Как русские лукавят... Век XVI

Владимир Плотников-Самарский
   
   Андрей Щелкалов - с виду самый неприметный из вельмож, окружающих трон. Годунов, тот потакал лишь спеси оставшихся не у дел князей Шуйских и Мстиславских: уступая их старшинству и родовитости, садился четвертым от государя на заседаниях Думы. Щелкалов пренебрегал внешней высокостью вообще. Держался завсегда скромнейше. Тем не менее, находились, кто ставил его значимость и власть выше годуновских.

Щелкалова тоже частенько звали правителем. Двум медведям, правда, одну берлогу не поделить. Но, что странно, за время разделения власти Щелкалов не имел открытых схлёсток с Борисом. Как понять, чем объяснить? Не прозорливостью ли обоих, не схожестью ли ходов и устремлений? Или, может быть, догадливый дьяк просто вовремя постиг сложность и, скорее всего, безнадежность боданья с шурином царя? А потому и приноровился уступать Борису шаг за шагом, сохраняя тем самым прочное, уважаемое и доходное место. Но то домыслы.

   Сейчас же, в конце вресеня 1585 года, он, Годунов, еще не мог знать, чем завершится скрытное противостояние. Не ведал, каких вывертов ждать от загадочного именно своей припорошенной силой Щелкалова.

   Нет, как бы ни что, думалось Борису, а все-таки тревожнее иного - размолвки с братьями Щелкаловыми по отношению к Англии и, наперво, аглицким купцам. В этом вопросе у меня, по сути, нет сторонников, а жаль. Щелкалов Андрей на что дальновиден, но делит общую неприязнь к британцу. А пошло-то все с того злополучного сватовства Грозного к Елисавете. После смерти Ивана злоба боярская сама собой переметнулась на купцов лондонских, что жиреют от барышей у нас в Московии. Вся беда, что никто из наших бояр не понимает нынешнюю торговлю. Щелкалов, щедрый разум, да не разглядел, что за временным послаблением иноземным купцам последует рост отечественной торговли. Вырвясь за рубежи, купечество стократ обогатит казну и укрепит влиятельность нашей хозяйственной мощи.

   Щелкаловы и главный регент князь Никита Юрьев наворотили дел после кончины Ивановой. Посла аглицкого Бауса смертно обидели. Чуть не под замком держали. Так что не простясь на родину бежал да вдобавок восстановил королеву против нового царя. Дела, однако. Как теперь замириться с нею? Посылал в Лондон Бекмана, караулил тот ее много недель кряду, дабы щелкаловские огрехи загладить. И что? Приняла, как смерда, в садочке. Молвила пару слов прохладных, и будьте забудьте. Это личителю-то московской державы! С тем посол и вернулся.

   У Годунова созрел новый замысел примирения с Англией. Для чего он, собственно, и пригласил купца Ерошку (а по ихнему, чур, язык сломишь, Иеронима) Горсея, с которым был на дружеской ноге. Горсею королева могла поверить. И уж коль Щелкалов "перехватил" нынче Бекмана, Ближний боярин тоже устроит так, чтоб хитрый дьяк не пронюхал о его встрече с Горсеем. Борис совсем не был уверен, что приказной умник поддержит его в кой-каких начинаниях.

   В который раз перелистав скрепленные царской печатью бумаги, перенесся к ногайским делам. Вспомнил о схваченном Пшибожовским Степане Бердыше, вскипел, зажмурился. Пора с ним кончать! И осекся...

Трусливо скрипнули половицы. Годунов поднял веки. Напротив человек среднего роста. Ничем не приглядчив, тих. Вот так всегда - незаметно - входил он, незаметно одевался и незаметно же правил. От таких обыкновенно и не знаешь, чего ждать. К таким никогда не придерешься. Они ж тебя сроду не поругают. В глаза. Напротив, глядишь, еще и посочувствуют, когда тебя упекут в ссылку либо казнят по... их же наговору, а то и с их ведома или прямого указа! Сами-то они, конечно, останутся в сторонке, а злодеями представят серых исполнителей своей вероломной и неумолимой воли.

Сам изрядно скрытный, Годунов за восемнадцать лет Ивановой рубки остался, наверное, самым "не замаранным" из ведущих деятелей Двора. Потому и привык там, где скромность, искать затаенное честолюбие, а где тихость - закопанное и тем более опасное коварство. Изтиха - жди греха...

