Время Своих Войн - глава 3

«Личность каждого тесно связана с Отечеством: любим его, ибо любим себя…»
Николай Карамзин «История государства Российского»


Александр ГРОГ и Иван ЗОРИН (аватары) представляют:

«ВРЕМЯ СВОИХ ВОЙН» - Часть 2 – МОТИВАЦИЯ


«Когда нет единой идеологии, в России из каждого угла проступает бес. Ее главный парадокс заключается в том, что чем лучше в ней живет личность, тем хуже - народ. И наоборот, относительное процветание масс, совпадает с ужесточением режима, вызывающим протест у доморощенной прослойки называемой интеллигенцией, остро чувствующей давление на свои «права». Демократия по-русски свелась к замене советского монастыря постсоветским борделем. Ситуация не новая, но нынешнее поколение, похоже, не способно поддержать славу отцов, а стало быть, русские, как одна из планетообразующих наций, обречены…»

Иван Зорин «Последние дни России»

«При том потоке мути, которым стремятся залить нашу историю, при недостатке точной информации, она в высшей степени становится предметом веры. Именно веры отдельного здравомыслящего человека. Веры собственной, не той, что навязывают. Поелику… - «Примеры предков обязывают!»

Александр Грог «Этюды смысла»


Глава ТРЕТЬЯ  - «ШАНС»
(дозорные «ПРАВОЙ РУКИ»)

ПЯТЫЙ – «Сергей-Извилина»

Белоглазов Сергей Иванович, воинская специальность до 1992 – войсковой разведчик, пластун в составе спецгруппы охотников за «Першингами». Практическое обучение в период службы: Вьетнам, Камбоджа, Афганистан. За время службы проявил выдающиеся аналитические способности и интуицию. Рекомендовался командиром группы на поступление в Академию Генштаба (отклонено). Участвовал во всех спецоперациях группы, проявил чрезвычайное хладнокровие. Осмотрителен. В случае необходимости, способен взять на себя командование группой.
Проходит по прозвищам:
«Сергеич», «Извилина», «Глаз», «Ребус», «Рубик»…

АВАТАРА - псимодульный внеисторический портрет основанный на базе новейших исследований ДНК – (литературная форма):

…Лаврентий Бурлак, прозванный Остроглазом за то, что увидел мир еще из материнского чрева, появился на свет, когда короновали Александра Первого. Его мать была скотницей у князя Ртищева, а отец – кучером. В тот день отец пил в городе здравие государя и, возвращаясь в деревню, правил одной рукой. Он натягивал вожжи в такт ухабам и кочкам, чтобы не расплескать вина, которое подносила ему другая рука. Перешагнув порог, он спутал жену с кобылой и, стегая кнутом, вытолкал ее в холодные, темные сени. Из экономии там не жгли лучину, и женщина, присев на корточки, родила прямо на грязный, дощатый пол. На утро ее нашли мертвой – прислонившись спиной к двери, она держала на коленях голого, тщедушного младенца, которому зубами перекусила пуповину. За стеной храпел отец, а в углу скреблись мыши, которых ребенок не слышал – он родился глухим.
Из щелей в бревнах несло сыростью, ребенок покрылся лиловыми пятнами, став похожим на лягушку, но не плакал. Всю ночь он провел, вперившись в темноту, его глаза расширились от ужаса и с тех пор не мигали. Через неделю веки от бездействия засочились гноем, и деревенский лекарь, смочив водкой, подрезал их ножницами. У него дрожали руки, и кожа повисла неровно, как зацепившаяся за раму занавеска.
Кормилиц пугали эти искромсанные, кровоточащие глаза, зрачки которых, как лужа, затопили хрусталик, и они отказывались от Лаврентия. Первое время отец подносил его к козьему вымени, пока не столковался с гулящей девицей, у которой после выкидыша еще не пропало молоко. Она кормила уродца сморщенной грудью, поливая лицо пьяными, бессмысленными слезами, и не знала, что его лишенные ресниц глаза видят ее до корней волос. Стиснутые мягкой плотью, они не слезились, оставаясь сухими, глядели по взрослому напряженно и враждебно, колючие, как репей.
На похоронах отец напился больше обычного. Три года после этого он оставался бобылем, деля тишину с немым, как чурбан, сыном, а на четвертом замерз, сбившись с дороги. Его нашли только весной, когда сошли сугробы, он лежал под осиной, лицо ему выели волки, но его опознали по дырявому тулупу и длинному кнуту, который гнил на шее. На поминках, неловко переминаясь, крепостные, досыта вкусившие горькой соли земли, пустили по кругу шапку и, собрав денег, которых едва хватало на месяц, откупились от иждивенца, безразлично смотревшего на них из темного угла.
Он видел их насквозь, еще до того, как стал понимать причины их поступков.
Отец Евлампий, окончив в столице семинарию, ехал в глубинку, как в гости. В кармане у него лежал похвальный аттестат и назначение на место дьяка. Скрипели сани, воображая себе провинциальное захолустье, о. Евлампий гладил пушок на губах и улыбался. Он рассчитывал прослужить до весны. А провел в глуши долгих тридцать лет. Первое время о. Евлампий все ждал перевода, пожирая глазами почтовые кареты, но, получив в Домокеевке приход, смирился. Он все чаще садился за оградой сельского кладбища, представляя свою могилку, и его вид излучал тихое довольство. Лицо у него было строгим, а сердце добрым, поэтому попадья делила с ним горести, а радости - с другими. В гробу она лежала сосредоточенная, словно созерцая будущее, с губами поджатыми от накопленных обид.
Она оставила мужа бездетным, и он сжалился над сиротой, определив Лаврентия в церковные служки.
Шли годы. Священник научил ребенка читать по губам - Лаврентий видел при этом, как бьется о нёбо розовый язык, - и поведал о той механической, скрипучей речи, которой изъясняются глухие. Но звук оставался для Лаврентия непостижимым таинством, он видел, как возле рта в воздухе появляется уплотнение, которое, расходясь кругами, касается ушей, заставляя вибрировать перепонку. И в ответ кривились, округлялись, вытягивались губы, посылая по воздушной почте слова. А когда звонили к вечерне, колокол расцветал огромными, распускавшимися шарами, которые, поглощая пространство, один за другим исчезали за горизонт. Взобравшись ночью на колокольню, Лаврентий благоговейно трогал веревку, продетую в медный язык. Он ощупал холодное, как в ноздрях у лошади, кольцо, коснулся бронзовых стенок. Подражая этим неживым вещам, он стал изо всех сил напрягать гортань, пуская в небо воздушные пузыри.
Он разбудил всю деревню, его сняли задыхавшегося от кашля, продрогшего на ветру.
Но Лаврентий был счастлив, он чувствовал себя равным богам, сотворив чудо, которое не мог оценить.
С тех пор мальчишки крутили ему вслед у виска, а взрослые, сторонились. Его считали деревенским дурачком, выходки которого приходиться терпеть из человеколюбия. Стали замечать и другие странности. Когда Лаврентия брали в лес за грибами, он собирал их с абсолютным равнодушием, но его корзина была всегда полной. От него было невозможно спрятаться. Когда он «водил», прикрыв лицо ладонями, громко считая своим резавшим уши голосом, то ловил детей, будто зрячий слепых, вытаскивая из дупла, находя их на чердаке или за дровами. Когда у барыни закатилось обручальное кольцо, и дворня сбилась в поисках, переполошив всю деревню, Лаврентий молча вытащил его из щели в половице. Но, юродивый или блаженный, он рос изгоем. Его не любили. И он не любил. Даже о. Евлампия. Он не понимал, за что страдает, родившись калекой, не понимал, почему не похож на других, и отворачивался, когда ему начинали говорить об искуплении грехов.
Мир видимого не содержал для Лаврентия тайн, он был ясным, как линии на ладони. С десяти шагов Бурлак мог сосчитать пятна у божьей коровки, отличал ее правые ножки от левых, видел сквозь листву припавших к ветвям клещей, падавшего камнем сокола, различал капли в дожде и росинки в тумане. Он видел и за горизонтом, раздвигая пространство за счет миражей, которые приближают предметы, как оазисы в раскаленном воздухе пустынь. По отражению в облаках он видел пожар Москвы, грабивших ее французов, темные лики икон, которые они выносили подмышками, в сытые годы наблюдал, как желудки переваривают мясо и хлеб, а в голодные - видел мякину и желуди во вздутых животах. Ничто не ускользало от его всепроницающего взгляда. Им он раздевал донага деревенских баб, кутавшуюся в меха помещицу, снимал мундир с фельдъегеря, которого мельком увидел в санях, измерял углы в снежинках, читал за версту обрывок газеты, его беспощадные глаза снимали с мира покровы, и тот представал неприглядным, как вывернутый наизнанку пиджак. Лаврентий видел рытвины на гладкой коже красавиц, приходя на могилу к матери, наблюдал, как сохнут ее кости, он видел, как мочатся, совокупляются и тужатся в нужниках. Для него не существовало преград, его немигающий взгляд проникал внутрь вещей, пронизывал, сверлил, сводил с ума. «Отвороти глаза», - чуя неладное, сердились мужики, проезжая мимо на телегах, вытягивали его вожжей. Корчась от боли, он морщил лоб и потом еще долго провожал их взглядом, считая в облаках пыли гвозди лошадиных подков.
А жизнь шла своим чередом. о. Евлампий крестил, венчал, отпевал. В пост ели картофель, на масленицу - блины. Работу запивали брагой, а близнецы Трофим и Трифон, крепкие, как молот и наковальня, засучив рукава, гнули на спор подковы. В Рождественские морозы братья запирали кузню и, выйдя за околицу, задирали полушубки, показывая друг на друга пальцем, орали во всю глотку: «Посмотрите, какой урод…» Народ хохотал. Не смеялся только Лаврентий. Для него не существовало сходства, он видел лишь различия.
Лаврентий рос худым, долговязым, с бледными, впалыми щеками, постоянно сутулился, как колодезный журавль. В церковной лавке он отпускал свечи, масло для лампад, горбясь за конторкой, точно на глаз отмерял ладан, сливаясь в углу с собственной тенью. На него косились, как на диковинку, но его известность не шла дальше суеверного шепота и сплетен на посиделках.
Подлинная история Лаврентия Остроглаза началась жарким июньским полуднем одна тысяча восемьсот семнадцатого года, когда у церковной ограды остановились верховые в охотничьих костюмах. «От Самсона не уйти», - уверенно заявил Ртищев, наводя подзорную трубу. Травили зайцев, борзые подняли огромного русака и теперь гнали его по лугу, петляя в густой траве. Было слишком далеко, Ртищев крутил окуляр, но ничего не видел. «Ставлю на Рыжего, - с показным равнодушием бросил соседский помещик, жуя травинку. У Ртищева мелькнуло недовольство. Но он не отступил. «Тысячу, - небрежно кивнул он, не отрываясь от трубы. - И Самсона в придачу»
Князь Артамон Ртищев седел изнутри быстрее, чем снаружи. У него сменилось три жены, но он так и остался холостяком, верным конюшне и псарне. Он умел подрубать уши легавым и принимать жеребят, а его скакуны и гончие славились на всю губернию. Любил он похвастаться и английским ружьем с верным боем, и расшитым бисером ягдташем. Но особой его гордостью была голландская труба, линзы которой, как он уверял, шлифовал сам Спиноза. Раз в месяц Ртищев приглашал окрестных помещиков на облаву, леса тогда наполнялись криками загонщиков и лаем собак, которые задирали хвосты перед чужаками. Они метались между деревьями быстрее своих теней, а хозяева, подбадривая любимцев, сравнивали их достоинства.
«Самсон лапу сломал», - заскрежетало рядом. На бревне сидело безресничное чудовище и, расставив, длинные, как у кузнечика, ноги, сплевывало между колен. Ртищев обомлел, его усадьба насчитывала полторы тысячи душ, удержать которых в памяти мог лишь вороватый приказчик, но князь не терпел дерзости - вешая за ребра, не спрашивал имен. «Тварь бессловесную грех наказывать, - говорил он с усмешкой, - тварь говорящую грех не наказать» Развернув коня, он уже вскинул плеть, когда заметил скакавшего загонщика. «Беда, барин, - издали закричал тот, ломая на ходу шапку, - Самсон в мышиную нору угодил…»
В гостиной у Ртищевых висела картина, изображавшая степную грозу. Она восхищала плавностью красок, тонким переходом от пепельной земли до темно синего, освещенного молнией, неба. Но живший в господском доме уже неделю Лаврентий видел грубые мазки, в нелепом хаосе громоздившиеся друг на друге. Он, как кошка, различал десятки оттенков серого цвета, разбирался в нюансах зеленого не хуже белки, а в блеклом колорите ночи не хуже совы. Для него не существовало основных тонов, а цвет в зеркале был иным. Он видел размашистую подпись художника на обратной стороне холста, а под грунтом испорченный набросок, тщательно замалеванный. Он мог бы стать великим живописцем, но целое для Остроглаза распадалась на фрагменты, след от каждого волоска в кисти он видел отдельно, и выложенная на полу мозаика представлялась ему лишь грудой разноцветных камней.
Его навестил о. Евлампий, просил отпустить воспитанника, но Ртищев отказал. На другой день старик принес накопления, встав на колени, со слезами молил о выкупе, и опять получил отказ. Вернувшись в сторожку, о. Евлампий слег и больше не поднимался. Он лежал разбитый ударом и слышал, как прихожане, кормившие его с ложки, вздыхают за окном: «Ни жив, потому что безнадежен, ни мертв, потому что не дает себя забыть».
Ночами, запершись в комнате при свечах, Ртищев испытывал его способности. Ловил в кулак муху и, оторвав лапку, спрашивал, сколько на ней волосков. А после проверял, зажимая пинцетом, совал в мелкоскоп. Или относил колоду на двадцать шагов и открывал карту. Лаврентий не ошибся ни разу. В насмешку Ртищев повернул туза рубашкой. Лаврентий угадал и тут. Князь был поражен. «Да ты, небось, и луну с оборотной стороны видишь…» - утирая пот со лба, пробормотал он. В последнее время дела шли не важно. А тут еще это дурацкое пари. И мысль, родившись сама собой, захватила его, как ночь. «Только бы отыграться, - заглушая укоры совести, повторял Ртищев. – Только отыграться…»
Лил дождь, и гости съезжались к обеду с опозданием. Лаврентий, одетый в ливрею, прислуживал за столом. Переменяя блюда, он видел, как отвратительно, кусок за куском, падает в желудки еда, как бурлит пузырями кислое вино.
«Да ведь это тот глазастый, что давеча Самсона разглядел», – узнал его соседский помещик.
«Совпадение, - беспокойно отмахнулся Ртищев. - Один раз и палка стреляет…»
Все стали рассматривать Лаврентия, бесцеремонно, как лошадь на торгах.
«Однако физиономия к аппетиту не располагающая…» – подвел черту отставной полковник с орденом в петлице, давя усмешку. «Мы лишь исполнители, - откинулся он на стуле. – Ну что нам отпущено? Детей наплодить, да убить себе подобного…» - Он машинально протер рукавом орден.
«Ну не скажите, - горячился граф. – Свобода воли, предопределение…» И сбившись, покраснел. Ртищев поспешил, было, его выручить, но, открыв рот, осекся, вспомнив предстоящее ему дело.
Стало слышно звяканье вилок. В комнате рядом пробили часы с кукушкой.
«А я вот как думаю, - вступил в беседу соседский помещик. – Все мы плывем на льдинах, изо всех сил карабкаемся на их бугры, надеемся горизонты раздвинуть, а что толку – одних в море выносит, других к берегу прибивает…»
Лаврентий читал по губам, но смысла не понимал. Никогда раньше он не слышал подобных речей. Зато он видел, как от них волнуется в жилах кровь. Он видел шишковатую голову полковника, перхоть под седой шевелюрой, косые шрамы от турецких ятаганов, и думал, что эти люди, которых он считал богами, мучаются также, как он.
«А что, господа, - прерывая общее молчание, предложил Ртищев, - чем философствовать, не соорудить ли нам банчок?»
Играли всю ночь. Пошатываясь от бессонницы, последним на рассвете уезжал молоденький граф. «Вам повезло», - пробормотал он, бледный, как полотно, записывая долг на манжете. Ртищеву и впрямь отчаянно везло. Лаврентий был все время рядом, стряхивал с костюмов мел, подавал рюмки и огонь для сигар. Он не слышал разочарованных вскриков, зато видел звук, который плыл вниз по парадной лестнице, сворачивая за угол. Князь так и не обратился к нему за помощью, но его присутствие вселяло уверенность.
«Летом в Петербург поедем, - угощая шампанским, зевнул он, разгребая гору ассигнаций. – А оттуда в Монте-Карло…»
«Не поедем», - подумал Лаврентий.
Он увидел опухоль в его мозгу.
Как ни скрывал Ртищев нового камердинера, шила в мешке не утаишь. «А где же Ваш линкей*?» – спрашивал губернский доктор, поставив князю пиявки. – Весь уезд говорит…» Ртищев смущался: «Ходят небылицы…» Но доктор не отставал. «А правда, что он пятак насквозь видит – и решку и орла?» Доктор сгорал от любопытства, его пенсне чуть не выпадало из глазниц. В ответ Ртищев разводил руками, приглашая к самовару. «Жизнь у нас скучная, - заговаривал он зубы, - вот и мерещится, черт знает что…» Доктор вежливо интересовался урожаем, обещал в другой раз осмотреть княгиню, страдавшую хроническим недомоганием, а под занавес вдруг пускался в объяснения. «Древние полагали, будто из глаз выходят тончайшие щупальца, которые облизывают предметы, как язык змеи, современная же медицина настаивает, что это свет проникает в глазные яблоки и, отражаясь на сетчатке, раздражает зрительные нервы. Немецкая школа вообще считает, что глаза это вынесенные наружу кусочки мозга… - Доктор промокал платком вспотевшую лысину, разливая кипяток в блюдце. - Конечно, медицина шагнула вперед, но отчего тогда мы ловим спиной чужой взгляд? - И, сдувая чаинки, заключал - Его в Петербург надо…»
Ртищев демонстративно вставал. «Ну, полноте, полноте… - удерживал его доктор. – Это я так, теоретически….» «А слышали, - добавлял он, уже трогая шляпу, - мальчишка-граф застрелился, говорят, проиграл казенные…»
А Ртищеву становилось все хуже. Не помогали ни песочные ванны, ни кровопускания, которые прописывал доктор. Он уже с трудом держался в седле, а во сне все чаще скакал верхом без коня. И чем ближе была кончина, тем чаще он видел ребенка посреди моря желтых одуванчиков. Ему около пяти, у него пухлое лицо, коленки в ссадинах. «Арта-а-мон», - сбиваясь на визг, зовет гувернантка, но ее крики делаются все глуше. Ребенку весело, оттого что обманул maman, сбежал на лужайку за дом, он совершенно один, вокруг гудят шмели, слепит солнце. И вдруг его пронзает ужасная мысль, что все это, раскинувшееся вокруг, пребудет опять и опять, а он исчезнет с лица земли неведомо куда, и это случится непременно, и поделать с этим ничего нельзя. «А где же я буду, когда меня не будет, - думает ребенок. - И где был?» От накатившего волной страха он не смеет шелохнуться, застыв с широко открытыми глазами. «Ах, вот Вы где, Артамон… - вышла из травы гувернантка, с красными пятнами на шее. – Маменька ругаются…»
А теперь Ртищеву не было страшно. Только ночами подступала невероятная грусть. Он чувствовал себя книгой, написанной мудрейшим автором, она томится на полке, ожидая благодарного читателя. Но тот проходит мимо, а ее хватают не те. «А где было взять тех?» – эхом взрывалось в мозгу, и мысль убегала, уличенная в бесплодии. «Спешите любить…» – накрывшись простыней, неизвестно кого наставлял Ртищев, чувствуя, что забирает с собой целый воз нерастраченной любви. Из прошлого он видел и будущее, к которому шел по разведенному мосту. «Видишь ли ты ад?» – плакал он, прильнув к Лаврентию. «Вижу», – крутил головой Остроглаз, косясь по сторонам. А иногда, вздрогнув от деревянного голоса, Ртищев отталкивал слугу. «Ты вот все видишь, а нищий, - раздраженно язвил он. – А я, слепой, прикажу – и тебя высекут… Вот оно: видит око, да зуб не имет…»
А оставшись один, читал Евангелие, искал утешение, но не находил, вспоминал книги про неудачников, разнесчастных горемык, повсюду лишних. «Это не про меня, - думал он когда-то, читая их злоключения. Но прошло двадцать лет, и он встал в их ряды. Судьба всех манит путеводной звездой, а потом бросает на половине дороги.
Во сне Ртищев видел тысячи глаз, молча наблюдавших за ним, точно индийский божок, про которого ему рассказывали в Париже. Ему отчего-то делалось стыдно, он пытался оправдываться, но, еще не проснувшись, понимал, что несет детский лепет.
Умер Артамон Ртищев прикованный к самому себе, сосредоточившись на своей особе, как почтальон на вверенной ему дорогой сумке, которую обязался доставить по назначению. Приподнявшись на локте, он дул воздух, силясь что-то произнести, но его последних слов не разобрали. И только Лаврентий прочитал по губам: «Иду к Парамону…»
После панихиды ели кутью, вспоминали заслуги покойного. И через четверть часа имя мертвого хозяина Домокеевки забылось, утонув в бесконечном русском споре.
Ртищев обещал Лаврентию волю, но слова не сдержал. В завещании об этом не было ни строчки. Зато князь пристроил своих любимых борзых, распределив их между соседями. Продав часть имущества, вдова уехала на воды за границу, а Лаврентий Бурлак вернулся в село. Приняли его в штыки. Теперь все догадывались, что от его взгляда, прожигавшего крыши, как бумагу, было некуда деться. Жены отказывались ложиться с мужьями, стесняясь делить кровать на троих. Его невольное соглядатайство делалось невыносимым. И тогда Лаврентия стали на ночь связывать, отворотив голову на сторону, с которой не заходили, предоставив его всевидящему оку пустоту полей и дикость лесов. А с утра отряжали в пастухи. Лаврентий за версту выглядывал волков, уводя стадо, куда Макар телят не гонял. И ни днем, ни ночью для него не было покоя. Под слоями дневного света он различал темные лучи, а во тьме его совиные глаза рисовали ноктюрны, в которых, светляками, брызгали зарницы. Он искал спасенья от внешнего мира и не находил. Даже сон не мог надеть ему темные очки: Лаврентий буравил их, как прозрачное стекло. Теперь он с завистью видел сомкнутые веки и глаза, ограниченные в пространстве полем зрения.
Два раза приезжал доктор, но Лаврентий только мычал, а на все уговоры раскачивался на стуле, точно невменяемый. По его навету из города приезжал и следователь. Два жандарма заполнили собой избу, пока он вел допрос. Однако, промучившись часа два, следователь плюнул на пол и, щелкнув каблуками, откланялся.
На этом заканчивается история Лаврентия Бурлака, прослывшего уездным чудом. При иных обстоятельствах его талант мог дать дивные всходы, но ему суждено было провести жизнь среди посредственных людей, наблюдая мелочные страсти и скудные устремления. Перед его глазами проходила череда нелепых жизней и бессмысленных смертей, на которую он взирал со злым равнодушием. На его сетчатке копились сцены предательства, обмана, лицемерия, отпечатались картины лакейского подобострастия и барского гнева, в его глазах застыла злоба отца, презрение кормилицы, оживали последние дни Ртищева, его абреки, как запертые по чуланам крысы, блудившие с горничными после похорон, плоские лица помещиков, коптивших небо по разбросанным в округе усадьбам, он видел чужие грехи, как собственные страдания, и его зеницы, переполняясь увиденным, заливали белки. Он вспарывал ими избы, из которых не выносят сор, и видел, что люди, как побеленные надгробия, - снаружи украшены, а внутри полны мертвых костей.
Мир не выдерживает пристального взгляда, он отворачивается. Мир это опытный преступник, он убивает свидетелей.
Лаврентия сдали на новые шахты. Копали без устали, вывозя в тачках комья бурого глинозема, сбрасывали в карьер, торопились успеть к именинам государя. Немец расхаживал между вывороченных куч, красный, засучив рукава до локтей, покрикивал, грозя узловатыми кулаками. Он был кряжист, страдал отложением солей, и его суставы хрустели за версту.
Остроглаз узнал в нем человека, которого расклевывали вороны.
На открытие шахты прибыл губернатор, и поглазеть на него высыпали все. Губернатор казался взволнованным, произнес напыщенную речь, но Лаврентий видел, как медленно стучит его сердце, разгоняя по жилам вялую кровь. Он заметил в его нагрудном кармане письмо, отзывающее в столицу, и понял, что его мысли далеко. Вынесли иконы, священник брызгал водой, бормоча: «Во имя Отца, Сына и Св. Духа». Лезло из бутылок шампанское, и какой-то помещик декламировал стихи. Герр Краузе бойко распоряжался, подводя гостей к ивовой корзине, предлагал спуститься. Некоторые соглашались, словно речь шла о винном погребе. Рабочие зажигали смоляные факелы, вручали спускавшимся, которых одного за другим глотала яма. Немец расхаживал между группками, зажав в кулаках большие пальцы, гордый, как павлин, стараясь быть на виду у губернатора. В суматохе он не заметил, как спряталась в корзине его дочь. Хватились ее, когда подняли последнего из спускавшихся. В этот момент что-то внизу рухнуло, отдалось гулким эхом и из горловины выбило серую пыль. Прокатившаяся по земле дрожь, передалась гостям. Они остолбенели. От смерти их отделяли минуты, и, бледные, они представляли себя погребенными в этом каменном мешке, в этих мрачных, зияющих чернотой норах.
«Господа люди, господа люди… - раненой птицей заметался герр Краузе, беспомощно хватая за рукава. – Ради всего святого…» Он стал жалким и растерянным. «Нельзя, барин, - выдавил старик, почерневший от угольной пыли, - рудничный газ…» Немец совсем обезумел. Расталкивая рабочих, он бросился к яме. Его еле оттащили. В отчаянии все сгрудились на краю колодца, страшного, как адская пасть. А где-то в его чреве был замурован ребенок. Лаврентий ясно видел девочку в боковой штольне. Прислонившись к камням, она в ужасе закрыла лицо руками, не в силах даже заплакать, и Лаврентий узнал в ней себя, когда в грязных сенях лежал на коленях у мертвой матери, вперившись в темноту. «Спускай», - твердо произнес он, шагнув к корзине. Какая-то неведомая сила исходила от него, и ей было невозможно противиться. Его огромные глаза горели огнем, словно впереди у него была тысяча жизней. Спустили. Пахло гнилой могилой, он задыхался, смрад ел глаза. Временами он двигался, как крот. Но девочка, по счастью, была недалеко. Разбирая завал, Лаврентий старался ее успокоить, и его голос впервые звучал ласково и нежно. Она прижалась к нему в кромешной тьме, а он отворачивался, стараясь не оцарапать ее небритой щекой. Но обратной дороги ей было не выдержать. Ядовитые пары продолжали скапливаться, проникая в легкие вместе с отравленным пылью воздухом. И тогда Лаврентий оторвал с рубахи лоскут, ударил себя ножом в предплечье. Смочив тряпку в крови, приложил к лицу девочки…
Кашель разрывал ему грудь, когда он нес ее на руках, дорогой длинной в судьбу. Сам он потерял много крови и уже не смог перелезть через ивовые прутья. Из последних сил дернул веревку и опрокинулся на спину, сцепив руки, застыл.
Наверху бросились растирать ребенку виски, целуя его, отец благодарил небо, которое равнодушно взирало на воздетые руки. Потрясенные чудесным спасением, плакали женщины, прижимая к юбкам босоногих детей, обомлевшие мужчины с благоговейным ужасом косились на иконы. Улучив момент, священник тряхнул космами, и над долиной, ломая тишину, торжественно и радостно полилась «Богородица».
А со дна бездны Лаврентий Бурлак смотрел на солнце.
Но не увидел его.
Он умирал слепым.

