АЛИНА НЕЖИНА
ДЕВОЧКА И КРЫСЫ
Когда отец вышел в отставку, наша жизнь изменилась коренным образом. После военной формы в штатском костюме бывший офицер сразу потерял былую, горделивую осанку. Теперь привлекали внимание не погоны подполковника, а обширная лысина с чёрным ободком вьющихся волос. Мама оставалась всё ещё привлекательной, лишь грустные, серые глаза выдавали душевное беспокойство. На родине, в Украине, нас особенно никто не ждал, потому родители решили обосноваться в городке, упирающегося в предгорья Памира. Чтобы удобнее было строить новый дом, папа с мамой неподалёку от стройки сняли жильё – комнату и кухню в старом доме без удобств. Единственной радостью был сад с внушительной галереей виноградника.
– Ничего, – успокаивал отец приунывшую маму, – стены и крыша у нового дома готовы, зиму здесь переживём, подкопим денег, за лето там настелим полы, вставим окна, двери и будем пановать. Чтобы заработать денег, отец устроился заведующим в одном Подсобном хозяйстве на шестидесятом километре дороги, пересекающей Памирский хребет. Там же свинаркой оформили маму. Но пока она наводила порядок в «новом» жилище, папа взял меня к себе.
Папин рабочий кабинет и жилая часть находились в весьма приличном, просторном доме близ дороги «Ош – Хорог». Место живописное: вокруг холмы, покрытые зелёной, душистой травой, а за ними горы всё выше и выше. Во дворе, за домом, закрывал вид на речку длинный сарай с клетками свиноматок, которые, почуяв людей, обычно начинали активно требовать свободы. Отец обратился ко мне:
– Вот, дочка, твоя работа: каждый день в обед будешь выпускать свиноматок из клеток, и они дружно побегут пить молочную сыворотку вон на ту ферму, – он указал на дальнее строение, – а утром и вечером их покормит мой работник.
– Папа, ведь нужно будет перейти через речку, по дороге все свиньи разбегутся. Я не знаю, к кому там нужно обращаться и где их корыта искать, – взмолилась я.
– Не волнуйся, всё будет в порядке. Ты только поспешай за стадом и больше ничего не надо делать. Это опытные матки, каждая знает дорогу домой и своё место. Тебе только потом останется хорошо закрыть дверцы клеток, потому что утром с голодухи эти хитрюги могут оставить место своей дислокации. Ну, давай, попробуй!
С этими словами он выпустил свиней на волю, и те дружно побежали к реке. Я удивлялась проворности коротконогих хрюшек, едва поспевая за ними. Проторенная дорога привела нас прямо к корытам, уже наполненным молочной сывороткой, которую принялись жадно глотать хрюкающие толстушки. Вскоре из помещения вышли две симпатичные молочницы, пригласили меня зайти внутрь и напоили свежими сливками. Обратно животные, и я в том числе, шли спокойно в хорошем настроении.
Свободного времени было предостаточно. Я прогуливалась по окрестным холмам, собирала цветы, без стеснения громко пела, прислушиваясь к отдалённому эхо, которое с загадочными интонациями повторяло мой голос. В хозяйстве папы жил огромный, серый кот, который поселился в сарае, и реагировал на кличку Котяра. Кот был нелюдим, в дом не заходил и питался крысами. Пойманную жертву в обязательном порядке тащил по вертикали на крышу сарая, где устроил себе трапезную. Жертва, порой, была так велика, что по дороге иногда падала. Кот не ленился, прыгал вниз и всё же доставлял деликатес на должное место. Я старалась не смотреть на это ужасное зрелище: никогда бы не видеть ни эту трапезу, ни этих тварей, но не подозревала, что меня ожидает в городе.
В конце августа пришла пора возвращаться в город. Однако выяснилось, что благодаря сливкам и прочей сытной пищи приталенное платье мне стало катастрофически узко: пришлось ехать в изрядно поношенном халате. В городской квартире, к моему удивлению, бросился в глаза целый продуктовый склад, который устроил папа в углу комнаты. Моя кровать стояла на приличном расстоянии от «склада», поближе к двери. В комнате я только спала, а готовила уроки и ужинала на кухне. Родители оставили мне гору продуктов, договорились в столовой Шёлкокомбината, что будут кормить меня ежедневно обедами, и уехали.