   - Здравствуй, Борис. - Ласково, свойски приветствовал царского шурина пришлец.

   - А, Андрей, рад видеть тя в добром здравии. - Годуновский голос пьянче медовухи. - Что приятного слыхать о царевиче Мурате?

   - Только самое отрадное. Преисполнен неизбывной злобы к крымскому хану Исламу. Тот-де украл стол отца моего Махмета. Кипяток, не царевич. Велика твоя заслуга - такого слугу престолу выявил.

   - Э, пустое. За ними, басурманами, догляд положен. То ли будет, как его в Астрахань под видом владетельного князя двину?

   - Мудрая задумка. Мурат-Гирей чтим и ногаями, и крымцами, и прочими нехристями. Авось через него и с тестем его - терским Шемкалом - слад сыщем?

   - Да, коль неравно Мурат с ним да с Урусом супротив нас не снюхаются. - Усмехнулся Годунов, вперясь в нос дьяка. Он всегда смотрел на этот изумительный нос. Потому как полагал, что если и было в лице Андрея Щелкалова что-то доброе и живое, так это... нос. Почему нос, не объяснил бы, но точно, что нос.

   - Э, нет, Борис Федорович. Не держи меня за проще, чем есть. Я кумекаю: не так уж и худо. Эта твоя затея добрая. Попажа меткая. Доколе Ислам на Тавриде сидит, Гиреевичи за нас стоять будут. А пока живы Мурат да кромешники его брата Сейдета, так мы завсегда и крымцу хвост придавим. Мол, не прекратишь, Ислам, рубежи наши, аки волк, глодать, так мы на тебя, на антихриста, живо племянников твоих бесноватых спустим. Те, мол, взбрыкивают - еле-еле в узде держим. И сними мы запрет, давно б тебя в клочья распустили. В этом ведь расчет?

   - Все-то ты, Андрей, видишь на пронизь. Да, в этой прорехе мы и верно заклепку нарядили знатную. Только меня другое тяготит. Что ни месяц, везут нам гонцы от Уруса ногайского и от мирз его с подарками нескрываемую злобу на молодого нашего государя. И все из-за ушкуйных лихостей. Особый вред от ватаги, где вожаком Богдашка Барбоша.

   - А! - Понял дьяк. - Который дерзновенно прогремел в крымский набег...

Действительно, лет за 12-15 молодой Барбоша отметился в памяти на долгие годы. Совместная орда крымских татар и ногаев подступила тогда к Москве, наведя ужас на русских военачальников. Даже Грозный покинул столицу. Однако на подступах к Москве маленький - сабель в полтыщи - отряд конных станичников дал кочевникам по загривку да еще потом десятки верст гнал и громил улусы. Верховодил храбрецами молодой Богдан Барбоша, ныне зрелый и грозный волжский атаман.

   - ...Правда твоя, Борис. - Подхватил дьяк. - Прямо, в сердце моей кручины попал. Ранее, оно точно, казаки нам помогали. Сейчас же от них досада одна. Повадились, шмельё, грабить без разбору всех, вплоть до государских людей. Поди ж угомони. Средь них, особливо на урочище Самарском, в большунах народ бывалый. Вот взять Семейку Кольца. Поговаривают, что брат достопамятного Ваньши Кольца...

   - Постой... - перебил Годунов. - Да он чай в прошлом годе присягал покойному еще государю...

   - То астраханский воевода поторопился, с байкой, дабы Ивана Васильевича умилостивить. Да кабы один Семейка. Там много озорных поводырей. Тот же Богдашка Барбоша... А всеми ватагами, молвят, Матюшка Мещеряк овладеть собрался.

   - Не тот ли, из старых еще заправщиков в волжских и яицких станицах?

   - Тот, он самый. Мало, он же из самых чтимых атаманов Ермака. А в живых так один и уцелел за тот поход, последний, почитай, сибирский атаман. Сей Мещеряк нам до прошлого года службу немалую выказал, особливо у Кашлыка.

   - Тоже притча... А я вроде слыхал, что там его и положили кучумцы - Мещеряка этого... - припомнил Борис озадаченно. Или притворялся?

