ДПС

               

«Чайку, или все же водочки?». Сия сакраментальная мысль уже минуты две как терзала несчастного Филимона. Был он похож сейчас на пресловутого мнительного осла из хозяйства Ж. Буридана, но, хотя и находился в весьма паршивом состоянии, издыхать, как упомянутая глупая скотина между двух охапок сена, вовсе не собирался.
 
Синеватые язычки пламени, с легким шипением струились из газовой горелки. Казалось, в черепе взорвали не менее чем полкило тротила, но давление почему-то не разнесло многострадальную оболочку на мельчайшие фрагменты, а, странным образом, зациклившись, гуляло в ней, тревожа траченные сивушными маслами мозги, изредка постреливая в темечко и виски короткими злобными протуберанцами, отчего Филимон болезненно морщился, жестко массируя ладонями пораженные места.

Чайник на соседней конфорке робко предлагал здоровый, но, к сожалению, мучительно-затяжной выход из состояния похмельного планирования. Времени для реабилитации у Филимона, по причине наличия понедельника и, соответственно, необходимости тащиться на работу, не было совсем, граненая же, на четверть полная бутылка «Эталона», с незапамятных времен забытая в морозилке и ныне, кстати, изъятая на свет, мерцая синими сполохами в мелких линзах капель испарины, сползающих по ее пологим стенкам, однозначно гарантировала практически мгновенное избавление от последствий вчерашней корпоративной вечеринки. Подобное мероприятие Филимон опробовал впервые и, как водится, обилие спиртных напитков, совмещенное с их беззастенчивым разнообразием, сыграло с ним дурную шутку.

В итоге, как чаще всего и бывает, ибо слаб с утра безмерно, перебравший накануне человек, победило простейшее из средств.

Коротко скрипнула свернутая пробка и остатки ледяной микстуры, завиваясь причудливым шнурком, вязко потекли в стакан. «Огурчика, бы», с надеждой подумал Филимон, отворяя дверку холодильника. Протяжный посвист, выражающий крайнюю степень его огорчения, эхом разлетелся в пустынных белых недрах, и только заскорузлый сырный завиток слегка качнулся на решетчатой полке, сетуя на свое заплесневелое одиночество.

– Что ж делать, употребим без закуси, ибо принимаю не пьянки ради, а лечения для, – философски изрек Филимон, обращаясь исключительно к практически порожней бутылке, коротко звякнул, чокаясь, об нее стаканом и торопливо выплеснул его содержимое в горло.

Все-таки поспешность необходима, как поучительно вещает небезызвестная народная мудрость, исключительно при ловле мелких кровососущих, употребление же крепких напитков требует серьезного вдумчивого подхода, и халатности не прощает. Терапевтическая доза, направленная его неверной трясущейся рукой упала вместо жаждущего пищевода в дыхательное горло. Филимон, выпучив глаза, замер на мгновение, испытывая мучительный спазм, чувствуя, как едкая жидкость, проникая в бронхи и носоглотку, вызывает нарастающий внутренний протест организма, обеспокоенного столь небрежным обращением. Он экспрессивно, похожий на неистового дирижера, всплеснул руками, произведя над пылающей конфоркой ряд замысловатых пассов, и, наконец, уже не в силах удержаться, прыснул шлейфом мельчайшей водочной взвеси прямо в зыбкое соцветие прозрачно-синих газовых лепестков, пробормотав вслед какую-то короткую невнятную абракадабру.

Коротко и жарко пыхнуло ослепительное пламя. Филимон рефлекторно, спасая физиономию, отпрянул от плиты, с изумлением глядя сквозь пелену навернувшихся слез на взметнувшееся к потолку фиолетовое облако, которое не опало, как следовало ожидать, а напротив расширилось и застыло, приобретя форму полутораметрового прозрачного сфероида, в котором что-то активно суетилось.    

«Только не со мной. Не мог я так крепко перебрать», пронзила Филимона вполне естественная в данных обстоятельствах паническая мысль. Собственно говоря, было от чего. Он зажмурился и, отвернувшись, сотворил крестное знамение, отгоняя нечистого. Спустя мгновение осторожно приоткрыл глаза, искренне надеясь единственно лицезреть плиту, чайник и конус водочной бутылки. Однако кошмарное создание все так же пребывало в прозрачной сфере и, более того, производило мускулистыми конечностями весьма выразительные жесты, обращаясь, без сомнения, непосредственно к Филимону. Причем видимая артикуляция похожего на жабью пасть рта явственно говорила о степени его эмоционального накала.

Филимон не стал прибегать к традиционному способу определения реальности происходящего, считая, что щипать себя есть дело женское, банальное и практически бесполезное. Тусклый блеск несвежей вилки в глубине мойки, подвиг его к применению радикального ноу-хау и через мгновение острая боль от четырех проколов в уязвленной ягодице сообщила ему о том, что худшее все-таки стряслось.

Конечно, Филимон был с глубокого похмелья, но вовсе не дурак и быстро осознал, что для того чтобы не свихнуться, необходимо принять наличие странного как данность. Таким образом, немного утвердившись в сомнительной реальности, он уже более внимательно и даже с некоторым любопытством, хотя все еще с легким содроганием, присмотрелся к зеленой твари, которая, поджав длинный чешуйчатый хвост, часто перебирая, весьма похожими на козлиные, оснащенными копытцами ножками, скользила по внутренней поверхности сфероида, явно стараясь избежать огня газовой конфорки. Под ее напором сфероид раскачивался, удерживаясь на плите, словно мыльный пузырь на конце извергнувшей его трубочки. 

Больше всего пришелец напоминал обросший темно-зеленым мхом кабачок, в верхней части которого над вышеупомянутой пастью размещалось нечто круглое и плоское с двумя отверстиями, очевидно нос. Венчали метровое тело три, похожих на рожки, коротких стебелька, на концах которых красновато посверкивали выразительные, почти человеческие глазки.   