* * *

- Какие шансы у нас? Если в ту яму прыгнем? – спрашивает «Второй».
- Я скажу! – Петька Казак в разговор лезет клином. - Пятьдесят на пятьдесят! Либо получится, либо нет - остальное побоку. Точная циферь для лукавых!
Доброе слово злого не уймет. Время пришло злых слов и дел.
- Логика – враг рассудка? Хорошо. Возможные потери?
- Общие? – просит уточнить Сергей-Извилина.
- В нашей группе.
Извилина медлит.
- Расчетные - от восьмидесяти процентов состава.
Кто-то ахает, кто-то тихонько свистит сквозь сжатые губы.
- Ого!
- Ты всерьез? То есть, выживут один-два? Тогда какой смысл?
- Это в случае абсолютного успеха операции. Если успех будет частичный, то выживших будет больше.
Если бы кто другой сказал, а не Сергей, не поверили бы, но раз сам Извилина шансы перетрясает, раз рот раскрыл, следует уши вострить - у него концы с концами всегда сходятся – видит и просчитывает много дальше остальных. Пробовали выяснять – как такое удается? Что тут? Больше походило на мозговое шаманство – неизвестно с чего угадывал.
- Напарадоксил, блин, на нашу голову…
- Ну, раз Серега… Он у нас оракул, как скажет - так будет.
- Есть что добавить?
- Ничего, кроме того, что если ты не идешь на войну, когда она только зарождается и выглядит, как непослушный ребенок – война приходит в дом и начинает не по-детски шалить.
- Если речь идет о каком-нибудь ядерном шантаже, то я – пас! – заявляет «Третий». – Не по мне эти игры. Одно дело ихние игрушки уничтожать вместе с обслугой, другое дело самим такой херовиной размахивать. Даже, если и понарошку. Ведь понарошку? – с надеждой спрашивает он.
- Никакого ядерного шантажа, никаких захватов ядерных боеголовок или ядерных станций. Натуральная войсковая операция по взятию города, со всеми вытекающими; как так - уничтожением объектов инфраструктуры, командных центров и… Ну, сами понимаете.
«…и сопутствующими жертвами среди мирного населения» - добавляет каждый про себя.
- Политический аспект? Последствия?
- Должно волновать? – возмущается Петька-Казак.
- Вопрос был Извилине.
- Непредсказуемые. Но исхожу из следующего. Когда бьют шестерок на глазах хозяина, а он сделать ничего не в состоянии – авторитет его, хотя бы в глазах тех же шестерок, уходит в никуда. На какое-то время остановит планы по расчленению России и готовящееся, после ряда провокаций, вторжение голубых касок в Белоруссию. Никто не возьмется гарантировать, что групп, подобно нашей, не существует, как и то, что они предпримут в следующий раз.
- Хочешь сказать, еще есть? Мы первые начинаем? – спрашивает Казак.
- Вопрос не обсуждается.
Не обсуждается, так не обсуждается, все люди военные. Сказано «от сих до сих», значит, так надо, и так будет.
- Остановим?
- Остановить? Нет. Но отсрочим на какое-то время, а там… Авось!
«Авось» – это уже кое-что, это близко к результату.
- Чем сильнее их огорошим, тем…
Войсковая разведка бывает разная. Кто на что сориентирован. Учат всяким штукам, но больше всего трем: бегать, прятаться, убивать, все остальное – вариации. И при этом думать, думать, думать… очень быстро. Основное? Принадлежность элите и стремление соответствовать образу, с каждым разом завышая себе критерий. Подобных групп было когда-то порядочно – каждая со своими задачами. Много уделяли подбору «по умениям», чтобы дополняли друг друга, и психологической совместимости. Можно ли считать неким совпадением, что подбор оказался настолько крепким, что спаялись в силу – не разорвать? Не разорвать приказами.
Может, возраст подошел такой – думающий? На подобной работе мало кто до такого возраста удерживается – чтобы возникло низовое исполнительское звено, думало «постороннее» - о стратегии государства. Чтобы само вдруг решалось само определять – что ему, государству, лучше.
Если разобраться, Извилина во многом виноват; взял за моду снабжать информацией – достоверной, а не той, что велено считать правильной. Где брал, выуживал, видел ли события по другому, но бывало говорит: «Кранты теперь Чаушеску! Румыния внешний долг выплатила, никому не должны - могут на себя работать. Такое не прощается - сольют его. Собак начнут вешать, а потом – жди событий…»
И действительно – понеслось. Пресса вдруг накинулась, - словно действительно, собак спустили. И диктатор он теперь, и убийца, и вор – дворцов себе понастроил, и секретно-кровавыми службами обложился...
А когда самих туда перебросили – вроде туристов (с автоматами в багажнике), тогда задумались. Вернее не тогда, а уже после, слова Извилины вспоминая. На момент операции ни о чем ином, кроме операции… Задачу выполнили – местный «абвер» не пикнул (было бы кому пикать!), архивы перехватили, «кому следует» передали и даже неинтересно – кто теперь тех марионеток за нитки водит. Но осадок остался. Чем больше знаний, тем меньше веры. Еще деталь из страннейших, если только не знать, что случится через несколько лет. Работали вплотную с израильтянами, должно быть «Моссадом» - впервые такое в практике - велено было понравиться друг другу, но не понравились. Все не понравилось, но больше всего ненужная делу засветка.
Войсковая разведка бывает разная. Назначение ее – специальное. Общее у всех – умеет мыслить. Иным дано тактическое, другим видеть не только собственную частность, но и общее - картинку, и по ней предугадывать, какие частности произойдут в тех или иных местах. Части ВДВ создавались так, словно хотели увидеть войсковую разведывательно-диверсионную во всей ее мощи, расширить ее силовое значение. Не все получилось, но ВДВ – личный резерв верховного – наиболее боеспособные воинские части хотя бы в психологическом плане. Осознание принадлежности к элите создает и братчину, хотя некоторые ее проявления со стороны и кажутся уродливыми, но и это – традиции направленные не в ту сторону.

Опричнина – введение чрезвычайного военного положения ввиду активизации внешнего и внутреннего врага. Опричники – первый русский официальный спецназ. На момент расцвета 15 тысяч составляло братчину - личный резерв и гвардию государя. Ни один из государей земли русской не был оболган столь неистово, как Иван Васильевич Грозный. Ну разве что – Сталин, чему всяк и сейчас ежедневный свидетель…
Суворов ковал, и в высшей степени закалил русский спецназ в практике воинских походов. Именно итальянский поход, который изумил Европу, явил миру воинов специального назначения, которых многие монархи потом будут просить взаймы или купить у русских царей, но не получат желаемого ни разу. Воинов-пахарей, пришедших на службу не из местечек, а взятых с земли, от сохи, отобранных крестьянскими общинами со знанием сути. Ни одного полководца не желали бы забыть столь сильно, как Суворова.
Или тот спецназ Сталина, с опытом самой великой войны, что был собран на Чукотке и готов к выполнению воинской задачи, которой могло быть только одно название: «Отмщение». Так только ли знание, что Россия в кратчайшие сроки создала свое атомное оружие остановило Третью Мировую?

Когда это было? Когда случилось? Когда страстью к показухе прониклись настолько, чтобы пудрить мозги даже самим себе, и на «комсомольских съездах» уже не обходилось без сальто с рессорного мостика с автоматом в фанерное окно? И уже не обходилось без постановочных, с очень серьезными сосредоточенными лицами «качков» (как бы чего не забыть!) драк, составивших бы честь разве что раннему индийскому кино. А позже, кажется уже в 90-е додумались (ну не на смех себе же?) взялись ломать кирпичи головой, не за тем ли, чтобы превратить ВДВ в цирк, а себя в клоунов в голубых беретах? И вона как привилось. Сейчас ВДВ без шоу и не представить. Меня не покидает ощущение, что кто-то, внедряющий весь этот идиотизм довольно посмеивается за кулисами – во что ему, без всяких усилий, лишь подыгрывая мальчишеским слабостям, удалось перенаправить подготовку. Право, случались показухи и раньше, но не столь публичные (не публичный же дом?), лишь для допущенных в «святая святых». Автор сам участвовал – палил из Макарова по консервным баночкам с зажженной паклей, да не выставленными в одну линию (что несерьезно), а многоуровневыми, на разных расстояниях, под всю обойму, а банок столько сколько и патронов. И расставлялись они, когда ты к ним спиной, и стрелять нужно было с поворота, мгновенно оценивая. А требования были таковы: первая не должна отпрыгать свое, когда слететь со своего места последняя. Наглядность подобных стрельб тоже показуха. Но они же и промежуточный зачет - как можешь вести себя на публике, что в тех званиях, которые более не носят фуражек и готовы оценивать тебя по собственному опыту – по практике? Не зашалят нервишки? И было это хоть и с хорошими, но не к самыми лучшими стрелкам. Лучшие в показухах не участвовали. Время дорого и люди…
И всем хочется верить, что существует засадный полк.

Ни у кого так часто не мелькает тоска в глазах, как у Извилины, которую он пытается прятать за улыбкой. Улыбается Сергей едва ли не все время. Но эта улыбка никого не обманывает, ее даже не воспринимают как улыбку, скорее, за некое постоянное извинение, что умнее всех, видит глубже и дальше. Это ему давно простили, чай не мальчики, что выпускались из Рязанского Воздушно-Десантного, да «с пылу с жару» были завербованы в специальный диверсионный отдел ГРУ.
Только КГБ – госбезопасность, вербует по-кошачьи, с индивидуальным подходцем, словно обволакивают мягкой паутиной. В войсковую разведку – на всех ее уровнях – прямо в лоб и только один раз. Согласен? Именно так - не приказывают, а спрашивают согласия. Откажешься, второй раз предлагать не будут и вряд ли возьмут, даже если будешь потом сам проситься. Верят только первому порыву.
Это не обставляется каким-то ритуалом, часто происходит буднично, мимоходом, среди разговора, разбора проверяющим. Потом только становится известно, что кандидатура рассматривалась со всей тщательностью, обсуждалась теми, кому положено.
- Согласен служить разведке?
- Да!
- Собирайся - время десять минут.
И все.
Уже потом пойдут бумажные войны, будет возмущаться какой-нибудь ротный, что у него опять забрали лучшего. Что готовишь-готовишь, а тут хоть на упражнения «по специалистам» не выводи. Впрочем, некоторые так и делали, прятали в нарядах, как только прознавали, что «купцы» от разведки засветились. А иногда подходили к своему подчиненному и приказывали на дистанции «жопу не рвать», да и отстреляться «похуже». Но нет ничего сложнее и досаднее для русского человека, чем выполнить такой вот приказ. Как назло, не получается. И стреляется почему-то славно, хотя и не стараешься, и полосу препятствий проходишь с ленцой, но как-то по-иному, экономично. Чем меньше усердствуешь – тем лучше результат. Парадокс!
Кто угодно может оказаться под вопросом. Удачливый взводный пехоты. Настолько везуч, что это сложно счесть случайным. И рядовой с необычными навыками.
Природа иногда сводит в одно место много странного. И вовсе не всегда оно соответствует своему времени. Каждый едва ли не гений в своей области – минер, снайпер… Насколько может считаться гениальным профессиональный убийца на защите государства? – спорный вопрос, в иные времена – это герой, в другие: цепочка обстоятельств, и будут прятать пепел тела, чтобы не осталось могилы, станут пугать тот сомнительный людской слой, что называется «общественностью». Но обществу порой для собственной защиты нужны убийцы пострашнее, чем у общества, которое живет по другую сторону границы…
И что происходит после сговора? После того верхушка одного общества решила сдаться, продаться с потрохами другому и выторговать себе за это безбедное существование? Что происходит с теми, кто защищал его? Кто теперь пугает своим существованием?..

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

СПРАВКА:
«Чубайс Анатолий Борисович, 1955 года рождения, еврей по национальности. За особые заслуги в приватизации России предоставлено место в "Бильдербергском клубе" (единственный представитель от России). Благодаря его деятельности на постах Председателя ГосКомИмущества России и с 1996 года Главы Администрации Президента Российской Федерации под контроль евреев перешло не менее 60 % собственности России.  Принял решающее участие в карьере нынешнего президента России В.Путина. В настоящее время, находясь на посту Председателя Правления, контролирует (готовит к приватизации) одну из ключевых государственных монополий - РАО "ЕЭС России"…»

СПРАВКА:
«Бильдербергский клуб» - так называемое "мировое правительство". Выше его по влиянию на мировые события только четыре еврейских финансовых клана (Борухи , Лейбы , Шиффы , Куны), контролирующие Федеральную Резервную Систему США , а через валюту Банка Федерального Резерва США - доллар и мировую финансовую систему (Президент Банка - Алан Гринспен). Два клана - Шифф и Кун - финансировали обе революции в России (1905 и 1917), а до них - Японию в войне с Россией…»

(конец вводных)

--------

«Второй» - Сашка-Снайпер, любящий расставить все до запятой, спрашивает:
- Какие шансы, что все получится?
- Если все участвуем, то… получится. Дальше – по мере убывания.
- Протяженность?
- До двух суток.
- Подготовка?
- От полутора лет.
- Сколько-сколько? – удивляется Казак.
- Полтора, два или больше. Имеется сторонний фактор, от нас независящий.
- Что за фактор? Чтобы звезды на небе сошлись?
- Что-то в этом роде, - без тени улыбки подтверждает Сергей. – Точка натяжения: днем раньше – рано, днем позже – поздно.
Не объясняя, что случаются такие точки, где США, занятые волнениями в Ираке, одной ногой застряв в Афганистане, одновременно судорожно пытаются удержать у власти проставленные ими режимы Латинской Америки, дипломатическим и военным прикрытием Израиля, только что отбомбившегося в Иране… Где обязательно нужны дождливые лето и осень, и не стоит объяснять особое значение к этому случаю устойчивого северо-западного ветра…
- Что-то в этом роде, - говорит Извилина
- Матобеспечение?
- В пределах возможностей группы.
- Общее кто будет знать?
Оборачиваются к «Первому» - к Командиру.
- К чему иные комбинации? Здесь только один центр может быть – Серега. Это его парад, ему и концы сводить.
- К данному случаю необходим дубль - центр не входит в расклад выживших, - четко медленно и даже как-то холодно говорит Извилина.
Невольно переглядываются – это что же за операция такая?
- Кого возьмешь?
- На момент исчезновения центра, он себя проявит.
- Как узнаем?
- Пароль к каждому свой. Все знают только я и дубль. При назывании пароля, выполняется любой самый абсурдный приказ. Даже если надо будет раздеться, зеброй накраситься и насрать на центральной площади. Тогда единственный вопрос исполнителя позволителен – «как кучно?»
Извилина предельно серьезен. Если кто-то и поискал искорки в глазах, то не нашел. Знали - с него станет! Захочет, сделаешь и такое - приказ есть приказ! – гадь и гадай, каким-таким боком-раком эта акция входит в операцию? Как некий акт политического значения или рядовое оперативное отвлечение от настоящего объекта?
- Надеюсь, сия ответственная часть мне не достанется, - ворчит Замполит - Кроме того, прошу учесть – мучаюсь запорами!
- Правила знаете - каждый отшагает втемную, - говорит Извилина. - Могу рассказать. Но в этом случае от работы придется отказаться. А сработать придется под «пять процентов».
«Под пять процентов» - означает, что очень качественно. Как против самих себя. Когда-то пытались играть в подобные игры… но всякий раз получалось, что шансов друг другу не оставляли. При удачно раскладе – не более пяти процентов.
- Единственное исключение из правил в том, что для группы операция последняя, - повторяет Извилина, понимая, что еще не привыкли к этой мысли, не осознали ее. – Выживших будут искать и преследовать на всех континентах.
- Повеселимся! – заявляет Петька-Казак.
Хозяин бани ворчит:
- Операция - «черт из коробочки»! Кстати, если на то уж пошло, «Иду на Вы» собираетесь отсылать?
«Первый» морщится.
- Не знаю, что даст – не поверят. А поверят – скроют. Глупо. Ребячество!
- Никаких предупреждений! – объявляет Замполит, и Петька-Казак его поддерживает.
- Точно! Нахр! Отсюрпризим им!
- Но, а если в качестве личного глубокоаморального удовлетворения? – принимается вслух размышлять Седой. - Вроде как объявление войны? Не от некой группы, а от государства государству?
- Если так, то – да, - соглашается Казак, решивший, что если откажутся, то это его последний год с группой - слишком долго сабельку натачивали, ко всему шло «повесить на стену». Встречал таких, сгоревших до времени от обилия врагов.
– Не затягивайте! И ответов ждать не будем. Как хотите, а мне надоело! Если не подпишемся на это дело – возьму и завтра объявлю всем войну; штатовцам, австралийцам - всем их задрыпаным шестеркам, начиная с Англии!
- Угу… ООНу в том числе, – вяло поддерживает Казака Замполит, до которого, хоть и не сразу, а доходит глобальность замысла Извилины. – Давненько не просерались западленцы, подзабыли уже – пора напомнить, что они есть на этом свете.
- Сгуляю с вами! – неожиданно заявляет Седой.
- Седой, ты когда себя в последний раз в зеркало видел?
- Будешь Белоснежкой, а мы твои семь гномов!
- Миша-Беспредел - главным гномиком!
- Слишком приметный. Вдруг бороденку придется смахнуть, не жалко?
- Раньше не мешала, - ворчит Седой.
- Раньше местности соответствовала, годков прибавляло, к образу шла, а теперь работать-то придется в городе.
- Ну и что?
- А то! Рисовать с нас будут портреты вовсе не Пикассо, а в жанре соцреализма от патологоанатомов - и в лучшем случае – под «просим опознать»!
- А на могилах наших – да будут ли могилы? – напишут нечто вроде этого: «Имели смелость мечтать и лгать себе!» - заявляет Сашка. - Раньше мы чужие ракеты курочили от имени Державы, а теперь сплошная нелегальщина!
Слукавил. Не курочили – не пришлось – только готовились. Но готовились качественно. И обкатка, сторонняя практика, была в странах, где и в мирное время чужая жизнь полушка.
- Господа фратрийцы! – обозвался непонятным словом Извилина. – Позвольте заметить – всяк взрослый человек – как ему запретишь делать глупости?
- Борода, что трава – можно и скосить, - кротко замечает Седой, смея думать о себе отстранено, как о живущем временно, в кредит, и глаза у него такие, что вопросов никто не задает, не подначивает. - Я этот случай себе давно на пашне наспал!
И на это без вопросов. К «Бокогрею», когда с одного бока печет, с другого холодит, следует относиться с опаской, часто ворочаться - подставляя солнышку бока, но в «Травень», когда под каждым кустом уютно, Седой, случается, спит прямо на земле, на распашном, ища правильные сны. По земле можно многое прочесть. Что было - уже вряд ли – это грезы, но что будет – понять не запросто. Такое только на закате собственной жизни. Всегда так. Только не спрашивай про себя. Стоит коснуться рукой травы и поймешь, что завтрашний день будет жарким, с обеда пройдет гроза, а утром, в самый предрассветный свой час, протянет прохладой, и потому старым костям не следует в этот час беседовать с землей – больше вытянет, чем отдаст…
Георгию хочется сказать многое, едва ли не целую речь произнести, чуть ли не так:
«Кто виноват – все знаем, не раз обсуждалось. Вопрос «что делать?», как и в прошлом, заболтали бы до полной невменяемости, если бы не Извилина. Едва не позабыли собственное главное отличие - мы люди Дела, а не теории дела. Поступка! На это надежда, а теперь не только наша.. Каждый должен для себя решить, что именно он будет делать. Присягали Родине и собственной чести. А честь, либо она есть, либо ее нет. Нельзя немножко болеть честью. Хотим этого или нет, числимся по России. Иного не дано. И пора определяться каждому. Окончательно! Теперь уже окончательно. Находимся ли в состоянии войны, странной войны, тяжелейшей, подобно которой Россия переживала лишь в «Смутное Время»… Те, кто у телевизоров, как всегда, не в курсе. Те, кто мозги не пропил, скрипят зубами. И пусть все, как всегда, будет решаться в столице, но собственное слово скажем, потому аукнется и там. Война давно идет, на всех фронтах, война нервов, глупых инстинктивных поступков, разброда умов – достаточно ли хорош очередной ставленник? не подождать ли следующего, а ну как лучше будет? Разницы нет – все они ставленники от оккупации, потому лучше не будет, все будет ухудшаться, - оставь по прежнему – и по-прежнему всеми ресурсами страны будут обеспечивать благополучие врага, которого уже и это не устраивает – мало! Так уж получилось для всех, что если государство сдалось, война становится личным делом каждого – либо воюет, либо…»
«Воевода» много чего хочет сказать, но не говорит, не размусоливает, поскольку он «Первый», и нет большей чести, чем вести за собой, - урезает себя в словоблудии, как бы отчерчивает линию:
- До принятия решения занимаемся по прежней программе. Тему не песочить. В середине цикла опрос. До этого каждому решить – стоит ли оно того. Все!

