- Уотсон! Ты только посмотри, как красиво! – оживлённо заговорил Холмс, заметив, что я открыл глаза. – За ночь подморозило, всё покрыто коркой льда, словно карамелью, и сверкает тысячами изысканнейших бриллиантов. Да погляди же в окно, засоня!
Я совсем было хотел высказать опасения перед его необыкновенной восторженностью, показавшейся мне несколько чрезмерной, но, взглянув в окно, увидел, что вокруг и вправду очень красиво. Всё сверкало и переливалось всеми цветами тёплой половины солнечного спектра.
- Чудо, как хорошо! – воскликнул и я. – Вот, Холмс, ради этого мы и покидаем туманный закопчённый Лондон.
Ледяные искры сверкали очень ярко, и я снова хотел напомнить ему о необходимости носить тёмные очки, но удержался – во-первых, это уже отдавало одержимостью, а во-вторых, я предвидел, как от моих слов погаснет на его лице даже тень вдохновения, как он вздохнёт и замкнётся. Мне не хватило духу испортить ему такое чудесное утро, а он, взглянув на моё лицо, вдруг превесело рассмеялся. Демонстративно взял очки со столика и демонстративно же надел.
- Я ведь молчал, – смутился я, невольно улыбаясь в ответ его веселью.
Он захохотал в голос и хлопнул меня по плечу – это получилось у него так по-дружески, что я забыл рассердиться.
Мы уже были в Ипсвиче и собирались позавтракать перед последним перегоном, как вдруг на платформе появилась группа людей, привлекших наше внимание. Высокий рыжеволосый парень, одетый как лакей, усыпанный веснушками густо, словно перепелиное яйцо, осторожно вёз инвалидное кресло на колёсах. В кресле, укрытая пледом, сидела очень худая и бледная девочка лет десяти-двенадцати с длинным не по-детски кислым и злым лицом и жиденькими чёрными волосами. Другой лакей, чьи монголоидные широко расставленные глаза ясно говорили о слабоумии, нёс два огромных и, видимо, очень тяжёлых чемодана. Рядом с креслом чинно и прямо, словно палку проглотила, семенила строгого вида и неопределённого возраста женщина в пенсне, немного похожая на ворону. Непроницаемости её лица мог бы позавидовать любой индеец. И позади всех медленно и величественно шла, словно парила, стройная молодая дама в чём-то тоже белом, даже на вид тёплом и столь же невесомом.
Я почувствовал, как дыхание у меня занялось, а сердце, стукнув, остановилось.
- Она! - выдохнул я, невольно прижав ладонь к груди, в которой что-то защемило – и больно, и сладко. – Холмс, это же она!
- Кто?
- Та женщина. Ну, моя снежная королева. Она здесь.
- Да, полно, - недоверчиво усмехнулся он. – Тебе показалось...
Всё же он выглянул в окно и несколько мгновений внимательно разглядывал привлёкшую моё внимание группу.
- Странная компания... – наконец, произнёс он, покачав головой. – Не то они сошли с нашего поезда, не то собираются сесть на него. А выглядят экстравагантно...
- Холмс, стоянка ещё больше десяти минут, - возбуждённо принялся уговаривать я. – Давай выйдем размяться, а? Ну, пожалуйста, Холмс, составь мне компанию. Я хочу узнать, кто она.
- Э, да тебя совсем лишила покоя эта женщина, - насмешливо заметил он. – Уж не любовь ли это? А, Уотсон?
- Нет, это совсем не любовь,- быстро сказал я. – Я всё ещё люблю свою покойную Мэри – прошло не слишком много времени со дня её смерти, чтобы я мог настолько забыть всё, что связано с ней. Я – не ханжа, но я и не такой ветреник, как тебе кажется.
Серьёзность моего тона, а тем более, прозвучавшая в нём обида, заставили Холмса перестать смеяться надо мной.
- Извини, - быстро сказал он. – Я не хотел тебя задеть – просто пошутил. Давай выйдем, если хочешь.
Но пока мы сошли на перрон, пока огляделись по сторонам, компании и след простыл.
- Эх! – не скрывая досады, сказал я. – Что бы нам поторопиться!
- Святая простота! – снова усмехнулся Холмс. – Мы же не в лесу с тобой. Ну, подожди меня немного.
Он вдруг метнулся куда-то в сторону и исчез с обыкновенным своим проворством – признаком успешности его реабилитации. Я порадовался бы за него, если бы не начал уже через несколько минут отчаянно волноваться по поводу его отсутствия – поезд вот-вот должен был отправиться, а Холмс не появлялся.
Он возник, когда уже прозвучал сигнал к отправлению – выскочил, как чёрт из табакерки, откуда-то из-под вагона.
- Уотсон, живо вещи! Мы сходим здесь!