   - Запамятовал, либо обвел тебя кто. Мещеряк опосля в Москве бывал, до очес царских допущен был. Ты еще его сам на том приеме опрашивал. И людишек своих, до ста сабель, с собой привел, окромя раненых, осевших на Волжской вольнице. По милости Федора Иоанновича определены они были на государеву службу под верховодство Ивана Сукина. Да Матюша, продажный пес, наплевал на цареву ласку и днесь из Москвы вон подался.  Зуб на кон - на излучину волжскую. А там уж бузят! По Самаре до Яика плывут, переволакиваются и в тамошних улусах ногаям спуску не дают. Полон хватают - на юга гонят.

   - Вишь ты. - Молвил Борис, покусал губу, опять же как будто досадуя на всезнайство дьяка.

   - Так вот мне думается, такой человек навряд уж возвернется. Ни нам от него пользы, ни улусам ногайским добра не жди. А ногаи и без того шипят. Вот-вот плескаться учнут. А мы тогда, сталбыть, меж двух зверюг?! Хоть самим вой. Не на руку ль это Батуру негодному? От ляхов никогда добра не жди. Досель его шляхта удерживала. Но вот Троекуров из Гродно что привез? Хоть погибелью назови. Та шляхта, на кою мы уповали, ором opaла и без того неудержному своему буяну: "Иди на Русь, король! Дойди до Угры до самой, стряхни спеси с московитов! И вот тебе, государь, на это и золото наше, и головы наши, и руки наши верные"... Что там Польша? В самой Москве управы на татей нет. А хлеще всех - сапегин угодник, опять же лях, Пшибожовский. Покрывает отъявленных душегубов, а самого не тронь. За него шляхта в Варшаве да Шуйские в Москве. А!.. Слов нет, как худо с поляками. Иди на Русь, Батур! Каково? А?

   - Знаю я все это, брат Андрей... - проронил Годунов.

   - Не потому говорю, что удивить хочу. От тоски горючей. Ну, дадим с божией помощью напуск ляхам, что дюже сомнительно. Так что, швед не попрет? Как же, куда б ему деться? Где пал и грабеж, свейские ястребы первыми слетятся. Но и тут как ни тяжко, - все не край. Так вишь ты, ногаи не ко времени взбесились. Вот уж где, не дай полезут, и прикрыться нечем. Иль не так?

   - Вот чегой-то в толк не возьму, и к чему клонишь? - сощурился Годунов.

Оставив увертки, дьяк заговорил о назревшей потребности в новых крепостях на Волге, ссылаясь на примеры Лаишева и Тетюшей. Послушав для порядку, Годунов вдруг вскинулся:
   - А! Уж не про это ль речешь? - и потянул дьяка за руку к царскому постановлению о строительстве на Волге четырех городков. Тому самому, которое завтра на совете бояр рассчитывал утвердить.

   Недолго повертев бумагу, Щелкалов покачал головой, прищелкнул языком:
   - Хм, не могу надивиться необыкновенности твоей, Борис Федорович, как в суждениях, так и в поступках.

   - Только не серчай. Ну, подмыло мя прямо огорошить тя. Но добром огорошить. - Улыбнулся Годунов, легонько трепля думного дьяка за рукав.

   - И впрямь огорошил. Добром огорошил. Только не поспешил ли без Думы решить? - усомнился Щелкалов. - Боярский приговор - штука шаткая.
- Я так считаю, выгорит. Дело государству столь выгодно, что только дурак усомнится и вето наложит.

   - Хорошо, коль верно. Рад, что одно с тобой в голове держим. Главное, чтоб Руси впрок шло. Ну, спокойно почивать. - Дьяк бесшумно вышел.

   Да уж, как же одно? Небось о сговоре с Бекманом ни гу-гу. Не бойся пса иже брешет, а того остерегись, что хвостом молчит. Я тебя, дьяк, еще одним добром порадую. Годунов приблизился к волоковому оконцу, нащупал потайной шнурок. Трижды дернул. В покойчик вошел Клешнин.

   - Ну, что Горсей? - обратился к нему Борис Федорович.

- Вдругорядь меня обводит. Зело силен в игре.

   - Хм, вот что: а веди-ка ты его сюда прямо с доской. За тебя доиграю. - Распорядился Годунов.