Начался учебный год. Я училась в девятом классе без особого напряжения. Гуманитарные науки давались легко, а геометрия, алгебра, физика не желали поддаваться без усилий и редко радовали четвёркой. Но зато общественные мероприятия школы без моего участия не проходили. Почему ни петь в хоре, ни играть в театральных постановках? Времени достаточно, дома ругать не будут. В конце сентября комсомольцы нашего класса решили выпускать стенгазету. Кому поручить это сложное дело? Выдвинули две кандидатуры Нины Старостиной и Лилии Борщ.
– Борщихе поручить! – дружно закричали «нахлебники» общественной деятельности, – У Борщихи почерк красивый и рисует классно!
Так, кроме участия в художественной самодеятельности, я стала редактором и издателем школьной газеты. Газета имела успех. В ней рассказывалось о некоторых событиях в городе, но в основном о школьных мероприятиях. На большом листе плотной бумаги все тексты писала я от руки, пустые места, заполняя рисунками. Перед сном любила почитать какую-нибудь интересную книгу и засиживалась на кухне допоздна. Однажды в тишине послышался наверху шорох. Потолок из высохших, старых досок имел широкие щели. Близко возле висящей электрической лампочки в щелях на потолке было видно, как двигается что-то чёрное, а следом длинный, тонкий хвост. Стало жутко, по спине пробежал холодок: я поняла, что это крыса. Да, крыса и притом немаленькая! Что делать? Родственников в городе не было. Идти к знакомым в одиннадцать ночи страшновато. Не выключая света, не раздеваясь, я залезла на кровать под одеяло и долго не могла согреться, пока не заснула, а утром проснулась позже обычного и опоздала в школу. Подружкам стыдно было признаться, что в доме, где живу, по чердаку бегают крысы. После школы я зашла к приятелям нашей семьи, рассказала о том, кто живёт у меня на чердаке. Приятели, посочувствовав, поинтересовались, часто ли приезжает мама?
– Очень редко, – созналась я, – обычно приезжает отец, потому что у него здесь дела по работе.
– Главная его работа тут напиться! В горах мама не даёт, а здесь свобода, – возмутилась мамина подруга, – как только папашаа явится, потребуй, чтобы приехала мама и жила с тобой. Если увижу, поговорю с ним на эту тему. Где это видано, оставить дитя одну с крысами!
Друзья семьи накормили меня, но к себе жить не пригласили.
Поплелась я домой, ощущая себя никому не нужной на этом свете. Кое-как выполнив домашнее задание, взобралась на кушетку, что стояла на кухне, и принялась думать, куда бы мне уехать отсюда. У нас много родственников в Украине, но мы виделись очень давно, переписывались редко. Да и зачем тревожить дальних родственников, когда у меня две родные сестры и брат? Мой старший брат Дмитрий после окончания военного училища служил в туркменском городе Мары. Сестра Людмила по распределению работала в Сибири недалеко от Омска, Антонина училась под Москвой и жила в общежитии. Они нам изредка присылали письма, поздравляли с праздниками. Кто мог из них мне помочь, забрать к себе? Я решила, что если мама не согласиться жить со мной – напишу Люсе, пусть заберёт меня отсюда.
Через неделю приехал отец, привёз сметану, творог, сало. По дороге к дому он уже успел заскочить в забегаловку и «отметиться» там, домой тоже захватил бутылку водки и целый блок сигарет «Прима». Я его сразу огорошила тем, что меня скоро загрызут крысы, пусть привозит маму.
– Когда вы явитесь в следующий раз: найдёте мои обглоданные косточки! – пообещала я и разрыдалась. Отец принялся меня успокаивать:
– Доця, ты ж моя самая любимая манюня! Мы живём для тебя: дом построим – у тебя будет отдельная, лучшая комната. Пока надо трошечки потерпеть. Ну, где ты слышала, чтобы крысы загрызли человека?! Этим гадам еды хватает. Хочешь, я тебе привезу Котяру?
– Нет, вашего кота-разбойника я сама боюсь, привези маму.
– Всё сделаю, как ты скажешь, хватит плакать и надо трошечки выпить водочки, не, не, не пугайся, чуть-чуть – и сразу повеселеешь, весь страх пройдёт.
Он ловким движением откупорил бутылку, налил в стаканчик водки, посетовав, что не захватил вина, принёс два солёных огурца, нарезал небольшими кусочками сала и сказал:
– Выпей, доця, папа знает, что делает, с одной рюмки пьяницей не станешь. Выпивать надо уметь, когда и с кем. Вот у папки твоего полгорода знакомых, кругом блат. Вот так надо жить! Твоя мама этого не понимает.