От удивления я не мог и слова вымолвить – только во все глаза смотрел на него.
- Пошевеливайся же! Не то наши саквояжи уедут без нас. Потом всё объясню.
На наше счастье, мы путешествовали налегке – Холмс всегда говорил, что лучший багаж – достаточная сумма денег – и не сдавали своих чемоданов на хранение в багажный вагон. Едва успев схватить ручную кладь, мы выпрыгнули уже на ходу. При этом я снова слегка потянул лодыжку и, потирая её, свирепо уставился на Холмса.
- Ну, будь любезен, объясни теперь, какая муха тебя укусила?
- Просто я навёл справки об этих людях на станции, – ответил он, поднимая и отряхивая свою слетевшую при прыжке шляпу. – Тебе ни за что не угадать, как фамилия твоей Снежной Королевы.
- Неужели Ганновер или Плантагенет?
- Нет, мой насмешливый друг. Её фамилия Благов. Это Анастаси Благов – ясно тебе?
Я присвистнул.
- Они отправились в гостиницу, - говорил Холмс уже на ходу, неохотно приноравливаясь к моей хромоте, как свежий и нетерпеливый конь в упряжке подстраивается под аллюр старой клячи. – Девчонка – та самая дальняя родственница, о которой говорил швейцар, и над которой эта Благов взяла опекунство. Осиротела около года назад, но и до этого воспитывалась не дома, а частным образом в какой-то русскоязычной семье в Кройдоне. Поэтому по-английски даже и не говорит. А вот её гувернантка рафинированная англичанка – бог знает, как они понимают друг друга. Мисс Дуррит, старая дева и ригидна, как стекло. Рыжий лакей – Барти Снауп, а умственно отсталый – Чарли Бин. Я не совсем понял, какая роль ему отведена.
- Откуда столь точные сведения?
- От проводника их вагона. Эта Дуррит всю дорогу изводила его придирками, а Снежная Королева – высокомерием, так что он был рад пройтись языком на их счёт от всей души. Послушай, что там у тебя с ногой?
- Растянул связки.
- Так обопрись на мою руку, сделай милость, не то мы так и до ночи никуда не дойдём.
- Ты раздражён, - заметил я.
- Не то, - поморщился он. – Это не раздражение. Просто то, что всё так странно совпало, сулит нам, как мне кажется... как там у цыганок? «Пустые хлопоты»?
- И ещё дай бог, если пустые, - заметил я опасливо.
Отель, в котором остановились наши знакомые незнакомцы, назывался, разумеется, «Корона».
- Если посчитать все эти «Короны» по провинциальным городкам Англии, сложится впечатление, что Британия остро страдает феодальной раздробленностью, - заметил Холмс всё с той же ноткой, явно выдающей раздражение, что бы он там ни говорил.
- Свободных номеров почти не осталось, - развёл руками портье. – Могу предложить только один на двоих.
- И с одной кроватью? – хмыкнул Холмс.
- Увы.
- Идём, Уотсон. Будем спать по очереди. Снежная Королева того стоит, а? Ладно, давайте ключ.
Он расписался в книге, и мы поднялись по лестнице во второй этаж.
Номер оказался тесным и душным, кровать неширокой, а бельё сырым. К тому же, постоянные шпильки Холмса насчёт моей влюбчивости с первого взгляда не повышали моего настроения.
- Перестань, - взмолился я. наконец. – Я не влюбился, увидев её в окно, я, скорее уж, испугался. Это было... наваждение, и мне до сих пор неуютно и непонятно. Пожалуйста, я прошу тебя, не шути больше на эту тему.
Не знаю, услышал ли Холмс мои слова – его как раз посетила какая-то неожиданная мысль.
- Странно, что она решила остановиться в этой гостинице, - проговорил он, сдвигая брови к переносице. – Насколько я понял. Анастаси Благов привыкла к роскоши. Сырые простыни к таковой не относятся.
- Холмс, а что здесь делаем мы? Ты хочешь проследить за ними? Но зачем? Может быть, лучше просто пойти и спросить, кто в том доме мог играть на скрипке?
Он молча и медленно покачал головой.
- Хочешь побаловать себя надеждой на невозможное?
- Не будь жесток, - вдруг сказал он, и я, поражённый его интонацией, впервые всей душой захотел, чтобы он снял очки, чтобы я смог увидеть его глаза.
- Ты сам к себе жесток, если затеял игру, чтобы вымотать себе душу, - тем не менее, не сдался я.
- Но ведь не тебе, - отрезал он холодно.
Облитый этим холодом, я умолк.
Время тянулось медленно, а до вечера ещё было долго, и я совсем уже решил предложить Холмсу погулять, надеясь заодно и развеять неприятный осадок в душе, но он вдруг надел пальто и стремительно ушёл, не позвав меня за собой, ничего не сказав – чужой, отстранённый, не то обиженный на меня, не то забывший о моём существовании. И хлопнувшая дверь словно хлопнула меня по лицу.
