
- Я теперя, явреев защищать буду. Хто при мне жидами назовет, обзывать будет, я тому дам по морде.
А она мне на это сказала криво, и нерадостно улыбнувшись:
- И на том спасибо, Иван!
А опосля мне все ж таки пришлося перенести операцию. Хирург срезал отколовшуюся косточку. Ходить мешала. У меня же ступня, считай, была раздроблена. Вот такие, дела, браток!
ОФИЦЕРСКОЕ СОБРАНИЕ
- После затяжных боев нам передышку дали. То было еще в Белоруссии. Остановились в маленьком местечке. Я даже название его забыл. Мой ординарец из бывших уголовников - очень ко мне привязался. Был он человек пробивной, находчивый и на мою заботу отвечал вниманием и заботой. Так вот, подыскал он для ночлега дом и поместил меня возле печки. А перед тем - растопил ее. А время было холодное. Мы только пристроились с ординарцем ужинать, как в дом зашел старший лейтенант Кутаков.
- Как тут у вас уютно! Миша, можно мне к тебе присоединиться?
- Присоединяйся! - сказал я - Места всем хватит.
Выпили по сто грамм. Американской тушенкой закусили, да чайку попили - и на боковую. Ночью я проснулся и слышу, как этот Кутаков моему ординарцу говорит:
- Знаешь, Митрохин, что я тебе скажу, жиды всегда умеют хорошо устроиться. Мы вот с тобой в углу кантуемся, а твой капитан как фонбарон, возле теплой печки нежится. Жидовье никогда своего не упустит! Такая уж это хитрющая нация!
- Ну, зачем вы так? - мой ординарец ему. - Он вас в хату впустил, а вы его жидом о6зываете. Я от него вижу только хорошее.
- Не заступайся за них! Они того не стоят. Нас, русских, всегда вокруг пальца обведут!
Меня от тех слов, будто огнем обдало. Я вскочил, выхватил пистолет, наставил на Кутакова и заорал:
- Ах ты сволочь неблагодарная! Даю тебе тридцать секунд - не умотаешь - пристрелю, как собаку!
Кутаков струсил, и его будто ветром сдуло. Утром я рассказал политруку полка, кстати, тоже еврею, о ночном происшествии. Рассказал эмоционально, с большим негодованием. Политрук терпеливо выслушал, а затем стал меня уговаривать, чтобы я все это спустил на тормозах.
- Понимаешь, капитан, это политическое дело. Если ты поднимешь шум, нашему подразделению это выйдет боком. Припишут наличие нездоровых настроений, разжигание межнациональной розни. Начальство, как ты понимаешь, нас за это по головке не погладит. Тебе это нужно?
- Да, мне это нужно! - резко сказал я. - Сколько можно нам, евреям, прощать антисемитские выходки?
- Кутаков - дурак, сболтнул лишнего, не подумавши. А ты будь умнее, выше этой ссоры. Я тебя прошу для пользы нашего общего дела сдержи свои эмоции.
Не об общем деле заботился политрук - еврей, а о своем реномэ.
Но я решил это дело так не оставлять. Начхал я на трусливые предостережения политрука. Я добился, чтобы ночной инцидент рассмотрели на офицерском собрании. Когда мне предоставили слово, я рассказал, как все это было. А закончил я свое взволнованное выступление так:
- Кутаков ненавидит евреев, обвиняя их во всех смертных грехах. А вот я, еврей, во время наступления против немцев иду в первых рядах атакующих, а Кутаков предпочитает пастись где-то позади. И не исключено, что при таком его антисемитском настроении он может выстрелить мне в спину. Вот судите, какова цена мне, а какая Кутакову.
Офицерское собрание осудило Кутакова и поддержало меня. Его срочно перевели в другую часть.
С войны я вернулся целым и невредимым. Живой! Может потому, что за меня горячо молился мой набожный отец.
РОКОВАЯ ПРИМЕТА
- Признаться, человек я несуеверный. Но, то, что стряслось с моим фронтовым коллегой, заставило меня призадуматься. В полку нас было всего только три еврея: я, поляк - так я его называл, потому, что он был выходцем из Польши, и еще третий. Но речь пойдет о поляке. Звали его, кажется Збышеком. В тридцать девятом году он бежал от немцев в Советский Союз от оккупировавших Польшу нацистов. В Союзе Збышек успел закончить танковое училище, а на фронте дослужился до звания командира танковой роты. В одном из сражений, выпущенная немцами железная болванка продырявила танк Збышека. Если бы в тот момент Збышек случайно не поднялся на сиденье - ему бы оторвало обе ноги. Однажды, во время небольшого затишья, Збышек вытащил из кармана носовой платок, разостлал его на гусеницах танка и с гордостью сказал:
- Вот мои сокровища! Выбери для себя, что хочешь. Не жалко!