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«Доля населения России, испытывающего нехватку денег на покупку еды составила 13%.
Доля тех, кому хватает на еду, но не хватает на одежду, - 35% …»
/данные центра «Левада» - 2006/

«Состояние российского губернатора Романа Абрамовича, по прошлом году, увеличивалось в среднем на 16 млн. долларов в день…»
/"Daily Telegraph" - 07.12.2006/

(конец вводных)

--------

Редко кто может заработать на прозвища – «Командир» или «Воевода». Пусть некая частица в них и от иронического. Но присутствует также и любование – вон у нас какой орел! - но уважительного все-таки больше. Не в каждой группе такой – «особый», не верят, что могут быть еще. Впрочем, других групп не знают, сравнивать не с чем - те редкие столкновения, в которых сходились в период, так называемых, «зимних» или «летних» разведвыходов, не в счет. До того ли, многое ли разглядишь мельком, когда все, как один, человечьих оформлений не имеют, да в одной зеленой марле на всякую потную рожу не первой красоты?
«Третий» руку поднимает - Миша-Беспредел - робко, словно ребенок.
- Про город можно узнать, который на уши поставим? Может, легче будет решение принять? Или тоже входит в пакет – «до времени»?
Командир смотрит на Извилину, тот секунду медлит, вроде сомневаясь, но… Страна названа и город. И тут уже не один бы присвистнул изумленно и плотоядно улыбнулся.
Петька-Казак тут же объявляет некое общее мнение:
- Ну и правильно – они мне никогда не нравились!
- Подписываюсь! – тут же заявляет Лешка-Замполит и картинно принимается объяснять причины: - Исключительно из любопытства! Мне всегда говорили - еще в утробном детстве - что именно от этого и помру. В смысле - от любопытства! Родился едва ли не семимесячным, до срока вышел, до срока и уйду. И более путевые уходили!.. И тут я не смелый - я безнадежный! Просто нет у русского человека сегодня вариантов перед танком, что прет на него, как падать на колени и умолять о шкурном, либо бросать камни и материть. Логика западленца говорит, что второе бесполезно и чревато, но во мне от потомков больше. И при том… верю, что чудеса еще случаются, то связь сшибешь, то стекло-линзу наводчика повредишь. Если камней много, то по теории вероятностей, среди них и кремень может случиться. Бывает, что кремень об металл вышибает искру. А там – кто знает… И не надо всем. Где десять могут, там и шесть управятся. И потом Извилина, как всегда, не учитывает фактор везения. Короче, в этот раз меня не прокатите. Участвую!
Действительно, группе иной раз фантастически, просто сказочно везло. И каждому хотелось думать, что свой лимит они еще не исчерпали.
- Два гроша – уже куча!
- Умрем все. Вопрос – как? Участвую! – говорит «Третий» - Миша-Беспредел. - Но на одном условии – не хочу быть дублем центра. Не по мне это – на смерть отправлять.
Извилина кивает.
«Четвертый» - Федя-Молчун - говорит просто:
- Да.
И опять уходит в себя. Без отметин только он, но пользуется равным, если не большим уважением. Весь сосредоточенный на собственных демонах. «Не обдумывай отхода – это на тебе как каинова печать, не мни что не заметят. Ищи главного и бей. Ищи сильного и бей опять, а потом никого не ищи – бей всех, кто подворачивается, до кого дотянуться в состоянии. Не можешь бить – грызи. Не можешь грызть - царапайся, ищи глаза. Сам уже не видишь – так на ощупь! На запах! К этому времени смердеть уже начнут!..»
Лишь свободный человек делает выбор.
- Вот теперь потанцуем! – радуется Петька-Казак.
- В аду холод, а не жар. Русским ли холода бояться? Топить печь можно и чертями.
- Замполит Анатольевич, вы свое большое слово сказали, теперь будьте столь ласки - не прелюбословьте под руку, твою в бога душу макароны!
Петька знает подход и подходцы.
- Верно, Анатоль Замполитович, дайте слово тем, кто ни пол слова.
- Второй?
- Средств хватит? Чтобы «похоронные» не трогать? – спрашивает «Второй» - Сашка-Снайпер. - Где на такое деньги взять? Это же не в кабак закатиться гульнуть.
- За Басаева сколько-то-там дают…
- Ты еще американцам поверь! Они своим военным за Саддама 25 миллионов обещали, а когда те его выкопали, так – шиш с маслом! – мол, обещали не за поимку, а за информацию – как поймать.
- И всяк нашего брата облапошить норовит, - укоризненно говорит Седой, и непонятно всерьез он это или измывается.
- Деньги под операцию можно взять и в момент операции, - роняет Сергей-Извилина.
Опять переглядываются, и даже Командир удивленно вскидывает брови. Но, если Извилина говорит…
- Контрибуцию?
- Угу.
- Так их! – загорается  идеей Замполит. – Обложить! Чтоб по самому больному их – по кошельку! По мордояйцам, да пусть еще платят за это!
«Второй» - Саша-Снайпер - никогда не принимает поспешных решений.
- Отход? Если что-то пойдет не так?
- Не будет. Операция в один конец, без отхода.
- Ого!..
Но понятно...
Разработка отхода часто служит в ущерб самой операции – это аксиома, приходится предусматривать различные варианты, искать несколько путей, а иногда и отказываться от самой операции из-за того, что невозможно гарантированно уйти. Но если идешь без надежды и желания остаться в живых…
- Зачем? – спрашивает Сашка.
- Что – зачем?
- Зачем это?
- Извилина – ответь ты ему!
- Показать другую войну, - говорит Извилина не поднимая головы, все так же продолжая выцарапывать на бутылке арабские письмена. – Совсем другую. По средствам.
- Что нас может спасти от Коллапса? – мрачновато комментирует Леха. – От Коллапса нас может спасти только Армагеддон!
- А яснее?
- Можно и яснее… Вот продаем нефть, газ и другие невосполняемые ресурсы, распродаем свое будущее, требуя оплаты в долларах, что само по себе потеря – экономическая и моральная, потом эти доллары вкладываем не в свою страну, не в детей, не в производство, не на защиту своих природных богатств, не в развитие образования, науку или медицину, не в собственное сельское хозяйство, чтобы как сейчас, вроде наркомана, не зависеть от внешних поставок, а вкладываем в страну, которая эти доллары печатает, где на десять человек только один занимается производственным трудом, остальные девять торгуют услугами. То есть, вкладываемся в пустышку, в заведомого банкрота, который в любой момент способен, самым естественным образом объявив о своем банкротстве, отказаться возвращать по счетам. Но хуже того, за наш счет он вооружается, потому как готовится наворованное активно защищать – чтобы это положение вещей оставалось незыблимым. Но защищать не на своей территории, а активно нападая, разрушая и подчиняя структуры тех государств, которые способны, на его взгляд, в каком-нибудь отдаленном будущем покушаться на это. Отказ от размещения подобного залога или попытки создания государства, способного прожить на самообеспечении, означает скорую войну. И войну, которую навязывают, к которой США будут готовы после собственного перевооружения, а значит - и это где-то в пределах от 2012 до 2014 года - начнется то, что нам просто не по средствам предотвратить. Передел России! Но можно сдвинуть сроки. И дать шанс. Надо показать войну, в которой мы, если и не можем выиграть, но способны не дать себя победить. Ясно? Это генеральная репетиция – проба бессмертия.
- И как? – угрюмо спрашивает кто-то.
- За вкус не ручаюсь…

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«Группа аналитиков американских разведывательных служб разработала несколько сценариев развития мирового сообщества. Среди них:
Наиболее вероятный — "Американский мир" (США формирует новый мировой порядок),
Возможный - "Новый халифат" (исламские государства оказывают влияние на западные демократические общества),
Относительно возможный - "Круг страха" (террористы получают ОМП, а остальной мир принимает настолько радикальные меры безопасности, что превращается в тоталитарное общество),
Едва возможный - "Мир Давоса" (Индия и Китай становятся более влиятельными игроками на международной политической арене, чем США и Евросоюз).
Ни в одном из сценариев Россия в качестве влиятельного государства не упоминается. Как отмечается в докладе, основными проблемами России в ближайшие 15 лет будут тяжелая демографическая ситуация, вызванная низким уровнем медицинского обслуживания и распространением СПИДа, нестабильная ситуация на юге страны и в кавказском регионе, исламский экстремизм и его следствия — этнические конфликты…»
/Доклад "Глобальные очертания будущего" (Mapping the global future) подготовили аналитики из Национального разведывательного совета (National Intelligence Council), в который входят представители ЦРУ и других разведслужб США/

(конец вводных)

--------

Дешево волк в пастухи нанимался, да мир подумывал: добр волк до овец, но пасти ему дать? Дали… Сторожевым псам велели зверя в себе убить и ничему не мешать. Убиение в себе зверя без повреждения шкуры невозможно.
- Сашка? Если уж висеть, то на самой высокой виселице!
- Надо подумать, - упрямится Сашка.
- Что тут думать? - возмущается Замполит. – Эти, которых общиплем, уже давно заработали себе на войну! И пленных не брать! А письмо, чур, сам занесу - навыкаю им там до самых помидор!
Командир пресекает дальнейшее.
- Входим в форму. Опрос и принятие решения в середине цикла. Все! Вне темы! Теперь только о бабах! И налейте, кто-нибудь… Извилина, закачивай свое рисование - верни бутылку на стол!

Те, кто составляли когда-то эту группу, исходили из того, что они со временем разовьют собственные качества, но никто не мог предполагать, что настолько. Они были из тех занятных времен, когда мысли и логика отдельного бойца еще могла показаться офицеру занимательной, и взгляд приспособлен дробить своих подопечных на отдельные личности, не воспринимать как общую плазму, а свою задачу лишь в том, чтобы направлять порыв этой плазмы в нужном направлении. Тогда подобных людей не только подбирали заранее, со всей тщательностью, но как бы выращивали – видя не только то, что есть, но и то, что будет.
Когда-то группа предназначалась исключительно для ведения разведки и диверсий в глубоком тылу противника. Была сориентирована на розыск и уничтожение ракет «Першинг-2», тех самых, что дислоцировались в Западной Германии, и должны были, с переводом в высшие степени боевой готовности, выводиться со своих баз в горные и лесные районы Баварии.
«Першинг-2» - ядерный заряд более чем пяти Хиросим, и семь человек, призванных его ликвидировать. Насколько все соразмерно? Какова цена стоимости тех, кто имеет способность и мужество «выдать результат»?
Но все чаще, объединяя с другими, использовали их как обычные десантно-штурмовые роты в операциях, с которыми вполне могли – должны были! - справляться общевойсковые части. Их подготовка не соответствовала тем задачам, которые заставляли выполнять. Хотя и показали себя наиболее эффективными подразделениями в борьбе с мобильными отрядами моджахедов, но это равнялось тому, что микроскопом заколачивать гвозди. Не слишком хорошо для гвоздей, но для микроскопа еще хуже.
Гибель части офицеров, на отбор и подготовку которых было затрачено столь много, оказалась серьезным ударом для школы. Но что более печально, после преступно ошибочного применения (случайного ли?) внешние направления (в тылу противника) переориентировали на внутренние (в собственном тылу). Вместо диверсионной работы, уничтожения инфраструктур, командных пунктов, наведение страха и паники, вместо всего этого – работа как бы против себя самого, полицейские антипартизанские мероприятия.
Государство, которое только защищается, а не готово нападать, обречено.
В 1992 году, вместо ожидаемого приказа о переориентации групп «охотников за Першингами» на другие объекты, был издан приказ об их роспуске…

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел)

Усовершенствованная ракетная система «Першинг-2» (1983-1991)
Весь период существования рассматривалась военной доктриной США в качестве оружия первого удара - как средство реализации концепции ведения «ограниченной ядерной войны».

Технические характеристики:
Боевое оснащение - ядерный моноблок с изменяемым эквивалентом (до 80 килотонн)
Поражение высокозащищенных объектов - ядерный заряд, проникающий в глубь земли на 50 — 70 м.
Дальность - 1800 км
Подлетное время до объектов СССР: 8-10 минут
Количество: 108 пусковых установок (120 ракет)
Дислокация - Западная Германия (56-я бригада сухопутных войск армии США)
Дополнения:
Буксируемый полуприцеп (он же пусковая установка) по дорогам любой категории сложности.
Расположение ракеты – открытое, горизонтальное.
Стартовое положение – вертикальное.
Время приведения в боевое положение: (не установлено)
Постоянное размещение и обслуживание: военные базы (3) в стационарных ангарах.
Концепция:
«При обострении международных отношений вывод на стартовые позиции – рассредоточиться в лесистых районах в ожидании команды запуска…»

«Несмотря на договор об РСМД (согласно которому ракеты средней и малой дальности должны были ликвидированы наравне с советскими) в настоящее время на военных базах США (в Европе) сохраняются ядерные боеголовки и средства их доставки…»

(конец вводных)

--------

1992 году, эти ракеты, как и ракеты российские, которые, как всегда, гением какого-то левши оказались на порядок страшнее, пошли под нож. Согласно секретной приписке к Договору о РСМД (неизвестно, что взамен вытребовала себе российская сторона), были расформированы и группы охотников за «Першингами» – приказ непонятный, казавшийся преступным…
Сергей Белоглазов, оперативный разведчик по прозвищу «Извилина», был из «ботаников» - студентов Уральского государственного технического университета, которые на фоне армейских разведчиков смотрелись далеко не дилетантами. (Руководство ГРУ постоянно отмечало высокое качество подготовки на военной кафедре УГТУ - единственном гражданском вузе в стране, где готовили и профессиональных разведчиков.) Влился в группу незадолго до того, когда «выбили» Седого. Заступил не на его место (в тот момент Седой был командиром – лучшим специалистом по Юго-Восточной Азии, обладал опытом Вьетнамской войны), а рядовым разведчиком спецгруппы. Им же и оставался до сих пор.
Командиру подле себя не нужны аналитики. Боевые столкновения скоротечны. Много важнее иметь рядом хорошего пулеметчика и снайпера, чтобы поддержать огнем тех, кто дальше, творит свое «черное» дело на переднем рубеже. Аналитик для относительно мирного периода. Когда в «боевое» развернуты, Извилина – обычный пластун «правой руки», той, что страхует «левую»…
В ГРУ специальным подразделениям разведки не разделяли задач «просто разведки» от силового решения на месте – предоставляя самим решать: что на данный момент идет на пользу Родине без какого-либо «приказа сверху». Считалось, что разведка должна ходить вольно - командир с его «орлами». Все подразделения армейской разведки от полковых разведрот до отдельных разведбатальонов в армиях, выполняя различные задачи, относились к единому сообществу, специальному элитарному роду войск – военной разведке. Во времена подлейшие едва ли не из-за них была переписана воинская присяга, теперь уже обязывающая любого армейца выступать полицейской силой в угоду правящего клана, после чего клан этот обрел возможность требовать действий внутри собственного государства против «мятежных территорий».
ГРУ, когда-то подчиненное лишь ЦК Партии, брошенное на нищенский паек, вынуждаемое действовать вне своих определенных обязанностей, шаг за шагом отступало под натиском новоявленных политических адвокатов, которые стремились сломить эту едва ли не последнюю силу государства. Шли и «работали», оправдывая себя тем, что Чечня тех времен (середины и конца девяностых), была фактически другим государством, неподконтрольной территорией», следовательно, от иноземного почти ничем не отличалась. Невольно, на свою голову, доказывали, что при всем обилии внезапно возникших подразделений спецназа (министерских, милицейского, внутренних войск, некого «ситуационного» и прочих, не менее странных), лишь Спецназ ГРУ - его силовая составляющая, обладает способностью наиболее эффективно решать поставленные задачи.
Как цинично декламировалось некими «допущенными»: «выявилось другое направление возможного использования сил специального назначения, а именно - против сил международного терроризма, в первую очередь в Чечне…», и, горя желанием превратить все эти спецподразделения в некий ОМОН - отряды милиции особого назначения, тут же призывали и дальше лечить «подобное подобным» - мол, кто, как не подразделения, предназначенные для террора, для уничтожения коммуникационных узлов, нарушения управления войсками путем диверсионных актов, должны разбираться со своими «коллегами»?
Одновременно СМИ без устали вбивало в головы, что развал СССР произошел сам собой, как некий процесс саморазрушения - это как бы раздавало индульгенции, узаконивало разграбление, позволяло «исторически» закрепить наворованное за определенным кругом лиц.
В Афганскую еще ощущали за собой государство, его мощь, в Чеченскую уже только провал за собой, некую черную ненасытную пасть.
В «Первую-Чеченскую» обошлось без них - то унижение другие хлебали. «Паша-Мерседес» - тогдашний министр обороны, вошедший в силу после расстрела собственного первого Союзного Парламента, обещался все проблемы решить одной воздушно-десантной дивизией, и бросил на штурм части не имеющие (согласно штатному расписанию) ни тяжелого вооружения, ни специальной техники, не только не предназначавшиеся для взлома укрепрайонов и взятия городов, но и без предварительной подготовки, без разведки. Город Грозный в полной мере оправдал свое название. И здесь, кто бы и что про это не говорил, слова всплывали только матерные, и даже у Седого - человека к слову чувствительного и бережливого, только речь заходила о новогодней атаке, когда под звон бокалов в Кремле жгли мальчишек в танках, а…
Пурим, да и только, - говорили сведущие люди. И действительно, впервые в истории России, в самом ее сердце – Кремле, официально и беззастенчиво, показывая, кому на самом деле принадлежит здесь власть, что взята она теперь «всерьез и надолго», и ничто не способно ее поколебать, на дорогой мелованной бумаге («для своих») печатались приглашения, и проводились древние еврейские празднества. Празднества казавшиеся странными для всех народов, кроме еврейского.