Некоторое время я сидел неподвижно, совсем раздавленный навалившимися на грудь чувствами, но потом встрепенулся и сам тоже стал одеваться, почему-то всё бормоча про себя: «Какого чёрта? Нет, какого чёрта?» Но спроси меня сейчас кто-нибудь, к чему это относится, я бы не сказал.
Я вышел из этого, с позволения сказать, отеля и оказался на облитой льдом неширокой улице. В нескольких шагах горел огонь и в жаровне жарились каштаны – импорт этих южных орешков, очевидно, приносил неплохой доход – последнее время подобные торговцы попадались на улицах нашей отнюдь не южной страны всё чаще. Продавец пересыпал горячие шарики из руки в руку, зазывая покупателей. Я совсем уже собрался пройти мимо, как вдруг увидел – вот встреча – ту самую девочку-инвалидку в кресле на колёсах. Её сопровождал монгологлазый дебил, всецело занятый сейчас поеданием каштанов.
- Добрый вечер, - сказал я, приподнимая шляпу. – Прошу прощения, но мы, кажется, наши соседи по гостинице.
Девочка обернулась на мой голос, и я получил возможность исправить впечатление, полученное от её вида на вокзале. Теперь её лицо не было кислым и недовольным – она смотрела непонимающе, но живо и заинтересованно.
«Ах, да, - вспомнил я. – Ведь она не говорит по-английски».
Лицо её, действительно, оказалось очень худым и таким бледным, словно она с год совсем не видела солнечного света. Губы, хотя и были тонкие и бескровные, изгибались мягко, с готовностью и к улыбке, и к насмешке. Тонкие брови чернели двумя аккуратными пологими дугами, тёмно-серые глаза были разрезаны красиво и правильно, но сидели близковато к переносице и так глубоко, что в глазницах скопились тени, а сам взгляд их оказался не по-детски внимательным, изучающим.
- Карлик, - вдруг произнесла она с совершенно необычным выговором, очевидно, переиначивая таким образом имя «Чарльз», и добавила ещё несколько непонятных мне слов.
Полуидиот засмеялся и протянул мне кулёк с каштанами. Этот жест почему-то рассердил девочку – серые глаза метнули молнии, и она ударила беднягу по руке так, что из кулька посыпались на мостовую каштаны и запрыгали, словно маленькие тёплые мячики.
Лицо у несчастного парня сделалось расстроенное и растерянное. Он присел и, чуть не плача, начал подбирать каштаны с земли.
- Постой, - я тронул его за плечо. – Постой, не надо. Их теперь уже нельзя есть.
Он поднял голову и посмотрел на меня, снова беспомощно и непонятливо улыбаясь.
- Ты хотел угостить меня? – спросил я, тоже чуть улыбнувшись. – Ну, а теперь я угощу тебя – хорошо?
Я купил ему каштанов и протянул кулёк:
– Вот. Возьми эти. А те - не надо. Те пусть склюют голуби.
Парень заулыбался и закивал головой. Я так и не понял, может ли он говорить, и снова перевёл укоризненный взгляд на девочку. Я не терплю, когда обижают беспомощных: стариков, калек, умственно отсталых. Но сейчас случай оказался сложный - ведь обидчица и сама была, судя по всему, калека.
Переменившееся выражение её лица испугало меня – оно сделалось, словно мёртвое, застывшее. Я никогда даже помыслить не мог, что подобное выражение может возникнуть на детском лице. А потом её серые глаза быстро наполнились слезами, и они потекли по этому неподвижному лицу, чуждые ему и странные, как будто какая-то посторонняя вода, а не слёзы. Я подумал, что и на ощупь они должны быть холодными.
Мне сделалось неловко. Положение усугублялось тем, что я не мог бы понять её, даже вздумай она снова заговорить. Да ещё продавец каштанов взирал на наш инцидент не без любопытства.
- Ну, извини, - пробормотал я, пятясь. – Извини меня, я, должно быть, что-то не то сказал...
Не передать, как глупо я себя чувствовал. Как вдруг по лицу девочки, всё ещё остававшейся в поле моего зрения, скользнула новая тень – быстрая и неуловимая, как полёт птицы. Она словно кого-то увидела за моей спиной. Я оглянулся – это была гувернантка девочки, мисс Дуррит. Она прожгла меня совершенно испепеляющим взглядом и демонстративно отвернулась, а потом, подойдя к девочке, молча взялась за кресло, развернула его и торопливо повезла прочь. Умственно отсталый поспешно бросился за ними, но на ходу обернулся и широко улыбнулся мне.
- Похотливый козёл! – отчётливо сказал он и высунул длинный и толстый, обложенный белым налётом язык.