Сижу в центре города на высохшем бревне. Когда-то здесь росло дерево. Потом начали стройку, его спилили… Теперь нет ни здания, ни дерева.
Сижу в центре города на высохшем бревне. Всякие мысли приходят в голову. Откуда приходят? Куда уходят? От них остается лишь черный тающий след, как ото льда в реке. Все, что остается в каждый момент времени, пока я сижу здесь, – этот след. След, который растает и от которого останется еще один – такой же, который, в свою очередь, похож на тот, что был до него.
Я представляю, что сижу под пальмой, на которой растут кокосы и апельсины. Мой знакомый говорит, что апельсины не растут на пальмах. Но сам он никогда не видел живьем ни пальм, ни тех деревьев, на которых растут эти спелые теннисные мячи. Впрочем, я уже сижу где-нибудь на песчаном пляже. Иногда мне на голову падают апельсины, иногда падают кокосы. Они с треском раскалываются о мою макушку, и выплеснувшийся сок заливает мое лицо, мешая смотреть на жемчуг пляжа этого берега.
Сижу под пальмой… идет прилив… и прибой докатывается до моих стоп, оставляя у ног белоснежную пену. Я могу быть там, где захочу. Все беды человека от скудности фантазии. В каждой черепной коробке, которая в наше время похожа на коробку передач, фантазии почти нет. Иногда она возрождается, но лишь тогда, когда приходится пересаживаться из лимузина в инвалидную коляску.
Сижу под пальмой… Весь липкий от сока – апельсинового и кокосового, такой же оранжевый, но больше соленый, чем сладкий. Я думаю, что океан должен быть таким, каким я его вижу, иначе это какая-нибудь лужа. Какой он? Большой, сильный. Он бросает на берег свои развесистые лапы с такой силой, что грохот жидкого, живого стекла берет этими лапами что-то тонкое в твоей душе и начинает трясти. А от такой тряски апельсины начинают падать чаще…