А там, на платочке лежали золотые брачные кольца, сережки, браслеты.
- Нет, Збышек, я ничего не возьму.
- Это еще почему? - удивился он.
- Есть такая примета, кто у пленных немцев, или убитых, отнимает драгоценности, тот неминуемо погибнет. Мы со своими ребятами уговорились такие трофеи не брать.
- Чушь собачья! - обиделся Збышек. - Я в этот бред не верю.
Он свернул платочек и сунул его в карман.
И чтоб вы думали, через два дня в тяжелейшем бою фрицы подбили танк Збышека. Я заглянул внутрь его боевой машины. Там все выгорело, аж днище провалилось. От Збышека и его жалких трофеев не осталось и следа. О таких говорят - пропал без вести.
Вот и не верь после этого в приметы!
НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ
- Во время войны я служил в инженерных войсках. Мы восстанавливали разрушенные отступавшими немцами железнодорожные мосты. Сваи обычно забивали копрами. Наши советские копры по своим техническим параметрам намного уступали зарубежным, и, в частности, немецким. Один такой копер был захвачен у немцев. Их язык я немного знал. Но в инструкции было очень много специфических терминов, которые не поддавались переводу. Но кое-как, с помощью немецкого словаря я все-таки одолел немецкую инструкцию.
Но тут пойдет речь не о моих интеллигентских способностях, а о том, как иногда жизнь человека буквально висит на волоске от смерти. И даже не на передовой, что никого не удивляет, а далеко в тылу.
Случай этот произошел в 1944 году. Надо было срочно восстановить железнодорожный мост на реке Хмара, что в Смоленской области. Все происходило, как говорится, штатно, пока не подошли к укладке последнего пакета. Чтобы вам было понятно, пакет – это собранные на земле шпалы с прикрепленными к ним рельсами. И вдруг оказалось, что до последнего «быка» пакет не дотягивает полметра. Вы даже представить себе не можете, какой это ужас! Мировой скандал! Руководивший инженерными работами полковник Зверев был взбешен. И его можно было понять.
- Немедленно доставить ко мне того мудака, который составлял проект! - заорал на подчиненных полковник. - Я этого мерзавца при всех расстреляю!
Вот таким крайним оказался лейтенант Курочкин. И вот доставили несчастного к полковнику на дознание. Он был встречен не автоматной очередью, а изощренной матерщиной. То была лишь прелюдия.
- Ты составлял проект? - в упор спросил лейтенанта Курочкина полковник Зверев.
- Я. - бледный, как мел выдавил из себя Курочкин.
- Почему не хватает метра до берега, сволочь ты этакая?
- Товарищ полковник, я составлял проект на основании технической разведки по присланной мне телеграмме.
- Где телеграмма?
- В моей палатке.
- Не покажешь - расстреляю!
Лейтенант стоял, ни жив, ни мертв.
- Исполняй! - рявкнул полковник.
Курочкин бегом к себе. В палатке был лишь сержант Крашенинников.
- Друг, помоги найти телеграмму! - взмолился Курочкин, - иначе не жилец я на этом свете.
Начались поиски. Перевернули все вверх дном, но так ничего и не нашли. Перерыли все бумаги на столе ничего.
- Я же хорошо помню, как несколько раз держал ее в руках, перечитывал сто раз, - растерянно повторял Курочкин.
От волнения он взмок, словно его обдали водой из ведра. У него был вид мертвеца. В один момент волосы на его голове стали белыми, будто снег.
- Ну, теперь меня расстреляют! Прощай Крашенинников! -обречено произнес Курочкин и направился к выходу.
- Постойте, товарищ лейтенант! - закричал Крашенинников. - А под картонкой вы смотрели?
- Не смотрел!
Подняли картон, которым был накрыт стол, а под ним телеграмма.
Принес Курочкин телеграмму Звереву, он внимательно прочитал ее, и даже не извинившись, сказал:
- Счастье твое, лейтенант, иначе не сносить тебе головы!
Ну а недостающий метр чем-то заделали.