   Клешнин исчез, чуть спустя вернулся в сопровождении сухощавого мужчины с нерусскими глазами - ледышками непроницаемыми...


   ***   
   Торговец Горсей переломился в механическом поклоне и приветствовал правителя на сносном русском языке. Годунов дружески похлопал его по плечу, дал знак Клешнину. Тот выветрился. Не так давно обоярясь, Борис Годунов не утратил простоты в общении с людьми не сановитыми. Поэтому, уединясь с англичанином, повел разговор без светских условностей. Сперва перекинулись пустяками. И как-то непринужденно перешли к шахматам, двигая моржовые фигурки по богато отделанной доске.

   - А что мои шкурки? - как бы невзначай полюбопытствовал боярин. - На половицы сойдут?

   - Шкурки? И так звать самый прекрасный соболь! Не ведай, кто другой, боярин, исключая тебя, назвай шкурка для половик меха, достойный красить мантия вся монарха? - купец возмущался. Улыбаясь.

   - А что? Совсем недавно среди лунского купечества находилось немало покупателей нашего товара. А ныне что ж: охотников поубавилось? Или что? Зачем обижаете наше гостеприимство неблагодарностью? Либо я чем не угодил: обиды какие от меня терпите?

   Горсей обличился в сгусток недоумения.
   - Что ты есть, великий боярин? Выгодней, чем у московит, нам мало где торговатся. И покровители, как ты, не в каждой встречать земля.

   - Ну? А пошто ж тогда великая королева Елисавета серчает на нас?

   - Признаться для чести, нам самим есть нерадость нежданный гнев ее величество.

   - Хе, дивлюсь я вам, купцам лунским. Как будто сами выгоду видите, а государыню матушку вашу-не-нашу не желаете в ейной неправде убедить. Боязно что ль?

   - Не то страх... Другой бизнес, в том смысле, что дело в другой. Посла нашего Бауса обидеть сильно думовской дьяк Челкалло и твой, боярин, френд, excuse me, твой клеврет князь Юрджиев. Взаперти Бауса держал, расправа над он и над всеми гостями от нас грозились...
   - Ну-ну, то явный навет.

   - Я тоже сомневать, что столь почтенный и многоопытный мэн, как боярин Юрджиев, дозволять подобный обращень...

   - Э, оставь, пожалуйста. Князь Аникита... ("А ведь Юрьев - Юрджиев - это забавно!") Так вот Аникита наш хоть мэн и достойнейший, не спорю, да хворь у него, знать, разум замутила. Я разумею, вовсе не в обиде Баусу закавыка. Просто великая королева гневается за то на нас, что мы вас, аглицких купцов, с прочими гостями равняем. Это вам досаднее всего. Но, положа руку на сердце, сознай: всюду ль вам торговлишка такой прибыток дает?

   - Еще раз сознавать: грех жаловать. Оно есть да - королева интересы Англии караулить. Мне не судить о них? Но, истина есть: сноснее вас нигде дела купечества нас не обстоять.

   - Вот то и жаль, что преславная ваша Елисавета только вашему брату, купцу аглицкому, и доверяет. Уж на что толкового и велеречивого человечка к ней посылали, и тот с дырой вернулся. Так вот я что думаю... Отыскался бы кто из ваших купцов да и указал королеве: мол, промашку с Москвой допустила. И что, мол, что как раз тут выгоды своей не увидала и обиду напрасную московитам чинит. - Годунов выжидательно косится на купца.

   - Но, славный вельможа, как бы кто знал, о чем сказать королеве, чтоб заубедить?

   - Хм, а вот и сказать ей все начистоту. Для начала напомнить ей, что все большие и малые, великие и крошечные народы от бога равны и вольны. И каждый народ имеет одинаковое право на вольную торговлю как морем, так и сухопутьем. Так? Затем сказать ей, что московиты, как и другие богатейшие народы, не обделены ни солью, ни мясом, ни медом, ни хлебом, ни лесом, ни мехом, ни рудой, ни деревом. Скудостью, короче, не страдают. Нет у них недостатка и в охотниках на товары их. К нам, то бишь к ним, - поправился Годунов, - сама знаешь, едут продавать купцы немецкие и литовские, гишпанские и португалские, цесарские и франкские, медиоланские и венецейские. Везут к ним, а увозят от них товары гости из Хивы и Бухары, султановы и иберские, персидские и шемаханские. Так что, госпожа королева, могут московиты свободно и без нас, англичан, обойтись. Нам же в угодость русские отнюдь не станут затворять дороги в свои земли для других инородцев. Затем сказать ей еще для повтору, что для государя великого Федора Иоанновича все народы равны. А ты, мол, госпожа государыня, внемлешь лишь тем гостям лунским, коими корысть движет. Не желаешь с нашими купцами всех прочих равнять, что для нас, англичан, конечно, правильно. Но не для русских, ибо они, как никак, не твои подданные и точно также свои выгоды держать хотят. Вот. Или неправедно реку? - говоря, Борис "съел" ладью британца.