«Боже мой, – смятенно подумал Филимон. – Вот типичное утро понедельника. Трехглазый зеленый баклажан со свинячим пятачком и руками, как у Майка Тайсона на моей собственной кухне пытается мне что-то сообщить изнутри мыльного пузыря»    

Он протянул к сфероиду трясущуюся руку, совсем забыв о зажатом между пальцами бытовом тестере для определения реальности. Прозрачная оболочка, коротко щелкнув, мгновенно схлопнулась и испарилась.

– Выключи жаровню! – повелительно бросила тварь, соскакивая с плиты. Копытца звонко цокнули о кафельный пол.

Филимон послушно потянулся к ручке, но в то же мгновение, сопоставив диковатое сочетание облика маленького чудовища с нормальной русской речью, застыл, изумленно отвалив небритую челюсть.

– Ну, чего маешься? Ручку-то, того, поверни, – уже несколько искательно попросило существо, поочередно помаргивая глазками, отчего казалось, что по его гротескной физиономии пробегает короткая волна.

– Ты!.. Вы, кто!? – игнорируя настойчивую рекомендацию, промямлил Филимон, чувствуя, как холодные струйки пота стекают по позвоночнику и, собираясь на резинке от трусов, просачиваются далее.

Существо изобразило ликом «Ты что, меня!!! не знаешь?», и с осуждением покачав головой, окинуло трехглазым взглядом кухню, задержавшись на стеклянной пирамидке водочной бутылки.

– ДПС! – бросило оно, уверенностью в голосе обозначая, что уж этих-то трех согласных вполне достаточно для уважительной идентификации себя зеленого.

Филимон, хотя и не являлся автолюбителем, был все же знаком с общеизвестной аббревиатурой, однако, не найдя в пришельце ни малейшего сходства с обладателем полосатой палки, неуютно поежился и стыдливо потупил глаза, неконструктивно чувствуя себя виноватым за то, что не имеет понятия, кто сейчас стукотит копытами на его холостяцкой кухне.

– Демон, я! – наконец снизошло существо до разъяснений, очевидно гордясь собственным величественным  званием, и после короткой паузы, конфузливо добавило. – Похмельного синдрома!

Неясные подозрения, терзавшие Филимона с начала появления на кухне инородного образования, окончательно оформились. Алкогольный фольклор, бессмертный «Фауст», а также цитируемые в народе выписки из историй пациентов наркологических диспансеров – все это было для него равно далеко и интересно лишь исключительно с точки зрения отстраненного наблюдателя. Теперь же, когда зеленый пришелец сам объявил о своей профессиональной принадлежности, оставалось только вступить в конструктивный диалог. 

«Может обойдется, – смятенно подумал Филимон. – Поговорим, глядишь, и придем к консенсусу. Моя душа, кажись, ему без надобности, откуплюсь как-нибудь по мелкому»

– Чего изволите? – осторожно выдавил он, опасаясь неверно поставленным вопросом спровоцировать нежелательные требования.

– Это, в каком глубоком смысле? – глазки демона удивленно полезли из орбит. Выглядело это, как будто улитка начала выпускать рожки. – Приказывай  хозяин.

– Кто хозяин? – Филимона несколько зациклило. В его понимании, явившиеся с бодуна зеленые черти уж никак не нуждались в директивах.

– Господи! – возопил демон, воздевая к потолку широкие ладони. – Опять случайный вызов. И ведь божились в отделе внешних отношений, что вероятность совпадения условий несанкционированного захвата одна на десять миллиардов.

Он обреченно уронил руки, заложил их за спину и, прохаживаясь вдоль кухонной стойки, поучительным тоном начал объяснять:

– Термический элемент использовал!? Использовал, – демон кивнул в сторону горящей конфорки. – Алкоголь, замешанный на собственных ферментах, возжигал!? Возжигал. Ну и техника магического жеста наряду с акустической составляющей также имела место. Так что, будем изгонять? Только давай по быстрому. Раз, два и будешь, как огурчик.

В голове у Филимона как будто что-то щелкнуло, меняя смысл текущего момента на более занятный. Ретроспектива магических историй, начиная от лампы Алладина до модерновых старика Хоттабыча и агрессивно настроенного персонажа из песни Высоцкого, промелькнула перед его мысленным взором. Мгновенно осознав открывающиеся возможности, он уставился на демона, готовясь выплеснуть на него поток разнообразных многоплановых заявок.

– И не надейся, – мрачно отрезал тот, не дожидаясь начала долгого речитатива. – Никаких дворцов, сексапильных дамочек, и уж тем более часов «Ролекс» и всяких там финских унитазов. И карточки «Виза» тоже не проси.

– А как же?.. – несколько осаженный столь резкой отповедью, но все еще надеясь на получение какой-нибудь хоть малой ценности, пробормотал Филимон. 

– А никак! – с явным удовольствием прервал его демон. – Узкая специализация. В прейскуранте услуг единственно избавление от похмельного синдрома.

– Но ведь были случаи, я же слышал, – не сдавался Филимон.

– Э, уважаемый, – протянуло зеленое чудовище, – то были другие службы, многофункциональные, а тут вопрос сугубо специфический, однозначный. Элитный можно сказать. Дилетантам не под силу. Только мне, эксперту первой категории. Ты того, давай, приказывай, полечимся и разойдемся по-хорошему, у меня и так плановых работ невпроворот, – с нажимом добавило оно.

– Каких таких работ? – в попытке оттянуть время, поинтересовался Филимон. Было жалко до невероятности упускать возможность поживиться, и он, игнорируя головную боль, лихорадочно проворачивал в уме варианты применения предложенной услуги в меркантильных целях.

Несмотря на откровенно видное желание, выполнив предложенное мгновенно испариться, демон почему-то не стал противоречить, а послушно принялся излагать принципы собственной основной деятельности, суть которой состояла в наведении на разумных существ, обитающих в бренном мире, похмельного синдрома, а также, в качестве шоковой терапии, самоличного явления пред пьяны очи в случае превышения определенного порога алкогольной интоксикации.

– Это зачем же? – недоумевая, поинтересовался Филимон, одновременно рассматривая про себя возможность организации коммерческого предприятия по срочному выведению загулявших соотечественников из состояния запоя. – Скромное желание нагадить, исходя из противоречия земного и небесного?