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
Эту историю мне рассказал несколько лет тому назад бывший фронтовик, фамилию которого по понятным причинам не называю. Пол дня мы пролежали с ним в одной палате в ожидании предстоящей нам обоим операции на сердце. Его откровенность, возможно, объяснялась тем, что исход операции при всем уважении к мастерству израильских хирургов предсказать было нельзя. Да, собственно, так и оказалось. Мой собеседник оказался не таким удачливым, как я. Исход любой операции, а тем более такой сложной как наша, непредсказуема, несмотря на высокий профессионализм израильских хирургов.
А история, вот какая.
После того, как Германия капитулировала, Исаак - так назовем мы его - продолжал служить в Берлине. И вот получил он письмо от своего брата, который после ранения вернулся в родной город Бердичев. Он был младше Исаака и вместе со своими родителями угодил в гетто. Ему удалось бежать, а маму, папу, сестренку и бабушку немцы расстреляли одновременно с другими евреями города. Братишке Шломо, младенцу, украинский полицай, выслуживающийся перед немецким офицером, размозжил голову об угол кирпичного дома. Брат сообщил жуткие подробности. Сестренку Рахиль рыжий немец изнасиловал на глазах у мамы, отчего она скончалась. Когда Исаак читал письмо, слезы смочили бумагу. Он сунул письмо в карман, захватил две противотанковые гранаты в сумку и направился в город. Исаак приблизился к одному из уцелевших от бомбежки домов, вышиб сапогом окно в полуподвал, и швырнул туда смертоносный груз. Раздался мощный взрыв, а затем крики и стоны людей, прятавшихся в подвале. Наверное, в подвале были и старики, и женщины, и дети. Исааку показалось, что режущая боль в сердце после прочтения письма, немного ослабла.
Исповедавшись, Исаак глухим голосом произнес:
- Наверное, вы осуждаете мой жестокий поступок. Но я не мог поступить иначе. Те, что были в подвале женщины, старики и дети, тоже не были ни в чем виноваты. А разве моя мама, отец, бабушка, мой братик Шломо и сестренка Рахиль чем-то провинились перед немцами? Как вы думаете?
Что я мог ему ответить? Зло неизбежно порождает зло.
Исаака увезли с его кроватью на операцию первым. Через час настал и мой черед.
ОТЧАЯННЫЕ РЕБЯТА
Из нашей воинской части в десантники отобрали сто пятьдесят человек. Самых отчаянных. И взяли нас в оборот. Десантный мешок в семьдесят килограммов ниже колен свисает. И вот с этим мешком - бросок на десять километров. Жилы на шее вздуваются, глаза на лоб лезут и пот в три ручья - а ты беги. А то бывало, разбудят среди ночи и вопросами тебя заваливают только поспевай соображать. Иные языком не могли ворочать, а говори. Полгода вот так нас турзучили. Это учебой называлось. Командир все бубнил слова Суворова: «Трудно в учении - легко в бою». А в результате из ста пятидесяти десантников осталось только пятьдесят - самых выносливых.
Первое боевое крещение мы получили в Румынии. Забросили нас в тыл к фашистским карателям. Ночью. Налетели мы на них ураганом - финками всех тепленьких и сонных прикончили. Переоделись в их немецкую форму, документами ихними запаслись. И гайда на другое задание. Подходим к объекту, а часовой навстречу:
- Хальт!
А мы ему финку в бок. Заскочили в хату и по-немецки шпарим:
- Хенде хох!
Они, то были штабисты, все как один руки вверх подняли. Рядовые помалкивают, а генерал ихний русским матом нас крыть стал:
- Что ж вы, русиш швайн, не по правилам воюете? Я сдамся в плен только старшему по званию.
- А-а, тебе старшего по званию - пожалуйста!
И выставили перед ним нашего Сивухина. Щуплый, рыжий, конопатый. Генерал обиделся. Зафордыбачил, но мы его быстро успокоили, дали разок по морде. По рации вызвали самолетик «Кукурузник». Сунули генерала в кабину, еле втиснули. А он опять права качает: дать ему парашют! Ну и дали ему два тумака. Притих. Сдали мы генерала кому надо, а сами присоединились к своему отряду. По дороге к своим несколько грузовиков и цистерну с бензином подожгли. Передышку себе устроили в горах. Двое суток кантовались. Трофейный шнапс пили, американской тушенкой закусывали.
Перед тем, как должны были нас в тыл к немцам забросить, думалось: ежели в стычке ранят - хана, прикончат. Оказалось куда легче, чем в пехоте. Лихо! Весело, только не зевай. А дашь промашку - тут тебе и кранты!