Спустя десяток с лишним лет от их начала, Лешку-Замполита, уже как «знатока сопутствующих исторических вопросов», спрашивали:
- Леха, расскажи про Вавилон! Что там за Пурим такой произошел?
Зная, что Лешка-Замполит – лучший в подразделениях «сказочник», потому и прозвище ему - «Замполит», уж завернет так завернет, - у чертей колики начнутся!
- Енто пьеса! – всяк раз зачинает поэму Леха, и непременно с воодушевлением. – Шекспира на нее нет!..
Если на смех смехом не отвечаешь, то смех обижается и уходит. Смех от Лешки-Замполита большей частью черный, с него слезы как с перченого, но какой смех на этом свете правильный? И что есть смех? Не от того ли он приходит, что срывает покровы и являет нам правду столь измазанную, так замордованную, перекрученную, что узнавая ее, мы не можем не смеяться над собой – тому что стояли рядом, видели, но не узнавали. И кто здесь шут, а кто идиот? Шут делает себя сам, дураков – службы общественного форматирования.
- Едва ли не за 500 лет до рождения Христа, по окончанию ихнего «вавилонского пленения» - а все сроки давности, как мы знаем, рано или поздно выходят – евреям было дозволено вернуться в Иерусалим, на свою матушку-родину, то есть. Возможно, некоторые так и поступили, но большая часть «пленных» категорически не пожелала отказываться от собственного пленения – дела шли в гору: как обычно спекулировали, давали деньги «в рост». Уже вырисовывалась Египетская афера, когда «рабы», фактически выдоив-развалив государство, еще и назанимав у соседей «на пару дней» – «до получки», смылись со всем золотишком в «пустыню», где сорок лет ссорились между собой, приторговывали краденым и жили на «процентик». Потому-то тысячи вавилонских евреев, возмутившись свалившейся на них свободе, остались жить в городах персидской империи в прежнем положении, отнюдь не рабском, а напротив, зачастую привилегированном по отношению к титульной нации, что со временем стало удивлять и самих персов: «кто же кого завоевал»? Но это только прелюдия, а вот дальше самая пьеса! – интриговал Леха. – Можно сказать – Гомер! – коверкал он имя великого певца. – И вот в какой-то из дней, озадаченный персидский военачальник Аман заходит к царственному Ксерксу и делится всеми этими непонятками. Реакция Ксеркса естественная для того времени – истребить всех засидевшихся в плену! О чем тут же узнает одна из его баб, коих у него, как всякого царя, было такое множество, что даже имен не знал. Дальнейшая ситуация видится так: баба дала взятку, пробралась вне очереди в покои, устроила бурную ночь, показала новые штучки, которым знамо где выучилась, и когда затраханный Ксеркс решил прикорнуть, разревелась. Тот, чтобы заткнуть этот фонтан, по обычаю предложил подарок, Эсфирь, кою сами евреи после всех тех ****ских дел стали называть царицей, в качестве подарка выпросила наказания для тех, кто преследует ее племя. Племен в Вавилонии – уту! - больше, чем у Ксеркса баб! Вечно ссорятся между собой. Одним больше, одним меньше… Должно быть, подмахнул бумагу или перстенек с пальца  дал – подтверждение на то, что: «все сделано моим именем и по моему соизволению». Под это алиби, евреи, прихватив личную гвардию Ксеркса, той же ночью вырезали в собственных домах с десяток тысяч именитых персов. Впрочем, сами хвастаются будто бы зарезали 75 тысяч, но тут, думается, врут – пугают!.. То есть, как кого пугают? – удивлялся Леха. - А нас с вами! Или скорее наших чиновников. Мол, если что, и вас порежем сонных – все сегодняшние 750 тысяч. Впрочем, даже если и десять тысяч тогда прирезали, а не в семь раз больше, то по тем временам получается тоже, - ой-как крутенько! Это когда самые крупные города редко превышали сотню тысяч жителей… еще тот, скажем прямо, холокостик! Понятно, что Ксеркс, проснувшись уже вовсе в ином государстве, наудивлялся вволю. Но больше всего тому, какой он дурак - что, впрочем, счел нужным скрыть от ошарашенных подданных. Но члена в мешке истории не утаишь, особенно когда его слабости так упорно празднуют… Так-то!
- А вывод? Вывод давай!
- Вывод, как раз, из той истории не мы сделали, а еврейские идеологи. Всякой еврейской девочке с детства внушается, что она должна стать такой же героиней, как Эсфирь. Спасать своих через постель.
- Бля! И до сих пор празднуют? Спустя две тысячи лет?
- Две с половиной, - поправляет Леха. – И нас заставили! Между прочим, «Восьмое Марта» называется. Правда, мы его чуточки переиначили, другой смысл придать пытаемся, а вот у них все по-прежнему: на праздник выпекают ритуальные маковые пряники «Уши Амана» - детям предписывается угощать единоверцев. Людоедят, короче…
Удивлялись. Это какой злопамятной сволочью надо быть, чтобы в качестве праздника отмечать разрешение от власти вырезать сколько-то там тысяч «недоброжелателей» с семьями и забрать их добро? Гордиться, кайфовать от этого тысячелетия спустя? С чего? Не в бою, не славном сражении, а выторговали через постель разрешение на убийство; событие, которое любому в бесконечный стыд, а им как знак собственной доблести, и празднуют, называя «светлый праздник Пурим», воспитывают на нем собственных детей…
- Каждому народу - свой праздник Победы! И выбирает его он сам! – подводили собственную линию смысла...
В те же 90-е, собственным своим существованием отрицая, что «воровство ремесло не хлебное», наведывавшийся на землю обетованную, попутно заскочив отметиться в Кнессете, то ли Борис Абрамович, то ли Абрам Моисеевич – будущий Председатель Всемирного Еврейского Конгресса, а может оба дуэтом, с нескрываемым восторгом отчитывались, что «сколько-то там еврейских семей (то ли шесть, то ли девять) владеют уже едва ли не половиной собственности России»… Спустя десять лет, получив вдвое, уже не отчитывались – привыкли.
Примерно в то же самое время, уже не в Тель-Авиве, не Лондоне, и не Москве, а другой своей центр-хате - Нью-Йорке, лидер Еврейского Лобби при Сенате США (организации не только официальной, но самой многочисленной и влиятельной) на очередном собственном слете с гордостью заявлял, что теперь уже «неважно какой собственно будет новый президент, от какой именно партии выбран – он однозначно будет проводить политику необходимую будущности народа Великого Израиля...» Может, и не дословно, но по общему смыслу именно так…
А в России хоронили останки гражданина Романова и его императорской семьи. Патриарх с рабочим псевдонимом – «Алексий номер Два», в миру носивший фамилию Редигер, и когда-то имевший папу (вовсе не Римского, а родного), того что в Талине служил оккупационной власти немцев, призывая паству к непротивлению злу (попутно доказывая, что не злу вовсе, а европейским «освободителям»), этот самый Редигер (уже сын), спешно выбранный закулисным обкомом в Патриархи, грея под рясой безналоговую декларацию (разрешение для «церкви» на беспошлинный завоз водочной продукции и сигарет из-за рубежа), призывал весь русский народ к покаянию за совершенный им грех – убийство царской семьи…
Заставь нацию, общество или даже религию каяться в действительных или мнимых грехах, после чего можно смело закапывать в ту могилу, которую они сами себе выроют.

- Одолели черти святое место! – в сердцах отмечал Михей, поминая этим не то «Ближние углы», где недавно нашел консервные банки и битую посуду, не то всю страну в целом, весь этот ****ский период, когда отсутствие новостей могло считаться хорошей новостью. И думал о свойствах русской памяти – очень короткой на злое. Говорил вслух, ругал собственное племя:
- Засиделись в гостях до полного неприличия, уже и не гостями себя считают!
Михей – еврей по крови, но русский сердцем, душой и совестью, с удивлением наблюдал, что Россия как-то враз «ожидовилась», словно перешла какой-то скорбный порог и стала сползать под откос.
Первую примету этому видел в том, что вера исчезла. Не в Бога – в него никогда всерьез не верили – в людей. Уже и, подвозя из города, со всякого путника стали спрашивать денег – дела в этих местах когда-то неслыханные. Как и такое, чтобы запирать хату на замок. Засмеют! Заторни щепкой – сразу видно хозяев нет дома – никто не войдет. Испокон веков жили дверьми на улицу, не во двор, не в собственный огород-выпас…
Добрые вести не катятся вместе, это худые прут таким частоколом, что за ними уже и просвета не разглядеть. В недовымерших деревнях частушничали, словно отводили душу в наипоследнийший раз:

Не родимое пятно,
а в мозгу проталина,
Разбазарил всю страну,
а свалил на Сталина.

Перестройка – мать родная,
рынок – батюшка родной,
На хрен мне родня такая,
лучше буду сиротой!

Расступайся, народ,
Ельцин к Клинтону плывет,
За жидовские подачки
 мать-Россию продает.

Ходит Ельцин по Кремлю,
 рот не закрывается,
Обокрал он всю страну,
ходит улыбается.

Шел Борис на русский трон
в виде Аполлона,
А стоит его притон
на штыках ОМОНа.

Обещал с похмелья Боря
лечь на рельсы головою,
Вышло все наоборот:
уложил туда народ.

Слышишь, диктор как картавит
и с экрана Запад хвалит?
Жаль, что Сталина тут нет:
был отличный логопед!

В магазинах есть вино,
хоть залейся водки,
«Демократы» нам давно
всем залили глотки…

Время красит, безвременье старит. Страна словно враз постарела. Как и некие безвольные старики, опустилась, перестав держать себя в строгости. Будто, непонятно с чего - раз! - и оскуднела на душу русская земля.
Заезжий заморский «рубль» удавил домашнюю копейку. Взял нахрапом, вздутый жульничеством. Впущенный незваными гостями, как еще один незваный гость, превзошел всех – уже и сам дом перестал хозяевам принадлежать. Дело по смыслу и совести мерзкое. Но кто в таких делах придерживался смысла, и есть ли совесть у подобного?
- Доверили козлу капустный огород! – огорчался Михей очередному банку, что грибами вспухали на новой густоунавоженной гайдарочубайскими постановлениями «россиянской» почве. В городе, купив газету, тут же у киоска, бросив себе под ноги, распустив тесьмы штанов, прыскал на нее долго и со вкусом…
Михей занимался гигиеной смысла как пришел с самой большой и кровавой войны, пытаясь понять – почему? Можно ли было иначе? Почему гнали на пулеметы? За что России такое? Терпели бедствия от иноземцев, враг был понятен, но не от неких «внутренних», взявших за девиз: «чем хуже – тем лучше», выступивших захватчиками и разрушителями. Получить нож под дыхло от тех, кто до поры мирно соседился, ни в коем случае не являлся воинами, и даже наоборот; чья трусость и изворотливость стала притчей во языцах… Почему так стало?
Кто-то выводил формулу критической массы еврейства на страну, после которой они источают государство изнутри, вроде тех древесных жучков и их личинок, что сперва пьют сок, потом рыхлят древесину, создавая собственную удобную им среду обитания…
Когда в Польше евреи вызвались стать посредником между православным человеком, глубоко верующим, и Христом – тем в кого веровали, когда именно иудеи, «распявшие Христа», взялись взимать с христиан деньги за разрешение войти в собственную церковь - пообщаться со своим богом, рассказать ему о своих обидах, они сразу же стали более ненавистны, чем сами «латиняне». Беда тех евреев заключалась в том, что они тогда еще не додумались до идеи, под которую эту мзду можно получать безнаказанно. И Первая Еврейская Национальная революция от 1917 года спустя двадцать лет от начала обернулась для них наказанием, едва ли не катастрофой. В 1937 году скорпион ужалил сам себя и едва не сдох.
Но ожил, с 1991 года евреи опять стали посредниками – мздаимцами без всякой идеи, без некой «высшей крыши», и не только между плодами общественного труда, но и всех богатств России, распродавая все, что только можно продать оптом и в розницу. И опять за короткий промежуток времени стали самыми ненавистными.
Месть? Кому на этот раз? И почему опять уничтожается именно крестьянство?
Еврейство, в чью государственную политику «продразверстки» только 1921-22 годах умерли голодной смертью шесть миллионов русских крестьян, вновь у власти – власти безраздельной, абсолютной, и снова, как тогда, пустеют деревни… И снова удар по культуре и образованию. В первые годы власти только ЧК расстреляло свыше полутора миллионов русских людей, причем, ЧК, чье руководство почти на 100 процентов составляли евреи, расстреливали наиболее ценных образованных представителей русского общества.
Полуеврей-полуполяк и одновременно (как считали многие) полупсих Дзержинский, обладающий к собственному сожалению полувластью, всяк раз бился в эпилептических припадках, когда ему не разрешали уничтожить тысчонку-другую «социально далеких» сверх плана, смущая однопартийцев прямолинейной однообразностью решения всех вопросов, но добился, «наладил процесс», чтобы все слои общества сверху донизу были буквально пронизаны провокаторами, мастерами «дутых дел», открывающими один за одним «заговоры» русской профессуры, поэтов и даже учеников ремесленных училищ.
Может ли быть такое, что сегодня еврейство специально подставляют как мишень? – в который раз думает Извилина. - Что они в специфику их личных характеристик, особенности, стремления к золотому тельцу, обожествления его в собственных глазах, пропагандируя его как средство достижения всех целей, являются все же подставными на переднем рубеже атаки?
Как было раньше? Если просмотреть человеческую историю, можно заметить нечто странное - едва ли не все страны «цивилизованного мира» в какие-то периоды собственной истории делились на две группы: тех, кто изгонял евреев, и тех, кто не пускал их к себе. Всякое государство – организм. А организм, когда еще он способен к самоизлечению, лечится всякими способами, в том числе и профилактическими. Как когда-то общую мысль государств, не принявших пароход с еврейскими беженцами из Германии, сформулировала Аргентина: «Ростовщиков, лавочников, адвокатов у нас предостаточно, и  они нас не интересуют… Везите нам людей способных сажать хлеб и работать на заводах.»
Еврейство тысячелетиями живет мечтой разрушить организмы государств для того, что создать один на всех, при котором они будут…
Чем можно быть при трупе? И как долго?
При отсутствии правдивой информации, русский живет инстинктивным пониманием, что коль национальные богатства России, вдруг, оказались в определенных руках, то резонно заключить, что эти самые ручонки государственный переворот и готовили. И раз облапошили, не удалось их отсечь, когда тянулись, то не плохо бы, переиграть взад, как это сделал когда-то Сталин. И что бы здесь не делалось, этого мнения не изменить, службам информации никогда не переиграть Сталина, он теперь – Легенда. Невозможно бороться с легендой, когда она сама себя усиливает - днем сегодняшним, тем, что перед глазами.
Извилина пытается думать о евреях не как о некой «хронической болезни» человечества, а как о Природе, о высоком – некой Стихии, или, если угодно – стихийном бедствии. Невозможно бороться со стихией, можно бороться только с ее последствиями, с тем уроном, что она наносит. Природное ли это явление, сама ли Природа? Значит ли это, что содержит она их в самой себе для каких-либо целей? Не самоубийственных ли? Склонна ли Природа к самоубийству? Почему самые безудержные ненавистники еврейства сами из евреев? Не потому ли, что познали опасность раньше всех? Опасность для всех?..

Истина обычно лежит не посередине (там бы ее удавили две крайности), она вне.
И вне этого, словно оскорбленные теми и другими, могилы евреев, погибших за русское отечество. Их немало – достаточно посетить воинские могилы Северо-Западной части России. Год там один – 1944.

Когда в последний раз? Именно вы! Много ли вы были на пристанищах воинов, чьи кости собраны, а могилы помечены, как им положено – имя, фамилия, иногда и звание, когда родился, и время подвига – случайного ли, но отдание собственной жизни в защиту Отечества разве случайность, разве это не есть подвиг? А средь русских могил, полно тех, кого сейчас называете «чурками», не редкость и с еврейскими именами, отчествами и фамилиями. Рядовые, сержантские, офицерские… как с этим то быть? Неужто тогда и повыбило лучших? Причем последних?

Ни одна из истин не способна выдержать тщательной проверки. Авторитет времени ее не спасает: он-то как раз некое циничное дробящее, поскольку требует все новых свидетельств при мертвых свидетелях…
Были и разведчики, были славные государственники, радетели земли русской…
Есть ли вины наций?
Немцев во время Второй Мировой считали фашистами – и разве не было тому оснований? Но есть ли причины называть их так сейчас? Еврейство проявило свою фашистскую по отношению к России сущность в шальные двадцатые и повторило в не менее шальные девяностые – каждый раз под разным флагом, но схожими делами. Однако во второй раз не было предложено той влекущей идеи, в которую можно было бы поверить, да переписать заново уже буквальным текстом.
Так умысел или чрезмерность, чрезмерность во всех проявлениях и то, что у них всякий раз погибали отнюдь не приспособленцы? Это ли давало повод приспособленцам говорить, либо умно молчать о верности собственного выбора?

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«Правительство не может не считаться с тем фактом, что евреи, составляющие всего 5 процентов населения Империи, дают 50 процентов всех революционеров…»
/Премьер министр Витте – Герцлю (идеологу сионизма) на предложения о предоставлении особых льгот еврейству/

«Мы ненавидим христианство и христиан. Даже лучшие среди них должны рассматриваться как наши худшие враги. Они проповедуют любовь к ближнему. Это противоположно нашим интересам. Что нам надо – это ненависть. Только тогда мы завоюем мир».
А.Луначарский (Иудей) - министр просвещения, из речи в 1925 году в Москве. Известия, Записи Конгресса, том 77, стр. 1539-40.

(конец вводных)

--------

Пена роднится с подонками. Подонки и составляют пену. В 80-е номенклатура заключила союз с Западом на слом государства, которое ему не принадлежало. Оставалось убедить владельцев…
- Цзюниломо на их всех!
- Куда послал? – интересуется Седой. - Да еще по-китайски? – и принимается корить, - Нечто в русском языке хороших правильно-отправительных слов нет?
- Седой, так ты же сам в бане по-русски ругаться не разрешаешь!
- Я нигде не разрешаю, только в ратном деле можно! Баня чистое место, здесь что под образами, образина ты этакая! Думаешь, наш банный китайского не знает? Не можешь эти ветра в себе удержать, так выйди за дверь, Москва – «зюйд-вест», проори им: «цзюнилом вам в сраку!», отправь проклятье, но чтобы нас не задело, очистись и возвращайся. Но уста ополосни водицей – в чистое место возвращаешься, а внутрь после такого можно и крепенькой.
- Михей инструкцию оставил?

…Случаются евреи вне еврейства. Прапрадед Михея (про которого позднее говорили, что его ведьма в ступе высидела) перекупами не занимался, не коробейничал, открестился от соплеменников и жил хозяйством на котором работал сам (за что и прокляли). Прежде чем что-то сажать, выходил на косогор с ведром - ветер замерять. Иные смеялись, пальцами у виска вертели, а он, хоть молодой, а уже знал откуда-то, чуткими своими пальцами чувствовал сколько ветра в опрокинутое боком ведро ловится, как надавливает; по этой примете и многому другому погоду предсказывал, ошибаясь редко, за что и прослыл ведуном. Постепенно уже и к людям приглядываясь, к их характерам, ожидал от них каких-то поступков и опять не ошибался. Далее пошло по поколениям, войдя в Православие обрусели, стали считать знахарями, но всякого нового из них всерьез начинали воспринимать, не раньше, чем старый знахарь умрет. Такое – все знают – на смертном одре передавать велено, от Атавита к Атавиту, если судить по варажникам, - не вольно ведуну раньше умереть, чем нового назначит.
Одна женщина – баба, две женщины – базар, три – ярмарка, - считал Михей, и что при женщинах, что при бабах держал рот на замке, из-за чего считался средь них нелюдимым, а среди мужиков – головастым. Гладкословистых людей много, едва ли не все выверяют речь свою не по тому, что хотят сказать, а по тому, что от них хотят слышать. Михей же спроста не говорил: растопырит слово, что вилы, к нему другое, третье – глотай этого ежа и думай. При этом оценивал - как пошло, смотрел «с прищуром», от которого людей соображающих бросало в пот.
Нет лучшей игры, как в переглядушки, когда за слово неказенное могут заломить руки и определить на вечное молчание без права переписки. Смотрел как смысл доходит, как иной потеет, сомневаясь в крепкости жизни, поскольку опора из под ног простым словом выбита. И была ли опора?
Все недосуг, а досуг будет, когда вон понесут. Михей это понимал и с мыслью этой смирился. Выхаживал Седого, найдя в нем приметы самому себе.
- Хрен смерти покажи и живи! Небоись - за «енто дело» не ухватит! Ишь, чего удумал! Помирать… Это когда подлые живут?! Назло живи! В укор! На страх им! Памятью, злостью… мало ли поводов, чтобы жить?
Поминутно выходил и возвращался снова. Трогал сухой шершавой ладонью лоб, давал питье, отдающее травами.
Седого, Енисея Ивановича, позже тоже сторонились. Второй Михей! Впрочем, не то, чтобы сторонились - по пустякам  не решались беспокоить. Жизнь человеческая большей частью пустяшна, мелочна – крупных дел в ней мало. А самых крупных средь них две: рождение и смерть. Меж них может затесаться еще такое серьезное дело как война, где всяк вынужден ставить препоны жизни и смерти, как никогда сблизить, переосмысливать собственный приход и уход из этого мира, признать право на отнятие мира чужого – то право, которое на войне пытаются вменить в обязанность.
На службе прикупишь хулей, которых раньше и не знал, и даже не ведал, что такие могут быть. Одному страшно, оравушке все нипочем. Война – работа, где бой – обязанность, которой не избежать. Поддев чистое, - тельник, либо тертую рубаху-перемываху, что носят, пока не начнет расползаться на плечах, да и после носят, самостоятельно, не допуская бабу к иголке с ниткой, лепя на ней – счастливице - неровные заплаты, и словно ставишь заплатки на собственную жизнь, Енисей собственным операциям счет потерял, но знал, что опять будет давить «внутрях» и расползаться горячим, словно завелась там, к груди, жгучая медуза, всякий раз чувствуя ту тоску, которая присуща началу, прохождению невидимого рубежа, когда повернуть уже ничего нельзя, а можно только нестись – само тело ноги несут, голове пусто, душе пусто, а руки делают, как в них заложено. Справедливых войн у Енисея, кроме той, что отпечатало детство фашистским сапогом, не было.
Седому грезилась война, в которой он не участвовал, но проиграл…

Гений – состояние проходящее, нуждающееся в постоянном обновлении, но больше всего в смысле собственного существования. Сергей нашел смысл в войне, которую, на взгляд всех трезвомыслящих людей, невозможно выиграть. Но кто сказал, что гений мыслит трезво? Истина пряма, но носить ее приходится кривыми дорогами.
Гению труднее всего оставаться человеком. Нет ничего сложнее, чем, заранее зная результат, играть за команду людей…


СЕРГЕЙ (60-е)