Пока отец учил меня, как надо жить, я в несколько обжигающих глотков выпила «лекарство», быстро запила водой, закусила огурцом, салом и вскоре ощутила лёгкое головокружение, некоторое помутнение в глазах и голове – состояние интересное. Нервы расслабились, всё стало безразлично. Слова отца пролетали мимо, не задевая сознания, захотелось спать.
На следующий день, когда проснулась, отца уже не было: опять опоздала в школу.
На очередном комсомольском собрании постановили, что в стенгазете, кроме информативного материала, должна присутствовать критика. Например, сама редактор газеты опаздывает на занятия... Сразу же начали поступать заметки о неудовлетворительном поведении на уроках некоторых комсомольцев, о плохой успеваемости несознательных учеников и целая поэма двух школьных стихоплётов о Лилии Борщ, которая опаздывает на занятия, потому что любит много спать и «снятся ей суп и каша». Всё можно было бы простить, но «суп и каша» – это издевательство над фамилией! «Мало того, что меня в классе называют Борщихой, так теперь будут звать ещё супом и кашей»?!
На душе стало так тоскливо, что боязнь крыс отошла на задний план. Однако слишком обижаться на «остроты» наших поэтов не имело смысла. Работая над газетой, мною были аккуратно переписаны все критические заметки, но существенно укорочена поэма «О Лилии Б.» без глупых острот: «супа и каши». Зато в конце поэмы красовался любовно нарисованный букетик розовых цветов, напоминающий лилии. Первыми запротестовали авторы поэмы: исказили их творчество – вместо сатиры получилась похвальная ода! Прилежные ученицы – элита класса – возмутились, что какая-то Борщиха выдаёт себя за любимую женщину Маяковского Лилию Брик! Все загудели: кто-то меня защищал, кто-то осуждал. Особенно возмущались те, про кого были опубликованы критические заметки. На бурном собрании меня лишили редакторских прав. На этом газета прекратила своё существование: никто не хотел взваливать на себя ответственную и порой неблагодарную обязанность. Я лишь смеялась над умниками, заподозрившими меня в литературном преступлении: мне и в голову не приходило сравнивать себя с Лилией Брик. А кто же тогда из двоих авторов поэмы «О Лилии Б.» «косит» под Маяковского? На этот вопрос никто не ответил. Вскоре о скандале забыли, школьная жизнь шла своим чередом.
В воскресенье приехала мама: выслушала меня, поплакала со мной, купила будильник, чтобы дочь не опаздывала в школу, попросила знакомых поискать одинокую женщину, чтобы пожила со мной до весны, искала кошку или котёнка. Но в нашем городе было изобилие домашних и бродячих собак, а кошек дефицит. Мама объяснила мне, что отец в горах без неё ни только сопьётся, но и продаст за водку киргизам и живность, и казённое имущество. Всё может плохо закончиться вплоть до тюрьмы. Нужно ещё немного продержаться, чтобы хватило средств достроить дом. Женщину, желающую пожить со мной, не нашли, кошку тоже. Зато привезли немного дров для растопки печки. Угля было достаточно. До этого жарить блины и варить чай приходилось на кирогазе. Расставались мы с мамой, едва сдерживая слёзы. Я долго смотрела ей вслед: странно было, что при сытном, питании, она похудела и даже ссутулилась. На уроках мы бурно обсуждали страдания героев литературных произведений, но ещё плохо ориентировались в реальной жизни.
В ноябре холод добрался и до севера Ферганской долины. Топить плиту я не любила. Часто случалось, что дрова сгорят, а уголь не разгорается. Иногда, так и не согрев квартиру, ложилась спать в платке, укрывшись двумя одеялами. Крысы мной не интересовались. Они прогрызли дыру в мешке с зерном и питались как в ресторане. Утром можно было наблюдать дорожку из шелухи зерен, ведущую от мешка через всю комнату к дыре в полу, кстати, недалеко от меня. Дорогу «изобилия» я подметала лишь раз в неделю, с интересом наблюдая, как она густеет, а мешок с зерном постепенно оседает. Взрослые меня убедили, что крысы живут в полном достатке, и какая-то девчонка их совсем не интересует. Конечно, имелась возможность заткнуть и замазать дыру, но они бы прогрызли новую. Однако на всякий случай возле меня на табурете около будильника лежал нож. Я понимала, что если мной заинтересуются хвостатые зверюги, нож не поможет, но, глядя на острое лезвие, становилось спокойнее.