ФРОНТОВЫЕ БЫЛИ
Когда началась вторая мировая война, мне было семнадцать. Уже тогда я был лучшим механизатором области. Попросился добровольцем на фронт.
- Ты нужен здесь, в тылу, - сказали мне в военкомате. - Хлеб кто-то тоже должен выращивать.
Послали меня на курсы усовершенствования трактористов-комбайнеров. Но оттуда я убег. На меня бронь наложили. Говорят, судить будем за то, что сбежал с курсов. Не будете, говорю, у меня законное желание на фронт идти. Ну, они и сдались.
Пошел в военкомат. Как раз понадобились десантники. Я и попал туда. Два раза показали, как парашют складывать и хватит: война, некогда! Первый прыжок. Сидим на жесткой металлической боковой скамеечке в «Дугласе». Люк открыли. Парень двумя руками о притолоку уперся. Инструктор по рукам ударил и дал пинка под зад. Я подумал: нет, пинка мне не хочется, зад будет болеть. Я встал у люка, закрыл глаза и провалился в пустоту. На какое-то мгновение сознание потерял. Очухался от грубого и резкого толчка. Еще бы! Скорость падения моего тела пятьдесят километров в час, а тут резкая остановка. земля поплыла перед глазами. Вспомнил наставления инструктора. Парашютные стропы передернул, чтобы земля под ногами была, а если спиной приземлишься, то так грохнешься затылком, что в живых не останешься. Бывалые ребята говорили мне, что это сравнимо будто с третьего этажа прыгаешь.
Ну, значит так: три учебных прыжка, четвертый боевой. Ночью. Еще там, на тренировках мои товарищи гибли. Парашют намокнет, смерзнется, а потом в воздухе может не раскрыться. И штопором в землю.
Нами командовал тип по фамилии Кулик. Страшный человек! Сто километров маршбросок после десантирования, а кроме того - разворачивайся по фронту - еще километров десять. Иные не выдерживали, вопили: застрелите, братцы, не могу! Таких привязывали вожжами к телегам, бредут, спотыкаются, все время просят: братцы, не могу больше, лучше застрелите меня! Ну и то, этот Кулик по десять - пятнадцать человек в день расстреливал. Как у кого на ногах потертость - симулянт, к расстрелу.
Бывало, высадишься, а немцы по рации поздравляют - «с приземлением». И называют по- фамильно наших ротных и батальонных командиров. То была немецкая дивизия «Мертвая голова». Разведка у них классно работала. Однажды украли нашего командира полка. А мы с большим трудом добывали «языка».
Бездарный этот командующий армией Кулик нес большие людские потери.
И все ему почему-то сходило рук. Запомнился один эпизод. Десантировались возле огородов, голодные были, как волки. Повыбрасывали к чертовой матери противогазы и напихали в сумки огурцы и помидоры, сколько влезло. И сами на ходу лопали, аж хруст стоял. Немцы начали артиллерийский обстрел. Пошли в атаку. Поднялись, паника. Гляжу, у станкового пулемета один сидит на земле и роется в своем животе, словно у себя за пазухой. Рука у него в крови.
Я спросил его:
- Что ты делаешь?
- Осколки достаю, - ответил он.
И на моих глазах завалился набок и помер.
Вижу, немцы идут, и приканчивают штыками раненых. Я с трудом поднял тяжелый труп, подлез под него. Пронесло! К вечеру, когда солнце начало садиться, я вылез из под трупа. Огляделся. Надо перемахнуть через открытое место, за насыпь узкоколейки.
Рванул, аж пятки лупили по спине. В мирное время пробовал так бежать - ничего не получилось. Увидел водосточную трубу. Я в нее. По водосточной трубе пули свись, свись! То были свои. Я им кричу - не стреляйте, а они не унимаются, думают провокация. Тогда я сделал рывок и очутился в лесу.
- Ты откуда, - спрашивает старшина. - Ваших всех перебили.
- Как видишь, живой, - говорю.
- А это что у тебя торчит ниже локтя?
Я и не заметил сгоряча - осколок. Вытащили, кровь полилась, боль почувствовал. Рану перевязали.
Вообще-то на мне заживало, как на собаке. Помню, в ногу ранило на вылет. В госпитале намочили жгут в какое-то желтое лекарство и протащили сквозь рану туда-сюда. И сказали:
- Иди!
- Как же я пойду? - спросил я.
- Вот так и пойдешь. Пока будешь добираться до своей части - заживет.
И точно, пока дошел до своих - зажило.