- Я – гений! – объясняет Сережа скромно. – У меня и справка есть!
- Справка – это хорошо, справка нам понадобится! - отчего-то радовались в милиции.
Подавал, читали, передавая друг другу, лица вытягивались…
У Сережи в самом деле такая справка, тертая на сгибах. На бланке Детского дома № 2 города Калининграда, с круглой внушительной печатью того же дома, подписью директора, подписью завуча – которую тоже заверяет печать, уже треугольная. Сергей сам все заполнил, сам текст придумал, и подписал сам после того, как бланк своровал. Ему часто приходилось директору писать официальные письма для ГорОНО своим красивым недетским подчерком, был как бы вместо секретарши. Еще и на машинке выстукивал, но там терпение нужно. Там долго получалось. Буквы в машинке западают – стучать надо медленно одним пальцем, прожимать с силой и придерживать, директор иногда берется, а потом ругается, и велит звать Сергея с четвертой группы, чтобы писал под копирку.
Сергей пишет красиво, делает все обязательные допуски от краев, понятную шапку, умудряется вмещать текст так, чтобы не требовались переносы, а если на двух или больше листах, то лист заканчивает абзацем, и с нового начинает следующий, всем понятно – красиво составлено, правильно. Еще он чуточку, но не нахальничая, выправляет текст, который директор ему наговаривает, чтобы мысль была яснее, а когда директор, пряча глаза, просит его - тут бы надо «напудрить», то Сережа с удовольствием «пудрит мозги» – пишет так, что получалось как бы в разных смыслах. Вроде говорится то, а задуматься, так может быть и не то – зато потом, случись какая проверка, не придерешься. Получается, что «сигнал» из дирекции Детдома № 2 все-таки был, а это ГорОНО на него не среагировало…
Директор детского дома обладает своеобразным (в старое время сказали бы – бабьим) надтреснутым голосом, который никогда не повышает, зная, что от этого он будет выглядеть неприлично. От огромного тела, закованного в костюм на все пуговицы (не для того ли, чтобы скрыть его неприличную рыхлость?), можно видеть только голову без шеи и кисти рук. Иногда, переволновавшись, что случается редко, директор исходит тонким звуком, словно внутри, в горле, у него что-то замыкает, не дает выплеснуть возмущение вместе с воздухом. Никто не слышал, чтобы он матерился. Ни одного слова – есть ли воспитанники или нет. Воспитательницы, даже старые тоже держались - делали вид, что плохих слов не знают. Считалось, что по должности разрешено ругаться только тете Приме – поварихе, носившей такое прозвище за вечную пачку сигарет просвечивающуюся сквозь карман халата – предмет желания многих, и кочегару дяде Платону, но почему его так прозвали, и когда это случилось, не знает никто.
Директор прекрасно понимает, что пытаясь «рычать», никого в детском доме испугать не сможет. Потому не рычит, говорит вкрадчиво, компенсируя сказанные глупости строгостью лица, и тем, что никогда не улыбается.
- А ведь я предупреждал! – говорит директор на всякие неприятности, довольный тем, что на самом деле предупреждал, и теперь часть своей директорской вины может перебросить на учителей и собственное начальство.
Сережа часто работает с документами. Перекладывает личные дела воспитанников, сортирует их по группам и по возрасту, клеит бирки разного цвета – сам придумал – сразу понятно где что лежит.
Когда никого нет, пролистывает – у Сергея цепкая память – его награда и проклятие.
Некоторым вещам удивляется. Делает собственные выводы.
Когда не знаешь или сомневаешься, в графе национальность положено писать – «русский» - на будущее не ошибешься. И неважно на кого ты, ребятенок, похож, но жить тебе в России-матушке, а насколько она тебе матушка, составит твое собственное к ней поведение, ничто иное повлиять на это не способно. Так думалось. Империи наиболее тщательно сохраняют незыблемость сложившегося порядка вещей.
Во всех случаях, по факту отцовства, мораль такая: отцовство всегда можно установить. Это в нациях, где с моралью не все в порядке, этот факт устанавливают по матери – ей не отвертеться, жизнь застукала, та новая, что в ней.
В детдомах редко встретишь детей без родителей – таков парадокс, и Сережа, который в иное время числится бы подкидышем – дело в советское время невозможное, исключительное - чужими отцами очень интересуется. Вот дело одногруппника – смешного темного ухватистого мальчишки, ни на кого не похожего. Мама категорически настаивает, что папа – «где», но не в смысле «где» с вопросом, не в смысле – куда делся (про это ей доподлинно известно – вернулся в страну из которой прибыл студентить – некую страну Где), так в паспорте было написано с фотографией – зелененький такой.. Не в смысле, что сам студент зеленый, хотя и такой черный, что – аж! – с синим отливом… в общем, папа – «где». Где! А «е» твердое. Там он сейчас, где и страна – Где, обещает вернуться, а сыночка прошу записать по его национальности. Так потребовала, так и записали, а когда от собственного сыночка своего отказывалась – дело по тем временам опять редкое и скандальное, переписывать не стали. Впрочем, времена были такие - нескандальные, всякий считался сором, который не следует выносить и разбрасывать. Позором на страну. А тут вдвойне позор: мать – не мать, может ли быть нечто еще позорнее? Когда от ребенка отказывается, для некоторых даже и не человек. Не те злостные годы, чтобы нищенствовать, государство всякого прокормит и устроит, - это только у капиталистов проклятых народ по мусорникам лазит, нам такого не грозит…
Как всякий талант, Сережа чуточку удивлялся и недопонимал, почему огромное количество посредственностей не разрешают ему шагать вольно и, даже более того, объединившись, держат против него стойкую оборону, столь странно реагируя на всякое доброе стремление? Почему не вправе закончить школу сразу за один год, почему не в праве потом уйти – посмотреть мир?
Не один такой надорвался в попытках вместить в собственной голове всю людскую мудрость.
- А мне всю и не надо, мне только ту, что делу поможет! – говорил позднее Сергей-Извилина, но даже себе не пытался объяснять – какому именно делу…
В милиции чешут затылки. В справке очень четко черным по белому указано – гений! С гениями они еще не сталкивались, как себя держать не знают, и чуточку скребет на душе - не облапошивают? Сергей эту внутреннюю мимику насквозь читает, потому сразу же предлагает:
- Книгу дайте!
- Какую книгу?
- Да любую вашу книгу.
Находят. Редко художественную, чаще какой-нибудь формуляр.
- Откройте, где хотите. Дайте посмотреть!
Глянет мельком – секунду-две, не больше.
- Теперь держите, проверяйте сверху вниз!
Читает, словно в лист глядит – вслух, громко, и цифры перечисляет все – одна к одной, без ошибки.
Зовут с других отделов – те тоже книги подсовывают. Показывает и другие фокусы… В иных местах, если бы по руке гадал, да морщинам на лбу, веры было бы больше, но только не в милиции. Они этих гадальщиков как раз и вылавливают, наравне с карманниками, разницы между ними не видя никакой. И правильно делают, всякий гадальщик по сути карманник и есть. В глаза смотрит и душу карманит.
- Слушай, малец, вырастешь, иди к нам работать!
Сергей не отказывается. Взросло спрашивает – что за паек, какой отпуск, и есть ли льготы.
Потом кто-нибудь ведет его к себе ночевать, и там тоже показывает, как какую-нибудь диковинку.
А утром или ночью Сергей уходит, потому как знает, что после завтрака уйти будет сложнее. Утром он уже не та диковинка, и у всякого милиционера (такая уж работа) есть утреннее недоверие, мысли проявляются: куда-то звонить, что-то выяснять, потом отправлять... Сомнительный малец – слишком уж не того возраста, чтобы гулять вольно…
Сережа какое-то время считается пропавшим без вести. Обычно детдомовцев находят у родственников – чаще они же и сообщают. Реже попадаются на маршруте. Тогда из детоприемника, что при «Детской комнаты милиции» - есть такое отделение – работой не завалены, по адресу отправляют какого-нибудь воспитателя, иногда даже очень далеко – на другой край союза, он привозит обратно. Меняют белье, замазывают болячки. Стригут наголо, чтобы избавить от вшей, но скорее гнид, которых, как не вычесывай, не пропускай между ногтей каждую волосину, к которой они лепятся, а все равно не избавишься. Но считается стригут как в наказание…  С Сережей все не так.
Был в жизни Сережи один прославивший его эпизод. Провалился под лед и нашли, достали его только спустя полчаса, а может и час – некогда было замерять. Кто видел – долбили, сламывали лед, стоя по пояс в воде, шурудили палками, надеясь зацепить, и было это на том пруду, что образовался в карьере, брали там какой-то особый песок. Много народа в этом участвовало. Сережа помнил, как искал выход, но тыркался в лед, который его топил, отбрасывал, помнил, как не хватало воздуха, как припал ко льду и стал из под него сосать тонкую воздушную пленку, и закоченел с мыслью, которую никак не мог вспомнить…
- Я уже мертвый, - пугал Сережа девчонок. – Мне ничто не страшно!
И те верили...
Второй раз прославляется, когда с побега заявляется спустя полтора года – сам! - и все такой же: чистый, выстриженный, словно ушел вчера, той самой одежде, словно из прачечной, внешне не повзрослевший…
Расспрашивают и даже подключают милицию. Куда-то увозят и привозят обратно. Сережа упрямо твердит, что ничего не помнит. Показывает шрам на голове – легкоразличимый под короткой стрижкой, волосы еще русые. Возможно за этот шрам и то, что может ответить на любой вопрос, получает прозвище – Извилина, но это позже. А пока учится как все – средне, ничем не выделяется, только задумчивостью и странной улыбкой.
Потом опять пропадает – уже навсегда.

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

/07.03.2007/
«Депутат от «Родины» Сергей Глазьев предложил исключить бюджет из повестки заседания, так как предложенный правительством проект «не поддается улучшению». В первом чтении депутаты «согласились выбросить на ветер 1,5 трлн рублей», объяснил Глазьев, имея в виду профицит бюджета, который запланирован на следующий год в размере 1,5 трлн рублей. Он целиком пойдет в Стабфонд, то есть средства будут изъяты из экономики и вложены в зарубежные ценные бумаги.
«- На фоне таких проблем, как детская беспризорность (а мы не можем обустроить полмиллиона детей), развал инженерной инфраструктуры ЖКХ, выбрасывать 1,5 трлн на ветер просто аморально. А занимать при этом 300 млрд рублей на рынке – просто глупо», – возмущался Глазьев. - Доходы бюджета в следующем году запланированы в размере 6 965,3 млрд рублей, расходы – 5 463,5 млрд рублей. Профицит составит 1 501,8 млрд рублей… Если мы не хотим войти в учебники по психиатрии как пример коллективной шизофрении, давайте поручим комитету более серьезно отнестись к этому вопросу…»
Глазьев предложил отправить бюджет на доработку профильным комитетам. Предложение не прошло...»

/09.03.2007/
«Преобразовать Стабилизационный фонд России - в Резервный фонд и Фонд будущих поколений. Такое предложение озвучил Владимир Путин в своем Бюджетном послании Федеральному Собранию о бюджетной политике в 2008-2010 годах. Как говорится в документе, "Резервный фонд должен обеспечивать расходы бюджета в случае значительного снижения цен на нефть в среднесрочной перспективе".
По мнению президента, объем Резервного фонда, а также объем доходов от нефти и газа, используемых для финансирования расходов федерального бюджета, необходимо законодательно зафиксировать в процентном отношении к ВВП. При этом необходимо предусмотреть трехлетний период для перехода к новым принципам управления нефтегазовыми доходами.
Функция Фонда будущих поколений - аккумулировать доходы от нефти и газа, которые образуются в результате превышения доходов от нефтегазового сектора над отчислениями в Резервный фонд и средствами, которые используются для финансирования расходов федерального бюджета…»

 СПРАВКА:
Хранение Государственного резерва Российской Федерации («Стабилизационный Фонд») в настоящее время осуществляется большей частью в американских государственных ценных бумагах (с низкой доходностью) и в валюте Банка Федерального Резерва США - долларах. То и другое находится под контролем еврейской олигархии США .

(конец вводных)

--------

Про иного говорят: не по годам разумен. Про Сергея такого не говорили. Здесь иное. Приходило ощущение, что общаешься с взрослым зрелым состоявшимся человеком, непонятно как попавшим в тело ребенка…
- Распишись!
- Не буду – все равно порвете!
- Как это?
- Ну, не дурак же вы! – глядя прямо в глаза заявляет маленький паршивец.
- Подпиши!
- Не за хер собачий! - огрызается по детдомовски Сережа.
- Тогда напиши, что от подписи отказываешься.
Сережа усмехается.
- Хорошо, но тогда и я по-детски!
Высунув от напряжения язык, старательно выводит на «опросном листе несовершеннолетнего» округлыми каракулями: «Я не Я» и итожит восклицательным знаком.
- Издеваешься?
- Вы тоже… как с дитем!
- А кто ты есть?..

В 90-е один дотошный корреспондент раскопал эту историю 60-х и какое-то время кормился ею, греша восклицаниями уже с шапок заголовков: «Мальчик, которого похитили инопланетяне!», «КГБ скрывает, что оно сделало с подростком, которого похищали инопланетяне!»

- Уйду я от вас! – заявляет Сережа.
- Куда ты уйдешь?
- В клоуны! Тут либо цирк, либо церковь. Но церковь вы тоже опошлили, - с каким-то недетским сожалением произносит он.
Линия допроса постепенно определяется.
- Где и у кого нахватался? – серьезнеет следователь.
Понимая, что всего этого ребенок мог нахвататься только от взрослых, и теперь необходимо вычислить этих взрослых и взять в разработку.
Методом пряника не получалось. Кнут же был отставлен из-за готовности мальчишки в любой момент завалиться в такой обморок, что вызванный врач только разводил руками. А ведь даже не угрожал ремнем, просто повысил голос.
«Дожил, бля! Я – подполковник! – три войны!.. Особые дела! А чем на старости лет занимаюсь?»
Взрослые в этом кабинете, кроме достоверных сведений, которых от них всего лишь и добиваются, иногда стремятся выложить то, что от них хотят услышать, фантазии же ребенка на этот счет различимы и не нуждаются в перекрестной проверке – ошибается подполковник, поскольку не имел ранее дела с детдомовскими, да и вообще, по роду своей работы, детей в обработку ему еще брать не приходилось…
- Сбежал?
- Сбежал.
- Ищут?
- Ищут, - кивает Сергей. – Но не сильно. Мы часто сбегаем.
- Почему?
- Потому что – воля!
Воля – слово серьезное, весомое. Полное значение понимают только те, кто осознал, что его пытаются воли лишить.
- Откуда тебе стало известно, что произойдет крушение поезда?
«От верблюда!» – хочется сказать Сереже, но благоразумно держит это при себе, потому что тут либо начнут допытываться, кто из его знакомых носит кличку «Верблюд», либо опять пойдут «не пряники», а всякий раз падать в обморок, не то, чтобы стыдно, а трудно. Организм не хочет подчиняться. И откуда знать, что крушение произойдет, если не знал этого едва ли до самого момента? Только этот дядька не верит, да и другие тоже…

- Мальчик с вами?
Женщина рассеянно оглянулась.
- Нет, я сам по себе! – громко и независимо произнес мальчик и снова уставился в окно.
- Как так? – растерялась проводника.
- Посадили и встретят, - заявил Сережа. – Вот билет, мое место нижнее, но я поменяюсь.
- Да уж! – сказала женщина.
- Что хотят делают! – пожаловалась проводница. – И не предупредили!
- Опаздывали! – пояснил Сережа. – Да мне не в первой, я часто в поезде катаюсь.
- Вижу! Присмотрите? – попросила проводница женщину.
- Отчего не присмотреть, присмотрю – хороший мальчик.
Проводница собирала билеты в складную коричневую сумку с множеством карманчиков, тут же подписывая поверх – куму на какой станции сходить, а в отдельный листок – сколько чая принести.
- Вам лечь надо! – сказал вдруг Сережа.
- Что? – переспросила женщина.
- Всем лечь надо! – упрямо сказал и насупился, словно прислушиваясь к чему-то.
- Почему?
- Я так чувствую!
- Странный мальчик, - сказал, молчавший до того старик. – И знаете, пожалуй, я прилягу – не возражаете? – спина что-то…
- Одеяла еще не разнесли, - растерянно сказала женщина. – И подушки без наволочек.
- А мы так – пиджачок поверх. Не желаете?
- Нельзя так, папа! Метрики помнете! – сказала женщина таким тоном, что Сережа тут же понял, что старик ей никакой ни папа, а какая-то другая родня. И то, что между ними давняя ссора, иначе зачем он к ней обращается на «вы» и даже старается держаться так, будто едва знакомы. Взрослые ругаться не умеют - поругавшись, они ссорятся надолго, и потом не знают как помириться.
- Всем надо лечь! – закричал Сережа.
- Странный мальчик.
- Сейчас!
И лег прямо в проходе, ногами по направлению движения, потому что, откуда-то знал, что нужно лечь на пол, и сейчас это желание стало непреодолимым. Проводница, возвращаясь с билетами, склонилась над ним…
Дальше не помнит, но пахло жженой пластмассой, рваным перетертым металлом, мазутом камней, и еще сладким – кровью, калом, душным теплом разорванных тел…

Есть совпадения странные. Едва ли не мистические. Лешка, которого много позже, в иной взрослой жизни, прозовут Замполитом, бегал смотреть то крушение. Такие же как он, просачивались сквозь оцепление из дружинников, уверяя, что живут – «во-он в том доме!», топтались у подъезда, из которого, если подняться наверх, должно быть все видно, выгонялись сердитыми дворничихами. Запомнил не кореженные вагоны двух столкнувшихся составов – пассажирского и товарника, а озабоченную серьезную молчаливость взрослых. Еще взлохмаченного старика без ботинок и мальчику возле него с кровью на лбу и взрослым пиджаком на плечах.

- Уйди! – сказал старик.
- Хорошо. Я уйду, - тут же согласился Сережа. – Я потом приду. У меня, кроме вас, нет никого – я из детдома.
Откуда-то зная, что когда найдет старика, тот будет ему рад, потому как перед тем будет его искать, а сейчас надо оставить его со своим горем…

(Удивился бы Сергей-Извилина, узнав, что был в его роду такой Антон Кудеверский - знахарь, что родился в и поныне существующей, так и не сдавшейся, деревни Кудеверь, что ушел как-то вдоль реки заговаривать боль, править вывихнутое и не вернулся, остался там, где способности его признали, где понадобился. Беседовал с кем-то внутри себя, отыскивал утерянное и слыл ведуном, потому как иногда, на подступающую беду, мог заглядывать вперед и отводить… Сережа тоже слышит голоса, словно работает радио непрерывного вещания, но привык и не обращает внимания, тем более, что после многократных проверок убедился, голоса не отзываются и даже не реагируют на ситуацию – существуют сами по себе, и расслышать их более-менее отчетливо можно было только в состоянии покоя, едва ли не на грани сна, в остальное время это просто шум разговора, из которого лишь изредка можно выхватить отдельное слово, и по нему составить представление о теме беседы…)

90-е Сергей предчувствовал, но отвести не мог.
90-е - тот период жизни, который старательно замалчивался, а любые рассуждения на тему – «могли бы встрять, сделать так и так» - пресекались прямо на корню, безжалостно. Словно опоганились. Действительно, могли ведь, помянув известное трехсилие: «бога, душу, мать», напрячься во все жилы, поступить круто, быстро, безжалостно, по «адресу», но не поступили, не предугадали, не решились…
Хоть как быстро бегай, - говорили древние, - но если вовремя не выбежал…
Не всякий честь умеет снесть, иные брызгают на стороны, позже смотрят, вроде не много и брызгали, а чаша чести и совести суха и в трещинах, будто враз устарилась. Как так случилось? Когда?..

В Тюмени в огороженном вольере, «ходил на медведя» с рогатиной и кинжалом «безработный» Миша-Беспредел, которому за это обещали 10 тысяч долларов. Однако, при расчете обманули, взяли большую часть за какой-то новый налог на предпринимательскую деятельность, и Михаилу, чтобы набрать необходимую сумму (знакомому на хирургическую операцию), пришлось «завалить» еще двоих, один из которых был и не медведь вовсе. Впрочем, новый бизнес это не остановило, скоро про те бои прознали осетины – народ в новейшие времена хотя и безденежный, но ко всякого рода проверкам на смелость, как и прежде на сердце горячий, азартный. Расценки сбили, поскольку готовы были со своими дедовскими кинжалами идти на медведя из простого интереса… По совести сказать, тех и других поредело, но сохранило устойчивый интерес к этим тюменским боям-забавам среди быстро пресыщающихся новобизнесменов и прочей чиновничьей сволочи высокого ранга.
- С него не поймешь, когда бросится! - уже находясь в местах, где медведи принципиально передохли бы от жары, рассказывал об их общих повадках Миша-Беспредел. – Это же не тигра какая-нибудь! Если на задние встал и пошел на тебя – считай твой. А на четырех подкатывается и загребает сходу, придется попотеть, тут дедовским способом на рогатину не возьмешь, тут и нож побоку. Подмял тебя – считай, кранты! - задавит, изломает, порвет, только если сам изловчишься, и в нос его кулаком или, когда под ним уже, за яйца дернешь, тогда можно уйти низом, или сам отбросит и по новой начнет…
- За яйца – это да! – соглашается Леха. – За яйца – помогает качественно. Это Молчун умеет по-всякому спрашивать, а мы все по старинке – если блиц-допрос, то первым делом яйца крутить…
- Вернемся, глазунью закажу, - к чему-то роняет Миша. – Большую!
И разговор переключается на понятное, без всяких аллегорий. Кто-то делится, как ел вяленую медвежатину от медведя убитого «по-корейски» - это когда всякую животину убивают сутками, чтобы «наадреналинить» мясо, помянул «соус» из давленых муравьев – как раз «то самое» - лучше не придумаешь к мясу, что готовят в кипящем масле, и неплохо, раз уж опять здесь, кому-то тоже попробовать, еще черепах, печеных прямо в панцире... Нагоняет себе и другим слюны.
Едят молча, не время разговорами печень себе портить, когда в плане двухдневка без сна, и вовсе не мешает наесться впрок… Поступая так, как тысячи лет до них, не испытывая сомнений в смысле жизни, видя ее только в желании победы, любую цену воспринимая, как необходимое условие, как шлак, который отпадет сам собой…
А про то, как убивать «по-корейски», сегодня ни для кого не новость. Леха давно точит мысль о том, что наказание должно соответствовать преступлению, личный список его обширен…
- Благословил бы, Седой!
- Далась дураку одна песня на веку! – ругается Седой. - Думай думу без шуму. Надо ли всем знать – что надумал? Дурному дитенку батькино благословенье не на пользу.
- А что, ждать пока черт сам умрет? Да у него еще и голова не болела! По греху и расправа!
- Ты, Лексеич, душа-баллалайка – три струны! И все они, заметь, одно наяривают. Две лопнут, на одной сумеешь то самое сыграть, Паганини ты наш!
- С грибными определениями поосторожнее! – предупреждает Замполит.
- Иди – работай!
- Работа – это ментальная ловушка. Работа – ничто, творение – все!
- Ратуешь за творческий подход в деле разрушения? Похвально, гражданин Лешка!
- Свобода моей личности…
- Свобода личности должна умолкать, как только речь зайдет об обязанностях гражданина. Так что… Кругом! Ша-а-гом марш!
- Куды?!
- Творить! И чтобы не ладонью по щеке, а в челюсть кирпичом!