– Ну, ты! Поосторожнее! – запнулся, увлекшийся было лекцией демон. Его глазные стебельки задумчиво поехали друг к другу, затем он встрепенулся. – Эх, ты! Алкаш небритый. Мартышка неблагодарная. Есть указание сверху, то бишь промысел Божий, работать в сем подлунном мире, дабы устрашились смертные последствий неумеренного возлияния и не утопили сами себя в океане продукта перегонки сахароидов. И вообще, чего ты мне баки забиваешь, – раздраженно, как-то совсем по-человечески, добавил он. – Ничего у тебя с коммерцией не выйдет. Антипохмельная обработка есть услуга индивидуальная и тиражированию не подлежит.

– Ты что, и мысли читать умеешь? – испуганно вскинулся Филимон.

– Тоже мне, тайна ментального вложения, – небрежно отмахнулся лапой демон. – Уж сколько тысяч лет работаю, а все у вас одно и то же на уме.

– А может быть, ты врешь!? – не унимался Филимон.

– Вот этого не надо, – голос демона изрядно посуровел. – По условиям контракта обязан говорить одну только правду, и ничего, кроме правды. У нас с этим строго. Лишением лицензии чревато. Короче, вот стандартный бланк заказа, – откуда-то из воздуха появился листок с типографским шрифтом, – заполни и подпишись. Ручка-то у тебя найдется? – слегка смущенно озадачился он. – У меня стерженек, как назло закончился, а на склад не завезли, снабжение паршивое, да и грузчики воруют, подлецы, просто безбожно.

– Хорошо хоть не кровью, – буркнул Филимон, неловко подмахивая бумагу. Очевидная канцелярщина в данной ситуации показалась ему чем-то глупым и неуместным.
– Кровью!? Экий вздор, – хохотнул демон. – Это ежели сделка высшей категории, тогда уж без кровопускания не обойтись. Причем еще и на пергаменте из кожи человеков, – нехорошая ирония слышалась в его словах. – А у нас с тобой так, мелкая услуга. Ты число-то определи, – ткнул он похожим на толстую морковку пальцем в низ страницы. – Без числа никак нельзя, вызов твой случайный, внеплановый. У нас в диспетчерской такой козел сидит, рога на четверть метра. Скажет, прогулял, можно премии лишиться. А так, глядишь, еще и сверхурочные начислят, командировочные.

Демон выхватил у Филимона подписанный листок, сунул его куда-то за спину, где тот благополучно исчез вместе с Филимоновой ручкой.

– Начнем, пожалуй, – пробормотал он, потирая свои грабли, окинул Филимона цепким взглядом, и как-то неуловимо быстро скользнул к нему. Филимон, слегка озадаченный столь энергичным началом, испуганно посунулся назад.

  – Поди-ка сюда, – поманил демон напрягшегося Филимона, – чего скажу, на ушко.

И когда тот, любопытствуя, дабы познать невероятную демоническую тайну, наклонился вперед, он, не размахиваясь, залепил ему снизу короткую, злую оплеуху.

В голове у Филимона глухо брякнуло, как будто лопнула термосная колба. Осколки порченых мозгов с легким шелестом осыпались на дно ментального контейнера. Искушенный демон немедленно отскочил назад, профессионально избегая естественной реакции пациента. Филимон замахнулся вторично, пытаясь достать подлую зеленую скотину.

– Вот так и делай людям добро, – на невероятной физиономии демона отразилось пренебрежительное раздражение. – Ну что ты сепетишься? Как голым задом на муравейнике, ей Богу. Видать не слишком припекло. Это ж тебе не полтергейст изгнать, здесь концентрация внушения нужна. Максимальная, между прочим. Я может, каждый раз после процедуры болею. Выкладываюсь, значить на полную, а ты тут корриду норовишь устроить. Ну, и как? – поинтересовался он, спустя несколько секунд.

– Фантастика! – ошарашено отозвался несколько смущенный отповедью Филимон.

И было от чего. Восставшие из кучки стеклянного крошева мозги отчетливо скрипели, будто тщательно выстиранные «Ариэлем», промытые затем в студеном потоке горного ручья. Подвядшие было члены, налившись упругой силой, демонстрировали стопроцентную жизнеспособность.

– А ты, думал, – демон гордо выпятил цыплячью грудку. – Фирма. Уж если похмелье, так до розовых слонов, а в случае изгнания – до последней молекулы. И, вообще, на будущее запомни – чрезмерное употребление алкоголя вредит Вашему здоровью. Пей кефир – оно полезнее.

Филимон только утвердительно кивнул. Мгновенный переход от полупьяного перегарно-сивушного состояния к практически идеальной трезвости, поверг его в состояние некоего шока. Он стоял, слегка покачиваясь, тестируя непривычную подвижность мыслей, которые свободно летали по очищенным извилинам, подобно элементарным частицам в недрах Адронного Колайдера. 

– Ну, я пошел, что ли,  – небрежно бросил демон, начиная понемногу растворяться в воздухе. – Жаровню-то свою погаси, чего зря углеводороды палишь.

Филимон, все еще в восторженной задумчивости, послушно тронул ручку газовой плиты. Синеватые струящиеся лепестки, словно щупальца актинии, стали медленно укорачиваться, втягиваясь в отверстия конфорки, превращаясь в маленькие круглые огоньки. Оставалось сделать одно короткое движение, когда он бросил случайный взгляд в сторону уже полупрозрачной колышущейся фигуры. Очевидное напряженное ожидание, застывшее на зеленой гротескной физиономии, побудило его решительным движением открыть горелку на полную мощность.

– О, булл шит, проклятый! – вновь обретая твердую форму, возопил демон.

– Так-так-так! – подобострастие полностью исчезло из голоса Филимона. – Значит, вводим в заблуждение!?

– Ну, надо ж было попытаться, – уныло пробормотал демон, неловко карабкаясь коленками на табуретку. – Обычно удается. Господи, не прошло и тысячи лет, как опять туда же вляпался.