Отец приезжал регулярно, привозил продукты, топил печь, в одиночку осушал бутылку водки, пел украинские народные песни. Его пьяный рёв мешал учить уроки и раздражал меня. Однажды громкий голос папы в горах чуть ни стал причиной трагедии.
Я вспомнила курьёзный случай, когда летом в горах ездила с папой в сельский магазин. До этой прогулки местные жители учили меня сидеть на лошади. Прежде всего, показали, как оседлать животное: левую ногу поставить в стремя, одновременно правую ногу, отбросив назад, быстрым взмахом забросить на спину лошади. После нескольких дней обучения городская девочка спокойно объезжала двор на старой, опытной кляче. Отец всем хвалился, какая у него ловкая и смелая дочка, умалчивая факт, что на такой спокойной лошади и ребёнок удержится. Однажды в воскресенье папа собрался ехать в магазин и решил взять с собой меня. Как говорится, оседлали мы коней и потрусили по холмам и оврагам. Опыт верховой езды у меня был слишком мал и, спускаясь с горы, казалось, что сейчас выскользну из сиденья, поплыву вниз по лошадиной шее и прямо через морду упаду на землю. Но после нескольких спусков поняла, что нужно ногами упираться в стремена, и все будет в порядке. Хозяин магазинчика встретил нас как дорогих гостей, угощал с восточной щедростью, выложил, по его словам, лучшие товары. Папа купил хлеб, сигареты, мне конфеты, себе бутылку водки. На обратном пути я чувствовала себя в седле более уверенно, любовалась высокими травами, манящими вдалеке ущельями; покрытыми снегом, скалами; синим небом, с запада чуть затянутым паутиной облаков. Папа, несмотря на приличное количество выпитого спиртного, держался молодцом на жеребце, то и дело, сдерживая его прыть уздой и громкими окриками. Видимо, постоянная узда строптивому коню надоела, а также раздражал запах алкоголя, который благородные животные не любят. Конь без команды, самовольно свернул с тропы. Отец возмущённо закричал во всю силу своего голоса:
– Ах, ты ж, гад! Куда полез! – и ударил жеребца хлыстом по шее. В ответ на удар строптивец взбрыкнул так, что седок слетел на землю. А молодой жеребчик понёсся гулять по холмам. Воспитанная, старая кобылка остановилась. На моих глазах отец покатился вниз, словно огромный чёрно-белый мяч, и, зацепившись за камень, задержал своё позорное падение. Я спустилась с лошади на землю, подбежала к папе. Он тихо простонал:
– Ой, как я побился, всё болит, боюсь не встану. Что будем делать?
– Если сильная боль, наверное, есть переломы костей? – испуганно предположила я.
– Да нет, вроде бы ничего не хрустнуло, – успокоил он меня и попытался сесть.
Солнце спряталось за горы, освещая контуры вершин пурпурным пламенем. С земли поднимался голубоватый туман. Среди долины мы сидели только вдвоём, нет, втроём: неподалёку стояла всё понимающая старая лошадь. Было грустно до слёз. Отец, оглянувшись на гору, негромко и как-то заискивающе попросил:
– Ты, доця, пройди чуть наверх: у меня пол-литра из кармана выпала, а звону не было, видно целая где-то схоронилась.
Пришлось пойти на поиски успокоительной и вдохновительной отравы. Целёхонькая бутылочка примостилась за небольшим кустом. При виде её папа почувствовал облегчение, улыбнулся и осторожно, поглубже засунул её в карман брюк. Я ещё находилась в состоянии растерянности, но папа уже решил, что делать.
– Деточка, – обратился он ко мне с умоляющим видом, – вот если бы ты помогла мне как-то взобраться на нашу кобылку, было бы хорошо. Лошадь умная, дорогу домой знает. А ты уж как-нибудь пройдёшь пешочком. Осталось не больше двух километров. А дорожка эта тебя прямо к дому приведёт.