- - - - - - - -

Семь лет до часа «Ч»

…Захар Захарович ехал в деревню, как говорил всем, убеждал сам себя: «поскучать», насладиться ничегонеделаньем. И действительно, наслаждался… часа с два, потом руки сами начинали: дергать крапиву на подворье, править просевшую дверь, развалившийся заборчики, неизвестно за какой надобностью поставленные вокруг деревьев...
Заборчики падал каждый год, и Захар Захарович всякий раз их восстанавливал. Так велел ему кум, когда умирал. Чудно, но, вроде как, получилось завещание от него. С этим условием и дом подписал на Захар Захаровича. Кум был со странностями - очень беспокоился о деревьях и особенно заборчиками вокруг них. Кто кулял заборчики, Захар Захарович так и не мог понять, но слово держал – восстанавливал, какое-то время греша на мальчишек, но откуда им здесь взяться? Те немногие, которые приезжали с дачниками в лето, имели собственные интересы. Да и заборчики падали по весне, как только сходил снег, и лопалась первая почка на дереве, словно какой-то шальной великан вдруг разом выдергивал вбитые колья и разметывал по двору дощечки. Позже вовсе перестал озадачиваться, принимая, как должное – как некую привычную обязанность.
Захар Захарович тоже был не без странностей – заядлейший грибник, готовый топтать лес в любое время.
В бор по груши не ходят… впрочем, по еловы шишки тоже. В октябре по грибы сыро, холодно, руки стынут, не в удовольствие, да и гриб-то всего один; зимний с металлическим отливом «куренок» – битый слизниками, словно изъеденный окислами, проточившими в шляпках сквозные дыры, под ножом идет без хруста (еще и с неприятным запахом, пока не вываришь). Потом, как сготовишь, вроде и ничего, а под водку так вполне. Но это дома, а в лесу… Каждый куст холодным дождиком обдает, малейший сквознячок пронизывает, а от темноты до темноты всего ничего – не разгуляешься.
Захар Захарович, как приехал, даже доски с окон не отколотил, так (сдуру, не иначе) в лес и кинулся – по грибы, не отдохнув с дороги, печи не протопив. Думал за час-два управится. Не сложилось…
В каретах цугом по грибы не ездят. Какое-то время держался знакомых троп и просек, потом, разраженный отсутствием грибов, отшагнул, круто забрал в сторону, и… Заплутал так, что впору одежку с себя снимать, наизнанку выворачивать и идти, читая специальную молитву. Но то, что помогало в прошлые годы, во времена укоренившегося безбожия курам на смех.
Кисти распухли, раскраснелись. Пальцы стали неловкими, что колодки. На руки дул, прятал в рукава. Корзину давно нес на локте, глазами не рыскал – пропал интерес. Заплутал. Вроде недавно еще Долгое озеро было видно, а стал охватывать пошире, один косогор, густо поросший, другой, не упомнишь, когда потерял из виду, вроде слева же было, стал вертаться, но то ли промахнулся, и в Семеново урочище попал, то ли, все таки обогнул и вот должны показаться Куровские нивы… Но не показались. И уже сомневался, а точно ли то озеро было Долгое? Не Окуневец ли? Теперь жалел, и что не подошел ближе к берегу. И тому, что не отколотил доски с окон, к соседям не наведался, не сказал, куда направился… Хмарь-то какая!
Зарядил мелкий холодный дождик – уже ясно, что не на один день. Первым делом надо теплить колени и локти, с них холод к грудине подбирается. Костерок бы, но без спичек в такое время и нечего думать. Когда понял, что не выйдет – успокоился, стал место подбирать – надо «чуму» делать, укрытие. Выбрал подходящее разлапистое дерево, где один из суков рос низко, концом опускаясь к самой земле. Отставил корзину у намеченного, сам с ножом стал спускать в низину, где низкорослые ели – резать и ломать лапник. Работалось спорно, даже согрелся, быстро сложил пару здоровых охапок - каждую на отдельной большой ветви – волочь за нее к месту, где собрался ночевать. Сволок, обустроился…
Захар Захарович из тех кто быстро перенимает полезные обычаи. Первую ягодину не в рот, а на веточку – приношение лесным птичкам, что, вроде как (так местные говорят), души человеческие переносят по последнему адресу. Вот скажешь – пням кланяются? В лесу живешь, всякие страсти случаются. Идешь по лесу – пень. Как пню не поклониться, если здесь его категорически не должно быть?
В лесу бойся людей. Лешак поводит, наиграется, да отпустит. Человек своим делам свидетелей не любит.
Когда выскользнули, ветка не всколыхнулась, один, и тут же другой, но не следом, а параллельно, как бы страхуя, глаз на глазу, да и глаз сверх. Вышли, словно… Захар Захарычу так показалось, что глянули в самое сердце. Должно быть, прибор такой, от которого, как он слышал, только остывшим трупом можно спрятаться… Захар Захарович, мужчина большой выдержки, не шевельнулся, тут же захлопнул глаза, стараясь, чтобы не дрожали веки. Молясь, что если обойдется, лучше об этом деле помолчать – в здешних местах всегда можно определить откуда пошел базар-понос. Годы девяностые – тут и в городах люди пропадают, как корова языком… Понимал, что его укрытие – не укрытие, скрыть не может от взгляда к лесным несуразицам цепкого, острого, пронзительного… потому поступил как в детстве – закрыл глаза и изобразил, будто спит…

…Сошлись в ложбинке, выставили охранение.
- Что видели? – задал обычный вопрос Георгий.
- Мужик какой-то в хворосте ночевал, похоже, заблудился, - сказал Сашка.
- Вернуться, вывести? – спросил Михаил.
- Грамотно расположился, утром сам выйдет… Не пора ли и нам устраиваться?..
Где ни стали, там и стан. Но останавливались, на ночевку ли, дневку ли, с умом; на сухом, и чтоб пути отхода, и чтоб завести туда можно было, где «макар телят не пас», откуда возврата не будет, и чтоб уйти, если так карта ляжет, с «тяжелым», а не будет возможности уйти, так дать такой последний бой, такой, что – «до небес продрищутся»…

Когда духовное срасталось с мирским, оно становилось непобедимым. Оборона Троице-Сергиева монастыря  продолжалась полтора года. Монахи выдержали 38 приступов и сделали сорок с чем-то вылазок, и поляки, так и не взяв монастыря, вынуждены были уйти с позором.
11 ноября 1608 года защитники Троице-Сергиева монастыря  предприняли тщательно спланированную атаку на подкоп, грозивший взорвать одну из башен монастыря. Три отряда: два отвлекающих и саперно-подрывная команда слаженно атаковали на рассвете. В завязавшемся бою отвлекающие отряды оттеснили противника от подкопа, хотя один из командиров первого отряда был убит, после чего саперы заложили порох в подкоп. В момент контратаки погиб командир подрывной команды Иван Внуков, и тогда двое крестьян, подпустив солдат поближе, взорвали мину вместе с собой и поляками…
28 ноября 1608 года во время вылазки, группа троицких воинов увлекшийся преследованием врага, была атакован всеми силами полка Лисовского. Русскому отряду грозило полное уничтожение, но тут в бой пошел последний резерв командования: старцы Строгов и Ржевитин с 20 монахами. В этой команде все были в прошлом воинами или монастырскими слугами (тоже ратными людьми). Отряд старцев отказался от доспехов, атаковал в рясах и куколях, причем вышел через Святые Ворота монастыря, которые открывались только для царского въезда. В полку Лисовского большинство воинов были тушинские изменники, и при виде этой атаки их охватил суеверный ужас. В беспорядке бежали и вылазный отряд начал отходить к монастырю, когда на поле боя появился сам Ян Сапега со своими людьми и железной рукой навел порядок среди тушинской сволочи, атаковав троицких воинов с фланга. В этот момент крестьянин Суета с бердышем один задержал наступление поляков, убив несколько всадников и дав товарищам несколько мгновений, чтобы восстановить порядок. Троицкий отряд перестроился и контратаковал, при этом монастырский служка Пимен Тененв ранил Александра Лисовского стрелой. Лисовский упал с коня, и хотя его люди вынесли командира с поля боя, порядок в польском войске был нарушен окончательно и троицкий отряд прорвался в монастырь...
Порванное как не вяжи, а все узел будет. Славный узел памяти. Оборона Троице-Сергиева монастыря ставила крест на семибоярщине - порыв рождал Мининых и Пожарских.
Узел, что вязали после смутного времени, истрепался лишь спустя почти 400 лет, вконец сотлев к последним годкам второго тысячелетия. И хотя реальность во многом превосходит сочинения, но подвигам русских (дворян, солдат, крестьян, монахов и служек) теперь предназначалось потрясать воображение лишь историков…

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«…Окончится война, все как-то утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, — все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание… Человеческий мозг, сознание людей, способны к изменению, посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением .. исследованием тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых «художников», которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу — все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом.
И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы народной нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку всегда будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов…»
/ Аллен Даллес - шеф ЦРУ США - 1945 году/

«Нам противостоит население в 180 миллионов, смесь разных рас, даже имя которых непроизносимо и внешность которых такова, что любой может их пристрелить без всякой жалости или эмоций... Мы, германцы, являемся единственными людьми в мире, которые относятся к животным справедливо, и мы — те, которые будут справедливо относиться к этим недочеловекам. Однако заботиться о них или давать им какие-то идеалы есть преступление против нашей крови…»
/Йозеф Гиммлер – министр пропаганды Германии – 1941 году/

(конец вводных)

--------

…Трудно дать слепок времени с безвременья. В 90-е сложно было понять – что собственно происходит. Слишком нагло США колонизировали бывший Советский Союз. Правитель глупый, частью лукавый и уж полностью беспринципный сдавал страну на правах колонии. Не остановившись на этом (аппетит приходит во время еды), США принялись реализовать намерения проделать это же с оставшимся миром… США – сами бывшая колония, забыв пример собственной истории, которая учит, что не все колонии так покорны, как хотелось бы, проводила политику неоколонизации по старому, в общем-то, образцу. Уничтожение непокорных, первенство законов метрополии, назначенцы… Не все ладилось. Иное раздражало. Поставленные на управление кадры едва ли всерьез поглядывали «налево», но некоторые телодвижения, случалось, совершали вне инструкций…
Полное покорение России так и не было реализовано, да оно и опасно – его уже (в отличие от тайного – от соглашения с правящей прослойкой) могли заметить предназначенные на вымирание. Парадокс, который никак не могут освоить, понять люди, заключается в том, что современные войны могут начинаться и заканчиваться, когда само население этих стран остается не в курсе, изредка огорчаясь тому, что его поуменьшело, но объясняя это, как ему сплошь и рядом втолковывалось – «естественными причинами».
Идея увеличение числа продуктов, путем уменьшения числа едоков, не нова, апробирована потерпевшими кораблекрушение.
Джульетто Кьеза – персона более чем информированная, писал впоследствии: «…из Гарварда российскому правительству посылали факсом проекты законов, написанные уже по-русски, для воплощения в экономической политике, под заголовком «Правительские распоряжения и декреты». Американцы долларизировали Россию, посылая с согласия правительства Гайдара, превратившегося в их протекторат, десятки грузовых «Боингов-747», загруженных под завязку новенькими, только что отпечатанными стодолларовыми купюрами… Советниками, руководившими приватизацией, были сплошь американцы или «русские» под началом американцев, назначенных напрямую российским правительством. Весь процесс приватизации проходил по рецептам технологического и финансового ноу-хау Соединенных Штатов и с согласия Вашингтона. И не только: когда вставал вопрос о назначении министров и директоров крупных предприятий, летали в Соединенные Штаты за советами, а лучше сказать, за приказами… В 1993 году Ельцин уже полный банкрот в моральном и экономическом плане, поэтому, чтобы удержаться у власти, он распродает Россию Соединенным Штатам, демонтирует армию, аэрокосмическую промышленность, народное образование, словом, все…»

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

Лавров - Лайбах;
Грызлов – Шац;
Д. Медведев - Шахтман;
С. Иванов - Иохимсон;
Ю. Иванов - Иероним;
Б. Громов - Гольдштейн;
Коржаков - Хаген;
Лужков - Кац
Кудрин - Кюхельбекер;
Кириенко - Израитель;
Матвиенко - Эйхгорн;
Фурсенко - Файфман;
Зурабов - Сабельсон;
Белых - Айзеншпис;
Митрохин - Хайнц;
Филиппов - Файнштайн;
Садовничий - Рахимович;
Абалкин – Эткинд;
Гайдар - Руденберг;
Явлинский - Абельман;
Немцов - Герман;
Примаков - Шац;
Хакамада - Бейрнштейн;
Сабчак - Хайнович;
Жуков - Бирман;
Гордеев - Штубис;
Слиска - Бет Шебес;
Панина - Райх;
Устинов - Штайн;
Малышкин - Везенберг;
Митрофанов - Виерский;
Абрамов - Бегин;
Аяцков - Гольдберг;
Строев - Давидсон;
Осадчий – Натансон…
/неполное перечисление/

(конец вводных)

--------

«Пришли злыдни, как на три дни, а задержалися на три вики…»
Жириновский, как автор «компромата», в то время всерьез ли, не всерьез, но грезивший о президентском кресле «Всея Руси», не счел нужным упомянуть еще одну расшифровку – на себя… «Сын юриста» - еще не диагноз.
- Ну, да шут с ним! – размышлял себе Извилина, невольно улыбаясь всем этим хитросплетениям: - Роль провокатора при государственной думе также неплохо оплачивается.
Всякому трону нужен шут – проститутка власти, чтобы время от времени озвучивать ту правду, которую следует замазать (раз она озвучена шутом, ей уже нельзя следовать, принять всерьез), пугать ею возможных противников – выносить предупреждения.
В 90-е скандалист Жириновский пытался выпустить книжонку, в которой неосмотрительно дал пофамильную расшифровку власти нынешней. Прежде чем получить основательного втыка (а с ним и откупных, которые сунула уже вторая рука, которая лучше знала, что делать к таким случаям), прежде чем тираж тихо растворился – исчез, будто его и не было, а поздние сетевые версии подкорректированы, газета "Наша трибуна" (тоже не слишком долго просуществовавшая), сделала распечатку состава правительства и приближенных к нему, мимоходом отметив удачное (прямо-таки ко времени) название: «Иван – запахни душу!», и весьма смешное своим призывом, поскольку в той подборке автор забыл указать «имя собственное», дать еще одну ссылку преемственности поколений от управленцев 1917 до управленцев с 1991, а именно: Жириновский – Эдельштейн.
Кто успел, тот успел – удивился, но тут же поспешил все забыть – слишком уж безнадежный для России вырисовывался расклад…
Недовольный последними вливаниями в собственную партию (в рамках собственной программы – «горючее в обмен на партийцев»), «лучший друг русского народа» заехал по пути от Саддама Хусейна в Израиль, словно надеясь развеселить местных жителей приевшейся в тех местах классической клоунадой, стучал себя там кулаками в грудь: «Я – еврей!» Впрочем, мир и Израиль видывали и не такое. Гораздо более насущным на тот момент выглядело решение проблем, выдвинутых «душевными» талмуд-лоббистами - вроде окончательного и бесповоротного запрета на торговлю свининой на всей территории Израиля – в очередной раз проаргументирующими свои экономические выкладки изречениями из Торы…
Всякому лобби свое место – лучше бы «лобное». Закон свят, но законник – черт средь святости. Но то не главное из худ. А худо огроменное - что теперь он сам и законы лепит, и обычаи. Раньше: закон – Закон. Потом закон - новые щелки в нем. Но если закон, да под новый обычай, там враз 69! Чертов перевертышь под их безраздельное царствие.
Жириновский, обиженный одной частью еврейства, обласканный и обнадеженный другой, кинулся обратно в Россию – лоббировать приватизацию…
Извилина, зная, что все не так плохо - все гораздо хуже, больше удивлялся тому, что еще способен удивляться.
Почти одновременно узаконили отмену такой графы в паспорте, как национальность, вполне резонно, на страницах газет и многочисленных носатых телевизионных «искусах» рассуждая, что в таком многонациональном государстве, как Россия, не то чтобы не должно быть национальностей вовсе, а места «ксенофобии», «антисемитизму», «экстремизму», «шовинизму», «мигранофобии», «юдофобии» и прочим «проявлениям» человеческой логики.
(90-е, словно ****ь со стажем, наделили русский язык множеством новых слов.)
Эпоха первоначального накопления авантюристов закончилась, начался еще более циничный этап…
Сделав свое дело (словно отыграв заданную роль), ушел в тень пухленький председатель правительства, что в начале собственной политической карьеры козырял в качестве фамилии немаленьким по весу литературным псевдоним собственного деда, разом наделив себя его авторитетом. Того самого, что доживи он до седовласых лет, пожалуй что, и шашечкой рубанул наискосок своего внучка, разваливая его до самого седалища, искупая свой грех уже большей частью, поскольку малую искупил литературой и собственной гибелью в 1941 году. У деда грехов хватало – дурная кровь – рубал шашечкой и постреливал крестьян, которые не хотели идти в «светлое будущее», под это в свои неполные восемнадцать командовал полком, в общем, как сейчас говорят, был еще тот «отморозок»…
Не один такой рубал, как восторженно говорил позднее: «головы гидры контрреволюции», а попросту занимался делами по прыщавым мечтаниям своим – душегубствовал, имея к этому делу мандат – разрешение от новой власти – полное и беспредельное по «тогдашнему злому времени». Однако, далеко не каждый из таких становился еще и писателем. Еще меньшему числу хватает ума помолчать о «подвигах». Почти никто открыто не мемуарил – удерживал себя в рамках дозволительных политическому моменту. Были исключения, которые позволили себе «художественно намекать». Такому писателю Бабелю, о котором сами евреи любят говорить, что он «зеркало еврейской души» (впрочем, каких глупостей сегодня не говорят!), досталась своя законная заслуженная пуля в 1940 году. Это и другое позволило «социально близким» плакать о несправедливом отсчете с 1937 - Большой Сталинской Инвентаризации людей и дел.
Внучок был гладок и гадок, для броскости взявши в качестве фамилии литературный псевдоним деда, крестьян уже, ни «именем революции», ни под другим, кроме собственного краденого, не расстреливал и шашечкой не рубил, но тихой сапой заморил многие тысячи, а то и миллионы, найдя тому много новых способов.  Наделенный, словно в насмешку, маслеными глазами и даже голосом одного из наиболее характерных персонажей произведений деда, невольным образом скопировав внешнюю личину, вольным - взяв его себе в пример, к которому надо стремиться, но уже не за «варенье и печенье», а много большее, на радость «буржуинам» сдавал последний бастион, громя государственные монополии, налаживая бесперебойное снабжение водкой и… прочее, и прочее… «Обул» всех разом – всю страну «обул», подмахивая своей мягкой ладошкой с короткими пальцами бумажку за бумажкой, каждая из которых по сути равнялась тысячам пулеметных очередей в толпу.
Дед имел совесть погибнуть в отечественной (этим сняв с себя часть грехов), но внук их преумножил, и уже ясно, что никаким следующим поколениям этого проклятого рода их уже не искупить.
В 90-е «новыми боярами» русское государство было сдано, и происходило маневрирование на идее украсть как можно больше, а удастся, так и закрепиться на этом воровстве – узаконить его. Дальше - закономерность. В первое десятилетие нового тысячелетия Россия являлась узаконенным данником США. Только называлось это не данью, не ясаком, и не контрибуцией, а таким выворотом сознания, как «стабилизационный фонд будущих поколений». Какая-то логика в этом присутствовала – фонд обеспечивал более-менее стабильное существование определенной группы людей до тех пор, пока щедро и без задержек пополнялся. И ясно было, что о «поколениях России» здесь речь не идет.
Россия теперь оплачивала новейшие войны США и, что хуже, в том числе и ту неостановочную «невидимую», которая велась против самой России…

Бог не живет ни в чернилах, ни в «голубом экране», сдав эти места дьяволу. Какого цвета правда? Ее природный цвет всегда пытаются залить красным… На Вторую Чеченскую «сообразили» призвать «специалистов запаса»…
Всякая победа (не только Пиррова) – это недолгая пауза перед следующей войной. Все просто и все сложно. Россия не может уйти, а чеченцы, снова вкусив образ жизни, который исповедывали веками, не в силах от него отказаться. Оставшись на какое-то время без «воспитателей», они мгновенно вернулись к собственной «природе», отбросив насмарку все вложенные, в том числе и собственные усилия по человеческой селекции.
Генерал Ермолов знал что надо делать и памятник ему стоял на площади города Грозного все годы советской власти, как напоминание.
Ермолов сегодняшних правозащитников весьма шокирует, как шокирует все рациональное в укреплении государственности – нет-нет, да услышишь о них об этих пленных шведах с постепенным переводом стрелок на сталинский Гулаг, на то что такое возможно только при абсолютах власти.
Черчилль – премьер министр тогда еще Великобритании, (а не того куцего недоразумения, что осталось от нее в наши дни и существует только за счет собственных резервов ранее уворованного на всем земном шаре), высказался на сей счет так: «Пленный – это человек, который пытался тебя убить и теперь требует по отношению к себе гуманного отношения…»
Знал о чем говорил, фашисты и здесь проявили себя подражателями. Правда, они не додумались, как англичане сажать в концлагеря исключительно женщин и детей, как это было в бурско-английской войне, но… Новоначинание понравилось, американцы посадили в лагеря скопом всех японцев имеющихся на континенте. А вот это уже скорее по собственной проверенной иудейской логике, что каждый еврей (в данном случае – японец) – шпион своего клана по факту крови. Вывод интересный далекоидущий.
Изобрели и развили англосаксы, но аукнулось только немцам – во всех исторических вопросах платит проигравший.