Он нацедил из крана в стакан воды, вылил ее в пасть, недовольно буркнул: «Хлорки много, опять дежурный на станции денатурату нажрался, надо бы явиться, упредить!», и, повернувшись, уселся на сидение, свесив не достающие до полу короткие ножки, слегка похожий на фантастическую плюшевую игрушку из какой-то современной детской телепередачи.

– Так может все-таки не все так однозначно? – с надеждой поинтересовался Филимон. Своими просветленными мозгами он уже понял, что пока горит магический огонь, несанкционированного бегства демона похмельного синдрома можно не опасаться. К тому же, как говорится: «общение сближает», и после чудесного исцеления зеленое нечто уже не казалось инородным телом в кухонном интерьере, а, в какой-то степени, вроде домашнего доктора, стало почти родным, явно располагая к душевным отношениям.

– Однозначно, – коротко резюмировал демон. – Ничего, кроме похмелья, и только для тебя. Я же сказал, узкая специализация. Так может, все же разойдемся, – его кошмарные глазки затуманились, погрустнели. Физиономия невероятным образом приобрела плаксивое выражение, и Филимону немедленно захотелось его пожалеть. Он уже было потянулся к газовой плите, но меркантильная доминанта в его сознании не позволила совершить безрассудный акт бесовского милосердия.

– Ну, уж нет, – Филимон поспешно отдернул предательскую руку. – Только раз бывает в жизни встреча. Не может быть, чтобы нельзя было с тебя что-то поиметь. Я сейчас на работу, а ты дома посиди. Выпей рюмочку, – он кивнул на остатки в бутылке. – Только с горя не переусердствуй, – добавил он с покровительственной улыбкой трезвенника.

Демон в ответ только оскорбленно хмыкнул, сполз с табуретки и  поплелся в комнату.

– Тебя как звать-то, болезный? – ощущая чувство нездорового превосходства пополам со слезливым милосердием, спросил Филимон, глядя на безвольно волочащийся по кафелю зеленый чешуйчатый хвост. На конце хвоста имелась аккуратная кисточка, и он мимоходом подумал, что ею можно было бы весьма удобно взбивать пену для бритья.

– Алказельцером кличут, – не оборачиваясь, обронил демон, скрываясь в коридоре.

Филимон некоторое время стоял столбом, по достоинству оценивая услышанное, затем, пробормотав в изумлении: «Дал же Бог фамилию», – поспешил в ванную, дабы привести себя перед уходом в надлежащий порядок.

Еще ни разу за всю историю его трудовой деятельности у Филимона не было столь продуктивного рабочего дня. Под мутные недоверчиво-завистливые взгляды вчерашних сотрудников-собутыльников он, походя, не напрягаясь, заключил ряд выгодных для себя и для фирмы сделок; внес несколько конструктивных советов по организации делопроизводства; между делом разработал план развития компании на ближайшие десять лет, который был тут же одобрен и принят к исполнению вышестоящим начальством.

Его непринужденный юмор и бесконечное обаяние, заставили всю женскую половину коллектива пересмотреть к нему свое отношение. Если раньше Филимон был любопытен лишь редким, слегка неблагозвучным именем, то отныне его занесли в разряд, пусть не первоочередных, но все же перспективных женихов, чему он, правда, даже если бы и узнал об этом, сейчас не придал бы никакого значения. Бухгалтерша, крупная женщина бальзаковского возраста, мать троих детей, при всех назвала его «душкой» и сделала «козу», а длинноногая Анфиса, предмет, как тайных, так и демонстративных сексуальных вожделений всего мужского контингента, задержала на нем безмятежный взгляд и заинтересованно дернула подведенной бровью. Естественная темная прядь в натуральном золоте ее волос, прозрачно намекала на существование в хорошенькой головке некоторого количества интеллекта.   

Одна и та же мысль терзала Филимона весь день, наряду с насущными делами, вращаясь легким вихрем, где-то на задворках просветленного сознания: как найти способ трансформировать наличие зеленого пришельца в наличие дензнаков, ибо, хотя и не был он стяжателем, все же отлично понимал – случай случился исключительный, а значит нужно ковать железо… , не упускать момент… , держаться обеими руками… и так далее, потому что всякое может стрястись на зыбкой грани соприкосновения двух параллельных измерений, простейшим из которого является сбой в поставках продукта всемогущего «Газпрома», а в какой последовательности он месил воздух в момент «икс» над пылающей конфоркой и что бормотал сквозь водочные сопли, Филимон, естественно, уже не помнил. Порой ему даже казалось, что утренний инцидент не более чем плод его воображения, но болезненный дискомфорт чуть ниже поясницы и непривычная ясность трезвого ума в контрасте с помятыми физиономиями сотрудников, живо напоминали, что нетривиальные события имели место быть.

Когда вечером Филимон отворил входную дверь, квартира встретила его обычной тишиной. «Уполз-таки зеленый змий», огорченно подумал он, освобождаясь в прихожей от ботинок. Однако конфорка на кухне все так же струила голубоватое сияние, давая надежду на продолжение полезного диалога. В комнате было пусто. Лучи вечернего солнца сквозь занавеси рисовали на стенах зловещую картину африканского саванного пожара. Звук спущенной воды заставил его радостно вздрогнуть. У появившегося Алказельцера в одной лапе был зажат тетрис, а сам он был весь обмотан широкой лентой туалетного серпантина.

– Однако забирает, – с отвращением пробормотал демон, и, отбросив в сторону пластмассовую коробку, принялся обирать с себя туалетную бумагу. – Ну! И дальше что!? – его голос был угрюм и неприветлив.

– Не знаю, – честно признался Филимон. В глубине души он, конечно, прекрасно понимал всю непорядочность насильственного удержания, пусть и потусторонней, но все-таки свободной личности.

– Что ты там про прошлый раз упоминал? – спросил он, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Омар Хаям тогда меня прищучил, – с видимым неудовольствием отозвался демон. – До чего же вредный мужичонка. Но надо все-таки отметить был человек достойный всяческих похвал, хоть и продержал меня почти всю свою жизнь на сворке, как собаку. В науках разных весьма преуспел, и философия была ему не чужда.

– Ну, сегодня он более известен как сочинитель «ин вине веритас» стихов, – заметил Филимон.