Конечно же, я согласилась, помогла папе подняться, что было не легко. Но ещё труднее оказалось помогать ему взбираться на лошадь. Ногу в стремя он поставил, но подпрыгнуть, подтянуть вверх своё тело не хватало сил. После нескольких напрасных усилий мы сделали передышку, затем собрались и, дружно просчитав: раз, два, три, – собрав все свои силы, отец подтянулся. В этот же момент я подтолкнула его вверх, и больное папино тело оказалось на спине лошади. Но сидеть он не мог и, обняв кобылу, лёг на неё животом. В таком положении повезла его домой ко всему привыкшая, четвероногая подруга. Я шла по тропинке, поторапливаясь, – в горах темнеет быстро. Слышались голоса каких-то ночных птиц, ветер покачивал кусты, окутанные мраком. В сознание подкрадывались мысли, одна страшнее другой: а вдруг сейчас выскочит из кустов шакал и набросится на меня, ещё хуже барс! Может подползти змея типа анаконды, говорят, что в горах ползают большие особи. А ещё, я сама видела огромного орла, который пролетел надо мной со скоростью самолёта. Такие гиганты способны унести ребёнка, а меня могут просто заклевать. Нагнетающие ужас мысли заставили ускорить шаг, переходящий в бег. Вскоре на горизонте показался дом, сарай и свинарник – страх остался позади.
Отец пролежал в постели несколько дней, всем посетителям рассказывая историю с жеребцом и уцелевшей бутылке, которую потом использовал в качестве болеутоляющего лекарства и для компрессов. Меня все хвалили за смелость. Несмотря на случай с резвым жеребцом, в горах жилось спокойно и вольготно.
Казалось, что это было так давно! Тогда я и не предполагала, ЧТО меня ожидало впереди. Теперь же старалась, как можно меньше бывать дома. Пообедав после школы в столовой, шла в кино, напрашивалась учить уроки к подружкам. Но всё равно нужно было возвращаться в холодный «сарай», в котором вольготно жилось только крысам. Всё чаще приходила мысль, что необходимо уехать куда-нибудь подальше. В один из моментов отчаянья, сжавшись от холода, решилась написать письмо старшей сестре Людмиле в Сибирь.
«Здравствуй, дорогая сестричка Люся! Спасибо, что поздравила нас с праздником Седьмого ноября! Скоро подойдёт и Новый год. В школе мы готовимся к вечеру, наша вокальная группа будет исполнять песню «Летят перелётные птицы», а потом я одна спою на слова Матусовского «Берёзовый сок». Мне эта песня очень нравится, но когда я пою её, хочется почему-то плакать. Дорогая сестричка, мне и сейчас хочется плакать. Ты даже не представляешь, как плохо здесь жить одной вместе с крысами! Они меня пока не трогают – жрать им есть что. Но все равно мне противно, и я боюсь. Мама искала кого-нибудь, чтобы пожил со мною до весны, но пока нет желающих. Папа приезжает часто и каждый раз напивается как свинья. Где тот подполковник, которым мы гордились? А я больше не могу: надоело разжигать угли, которые не хотят разгораться, надоело прислушиваться, как снуют по полу крысы. Они живут и на чердаке. Я одна в этом жутком крысятнике! Забери меня отсюда, напиши, как доехать до тебя. Можно сказать папке, что я еду к тебе в гости на зимние каникулы. Он добрый и даст денег.
Люся, ответь мне побыстрее, чтобы я успела подготовиться к побегу. Умоляю тебя, моя любимая сестричка, помоги мне!»
После отправки письма потоком потекли мечты о прекрасной жизни в Сибири: там я буду стараться учиться как можно лучше, участвовать в художественной самодеятельности. Меня будут уважать, и никто не посмеет обзывать Борщихой. Сестра писала, что у них выпадает столько снега, что можно делать тоннели, ведущие в сарай и в туалет. На санках с горки можно кататься хоть каждый день. Стоя на кухне возле плиты, представив, как здорово жить в Сибири, я запела: «Ка-а-линка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!»