В Чечне, поминая того самого, годами склоняемого «японского городового», въевшегося в сознание еще с газетных передовиц русско-японской войны, повидали прошли многое, раньше невозможное, и даже казалось бы уму непостижимое. И дурное взаимодействие в войсках, когда оставалось только скрипеть зубами от безалаберности и бестолковости. Когда лучшим инструментом уничтожения противника должна была служить связь, наводка на цель, а даже это не работало. Чего проще – подсветить объект с помощью спецсредств, «на луч», но спецсредства, едва появившись, вдруг, изымались из-за их «дороговизны» и «ненадежности», а те характеристики, те восторженные отзывы, которые давали им сами, пропадали, так и не дойдя до института разработчика.
Это превратилось не в случай, а в некую норму. Все чаще всплывало слово ПРЕДАТЕЛЬСТВО.
Между тем, в Чечне встретились и со своими старыми знакомыми по Афганистану. Некоторых из них узнавали по характерному «почерку» - местам выбора засад, ухода от преследования, особенностям установки мин, и конечно же, зверствам - сопутствующему инструменту устрашения, развлечения и снятия стресса среди людей не мыслящих себя без войны. Иные встречи расценили как подарок судьбы, и свели счеты, которые, после окончания Афганской, и не чаяли свести. На тот славный момент, если жалели о чем, так это то, что время отшагнуло на другую географию, и не было среди этих наемников их давних американских учителей. Неизвестно о чем думали пакистанские инструктора, но явно не рассчитывали так быстро и бесславно сгинуть под чужим небом… Жил, не жил, а помирай…
В свою «Чеченскую» отказались принимать награды, поскольку смотрели на вещи мира – его блестящие побрякушки – по иному. Но опять Сергей-Извилина надоумил. Рассказал, что в период гражданской войны офицеры Белой гвардии отказались от наград, поскольку не могут существовать подобные поощрения за войну с собственным народом. Власть способна что-либо открыто запретить, если только ее уважают или боятся. Это и явилось началом всех сложностей, самого пристального внимания в их адрес, настолько пристального, что пошла серия неких «случайностей», могущих фатально повлиять на здоровье.
Если человек отказывается от награды, он стоит большего. Но этим он и подозрителен.
Всякая власть лжива, а ожидать справедливых решений от нововластия России - полностью ей чуждого, более чем странно. Пришлось уйти со службы «вчистую», а Казаку – человеку вспыльчивому, заводному, всегда готовому на ответ «с превышением», сперва под суд, потом в колонию, а с побега на нелегальное.

Каждый должен самостоятельно придти к тому, что собственные медальки следует хранить в стеклянной банке из-под давным-давно съеденного варенья. И столь же трезво оценивать, которая из них за что; отделив юбилейные - к определенной дате; к тому, что сочли, что ты просто хороший человек (что сомнительно); еще какие-то по «факту участия»; тому, что просто выжил в каком-то случае – опять же сомнительного смысла награда, поскольку тем, кто не выжил, эти железки вроде бы ужу и не к чему, а они их более достойны… хотя бы, собственным фактом смерти – некой отметкой в пути остальных. Исключительная храбрость с неудачливостью равняются, и награждаются они вровень - посмертно…
О смерти не думали. Да и живет ли человек, когда придается размышлениям о смерти? Первый наследник – долг…

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

2004 октябрь
«В сообщении на пресс-конференции главы Госсовета Чеченской республики Тауса Джабраилова, огласившего демографические итоги войны в Чечне, стоит обратить внимание на тот факт, который пресса так и не пожелала заметить: из 150-160 тысяч человек, погибших за время обеих чеченских войн, лишь 30-40 тысяч были чеченцами. В республике, где большинство – чеченцы, по какой-то странной прихоти гибли в первую очередь иные народы, «нечеченцы». Судя по всему, действовал какой-то «неучтенный фактор», выбирающий себе жертв по национальному признаку. Следует говорить  о планомерности уничтожения и вытеснения из края всего не титульного, инородного населения, начавшееся еще до войны…»

(конец вводных)

--------

- К чертям все собачьим! О бабах, только о бабах!
- О женах тоже можно?
- Валяй!
Вообще-то и в собственном кругу о родне не принято, но если настаивают… Девку опрокинуть на спину можно… да хоть бы и в крапиву, но лучше бы на родной сторонушке. В зарубежье и крапива не та, и девки не те. Не терпят, ждут лучшего, орут неправильно. В общем, в зарубежье девки зарубежные. Зарубежных оставь под зарубежные дела, своих – под свои, а вот про остальных поболтать можно.
- Я женат, а раз так - чего в моей семье не может быть согласно здоровой логике вещей? Феминизма, суфражизма и онанизма!..
- Хорошо сказал, только я не все слова понял.
- Я тоже. Онанизм – это что? – спрашивает Миша. – Ей богу, знал, но забыл…
- Это торжество фантазии над практикой!
- Не понял…
- Замполит – покажи.
Замполит берет в руки огурец… Все замирают.
- Ебыческая сила! – восклицает Беспредел. – Вона оно что!
Седой в общей тишине звонко стукает Мишу ложкой по лбу.
- Трындец!
Седой стукает еще раз, уже разливной.
- Михайлыч, не уходи никуда! Я за лопатой! – предупреждает Сашка и делает вид, что встает.
- Зачем?
- Лоб с лопату - ей примеришься!
- Зачем? – спрашивает Миша.
- Уф-х!
- Ах-х!
- Ох-хушки!
- Держите меня семеро!
- Ну ты, Миш, право… Хуже лихорадки! Нельзя так человеку смеяться!
- А что я такого сказал?
- Молчи, Михайлыч! Козленочком станешь!
- Леща ему!
- Рви, Михайлыч, кушай – вот этот с икрой. Только молчи!
- Думать можно?..

Дум в голове, что дыр в решете – каждая своим сквозит. Тут кто-то вспоминает, что Извилина хоть свое «удиви» и выложил – тут зачтется и само его предложение на «удиви», но теперь ему, как это принято, за Молчуна, за напарника своего выговариваться, поскольку у того трех слов подряд не вытянешь, а в два путевый рассказ не уложишь.
Извилина не перечит, рассказывает:
- КГБ, что в общем-то не удивительно, порой занимался делами мутными. Одно из сплошь засекреченных подразделений при КГБ СССР носило название: «Отделение аномальных явлений и нетрадиционных технологий». Эти и подобные работы в России были прекращены в 1992-93 годах по прямому распоряжению Агентства Национальной Безопасности США. Приказ о прекращении работ был подписан Юрием Скоковым – тогдашним премьером «на раз».
- На раз – это как? – удивляется Миша.
- Одноразового применения, - говорит Замполит. – Вроде гранатомета «Муха» - стрельнул и выбросил. Вроде Кириенки, премьера для одного дела - который, кстати, Израитель по настоящей своей фамилии, но еще больше по сущности - вот тот стрельнул, так стрельнул по России! Моментом всеобщее обнищание устроил, его потом Дефолтом назвали.
- Кириенку? – спрашивает Миша.
- Миша! Ты обещал думать!
- Кириенку – Киндер-Сюрпризом, и ему тогда кстати, как раз двадцать с чем-то было. Или – тридцать?
- Извилина – так?
- Так-то так, - подтверждает Извилина. – Только я сейчас о Скокове. Он, должно быть «усовестившись», ушел со службы.
- Это дела кошачьи – их ковровые игрища, нам-то, псам, какой с этого интерес?
- Это – присказка! У нас, как оказалось, были сказки - собственные мутные дела. Встретил я тут одного человечка - слово за слово, цепанул его на подтверждение одному старому слушку, подергал, да и выдоил на занятное…
Извилина, сведя воедино, рассказал частью то, что узнал от собеседника, частью, что вылавливал и складывал в своей бездонной памяти много-много раньше по крупицам, про существование интеллектуальных игрищ какого-то сверхсекретного отдела, существующего при ГРУ – аж! - с пятидесятых, но игрищ порой плавно переходящих в практику. Где наряду со многими (как сегодня говорят – «виртуальными») задачами, разрабатывалась и этакая…
- Тут даже и не знаешь с чего начать…
Извилина, да и не знает? Втройне интересно! Навострили уши…
- Среди прочего решение задачи: каким образом можно внедриться в совершенно чуждую среду при условии, если будет изобретена некая «машина времени» или открыты «параллельные миры»? Естественно, что за основу бралась зона «прошлое», включая условное средневековье. А задачка-то непростая: каким образом «там» может передвигаться мобильная группа, производить выемку предметов, людей, осуществлять диверсионные операции, удерживать объект или плацдарм необходимый период времени, ну и… так далее.  В общем, существовать в той среде, не вызывая подозрения такими естественными нестыковками, как плохое знание языка, традиций, странноватый внешний вид и прочее. Оказалось, решаема достаточно просто…
Извилина смакует вино.
- Не томи!
- Действительно, Сергеич, кончай измываться!
- Как все гениальное. Если «работает» солист, то почти везде пройдет юродивый-сумасшедший, а если мобильная группа с оборудованием – то бродячие шуты, артисты-лицедеи, акробаты… Бродячий театр, цирк или подобное.
- Лихо!
- Этим бы и закончилось, всего лишь некими играми интеллекта (одной из множества), если бы некий «светлый» ум не сообразил, что данный проект вполне подходит к некоторым «детским» странам Азии и Африки. Тем самым, которые в большей степени считаются «горячими» не из-за своего климата, а горячности наивных жителей. Далее вступили те, кто привык воплощать идеи, практически примерять, а не выяснять, насколько это реально. Получилось, что гораздо проще не готовить неких «артистов» из разведывательно-диверсионных групп ГРУ – пусть и среди талантов, а вербовать молодых актеров (в основном студентов цирковых и эстрадных училищ) с армейским опытом, для повышения квалификации периодически устраивая им «ВП» - «вынужденный простой» на закрытых полигонах, да вызывая их на «гастроли»… Идея хороша, но способна работать только до первого провала. О провалах не слышали – иначе бы моровая желтизна давно отсвечивала их на все лады. Должно быть, дело развалилась само по себе, тихо-тихо заглохло, кануло в лету в те же 90-е. Кого-то перенабрали, кого-то уволили вчистую, не забыв собрать подписки о неразглашении с тех, кто в этом проекте успел засветиться. Особо исторических операций, подозреваю, не было – но уже по причине, что само Государство исчезло, и началась чехарда реорганизаций, сокращений, просто не успели доподготовить. Но, может быть, не все знаю… Была группа, была обкатка, была некая мелочевка – практика в некоторых захолустных «третьего мира» – этакие курсовые экзамены…
- Ни два, ни полтора, - ворчливо возмущается Миша-Беспредел. – Как так можно? Ни путевый артист, ни диверсант! Тут надо что-то одно.
Мише есть причина возмущаться, у него самого дед с подмоченной репутацией - «циркач», что он, Миша, тщательно скрывает.
- Когда рассыпалось, наверное, так и случилось: каждый выбрал свое – по душе, - замечает Седой. - А по двум тропкам, да самостоятельно – это, действительно, ноги враскорячку, пока окончательно раком жизнь не выставит. Теперь, небось, отциркачивают каждый свое – кто по джунглям, кто по манежным опилкам.
- Сам-то кто-нибудь встречал, или опять сорочий хвост?
Сергей-Извилина молчит, остальные пожимают плечами, и только «Седьмой» говорит, как бы подтверждает:
- Подозревал кое-кого, даже прокачивал…
- Ну, и?
- Молчат, как рыбы.
- Это правильно. Значит, хорошо готовили.
Выпивают за «актеров от спецназа», понеже они, как все актеры (так говорит Извилина, припоминая на сей счет один из множества указов Петра Первого) – «лицедеи, душ собственных не имеющие» - потому предназначено им и на том свете скитаться, искать, да напяливать на себя души бесхозные – какая кому в пору. Ну, а поскольку таких, как известно, не бывает (тут и собственную притертую иной раз так защемит, будто застряла она в дверной щели и не знает – по какую сторону ей теперь – уйти или остаться?), то опрокидывают внутрь по полной рюмке.
- Пусть им души будут полные!
- Не они ли в начале семидесятых аэропорт в Сомали блокировали? Стоял там какой-то самолет с циркачами, которых до того никто в глаза не видел – вроде как заблудились контрактом. Между прочим, странно тогда получилось – наши друзья по соцлагерю прилетели – мы традиционно на них тогда жареное списывали - а дело уже сделано. Те, которые сделали, словно растворились, только какие-то артисты остались и спрашивают – будет представление или нет?
- Это они про представление к наградам спрашивали!
- То-то потом и растворились, - хохочет Замполит. – Как раз оттуда в иную реальность и переместились – свои наградные получать!
- Только не в Сомали это было, - говорит Извилина. - В Сомали вовсе иные «артисты» штатовцам хвост на смычок накрутили, потом, куда надо, вставили и поелозили.
- Смычком не обошлось, - возражает Седой.
- Да, там кажется, сводный оркестр народных инструментов партию отсимфонил.
- Приятно вспомнить, - смакует Седой.
Действительно, есть на свете приятные вещи. Например, то самое Сомали, откуда американские вояки драпали в жуткой панике. Ливан 1982, где одним взрывом уничтожили более 200 морских пехотинцев, а США в ужасе тут же высквозились из Бейрута, Ханой славного 1973…
Есть все-таки приятные моменты, как, например, то, что вьетнамские товарищи во время своей освободительной войны довели среднестатистическую жизнь американских сержантов до рекордно низких величин. Каких-то 5 минут боя, и «мастер-сержант» уже не сержант, а... В общем, забирайте-ка теперь свое «г», оборачивайте его фольгу, а хоть бы и в флаг, провожайте и встречайте с оркестром, но сути это не изменит – удобрение!
Тут Петька-Казак возьми, да настроение и подпорти собственным домыслом:
- Не может быть такого, что в другой реальности Квач заквасил этого рыжего лиса?
Сперва даже и не понимают - о чем он?
Казак поясняет:
- А что если тот «актерский спецназ» действительно задействован – но либо в нашем прошлом, либо вовсе не нашем? Если их в какое-нибудь средневековье заслали, либо в параллель? Если предназначено умными людьми где-нибудь нормальную альтернативу создавать в противовес здешним уродствам? И что нарочно их там позабыли, когда государство рушили? Ведь те, кому положено молчать – понятно молчат… Да мы с вами тоже о многом молчим – оно так и умрет с нами.
- И забыли?
Георгий смеется, но как-то невесело смеется, потом уходит «в себя».
А Леха серьезно говорит:
- Выбрось из головы - пайка в сумасшедшем доме вовсе никудышная. А если все это и правда, так с подобными знаниями долго не живут. Зачистят до шестой воды на киселе! Причем, поверх пройдутся обязательно армейской операцией с ковровой бомбежкой могил свидетелей. Тут как представляешь, что хоть тень в этом от реального имеется…
И Петька – человек легкий – привычно отбрасывает это непонятное, вернее, как многое другое, загоняет глубоко внутрь, присыпая всяким.
Но вот Феде-Молчуну, по лицу видно, мысль запала. Сильно запала. Даже хочет что-то спросить, но не спрашивает. Да и Миша-Беспредел становится грустным и задумчивым не в меру – темнеет лицом. Должно быть, вспоминает из того, что поправить никак нельзя, про то ли, как в Пакистане, в угоду «политического момента», запретили уже разработанную операцию сводных подразделений ГРУ по освобождению пленных. А потом узнали, что было восстание в том самом лагере – на том «объекте», и что погибли все…
Или, но уже в другое время, вдруг, получили «дурной приказ» не оставлять в живых тех, кто выходит со стороны объекта номер «шесть»…
Или…
И Федя думает об альтернативе - что может существовать такое место и время, что где-то какая-то операция не была отменена, либо они сами решились ее провести без согласования, или…
Или?
Жизнь состоит из упущенных возможностей. Но кое-что можно успеть, если ходишь вольно…

Сталин в Великой Отечественной обрел горький опыт, вынес и закрепил мысль, что разведка должна быть вольной. Не должна подгонять результат под желание имеющих власть и уж тем более иметь страх не угодить. Потому ГРУ был никому не подчинен, хотя он и входил в состав Министерства обороны, даже стоял у него на довольствии, но в то же время министру обороны не подчинялся, только Политбюро страны - однако внутри его – уже никому конкретно. ГРУ являлся структурой с задачами вести разведку вне чьих-либо частных интересов, а только государства. Если необходимо, решать задачи силовыми методами – быстро и жестко. Войска специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба (СпН ГРУ ГШ) были созданы особой директивой 24 октября 1950 года. Сорок шесть отдельных рот по сто двадцать человек каждая. Практически весь командный офицерский состав был с опытом военной практики самой большой и кровопролитной войны…
В хрущевскую «слякоть» - первую попытку сдачи государства - части специального назначения были расформированы. Нагрузка специальных операций легла на разведроты – от дивизионных до полковых. И только в Афганскую, словно феникс из пепла, срочным порядком стали возникать подразделения «спецназа». Распущенные Хрущевым, вновь частично восстановившиеся, утерявшие преемственность, они представляли собой уже нечто иное…
Когда Извилина предложил перейти на самоподготовку: по неким заново разработанным «уставным», то выдвинул это предложение не по чину, не по должности - но так повелось, что в подобных подразделениях до принятия решения все равны. А вот дальше, после принятия решения, вступали в силу те железные, жестокие условия, на которых держится всякая армия в период военного времени - ответственностью жизни за исполнение приказа…
По роспуску «охотников за Першингами» у них возникло некое «особое мнение».

Иные и в мыслях не допускают, что можно иметь настолько настоящих друзей, что собравшись, могут пустить собственную глиняную чашу судьбы по кругу – чтоб каждый отпил со своего края… кто полный глоток, а кто пригубив… но в России подобное не столь уж необычно. Ищи среди тех, кто небо не коптит, в любом месте, в любое время ищет себе поприще не карманное, не мошны ради, а быть полезным Отечеству – так, как сам это понимает – «Делом собственного времени…» Словно опять, как в Отечественную, когда на войну тертый мужик пошел, тот, что еще в первую имперскую окопы рыл, злой, что с хозяйства сорвали, да и на все злой, словно специально его злили для этого, вот тогда и стали немца ломить.
И словно в каждом что-то от Молчан-собаки, что ни слуга во дворе, но из-под подворотни хватает, терпелива и тиха, что омут, но если гавкнет, то не для того, чтобы предупредить, а с уже сделанного, а найдет, что сделано не так, недостаточно – тут же переделывает, хватает жестче, ловчее, а если надо, то и удерживает. Такие гавкают лишь с досады. И ведут себя так, словно вечный приказ получен «на чужого».
Люди в бане не многим отличались от других людей, которых когда-то называли «советскими», разве что по-иному время чувствовали. Три секунды – это много. Пять – роскошнейший подарок. Еще Родину любили, как положено всякому русскому человеку, хоть теперь больше с горечью, но как бы она с ними не поступала, оправдания ей найти можно, и Родина для них всегда с заглавной буквы. Чем-то извечно русским объясняли и государственные неурядицы, начиная от традиционного – что «царь не в курсе», что это «бояре-подлюки гадят», но тайком, как и в древности, подумывали «неуставное», а не лучше бы сменить «царя» - того самого, что «без царя в голове»? Особенно задумались, когда после Мишки-Меченого, вдруг, новый самозванец выдвинулся, на пост заступил, тот, кого народ позже Борькой-Пьяным прозвал, - впали в тоску, поглядывая во все стороны – не начинается ли? Тут, вдруг, и предыдущий, словно злой птицей помеченный – печатью налобной - почувствовав ли безопасность  (выбивший под нее денежный фонд собственного имени), но сознался, что вовсе не по течению он плыл, а все нарочно: взялся вслух равнять себя Моисеем, будто не блуждал он по пустыне собственного ума, а изначально цель такую имел - «чем хуже, тем лучше»… Вот тогда много кто, пусть мысленно, но взялся точить по ним осиновый кол собственных мечтаний: что настанет момент справедливости, когда будет что предложить в качестве последнего «тронного» сидения…
Что еще оставалось? Входить в форму. Может быть, не так азартно, как в прошлые годы. В мутные времена все мутно, все муторно. Может быть, скреблось, загнанное глубоко в себя, подлое – а зачем? к чему? для кого? Но вида никто не показывал, слабины не давал, зная, что подхватит сам процесс. Втянутся! Возьмет под жабры въевшаяся привычка все делать качественно – не «от» и «до», а с превышением, еще один шажок сверх - вот и сработала «мышечная память», а с ней и память предков, что составляет воинский дух. Войдут в «работу», добиваясь той завидной отточености на момент малейшей угрозы, остроты реакции уже не на уровне мысли, а более быстром, для обывателя – мистическом, неком нервном взаимодействии всех, как единого организма, всего того, что среди кураторов, составляло когда-то славу некой «исключительной», из ряда вон выходящей группы…

У Сергея нет никого, кроме подразделения. Мыслителю нельзя приобретать большее количество друзей хотя бы по той осознанной причине, что друзья – великие грабители времени.
Мутного ума человек – это не про Извилину. Если стоит какого-нибудь мыслителя равнять с ним, то никак не философа, или иного «немца», а именно мыслителя из старых, что с мыслями и словами обращались аккуратно, потому как знали их силу. Но случается, что на Сергея тоже - что инфекция - нападает злая разговорная веселость.
- Вот говорите – машина времени, или параллель, или альтернативное историческое развитие… Будто сами живем не в дурной альтернативе, не творят ее на наших глазах! Сейчас модно писать «ньюистерические» романы, а также некие «альтернативные» учебники истории - будто бы сама история не переписывалась в угоду той или иной группы черт знает сколько раз, и теперь мы не имеем в учебниках ту самую «альтернативку». Те, кто Россию ненавидит, чаще всего, как последний аргумент, тычут рабской психологией русского человека, якобы выработанной веками. Здесь от них и про: «придите и володейте нами» услышите, будут в уши вбивать, и другое, всякий исторический прыщ сковырнут – себе удобный, а нам нет, нарочно не замечая здоровых тканей, переводя тему в бесконечную топь болота: «Достойны ли русские того, чтобы ими управляли русские?» Но подтекст-то другой! Более всего, их до судорог пугает даже не возможность, а мысль о том, что в органах управления государством возможно Пропорциональное Национальное Представительство Народов России, - выговаривает он, выделяя каждое слово. – Но я даже не об этом... О тех исторических аргументах, постоянно тасуемых шулерами - железные подбор на руках, всякий раз начинают заход с известного – собственного козырного туза. Иго! Уже и праздновать готовы. Но не верю я в подобную несуразицу, хоть убейте, не верю: «300 лет продолжалось татаро-монгольское иго, а потом у русских кончилась водка…» Вдруг, этак протрезвели, осмотрелись, руки развели, да хлопнули себя по бокам – «Братцы, да у нас иго-то оказывается… Ой! Надо че-то делать…»
Никто не улыбается.
- Ничего, что я от голоса Задорнова? – извиняется Извилина и, не дожидаясь, продолжает. - Триста лет мог существовать и не рассыпаться только некий здоровый симбиоз, который триста лет держал на ушах все окрестности и пугал Европу. В конце концов, разве под началом Александра Невского не состояло подразделение татар? Именно они сколько-то там верст гнали и вязали шваль, которая не утонула в Чудском. Вероятно, на каком-то историческом отрезке, теория Иго стала приносить некие дивиденды, вроде той же теории Холокоста. Ничто в истории не ново, только приемы шлифуются…

