До школы я жил с дедом Иваном Иннокентьевичем в старинном селе Кочергина Заимка, которое затерялось в бескрайней сибирской тайге.
Я очень любил своего деда, он мне отвечал тем же. Да как его было не любить?! Дед у меня замечательный, фронтовик- артиллерист, да еще награжденный за воинские подвиги орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Только вернулся он с фронта инвалидом на всю жизнь: без правой руки и без левой ноги. Но это не мешало Ивану Иннокентьевичу, как мне казалось, управляться по хозяйству и работать в колхозе бригадиром. Дед говорил: крупно ему повезло, что он не потерял зрение. Как бы жил мой дед, не видя всю окружающую его красоту и крепнущее колхозное хозяйство? Родина, которую Иван Иннокентьевич героически защищал, выделила ему протез на металлической трубе. Это позволило моему деду ловко передвигаться по родному селу и даже ходить со мной на рыбалку и по грибы.
А по вечерам мы сидели вместе с ним на лавочке у дома и встречали бредущее на вечернюю дойку колхозное стадо. Многих буренок помнили по кличкам и приветствовали: они были для нас как родные. С опаской поглядывал я лишь на огромного быка по кличке Фюрер. В носу у этого чудовища было кольцо, за которое его привязывали к столбу в сарае на краю села. Сельчане поговаривали, что его предка вывезли из Германии. Мне казалось, что, обводя нас с дедом красным кровавым взглядом, тот затевает что-то недоброе. Дед успокаивал:
«Не трусь внучок, мы и не таких чертей видали, да этих немецких выродков все же одолели. Теперь никакие фюреры нам больше не страшны!»
А уже перед сном я просил деда почитать мне одну из хранившихся в доме книжек. У нас их было целых три: «Наша авиация», «Сын полка» и напечатанная на машинке настоящая американская «Прощай, оружие!».
Больше всего я любил повесть «Сын полка» и мог часами слушать про юного воина Ваню Солнцева, сражавшегося на фронте наравне со взрослыми. Когда же дед читал книжку «Наша авиация», я был безмерно горд, что русская техника самая лучшая в мире и смогла помочь нашему народу одержать победу в Великой Отечественной войне. Дед никак не комментировал прочитанное, а только гладил усы, хмыкал и слегка покачивал головой. Однако, читая «Прощай, оружие!», был необычайно сосредоточен и серьезен.
Иногда он садился не на лавочку, а за обеденный стол в угол, где до войны висели иконы с ликами святых. Моя бабушка оберегала их и истово молилась по вечерам. Но, когда на фронте убило двух ее братьев и старшего сына, расколола в сердцах иконы топором да сожгла в печке. Потом отошла от перенесенного и жалела о содеянном, но денег на покупку новых не было. Однако это осиротевшее место все равно оставалось каким-то особенным, торжественным.
Дед сначала много курил, выпивал полстакана самогона, потом долго и тихо сидел молча, уставившись взглядом в одну точку. Перед сном он, махнув единственной рукой, тяжело вздыхая, заваливался на покой, произнося единственную, но любимую фразу:
«Вот вам, всем! Не дождетесь! Русские не сдаются!»
Хотя, по правде говоря, какой уж там Иван Иннокентьевич русский? Отец его пытался бороться с царем за свободу и независимость Польши, а потому был выслан навечно в Сибирь. В 1907 году, построив дом в Кочергиной Заимке, зажил заботами деревенского жителя.
Иногда дед, подозвав меня к себе, усаживал напротив и горячо рассказывал, как они героически сражались за Победу, за Родину и товарища Сталина. Дед командовал взводом 45-миллиметровых пушек. Нередко ему и другим солдатам приходилось таскать орудия на себе по дорогам и бездорожью, стрелять по немецким танкам прямой наводкой. Особенно он любил повторять мне в деталях рассказ про последний свой бой в 1942 за село Талое, что под Серпуховом. Тогда его тяжело ранило, но все-таки артиллеристы и пехотинцы отбили все атаки фашистов, уничтожили шесть танков, расстреляли более трех десятков автоматчиков, так и не отдали позиции врагам.
Когда мне исполнилось семь лет, родители забрали меня в Красноярск и я пошел в школу №11, что стоит недалеко от странного дома, похожего на восточный дворец.
Год прошел для меня в новых заботах по учебе. Так минули осень и зима, а когда наступила весна, мне вновь захотелось увидеть деда. И вот в начале июля, окрыленный радостными надеждами, я вместе с родителями отправился поездом до Тайшета, а затем на подводе в свою Кочергину Заимку. Однако возле знакомого дома меня ждала группа молчаливо стоящих женщин-соседок. С тяжелым предчувствием я взбежал по ступенькам крыльца -- и увидел в горнице лежащего на кровати Иван Иннокентьевича. Как мне показалось, дед что-то почувствовал, может быть, даже узнал меня. Оперся на локоть и с хрипом произнес:
«Бахара!... Сын полка… Прощай, Родина»!
Откинулся на подушку и затих. Я не понял его и воскликнул:
«Деда! Ты перепутал! Я не Бахара. Я -- твой внук, приехал к тебе. Принести «Прощай, оружие»? Сейчас», -- и помчался в другую комнату за нашей с ним любимой книжкой.
Но дед лежал неподвижно и не смог ее мне почитать как раньше. А через три часа Ивана Иннокентьевича не стало. Соседка баба Настя рассказала мне, что герой и инвалид войны не смог увернуться от напавшего на него быка. Фашистские пули и осколки его миновали, но смерть свою нашел он от рогов Фюрера. Когда деда хоронили, я совсем не плакал. Мне казалось, что он ушел из жизни на заслуженный покой.
Спустя годы мне довелось узнать, что сыном полка артиллеристы называли подносчика снарядов Бахару из Андижана, которого взрывом разорвало на части в том бою. Он был последним и младшим ребенком в большой семье. Все братья Бахары и отец его погибли на фронте, а мать высохла и через шесть лет после Победы умерла от горя.
«Прощай, Родина!» – так называли солдаты подразделение, в котором служил мой дед. Эти страшные слова артиллеристы произносили каждый раз, поднимаясь на бруствер, и готовясь, к смертельному поединку с фашистскими танками. В живых оставался тот, кто успевал быстрее и точнее стрелять.
Читать повесть «Сын полка» я больше не хочу. Не такой романтичной война оказалась! На память о деде, уже для своих внуков, я бережно храню пожелтевшие листы со знаменитым романом Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие!».