Сказ о казаке Пиме
Основателям города Красноярска:
Царю Московскому и Великому Князю Всея Руси Михаилу Романову, воеводам и дьякам, удальцам атаманам и героям казакам
ПОСВЯЩАЕТСЯ!
Сказывают, было то весной 7135 года. Только-только потянулись стаи гусиные на север, объявился в Тобольске-городе малого росточку ратный человек. Прозвание ему было -- Пима.
Кто таков он был, как звали-величали, какого роду-племени – доселе никому не ведомо. Ничего о сем Пима не сказывал, да казаки особливо и не выпытывали. Чудно только как-то: замечено было, что крест нательный у оного Пимы серебряный, а не деревянный, как у всех. Сотоварищи над ним все больше посмеивались: что за казак – ни живости, ни удали, ни лихого виду! Хоть и был Пима молчалив да угрюм, но воинскую службу нести годился. А потому зачислили его в сотню Ермолая Остафьева вместе с другими новоповерстанными.
В то лето Господне дворянин московский Андрей Онофриев, сын Дубенский, по цареву указу набирал рейтаров, копейщиков и казаков для острожного ставления в Тюлькиной землице. А вскорости, получив от воеводы Хованского наказную память, двинулась в путь дружина Дубенского, в коей на жалованье три сотни казаков состояло. А во первых рядах – атаманы- удальцы Астраханец, Кольцов да Остафьев.
Добрались они по притокам Оби до Маковского острожку, а опосля пешим ходом через «хляби великие» -- на Кеть-реку. И далее, в Енисейск на зимовку. Тяжек путь тот был, туго пришлось казакам: припасы оскудели, лошаденки от непосильного труда пали, пришлось самим впрягаться. Волокли на себе нарты по четыре версты, затем ворочались к оставленной поклаже и повторяли все сызнова. Аккурат к Покрову прибыли на место, где и зазимовали.
В средине мая, по чистой воде, сподвиглась дружина далее вверх по течению. А, прибыв в июле к устью реки Изыр-Су, спешно возвели городок дощаный: надолбы листвяжные поставили да сцепы двойные поклали. Опосля чего зачали острог ставить.
Через неделю после летнего Ивана напали кыргызы вместе с податными аринскими и качинскими людишками на тех, кто в поле опрометчиво вышел, да многих и побили. Пима от ворогов-то сбежал, токмо саблю утерял да топор кованый утопил. Что с такого вояки взять? Еще шибче над ним насмехаться стали.
Крепкую думу думали после того атаманы. И порешили -- отпор кыргызью такой дать, чтоб вперед неповадно было. Ермолай Остафьев выступил к югу с большим отрядом против государевых ослушников. А Пиму вот не взяли, оставили лагерь сторожить. Бились казаки с недругами храбро и яростно. Отогнаны были кыргызы восвояси, с уроном немалым. На том и успокоились, острог укреплять продолжили.
Той же осенью послал Дубенский Ермолая Остафьева на Кан, объясачить канских князцов Тесеника и Тымака. Добрались казаки на место, Канское зимовье поставили, токмо своих товарищей пришлось оставить вроде посольства в аманаты: толмача Шаму да служивых людей Родьку Фомина, Оничку Ондреева, Левку Данилова и нашего Пиму. Чего впустую глаголить: мудро поступил атаман. Мир, хочь и худой, лучше доброй ссоры!
Много дум передумали казаки, дюже табаку скурили, сидя в полоне, как бы другими возвернулись. Пима вместе со всеми стойко держался. Только крест свой изредка в кулаке сжимал да шептал что-то, вроде помощи у Господа просил. А главное -- опосля того бодрее служить стал, духом вроде покрепчал. Хотя лиха всякого да трудов немеряных у казаков далее не убыло.
Летом, по нерадивости воеводы енисейского, али по иной какой причине, ни чети муки, ни пуда соли да толокна в острог поставлено не было. Тяжко зимовали без провианту казаки, страшились голодной смертью помереть. Через меру долгим Великий пост преспел. А как же радовались, что дожили до первой черемши!
Весной оно легче прохарчиться. Многие на реку хаживать стали, рыбку промышлять. Пима рыбаком знатным оказался! Только часто видели его на бережку, в думы погруженного. Чудно это казалось служивым: чего это он все мыслит да смекает?Да еще повадка у него была – в те круги на воде взор вперить, что от брошенных камушков остаются...