   - Все гуд... правильно и доходственно. - Кивнул тот.
Годунов некоторое время обдумывал ход, состязатель ожидал слова.

   - ... жалуешься, что торговцы русские застарь не бывали в твоей, то бишь нашей земле, - продолжал боярин, почесывая за ухом "убитым" конем, - то так и есть. Но зачем им в дальний путь ладиться, когда у них и дома торговлишка ходко идет? Однако они и впредь могут никогда к нам не наведаться, обидясь. Хотя они и рады видеть лунских купцов в пределах своих. Вот только не след от них требовать прав излишних, понеже таковые не согласуются с установлениями Русского государства. Ну, еще не мешает повторить ей, что мы-де, англичане, для русских так же равны, как и венедицкие или хунгарские гости, или еще какие. Все одинаково равны. Вразумительно глаголю?

   - Куда яснее. Вот только отыскать, кто взяться вручать королеве данный эпистола с подпись и за печатью цезаря.

   - Угу. - Годунов помолчал, срубил пешку и как в лоб саданул. - Ну а ты бы как, если - послом от нашего царя к светлейшей королеве Елисавете?

Горсей непритворно опешил. Потом отрывисто и, видимо, с наигранным смущением, заговорил:
   - Однако все это... Не знать, смогу ли оправдать... Велик честь. Не ждал.

- Иного притязателя на поручение сие не мыслю. В тебе я крепко уверен: и к нам одобрительно относишься и свои преимущества грамотно блюдешь. - Поддержал замявшегося гостя Годунов.

   - Йес... Ну разве так, премного благодарю за высокий доверенность. Приложу всю старание, чтоб ненапрасным вышел петиция, excuse me, ходатайство. - С чувством произнес Горсей и спохватился. - Был бы быть бумага. Да-да, бумага непременно нужен.

   - О том не беспокойся, - покопавшись в грудке на столе, Борис извлек что надо, показал Иерониму. - Вот бумага, что завтра будет обсуждена и, надеюсь, одобрена боярами.

  Горсей поднялся и учтиво поклонился.
- Ну-ну, благодарить надобно не меня. От его, государя, всё мудрости. Ты уж, расстарайся, сослужи на пользу обеих держав наших. А в костяшки смотреть незачем: я в тот еще ход мат тебе поставил.

   - И то. - Согласился Горсей. - Йес...

   - А королеву развей в неверном отношении к нашему государю. Передай, что царь русский унаследовал от своего великого батюшки немалую приязнь к ней и государству ее прославленному. Ну да будет. Поздно уже. Жду завтра вечером. Надобно потолковать о дельце... этакого, понимаешь, свойства... Не для чужих ушей. Словом: нужны искусные лекари для моей сестрицы - государыни Ирины Федоровны... Подумай.

   Горсей догадался, какого рода целители требуются бесплодной русской царице, но деликатно промолчал.

   - Клешнин выведет.

   Англичанин покинул покой ближнего боярина.

   - Между тем, пора бы уж Савве вернуться с Федькой и Степкой. - Прикинул Годунов, перекладывая грамоты из стопки в стопку. Походил взад-вперед, снял с полки большой том и открыл страницу с жизнеописанием Юлия Цезаря, ухмыльнулся: "А Никита Юрджиев - что-то в этом есть, хорошо"...

Давно перевалило заполночь, когда книга вывалилась из рук правителя. Тревожный сон смежил веки...


Эпизод романа «Степан Бердыш, или Горький мед Жигулей» (1985)

Использована репродукция иллюстрации Юлия Колесника к роману

http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=26#26