Тогда под Полтавой полегло не меньше тысяч пятьдесяти. Было это в августе сорок третьего. Раненых - уйма. заполнили все площадки, все улицы, квартиры и школы. Население села не успевало напоить раненых водой.
Однако же когда грянул духовой оркестр, все, кто могли, повыползали из хат послушать. И настроение у всех поднялось, бодрость появилась.
А топал я к своей части не один, а с бывалым солдатом. Вообще, один обстрелянный стоит ста необстрелянных. И вот что он мне сказал:
- Давай, Григорий, пойдем не большаками, а окольными путями. Тут все подчистую съедено, как после саранчи. А там мы на «бабушкином аттeстате» проживем.
Это значит, пройтись по хатам. И точно нас встречали приветливо, кормили борщом. Мой бывалый солдат всегда выбирал хату, возле которой была куча навоза. Значит там корова.
ОН НЕ ВЕДАЛ, ЧТО ТВОРИЛ
Был у нас в части по фамилии не то Храпов, не то Храпунов. Ему для начала лейтенанта присвоили, хотя был он совсем зеленый, в прошлом бухгалтер. И надо же так случиться, что именно он совершил подвиг, который может быть, не совершил бы кадровый военный.
Заняли мы тогда круговую оборону. Было приказано оставаться на месте, отбиваясь от противника, пока к нам не прорвутся с востока, наши. А у нас ни пушек, ни танков - ничего. Немецкие танки пошли на нас, аж земля гудела. Зима была. Мы легли на дне окопов, танки утюжат окопы, а раздавить нас не могут. Иной раз даже удавалось выстрелить в брюхо танка. Немцы пустили в бой - две "пантеры" и одного "тигра". Смотрим - загорелся "тигр", а потом одна за другой две "пантеры". В подожженном "тигре" взорвались снаряды, и его разнесло на куски.
Немцы отступили. Когда все стихло, кинулись, кто же тот герой, кто сумел сразу три танка подбить. Никак не находят. Потом кто-то говорит: так это ж наш взводный Храпов, или Храпунов, не помню. К нему - а он и говорит: это я подбил. Слух прошел: к "Герою" представляют нашего Храпунова. Корреспондентов совсех сторон понаехало.
А он рассказал такую историю:
С вечера немного выпил и залез в «лисью нору». Это углубление для бойца в траншее, уводящее на несколько метров вперед. Утром услышал - лязгают гусеницы танков. Храпунов схватил пэтээр и лупанул в «тигра». Он чумовой был, будто во сне все это. После двух выстрелов дым пошел. Он развернулся и тремя выстрелами поджег "пантеру", а после пяти выстрелов достал и вторую "пантеру". Она тоже задымилась.
Храпунов опрометью метнулся в окоп и на дно лег. В это время рвануло "тигра". Только теперь Храпунов очухался, а как пришел в себя страшно испугался, задрожал мелкой дрожью.
Когда до командования дошло, что это Храпунов как бы вроде не в своем уме совершил, дали отбой и вместо "Героя" дали "Звездочку". Вот так, из-за собственной болтовни, человек сам себя лишил большой награды.
КАК МЫ НЕМЦА ДУРИЛИ
Было это уже в Румынии. После большого и успешного наступления, наши войска выдохлись и остановились. Конечно, потери были огромные. Начали заново формировать дивизию. Обуви не хватает. Боеприпасов, как всегда, тоже не хватает. Не то, что у немцев. В наступлении, или в обороне - у них боеприпасов всегда навалом. Не было у меня во взводе ни пушек, ни танков. А пулемета всего три.
Даже допотопных Мосинских винтовок и тех мало. Много винтовок у румын в боях добыли. Можно было бы с пленных немцев сапоги поснимать, но вот незадача - у них в сапогах, подъем низкий, не налезали на наши ноги. Пришлось из сыромятной кожи постолы кроить. А чтобы они ночью не высыхanи, мы ноги, обутые в постолы, землей присыпали.
А чтобы немец не узнал, что у нас нехватка оружия, мы решили устроить демонстрацию. Патронов было мало, поэтому пулеметчики дадут две-три очереди и быстренько перебираются на другое место. И так меняли три - четыре места.
Мы при этом понесли потери. Немцы прицельно расстреливали из пушек то место, откуда вели огонь пулеметчики. Пулеметчикам ничего, а бойцам досталось - было пять убитых. И все-таки задержали немцев до прихода подкрепления людьми и боеприпасами.