Через два месяца оженился Пима на пригожей да веселой девице татарской. Звали ее Комеш-Еряк, и была она из рода Татуша, владевшего пастбищами на островках рядом с острогом. Такая же чумовая, как Пима: днем с солнцем говорила, а ночью со звездами шепталась. Видно, нашли они что-то притягательное друг для друга, а потому и любовь у них случилась. Вот и не в росточке Пимином дело оказалось! А что?Любовь-- дело хорошее, Богу угодное. После того никто больше над казаком не смеялся, и даже вовсе кой-кого завидки брать стали.
Со временем пошли у них детишки ладные да смышленые, весело стало в доме Пимы по престольным праздникам.
Прошли годы, все справнее Пима служит. Видно, испытание Господь ему важное учинил, да не сразу он справился с ним. Вот так! Белка, бывает, и то срывается с ветки.
Тут выпала служба Пиминому десятку царевый обоз с соболиной казной сопровождать. Поручились казаки круговой порукой, поклялись в верности друг другу и тронулись в путь нелегкий. По дороге на привале напали волки на лошадей, Пима первый заметил, тревогу вовремя поднял, потому и отбились успешно. На Маковском волоке крепче всех лямку тянул да других подбадривал. К острожку было подходили, а тут откуда ни возьмись тунгусы объявились. Налетели, постреляли, да и растворились недруги в таежной заросли, так и не отобрав пушнину.
Все бы оно ничего: обошлось, обоз отстояли. Только сразила нашего Пиму вострая стрела с лебединым опереньем, да сразу в сердце и насмерть. Ципанул за сучок, увернуться не поспел. На все воля Божья!
Погоревали казаки, погоревали и похоронили его прямо на высоком бережку Кемь-реки. Стали было крест на могилку ставить и надпись памятную готовить, да только дознаться не могут, как его звали-величали по-христиански. Наконец, вспомнил служивый Левка Данилов, что сказывал наш Пима -- крестили его в детстве Петрунькой. А угрюм он был потому, что большой недруг православных и польский король Стефан Баторий разрушил город Великие Луки, где дед Пимы и предки издревле проживали. На память о них остался только крест нательный, из свейской монеты отчеканенный.
С тех пор скитались его родичи по литвинской землице, отец воевал со шляхтичами, а мать его родная с женой сгинули вовсе. Вот только среди казаков в далекой Сибири и нашел Пима свою вторую родину. За нее бился не щадя живота своего, за нее, за счастливую жизнь детей и внуков и погиб. Душа-то у сердешного маялась, покоя не находила, домой все просилась. Оттого казак и угрюм был. Герой али не герой? Про то каждый сам разумеет.
Господь ведь не зря спытанье человеку дает, а чтобы духом он крепчал. Вот Пима наш и нес другой крест – Божий, нелегкий. Выходит, что справился.
Со временем могилка-то его поразрушилась, быльем поросла. А вот род Пимин продолжился. Нельзя не помнить родства своего. Иначе души молодые коробятся да устои державы подрываются, а врагам православных то на радость.
При крещении Комеш-Еряк надела серебряный крест на своего младшего сынка, на свет Божий вскоре появившегося. Так по роду Пименову с тех пор и передается этот заветный подарок вместе с заповедями да памятью о славных делах умерших сородичей.
И потому живут поныне на земле Сибирской люди немногословные -- то ли казаки, то ли татары, на Пиму похожие. Лямку государеву тянут исправно и не ноют. От их дел по душам людским добро расходится, аки круги по глади водной. Для людей живут, по совести, да не ждут особливой благодарности, почестей не требуют. Да то и не удивительно вовсе: ведь татарское «Комеш-Еряк» по-нашенски, по-русски означает «серебряное сердечко». Видно, каждому из потомков Пиминых его малая частичка и досталась.
Опосля старики вспоминали: совсем не маленького росточку был Пима! А был он, как справный казак, росту вполне подходящего. Вот оно как бывает!
Пуля да стрела вмиг может воина жизни лишить, а казак должен об этом помнить и уметь жену выбирать. Иначе на ком потом Расея держаться будет? Вот и весь сказ. Да хранит Господь всех державных людей, что Отечеству нашему служат верно!