– Еще бы! – воскликнул демон, оживляясь. – Меня в соавторы бы надо поместить. Сам понимаешь, чтобы знать, о чем писать, надо лично в теме быть. Так и работали в тандеме – у него с вечера творческий подъем, с меня поутру ликвидация последствий. Затем все остальное, вплоть до врачевания. В миру, причем, слыл радикальным абстинентом. Тоже ведь моя заслуга. Насилу я тогда убег. Мелькнул перед служанкой, она с перепугу и выплеснула воду на жаровню. Хотя и жалко было человека, привык я как-то к интеллектуальному общению. Характер у меня мягкий, привязчивый, – на его средний глаз навернулась сентиментальная слеза, которую он промокнул обрывком пипифакса. – Да и Хаям, насколько я слышал, до конца жизни шибко переживал. Хотел я потом встретиться, пообщаться, да нас туда, – он завернул затуманившееся око к потолку, – почему-то не пускают. 

Начитанный Филимон тотчас вспомнил, что отношение к жизни в последние годы философа вовсе не отличалось светлым оптимизмом, представленном в знаменитых четверостишьях, а напротив, было весьма мрачным, сопровождаясь идеями фатализма и безысходности. 

Расстроенный воспоминаниями Алказельцер плюхнулся в кресло и пригорюнился.

– Столько лет. Столько лет вокруг одной жаровни, – забубнил он, покачиваясь, похожий на гипертрофированную куклу-неваляшку и вдруг, осененный внезапной идеей, встрепенулся.

– Может, договоримся? Ну, хочешь кодировочку? И нет проблем. Пожизненная гарантия. Это тебе не в ваших шарлатанских диспансерах.

Филимон тут же представил себя, как абсолютного трезвенника. Увидел перспективу однообразного минорного существования без авантюрных вечеринок с девочками, отсутствие мужских душевных посиделок под сауну с пивком и, хотя все это не так часто присутствовало в его жизни, а, вернее, не было совсем, оставаясь туманными мечтами, только отрицательно покачал головой. К тому же, методика одноразового отрезвления, уже испытанная им совсем недавно, позволяла предположить, что при наведении пожизненного абстинентного эффекта, могут применяться варианты куда более интенсивной терапии, возможно даже в несколько раундов, что, в общем-то, также энтузиазма не вызывало, так как мордобоя он с детства не любил.

– Как это ты по-русски так чисто балаболишь? – Филимон поменял тему разговора, уводя ее подальше от животрепещущего для демона вопроса. – Надо полагать, с Хаямом тоже на его наречии общался?

– Полиглот я, абсолютный причем, – откровенно гордясь собой, заявил Алказельцер. – Работа такая. Знание иностранных языков обязательно. Потому как нет на этой планете непьющего народа. Второй признак разумности, между прочим.

– А первый?.. – заинтригованно поинтересовался Филимон.

– Способность изготовлять посуду для питья, – вполне серьезно ответил демон.

Рабочая неделя пролетела хоть и быстро, но как-то однообразно двойственно. На службе Филимон все так же блистал обострившимися гранями своего недюжинного интеллекта, готовясь к стремительному взлету по карьерной лестнице, имея, однако, на этом поприще сослуживца-соперника, а вечером дома, совестливо мучался, пытаясь праздными разговорами развеселить окончательно впавшего в черную хандру Алказельцера. Плененный демон, забившись в кресло, круглые сутки терзал телевизионный пульт, бесцельно шляясь по всему эфиру, и только изредка тормозил, если нарывался на вечернюю рекламу пива. «Красиво», шептал тогда завороженный Алказельцер, в припадке эстетического пароксизма жадно следя выпученными глазками за струящемуся по экрану пенистому потоку солодового зелья.

Пятница притащила с собой недельную зарплату, и вместе с ней возможность развеяться после трудов праведных. В идее вывести демона похмельного синдрома прогуляться не было ничего предосудительного. Филимон просто руководствовался врожденными принципами человеколюбия, насколько эти самые принципы можно распространить на подобное создание, а может, ему было элементарно одиноко. И, тем не менее.

Алказельцер сначала стоически пытался избежать насильственного приобщения к человеческим забавам, неубедительно мотивируя свое нежелание отсутствием надлежащей одежды, но, когда выяснилось, что он может становиться невидимым для всех окружающих кроме Филимона, вопрос в приказном порядке был окончательно решен.


Филимон, сидючи за столиком рядом с барной стойкой, потихоньку посасывал безалкогольный коктейль, потому как, несмотря на пятидневную абстинентность, все еще живы были в памяти ощущения утра понедельника, и глазел на танцплощадку, где весьма условно одетые девицы сладострастно извивались под ритмичную музыкальную долбежку, а демон с профессиональным интересом присматривался к пьющей публике, машинально оценивая ее с точки зрения потенциальной клиентуры.

Так бы и закончился исключительно фруктовым возлиянием нынешний пострабнедельный вечерок, однако судьбе было угодно занести сюда же его служебного приятеля-соперника на соискание престижной должности с двумя подружками.

Ту, что висела на приятеле, он не знал, другая была Анфиса, и это кое-что да значило. Приятель был уже навеселе, поэтому разговор получился несколько развязным и категоричным.

– Ха, Мин Хренц! – сказал он, фамильярно хлопая по плечу Филимона, одновременно спихнув задом с барной табуретки невидимого Алказельцера. Его фамилия была Меньшиков, и он частенько, юродствуя, изображал фаворита Великого Петра. – Витамины дуешь, трезвый образ правишь, под меня, подлец, копаешь!

Его подружка хихикнула, Анфиса промолчала, с любопытством глядя на Филимона. Филимон криво улыбнулся, не зная как отреагировать на необоснованные обвинения.

– А на спор, слабо? – топчась по зеленому хвосту, куражился приятель, не обращая внимания на утробное урчание тяжелой волной бьющееся вокруг его ноги. – Кто устоит, тому и должность.

Филимон пожал плечами, собираясь отказаться от столь неконструктивного, на его трезвый взгляд, решения кадровой проблемы, но грубый тычок в бок прервал его на полуслове.