ПО МОЛОДОМУ ДЕЛУ
Я немного забежал вперед. До Румынии мы в Западной Украине стояли. Бандеровцы там очень лютовали. Днем они пашут, сеют, а ночью налетят и вырежут целый взвод. Срезали погоны и уши. За пару ушей им платили по пять тысяч рублей. Но все равно у нас страху не было. Молодые. И беспечные.
Мы стояли в обороне, и надо было обустраиваться по-хозяйски, с удобствами. Наведался я на хутор, чтобы раздобыть рамы оконные. Подходит девчонка. Меня даже в жар бросило - необыкновенная красавица! Черные глазищи так и горят! Мне тогда девятнадцать было, влюбился сходу.
Чтобы завести разговор я так вежливенько спросил:
- А не знаешь, где можно рамы хорошие достать?
- В соседнем хуторе стоит разрушенная школа, отвечает она. - Там рамы даже со стеклами.
Короче, повадился я к Дарье, - девчонку Дарьей звали. - С собой и взводного прихватил. У Дарьи сестренка младшая была - Кристина. Достали самогонки у одной старухи - мы ей за него коня отдали. Отец Дарьи и Кристины даже взвыл от зависти:
- Как же так, - причитал он, - Я вам двух дочерей отдал, привечаю вас, а вы коня отдали не мне, а кому-то другому.
Успокоили мы старика. Пригнали целый табун бесхозных лошадей, выбирай любую лошадь. К нашему удивлению он выбрал самую захудалую.
- Это почему выбрали такую? - спросили у него.
А-а, вы уйдете, кому-нибудь приглянется - хорошая, и отберут.
Как-то мы загуляли с взводным у наших девок. Вдруг стрельба поднялась. Я будить друга, а он мычит, вдрызг пьяный. Кто-то в дверь гремит.
Я всучил ему кочергу, а сам с пистолетом подскочил к окну. Наши девки в ночных сорочках вместе с отцом и матерью в подвал спрятались. Как я не убил своего вестового Кольку - не знаю. Светало, пилотку с красной звездой разглядел.
Кричит: - Приказано немедленно к командиру.
У меня волосы дыбом. Каюк, думаю! Трибунал! Но приказ есть приказ. Прискакал в часть со взводным.
- А, ****уны явились! - сказал, усмехаясь, майор. - Маша, налей нам коньяку!
Его пэпэжэ налила нам с взводным по стаканчику.
Привели нас к командиру, а там полная хата таких же, как мы. Человек тридцать. Нам полегчало немного: не мы одни! Ну, конечно, разговоры сперва, потребовали объяснений. Трибунальщики зачитали приговор: фронтовой штрафной батальон. Мы даже зааплодировали. Трибуналовцы заулыбались. Они понимали, как и мы - лучше смерть в штрафниках, чем расстрел, или тюрьма в тылу. А в штрафной известное дело - либо убьют, либо ранят. Тогда наказание снимается. Искупленье совершенного преступления кровью.
Сняли с нас сапоги, лейтенантские ремни, награды. И загремели мы в штрафной батальон.
НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
Во время войны неизвестными авторами было сочинено множество песен, вернее стихов на популярные мелодии «Катюша», «Расцветали яблони и груши». Мне под руку попали вот эти два стихотворения. Они наивны и являются отражением того славного времени, когда народ поднялся против фашистского врага.
На опушке леса старый дуб стоит,
А под этим дубом партизан лежит.
Он лежит не дышит, он, как будто спит
Золотые кудри ветер шевелит.
Рядом же с могилой мать его сидит
Слезы проливает, сыну говорит:
Ты когда родился, батька немцев бил
Где-то под Одессой голову сложил.
Я осталась вдовой, семеро детей
Ты был самый младший, .милый .мой Андрей.
Рядом со старушкой командир стоял
Ласковое слово для нее сказал:
Ты не плачь, родная, он героем был,
Орден со звездою с гордостью носил.
За страну родную пал он не один
Мы фашистским гадам за всех отомстим.
А вот другое стихотворение:
Рассветало утро голубое
Над окопом шелестит трава.
И поет боец на поле боя
Про Хаюсю новые слова.
Посмотри, Хаюся дорогая,
Как по гадам бьет наш пулемет
Я страну свою оберегаю
Ну а враг костей не соберет.
Ты орлом звала меня не даром
Ты писала письма мне не зря.
Беспощадным еврейским ударом
Бьет врага дивизия моя.
Мчатся пули с грохотом и свистом
Возле города идет горячий бой.
Не удастся взять фашистам
Еврейский город мой родной.
Кармиэль, февраль 2003 г.