В такт песни ноги сами пошли в пляс так, что подо мною доски пола содрогались. К громкому пению хвостатые животные привыкли, но топот и вибрация пола кое-кого испугала. Внезапно из комнаты с шумом выскочила крыса. От ужаса я дико завизжала и с неимоверной быстротой взобралась с ногами на стул. Испуганное животное тыкнулось мордочкой в стену, затем быстренько нашло дыру и исчезло. Меня мгновенно словно током пронзила мысль: «Скорей отсюда, а то загрызут»! Я быстро набросила на себя пальто и выскочила во двор. В голове стучала единственная мысль: «Нужно куда-то бежать, бежать подальше от этого ужаса»! Немного отдышавшись, вспомнила, что не мешает всё-таки закрыть входную дверь на ключ, что и сделала. После двадцати минут быстрого шага с пробежками я очутилась в доме маминой приятельницы Фаины и, продолжая дрожать всем телом, захлёбываясь слезами, рассказала о случившемся. Мне помогли снять пальто, усадили на диван, напоили какой-то успокоительной настойкой, попросили более подробно рассказать о моей жизни. На следующий день занятия в школе пропустила ни только из-за не выученных уроков и отсутствия школьной формы – не было физических сил. Полежав в тепле на мягком диване, постепенно нервные узелки расслабились, силы восстановились. После обеда мы с тётей Фаиной сходили ко мне домой, взяли одежду, учебники, и я прожила у них несколько дней до приезда мамы. Она появилась неожиданно, бросилась ко мне с рыданиями, обнимала, целовала моё лицо и даже руки, каялась, что заставила дочь жить в кошмарных условиях. Я была, конечно, очень рада её приезду, но удивилась тому, что она ВСЁ знает и так быстро приехала. Оказалось, что Фаина написала письмо с просьбой отдать его лично маме. Супруг Фаины Равиль передал весточку с шофёром, направляющимся в город Хорог, дорога к которому проходила мимо Подсобного хозяйства, где жили мои родители. Мама призналась в том, что, прочитав письмо, пришла в ужас, не ела, не спала, пока ни дождалась попутной машины. А теперь так каялась, так проклинала себя, что стало её жалко и пришлось успокаивать. Я сказала, что не так всё было ужасно, в доме можно жить, только хотелось, чтобы ещё кто-нибудь жил со мной и топил печь, чтобы я приходила со школы, а там было уже тепло. Перед тем, как нам вернуться домой, дядя Равиль сделал там дезинфекцию, замазал все дыры, открыл окна, чтобы всё проветрилось и промёрзло. Продукты из комнаты вынесли – в первую очередь – проклятый мешок с зерном. Только после этих важных мероприятий мы переселились в ещё немного неприятно пахнущее, но очищенное, наше временное жилище.
Мама была со мной до середины января. Тридцать первого декабря приехал папа, кроме традиционных продуктов, привёз двух гусей: один нам, другой – тёте Фаине. При встрече Нового года, было приятно замечать, как папа ограничивал себя в спиртном. (Следует отметить, что после моего побега из дому, отец стал меньше увлекаться губительным зельем). В начале января пришло сразу два письма от сестры Людмилы. Мне она написала, что добираться до посёлка, где она живёт, зимой сложно. Средняя школа находится в городе, так что пришлось бы жить в интернате. Прежде чем ехать в Сибирь, необходимо посоветоваться с родителями, так как переезд – это серьёзные, жизненные перемены. Мама, прочитав ей лично адресованное письмо, долго плакала, а когда немного успокоилась, обратилась ко мне внезапно охрипшим голосом:
– Неужели, ты, в самом деле, хотела убежать от нас? Почему не поговорила со мной, когда я приезжала? Господи, какой позор! Что подумают Тоня и Дима, когда узнают?
Её оплывшее слезами, постаревшее лицо меня поразило. Неожиданно в душе проснулось сильное, мучительное чувство сострадания. Я бросилась к ней:
– Прости меня, мамочка, я сделала глупость. Просто однажды мне было холодно и так паршиво на душе, что я написала Люсе, но только ей одной, теперь напишу, что всё у нас хорошо, ведь она там тоже расстроилась. И ты успокойся, меньше волнуйся за папку, будет всё нормально.
Она обняла меня, и так мы долго сидели, каждая, думая о своём. Только теперь я заметила, как мама постарела за последнее время. Мне было уже пятнадцать лет, а я всё продолжала оставаться в детстве, всё время думала в основном о себе, не пытаясь понять других, даже самых близких мне людей. Отец растерялся, выйдя на гражданку, пьёт, распевает песни, а в глубине души, наверное, страдает. Мама пытается ему помочь, но пока безуспешно, сейчас казнит себя за то, что дочка стала заложником этой борьбы. Нам всем было нелегко.
Мама покинула меня тогда, когда нашла женщину, желающую пожить со мной. Тётя Даша отличалась тихим и спокойным характером. Когда я приходила со школы, не только было в доме тепло, но уже готовился ужин.
В конце марта уже ярко светило солнце, ожила природа. Школьники сбросили с себя пальто, тёплые курточки и шапки. Отец передал полномочия новому управляющему Подсобным хозяйством. Родители вернулись в город и приступили к строительству нашего дома, куда мы переехали в середине лета. Работы ещё хватало, но когда это в радость – усталость и заботы не страшны.
Рига, 2010г.