– Наказать бы хама надо! – озлобленно шипел разгневанный Алказельцер. – Ты только пей, все остальное я устрою. Варан комодский! Из-за него чуть хвост не сбросил. Регенерация лет семьдесят бы заняла.

От злости он весь покрылся серыми пятнами, месил кулачищами воздух и нервно хлестал над самым полом травмированной пятой конечностью. Толстая тетка за ближайшим столиком испуганно взвизгнула, подскочив на стуле, ее кавалер беспорядочно сучил ногами, стараясь пнуть невидимую кошку.

Перспектива повышения по службе, Анфиса со своими бесконечными ногами и томным вопросительным взглядом, а, самое главное, алкогольный гандикап в лице демона похмельного синдрома подвигли-таки не слишком азартного по жизни Филимона на предлагаемую авантюру. 

– Эй, бармен! – решившись, крикнул он, призывно хлопая в ладоши. – Всего, что есть крепкого, по кругу. По большому кругу, – добавил он, взмахом руки, охватывая обширную витрину стойки, и, совсем уже входя в роль, провозгласил: – Шоу «пьяная рулетка» начинается. Желающие могут делать ставки.

Через полчаса, трезвый как оптическое стекло Филимон, погрузив невменяемого сослуживца и его огорченную столь быстро завершившейся вечеринкой подружку в такси, вернулся в кафе. Очевидцы недавней пьяной эскапады уже разбрелись по своим углам. Анфисы за столиком не было. Довольный Алказельцер развлекался тем, что рассеяно гонял вокруг полупустой бутылки текилы и двух порожних из-под виски и водки разноцветные стаканчики с остатками конкурсного зелья. Одеревеневший малый, прокрашенный по шевелюре в черно-белую полоску, стоял рядом, заворожено следя за самопроизвольной эволюцией посуды на вакантном столике. Должно быть, упомянутый демоном визуальный терапевтический эффект оказал и в этот раз свое неотразимое воздействие, так как парень уверенно поставил мимо стойки только что укупленный бокал и, мотая головой словно удивленный мерин, не обратив внимания на призывные окрики друзей, дробным аллюром поскакал к выходу.

– А где?.. – Филимон беспокойно осмотрелся по сторонам.

– Вероятно, носик пудрит, – отозвался демон.   

– Спасибо тебе, друг! – проникновенно выдохнул Филимон и, потирая травмированную челюсть, шлепнулся на стул.

– Да, ладно, – Алказельцер небрежно махнул зеленой лапой. – С утречка еще стажеров зашлю, «делириум трименс» твоему приятелю на недельку обеспечу. Будет тебе сладкое местечко.

  Чувство искренней благодарности к демону переполняло Филимона. Хотелось сделать для него что-нибудь хорошее, но он не знал, чем угодить потустороннему пришельцу. Предшествующие же обстоятельства, да и соответствующее окружение настойчиво предполагали только один способ выражения признательности.

– А может, дернем по маленькой!? – неожиданно брякнул он, сам удивляясь сей интересной мысли, тем более, пришедшей на трезвую голову. – За знакомство.

Не дожидаясь ответа, воодушевленный идеей Филимон взялся за бутылку.

– Да я, в общем-то, не употребляю, – неуверенно объявил демон, задумчиво вертя в руке наполненный стаканчик. Текила круговой волной обегала прозрачную поверхность, маслянистыми потеками сползая со стенок. Двойственность эмоций, висевших на его физиономии, позволяла усомниться в однозначности сделанного заявления.

– И давно? – Филимон изумленно вздернул брови.

– Уж целую вечность, как завязал, – грустно признался Алказельцер, с вожделением уставясь на солонку и блюдечко с дольками лайма.

– Что так? – не унимался Филимон. Мысль о том, что создание, способное мановением конечности утилизировать побочные продукты полученные в процессе разложения спиртосодержащих жидкостей, не может лично приобщиться к радостям, приносящих их же усвоение, как-то не укладывалась в его сознании.

– Да так, – демон явно не испытывал особого желания вдаваться в подробности завязки. – Несчастный случай на производстве. Со скверными последствиями.

В последней попытке устоять против очевидного искушения он, решительно отставив соблазняющий сосуд, откинулся на спинку стула, стараясь держаться от него подальше.

Даже в проявлении лучших чувств эгоизм, порой, играет существенную роль.

– А ежели по моему велению?! – заявил Филимон, развязно-собственическими нотками в голосе напоминая алчную старуху, недальновидно эксплуатирующую рыбацкое счастье собственного мужа.

– Против хозяйской воли не попрешь, – оживился Алказельцер. Было понятно, что, сбрасывая с себя ответственность за принятие знакового решения, демон из двух условий – хочется и колется – с удовольствием выбирал первое. – Да и вообще, почему бы не выпить с хорошим человеком. Однако, во избежание недоразумений, хотел бы предупредить, – уже вознеся стакан с текилой, скороговоркой, словно выполняя непременную формальность, начал было он, но акустический апофеоз очередного музыкального экзерсиса смел в сторону его невнятное признание.

Видимо вечность явно насильственного воздержания прошла для него в крайне напряженном ожидании, так как за первым глухим бряком содвинутых стаканов был незамедлительно инициализирован второй, затем третий и через десять минут от оставшейся после хмельной дуэли половины содержимого литровой бутылки не осталось и следа.   

– Ой! Какой симпатичный «телепузик»! 

Вернувшаяся Анфиса выглядела как Ким Бесинджер в фильме «Другой мир» в своей мультипликационной ипостаси. Фильм был дурацкий, но нарисованная красотка производила впечатление целеустремленностью и откровенной эротичностью. 

«Нет, Анфиса намного лучше, – растроганно подумал очарованный Филимон. – Во всяком случае, доступнее, в смысле тактильной перспективы». Он живо привскочил с места, желая выказать даме свое мужское расположение, и только потом понял, что она с интересом обозревает Алказельцера, который, вальяжно раскинувшись на стуле, выпал, изрядно окосев, из состояния избирательной невидимости. На танцплощадке работал стробоскоп, резкими вспышками выхватывая из разноцветного сумрака одиночные кадры, что и придавало зеленой плюшевой игрушке ощущение неподвижности. Ситуация почему-то совсем не показалась захмелевшему Филимону взрывоопасной, а, напротив, весьма забавной, и он только снисходительно мотнул головой.

Далее события развивались столь стремительно, что у Филимона не нашлось никакой возможности внести в них свои коррективы.

Анфиса, с разгона, видимо, не ощутив живой тяжести осоловевшего Алказельцера, подхватив со стула и, усевшись на сидение, плюхнула его себе на колени. Потревоженный демон, очнувшись, обнаружил себя верхом на горячих бедрах, уткнувшимся физиономией в глубокую, исходящую нежными духами ложбинку. Вероятно, женское обаяние есть абсолютное понятие, выходящее далеко за пределы известного человеку измерения, так как потустороннее создание, нимало не медля, нежно прильнуло к упругой Анфисиной груди. 

Пронзительный визг, напоминающий звук, сопровождающий залп  гвардейских реактивных минометов, в целом, остался незамеченным, во вспышках дискотечной иллюминации сочтенный разгулявшейся публикой за экстремальный акустический эффект, и лишь компания развязных молодых балбесов поддержала Анфисин вокальный выход восторженным улюлюканьем.

Пролетая над столешницей, очухавшийся Алказельцер с перепугу визуально потерялся. Растерянному Филимону пришлось, размахивая руками, словно неискушенный голкипер, защищающий ворота от решающего судьбу матча пенальти, ставить веерный барьер, дабы уловить в воздухе драгоценное ничто.

Спустя пять минут всхлипывающая Анфиса, взволнованный Филимон и вновь обретший избирательную невидимость, мелко семенящий позади них на заплетающихся ножках слегка потрепанный, но весело похрюкивающий Алказельцер, выбрались на улицу.

Поддувал ночной прохладный ветерок, с треском гоняя по асфальту пустую пластиковую бутылку из-под неизвестного напитка. На гостевой стоянке, сверкая хромированными боками в свете прожекторов, растопырил рога руля величественный «Харлей –Дэвидсон». Алказельцер немедленно, восторженно взвизгнув, полез в кожаное седло. Пораженная отголосками шоковой терапии Анфиса вздрогнула и нервно поежилась, оглянувшись на вход в кафе. Ключей в замке зажигания, к счастью, не оказалось. Демон, забавляясь, как мальчишка, поворочав изогнутыми дугами, разочарованно сполз обратно на асфальт.   

  До квартиры Филимона было рукой подать, Анфисе явно было не по себе, и он робко предложил ей свое холостятское гостеприимство.

Расслабляющая ванна, горячий чай и трогательная забота застенчивого хозяина, быстро низвергли успокоившуюся гостью в пучину непреодолимой дремоты, оставив Филимона и демона похмельного синдрома наедине с ощущением нереализованных амбиций, вызванным очевидным недопитием. К тому же чувство обладания неожиданным сокровищем в лице фактурной красавицы переполняло Филимона, толкая его на продолжение праздника души и сердца, хотя бы и в отсутствие самого предмета обожания, ибо, как он справедливо себе представлял, из запертой квартиры Анфиса теперь уже никуда не денется. 

– Ну, а почему бы двум молодым да неженатым… – неуверенно начал Филимон.

– А угости! – развязно и с хамоватым напором прервал его на полуслове Алказельцер, с готовностью вываливаясь из кресла.

И два новоиспеченных собутыльника, не медля ни секунды, покинули квартиру. Анфиса, заботливо укрытая шотландским пледом, мирно посапывала хорошеньким носиком на широкой Филимоновой кровати.

Последующий спонтанный вояж по злачным заведениям представлял собой цепь событий, запечатлевшихся в памяти Филимона как серия изображений разнообразных дымных интерьеров, хронологически расположенных в порядке убывания по степени видимой контрастности.

Сначала в какой-то забегаловке они пили на брудершафт. Потом в другой они пили на брудершафт снова и затем без перерыва еще раз. После третьего традиционного слюнявого поцелуя демон, прослезившись, назвал Филимона другом Филей и, доверительно упершись головой ему в пупок, клялся в платонической мужской любви и бескорыстной демонической преданности, гарантируя вечную посталкогольную защиту, а тот ласково чесал ему плюшевый загривок, настоятельно рекомендуя другу Алику заходить в любое время, пусть даже и не в связи со служебными делами.

Посетители заведения, с некоторой настороженностью следя за одиноким выпивохой, впрочем, не впадали в серьезную панику, исходя из понимания, что в ночь с пятницы на субботу со всяким может всякое случиться. Ну, устал за неделю человек, ну, может он так, бормоча, подергиваясь и вытягивая губы, индивидуально расслабляется.

Потом случился черный перерыв, во время которого они видимо переместились в другое место, где Алказельцера в туалете тошнило и он долго мучился над унитазом, жалобно постанывая, стараясь избавится от содержимого желудка, представляющее грандиозный коктейль из великого многообразия спиртных напитков различной крепости, в то время, как верный Филимон бдительно дежурил у кабинки, чтобы какой-нибудь, озабоченный несвежим блюдом посетитель ненароком не осквернил мерцающего в очистительных потугах демона.

Потом тошнило Филимона, а когда он вернулся из присутственного места, полностью визиулизировавшийся Алказельцер, возбужденно стукотя копытами по столу и, потрясая бутылкой минералки, убедительно проповедовал восхищенному народу трезвый образ жизни, обосновывая свои доводы тем, что лично, непосредственно от момента открытия древним гомо биберенс эффекта брожения, вплотную занимался изучением поднимаемого вопроса. В употребляемой терминологии присутствовали такие словосочетания, как цирроз печени, катар желудка, рак прямой кишки, неудачи на сексуальном поприще, благоприобретенное слабоумие, утеря меткости при охоте на крупного зверя, равно, как и на мелкого, проблемы с инспекторами ГИБДД и прочие труднопроизносимые и весьма неблагозвучные для слуха аргументы. Изрядно заряженная публика, принимая зеленую говорящую зверушку за элемент театрализованной антиалкогольной компании, бурно аплодировала, восторженными возгласами выражая свое категорическое согласие с точкой зрения выступающего. Персонал же заведения, предполагая неминуемые убытки от проведения подобного несанкционированного мероприятия, надувался, клубясь, как грозовая туча, готовый в ближайшие несколько секунд физически устранить с импровизированного подиума словоохотливую тварь, но не успел.

 Окрыленный всеобщим вниманием аудитории демон, отшвырнув постылую бутылку, несколько непоследовательно потребовал шампанского и после пенистого залпа, просадив, между прочим, пробкой витражное стекло, демонстративно подбоченясь, с выражением и в лицах, начал выдавать рифмованные строфы с отчетливым провинным акцентом, причем на каверзный вопрос из зала, чьи произведения он так воодушевленно декламирует, Алказельцер, окончательно обнаглев, заявил, что свои собственные, и, мало того, в оригинале сотворенные на фарси и им же, по случаю текущей вечеринки, экспромтом переведенные на местный диалект. Подозрения по поводу очевидной идентичности с небезызвестными «рубаями» он категорически и с негодованием отмел; ни мало не стесняясь, объявил Омара Хаяма примитивным интеллектуальным пиратом, который имел наглость присвоить плоды его поэтического творчества, обладая прямым выходом к возможности их последующего тиражирования, то бишь водил личное знакомство с хозяином местной типографии. Вопрос же авторского права в те времена не поднимался, а вот нынче, прямо в понедельник, непосредственно с утра, он обязательно и займется восстановлением попранной справедливости.

И Алказельцер предложил всеобщий тост за сохранение культурного наследия человечества. Воодушевленные смысловым содержанием четверостиший, равно как и убедительным красноречием странного персонажа, хотя и слабо разобравшиеся в хронологии излагаемых событий, посетители немедленно вознесли потребление спиртного на невиданный за всю историю существования данного заведения уровень, вследствие чего Алказельцеру со стороны подобревшей администрации был тут же предложен ангажемент на ежевечерние выступления с соответствующей возможностью доступа к любым блюдам и напиткам, причем, без всякого лимита. Чем Филимон и демон, прозорливо предполагая, что завтра может и не случится, не преминули с энтузиазмом и в полном объеме тотчас воспользоваться. 


– Милый, тебе бы надо холодильник поменять, – промурлыкала Анфиса, нежно прижимаясь сзади к Филимону и закидывая на него свою восхитительную ногу.

Филимон некоторое время лежал, крепко зажмурившись, недоверчиво тестируя спиной выразительный рельеф Анфисиного тела, одновременно лихорадочно щелкая ментальной зажигалкой, дабы воспламенить угольную пыль, толстым слоем покрывающую последние часы его жизни. Он совершенно не помнил, как оказался дома, тем более в постели с предметом своего обожания. Последнее, что зафиксировалось в памяти, было искаженное детским ужасом лицо таксиста, косящего безумным глазом, после прозвучавшей из пустоты салона просьбы прикурить, на повисшую перед его носом одинокую сигарету.

Светоч самопознания так и не зажегся, сведений же со стороны, имея в виду деликатность момента, тоже не ожидалось.

Прерывистое дребезжащее взрыкивание донеслось со стороны кухни. Казалось, что холодильный агрегат бьется в судорожных конвульсиях, угрожая в любой момент превратиться в никчемную кучу комплектующих деталей. Выскользнув из-под одеяла, стыдливый Филимон, с облегчением найдя себя в трусах, осторожно двинулся на кухню, где немедленно обнаружил источник столь неорганичных для его квартиры звуков. 

Друг Альказельцер сиротливо прикорнул среди неубранной посуды на кухонном столе. Механистический рокот, который он исторгал, периодически сменялся тонким жалобным повизгиванием, как будто маялся молочный поросенок, которому привиделось неотвратимое участие в ближайшем праздничном застолье. При этом демон, плотно обхватив себя окорокообразными ручищами, мелко сучил поджатыми ножками, добавляя сходства с гастрономической животинкой. Затем писк, после мгновенной паузы, переходил в мажорную тональность, и громогласное звукоизвержение запускалось заново, тревожа мелодичным звоном ложки в немытых чайных чашках, заставляя вибрировать на грани разрушения оконное стекло.

Картина была столь жалостна, что сентиментальная слеза тотчас прошибла страдающего похмельной меланхолией Филимона, и он совершил то, что сделал бы на его месте каждый, кто хоть немного ценит дружеские узы, пусть и возникшие в процессе совместного употребления производных от С2Н5ОН. 

– А?! Что? Где?.. – выражение физиономии очнувшегося демона и интонации его голоса мало чем отличались от эмоций трезвенника- семьянина, поутру, после душевной встречи с одноклассниками, обнаружившего себя на казенной койке с номерочком на ноге и клеенкой под седалищем вместо простыни.

– Ну, ты, это… Свободен, – Филимон смущенно кивнул на выключенную горелку. Голова трещала, как грецкий орех под давлением щелкунчика и его лексикон, по краткости, был весьма схож со словарем недавнего собутыльника. – Может напоследок… – он слегка замялся, не решаясь меркантильной просьбой осквернить едва наладившуюся дружбу.

– Эх, Филя! – Алказельцер, идентифицировавшись в пространстве и времени, попытался было сесть, но похмельный дисбаланс снова завалил его на бок. – Я же тебя предупреждал, да ты видно не услышал, – бережно охватывая лапами голову, простонал он. Видимо ощущения друзей имели равную основу. – Употребление спиртного неизбежно ведет к потере профессиональных навыков. Короче, не способен. Импотент, можно сказать. Влепят мне теперь служебное несоответствие, и буду я триста лет нагонять на белых кошек черную тоску. Неинтересное занятие. Сгоняй-ка, друг, лучше за пивком, а то в башке труба Иерихонская играет и во рту Авгиевы конюшни. Да, кстати, не обессудь, но сегодня угощаю я.

И демон похмельного синдрома, пошарив в воздухе трясущейся, схожей с суповой тарелкой ладонью, высыпал на поверхность кухонного стола пригоршню крупных бриллиантов.