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«На месте знаменитого Полтавского сражения начинаются археологические раскопки. Эксперты из Швеции, Украины и США собираются добыть материальные свидетельства причин поражения шведской армии от русской в 1709 году.
Исследования будут проходить под руководством военного археолога Государственного антикварного управления Швеции Бу Кнаррстрема.
- Полтавская битва стала поворотным пунктом для всей Европы. Великая держава Швеция прекратила существование, и вместо нее родилась на свет великая держава Россия, - заявил он.
Поражение Карла XII хорошо отражено в исторических документах и на эту тему написано множество исторических трудов. Однако все они основываются на свидетельствах и воспоминаниях очевидцев, оставшихся в живых после этого жестокого сражения.
- Вы знаете, как полиция рассматривает показания свидетелей в сравнении с техническими уликами. Это была настолько хаотичная битва, что подобных примеров в истории шведской армии найдется очень немного. В исторических исследованиях есть белые пятна, в оценке сражения нет единства среди ученых, - считает Кнаррстрем, добавляя, что больше всего его волнует вопрос, что стало главной причиной огромных потерь шведов.
Научным консультантом проекта станет историк Петер Энглунд, известный своей монографией под названием "Полтава", разошедшейся тиражом более чем в 250 тыс экземпляров…»

(конец вводных)

--------

- Паскуды!
Таким Серегу не часто увидишь – надо бы тушить…
- Серега! Остынь!
- Хотите пересмотреть итоги Второй Мировой? Мы вам, бля, эти итоги перепокажем!
Словно открыли дверь, которую больше никому не в силах закрыть, как случалось на Руси уже не раз в ее самые горькие годы, когда переполнялись чаши отнюдь не пиров.
- США крышует проигравших, льет масло на давнюю боль шведов, не то чтобы, вдруг, возжелавших реванша, но оставшихся на века со своим недоумением – как так могло получиться? - отбеливает предательство гетмана Мазепы, словно обещает – не боись теперь! пора повторить! вот сколотим кодлу, все вернем: ваше не ваше, и то, на что тень падала от вашего, ох и попинаем же лежащего, начнет тянуть во все стороны, порвем на куски! Цифры, свидетельства очевидцев, больше не имеют значения, правит газетная публицистика, не в моде они и у «историков», откуда им знать такие странности, что восемь из десяти немецких дивизий перемалывались уничтожались на «восточном фронте»! – рвет мысли Сергей-Извилина, словно доказывая что-то сам себе. - И скоро заставят позабыть кто собственно брал Берлин! Западники уже забыли! Или, что «огромные потери» шведов в Полтавском сражении, были не потерями вовсе, а полным уничтожением шведской армии, смылся один король со свитой, пятьюдесятью всадниками. Какие им улики нужны? «Белые пятна»? «Нет единства в оценке сражения среди ученых»? Суть - переиграть хочется итоги, как и Второй мировой! Новой лапши навешать! Случайность победы русского оружия? Раз уж и собственных полицейских экспертов по этому «делу» привлекают – ждите – докажут!.. Думаете только у нас? А в Междуречье - судорожные раскопки в поисках материальных свидетельств особой исключительной древности еврейского народа? Не берись, это и было одной из главных причин уничтожения Ирака - того, что Хуссейн категорически не допускал еврейских гробокопателей на свою территорию. Там ведь сейчас не столько поиски собственного ведутся, как уничтожение всех других свидетельств в этой общей «колыбели человечества»!

…Есть вещи, о которых лучше бы оставаться в неведении. Евреи – одна из них. Русская национальность всегда определялась по «праву земли», а не крови, как у евреев и некоторых других кочевых народов. Русский — это всякий человек, живущий на русской земле, ведущий себя как русский и считающий самого себя русским. Происхождение родителей несущественно. Русским может стать любой, и уж тем более — в собственных детях. Было бы желание. Потому когда «профессиональные русские» с еврейской страстностью начинают кампании против инородцев, русские просто не понимают — о чем это они. С русской точки зрения, имеет какой-то смысл обсуждать лишь способы благоустройства приезжающих. Впрочем, и это русским малоинтересно — все переселенцы рано или поздно растворяются в русском народе, а уж какой у них будет разрез глаз значения не имеет.
Современное же понятие «еврей» не поддается ни статистическому учету, ни юридическому определению. На основании чего можно вывести: «еврей – это индульгенция, это право на особые права, при единственной обязанности – быть евреем». Собственная численность их всегда корректируется, выправляется в угоду определенному историческому моменту и юридической исключительности – неподсудности (впрочем, так и не оформленной толком - что очень удобно, но заложенной в слове-пугале – «антисемитизм»).
Русская национальная идея не может существовать кроме как противопоставив себе еврейской национальной идее. Причем, некий баланс – середина качелей здесь невозможна. Или на той стороне, или на этой. Остальное - вне, остальные – наблюдатели. История, равняя, приписывает их к огромнейшему сословию - «обыватель». Еврейская национальная идея нераздельна с «исключительностью», «богоизбранностью» собственного народа, а малейшие сомнения в этом являются «антисемитскими выступлениями». Русская идея признает превосходство только по личным качествам – знаниям, опыту, умениям, другим, но только не национальности…

Сергей переводит дыхание.
- Не в том, либо не только в том дело, что еврейство сегодня составляет конкуренцию всему миру, захватывая всевозможные рычаги управления им, и не в том, что оно, являясь по сути замкнутой организацией, не оставляет шанса другим национальностям, кроме как служить их целям и обслуживать их интересы - покуда оно ведет весь мир к общей для всех яме, и туда стремится опрокинуть, рассчитывая остаться стоять на краю!..
- Следующим президентом еврея назначат, вот увидите! – не выдержав, подливает масла Замполит.
- Быть такого не может! Не выберут!
- А кто тебе сказал – выберут-невыберут? Назначат! Губернаторов же назначают? Извилина, скажи ты ему!
Мысли Извилины бродят только ему ведомыми дорожками.
- Может быть. Очень даже может быть, - внезапно остыв, бормочет Извилина. – Не татарина же…
- Причем здесь татарин?
- Время такое – нетатарское…
В таланте нет и не может быть усталости жизни, некого пресыщения, он полон до краев той любознательностью, которая говорит, что до смерти этому человеку быть может уже и близко, а до старости еще - ой, как! - далеко. Талант смеет угадывать, гений – смеет использовать. Быть талантливым без позволения, непростительная роскошь. Талант склонен задаваться вопросами, но – хуже того! – пытается их решать, но некоторые из их среды, которых называют гениями, решать их разом, путем объединения в группы как вопросов, так и неординарных талантливых людей.
- Когда? – переспрашивает Извилина. - Безвизовые отношения с Израилем – одно из условий. Деньги должны вытекать свободно. Но перед тем должны пройти смотрины – предварительное утверждение.
- Где?
- Как где? – удивляется Сергей-Извилина. – В синагоге.

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

5 декабря 2007:
«Дмитрий Медведев – кандидат в Президенты, первый заместитель премьер-министра России посетил Московский еврейский общинный центр, где продолжаются празднования «Хануки».
Медведев встретился с главным раввином России Берлом Лазаром, председателем правления Федерации еврейских общин России Александром Бородой, представителями еврейских высших учебных заведений, и обозначил круг вопросов «важных для еврейской общины и всего общества в целом». Такими вопросами, по мнению первого вице-премьера, является угроза  пропаганды нацизма, антисемитизма и шовинизма: «Эти явления есть, на них не надо закрывать глаза. И дело государства - четко и жестко с такими проявлениями бороться».
Медведев обратил внимание собравшихся на определенные успехи в деле борьбы с этими проявлениями и отметил позицию еврейской общины, которая внесла свой вклад в проведение избирательной кампании.
Главный раввин России Берл Лазар в своей ответной речи рассказал об успехах развития еврейских общин в России: "Общее количество еврейских общин за последние годы выросло в 10 раз, и естественно, что это предопределяет образовательные задачи. Для еврейской общины в России сегодня настало другое время, и мы благодарны за то внимание, которое государство уделяет общинам и в том числе духовному воспитанию молодых людей в России".
Раввин Лазар призвал государственную власть «и дальше бороться с различными проявлениями антисемитизма и ксенофобии». «Но все же самое главное, – считает раввин, – это практическая работа с молодежью и профилактика ксенофобии в ее среде».
Председатель правления ФЕОР Александр Борода добавил к заявлению раввина Лазара, что «еврейские учебные заведения сегодня в значительной степени еще находятся в стадии формирования: есть проблема с кадрами, преподавательским составом. Потому что преподавание иудаики при советской власти было запрещенным занятием. Однако пройдет еще 3–5 лет, и мы подготовим своих преподавателей, получивших образование здесь, в России, и являющихся российскими гражданами».
Также он сказал, что было бы правильным предоставлять учащимся иешив освобождение от службы в армии, «поскольку образ жизни религиозных юношей несовместим с прохождением службы в условиях армейской действительности. Ученики и выпускники иешив могли бы принести значительно большую пользу обществу в гражданской жизни, воспитывая в людях духовные ценности».
На встрече присутствовал министр образования и науки Российской Федерации Андрей  Фурсенко…»
/по сообщению израильского портала jewish.ru/

(конец вводных)

--------

- Серега! Ну их!
- Серега! А тост новый слабо? С листа?
Извилина поднимает бокал, смотрит его на просвет.
- Выдай-ка, которого не слышали!
Сергей-Извилина – бездонная кладезь информации - не хмуря лба, выдает:
- Водка испаряется со скоростью два молекулярных слоя в секунду. Видите? Соображаете?...
- Не очень…Это ты у нас – «Глаз».
- Я вот уже 10 секунд пытаюсь вас в соображение окунуть, а тут 20 слоев, как корова языком… Замечаете? Уже 35!.. Вывод?
- Спасай водку! – восклицает Петька-Казак, с ходу опрокидывая серебряный стаканчик в рот.
- Хороший тост!
- И главное, попробуй после него до дна не выпить!
Смеются привычному. Тому, что Извилина не может заставить себя напиться, и все с того раза, когда после двухнедельного запоя, с удивлением обнаружил, что во время оного запатентовал несколько удручающих изобретений, а среди полученных свидетельств обнаружил и такое, как: «лечебный презерватив – внутреннее»… И тому смеются, как всякий раз Серега-Глаз конфузится при этом напоминании.
Некими урывками из всего, Сергей помнит, что была то ли мастерская, то ли котельная, и в ней какой-то мужичек, жутчайшим образом похожий на гоголевского черта и одновременно детдомовского кочегара дядю Платона, только уже в иной солярной робе, рассказывал ему про свою непутевую жизнь. Может ли такое быть, что стоял он, Извилина, перед зеркалом рассказывал себе про себя самого, потому как, очухавшись, обнаружил робу на себе - пропахший соляркой комбез, одетый на голое тело? И то, как очнулся на вокзале, и не мог понять в какой он стране. Какая-то женщина орудовала подле него щеткой.
- Копыта убери!
- Я в России, - подумалось Извилине, хотя кругом уже была не Россия…
Извилина решил впредь себя перед такими неразрешенными вопросами не ставить, потому с тех пор пьет аккуратно.
Есть такие правила, которые неспособны срабатывать вне личности. Только личность их удерживает и заставляет работать - быть правилами. Это нечто вроде узды наброшенной на себя, чтобы себя же и направлять - вытягивать воз, который зовется домом, общиной или государством. Извилина сам выстраивает себе правила.
Когда-то в одном учреждении, впоследствии круто изменившем его судьбу, Извилине задавали странные вопросы, среди которых был и такой:
- Согласны ли вы, что внешние поступки человека не делают этого человека ни лучше, ни хуже?
- Нет.
- Почему?
- После доброго поступка, особо совершенного в период становления характера, человек начинает задаваться этим вопросом, а также и различать, что такое добро и что такое зло. После злого поступка, он, как правило, этими вопросами не задается и постепенно перестает различать не только полутона добра и зла, но и белое и черное.
- Смотрите-ка, почти академический ответ… Свобода?
- Свобода – это желание делать добро, - удивляет Извилина.
- Объяснитесь!
- В совершенстве неистребима тяга к добру, и чем выше совершенство, тем более охватывающе желание делать добро - именно этим и выражается свобода… отчасти.
- Отчасти?
- Да. Но это неприемлемая из ее частей. Свобода и добро сплетены. Добро может существовать без свободы, но свобода без добра уже нет. Без него она вырождается…
- Почему же добро не в состоянии победить зло?
- Зло непредсказуемо, добро поступает согласно заложенному в нем стандарту…
Извилина впитывает в себя языки словно губка. И большую часть жизни счастлив тем, что может беседовать хотя бы сам с собой.
Известная аксиома подобных подразделений: «боеприпаса не бывает слишком много», что аршинными кровавыми буквами прописала жизнь, дополняясь припиской мелким шрифтом: «беспредел снесет все», подразумевала, как «Мишу-Беспредела», на которого, так кажется, грузи не грузи, а не перегрузишь, так и личный «беспредел» каждого, в том числе и Сергея-Извилины – ходячего носителя информации. «Беспредел» каждого, «беспредел» собственный, врастал в групповой, предела которого не знали и знать не могли, не было достойного случая – всегда можно что-то сверх предела, сверх человеческих и собственных возможностей…
Подобное кроется в подобном. Сходилось оно и с мнением Сергея-Извилины по поводу информации: «чем больше – тем лучше», с надеждой на собственный мозг – рассортирует, отсеет, выделит необходимое…
- Тихо, Серега думает!
- Спит или думает?
- Кто его знает, но все равно – тихо!
Сергею, средь множества сложно-пустого и путанного, истинное, - то что иной назвал бы озарением, приходит, когда он лежит на спине, находясь на пороге меж явью и навью, выявляя картину вроде листа фотобумаги брошенного в кювету с проявителем – сначала проступает общее, мутное пока изображение, потом набирает контрастности, и наконец, разом и везде проявляются мельчайшие детали, которые в общем-то и решают картину, доказывая ее правдивость - то, что иным, кто не в состоянии охватить все, составляет замысловатый ребус.
Не от того ли он так любит черно-белую фотографию, краски которой каждый либо додумывает сам… либо не додумывает, восторгаясь тем что имеет, считая себя вполне насыщенным.
Далеко не каждый, и даже не один из тысячи, обладает способностью видеть истинное, погребенное в завалах макулатурной информации. Но отличии от других, ему нет нужды что-то записывать или хранить, Сергей-Извилина – он же Серега-Глаз, знает свой мозг, а также и то, что в нем само все и отсортируется. Если какие-то заложенные в него факты (разрозненные или случайные) имеют малейшую возможность стать частью общего, то они сойдутся, сами по себе, сцепятся краями. Главное не попасть в ловушку собственных мыслей. Как не перетряхивай эти кучи, чего с них не хватай, все должно произойти естественно. Лишь это верное. Сергей принадлежит к числу «интуитов» – той редкой породы людей, которые во множестве поступающей информации – большей частью мусорной и даже ложной (едва ли не всегда преломленной в угоду их распространителей и служащей определенным целям), постоянно находит их скрытую суть, цель, отделяя то, что на первый взгляд не может быть делимо, и объединяя связывая то, что казалось бы имеет друг к другу никакого отношения…
Командиру подле себя не нужны аналитики. Боевые столкновения скоротечны. Много важнее иметь рядом хорошего пулеметчика и снайпера, чтобы поддержать огнем тех, кто дальше, творит свое «черное» дело на переднем рубеже. Аналитик для относительно мирного периода. В кулаке все пальцы вровень и разом бьют, не делясь на… - кто сколько на себя взял, чья это заслуга, что вражина у собственных копыт сложился кучкой. Когда в «боевое» развернуты, Извилина – обычный пластун «правой руки», той, что страхует «левую»… «Левая рука» бьет, «правая» добивает. Левая - вылавливает «языка», правая его «потрошит», тут же на месте решает, стоит ли информация того чтобы передать ее центру? У Извилины талант к языкам: английский, немецкий, французский, испанский… У Извилины талант задавать правильные вопросы.
У его напарника талант к тому, чтобы на эти вопросы следовали быстрые и полные ответы…
Лучше всего умеют слушать люди, с которыми не стоит болтать.
- «Говорить мы учимся у людей, молчать у богов», - повторяет Сергей-Извилина малоизвестное от Плутарха.
- Тогда Федя много ближе к божьему промыслу, - отмечает Седой.
- Может и так, - бормочет Извилина, морща кожу у глаз под собственные мысли.

Вспоминают про сегодняшних заезжих неудачников.
- Два-три дня лечиться будут, свирепеть, а потом хату сожгут или баню.
- Завтра в город!
- Завтра там делать нечего, любой заезжий в городе шишкой будет - на самом виду, день-то не базарный, - разъясняет Седой. - А вот послезавтра, в пятницу, будет в самый раз.
- А что базарные дни теперь по пятницам?
- Пятница и воскресенье, в субботу большой торговле велено отдыхать. Только киоски работают. Хазария у нас теперь – иудея. Уже и субботние дни соблюдаем. Так что, обиженных там не найдем – они люди базарные. И чего полезли? – вздыхает он.
- Это они из-за своих матрен на принцип, - заявляет Лешка-Замполит. - Выпендриться захотелось, какие они крутые.
- Баня у меня хорошая, - убежденно говорит Седой.
Все соглашаются, хвалят баню.
- Баня хорошая – просторно. По****овать есть где, выпить, закусить, заодно и помыться. У тебя там что наверху? Над пределом? Не лежанка ли?
- Она самая.
- Вот-вот, и об этом тоже. Слишком уютно.
- Все беды из-за баб! – упрямо говорит Сашка-Снайпер.
- И войны тоже! – соглашается Миша-Беспредел. – Я читал у Гомера.
- Это ты про Елену Троянскую, что ли? – удивляется Замполит - Вот еще! Была бы им охота воевать! Ты мне скажи, а состоялась бы та война, если бы та Елена не смылась со всей государственной казной? Тут же конкретное финансовое кидалово. Извилину спроси – он тебе подтвердит. Судя по всему, стерва была редкостная – взяла, да и сама себе алименты начислила! Другой мужик, может, так бы и отдал, и даже доплатил втихаря, чтобы свалила, но когда такое публичное – словно нарочно сработанное, когда так нагло у тебя же на оплату твоих же рогов все – слышь? - все, что непосильным царским трудом нажито – енто ты по-ни-ма-ешь..! Не за бабу там воевали, а за деньги, репутацию и штрафные проценты, которые к ним наросли. Престижность подсушивали подмоченную - или что там у него? - таки царь, как-никак. А иначе никак - соседние цари не поймут – враз раскоронуют. Пон-н-ньмашь?..
Леха слово «понимаешь» всяк раз умудряется излагать цветасто, по-всякому утрируя, обыгрывая географию голоса, утончая оттенками акцентов «народов СССР», коих множество - согласно энциклопедии на одном Кавказе за сотню.
- Но, ведь, простил же потом? Опять в дом взял!
- А родня жонкина? – изумляется Леха. - Посуди сам; вот, допустим, работаешь ты, Михайлыч, царем – не скромничай, на царя ты вполне тянешь – вон какой представительный! – но там ведь не только сладко спать и вкусно кушать, есть иные заботы. Клановые дела, союзнички, вредители… Бр-р! Нет работы вреднее царской!
- Как у бабы? Семьдесят две увертки на день положено иметь? – соображает Михаил.
- А если баба во власти? – пугает Леха.
- Заканчивайте про ужасы эти! Еще и к ночи!
- Вот-вот… - говорит Седой. - Марина Батьковна – какая была королевна! - тоже единственная, кто нас едва не перессорила.
- Агент влияния!
- Кто?
- Агент влияния она – потенциальная вражья агентура.
- Это точно – потенциальная. Помню, я, как на нее гляну, враз свою потенцию ощущаю – влияет однозначно. Может, это по молодости так? У тебя-то как сейчас, Енисеич?
- Ничего-ничего, - злорадно говорит Седой. – С утра рабочий цикл начнется - на все, что движется, вставать не будет!
- Ох и злюка ты, Седой!
- Я не злой, я заботливый.
- Молчал бы! Раскрутил Петьку на негритосок! Мы в разведвыход, ты с ними на печь?
- А-то-ж! Тут как скрипка - чем старше, тем лучше мелодии выводит! – едва ли хвалится Седой почесывая бороду. - К хозяйству приставлю. Не тот у меня возраст, чтобы по девкам в любую погоду. Уже хочется, чтобы они ко мне с закуской и выпивкой. Если справные, если Пелагея мумб нашему житию выучит – будут такие подвижки, возможно, и в самом деле того… Оженюсь! - убеждает других, но больше себя Седой, которого тоже чуточку развезло (глаза стали сальные – заблестели). – Уютней женатому-то! Языку – так думаю – тоже надо бы обучить…
- Читать – писать?
- Вот это бабам лишнее, - категорично отрезает Седой.
- А письмецо на родину?
- Это еще зачем?
- Чтобы другие приезжали!
- Ага - ждите! – укоризненно говорит Седой. - Тут без предварительного осмотра никак нельзя. Казаку верю – страшил не привезет. Видел бы ты, какие там встречаются!
- А то я не видел!
- Эй, хорош про ведьм! Давайте о горынычах! Так сотряпаем письмецо, про которое раньше говорили? «Иду на Вы!» Или – «иду на вас», «по вас»..?
- «Иду до вас, а там посмотрим!»
- Кому бумагу?
- Мише! У него подчерк хороший! Рузухабистый.
- Тогда не мешайте. Я пишу умнее, чем разговариваю, а разговариваю умнее, чем думаю, по причине, что в тот момент не думаю вовсе. Не успеваю! – объясняет Миша, окончательно все запутывая.
- Извилина! Как такие письма пишутся?
- Что прямо сейчас?
- Сейчас! – требует Казак, зная, что на отложенное дело снег падает.
- Мы государство такое-то, божьей помощью и собственным почином, объявляем вам войну по причинам, перечислять которые считаем ненужным, поелику вы их сами знаете… Примерно так.
- В задницу такие прогибоны! – говорит Петька-Казак. – Нечто казаки писем турецким султанам не писали? Диктуй из классики!
- Там не совсем то, - сомневается Извилина. – И не дипломатично.
- То - не то… разберемся!
Сергей морщит лоб.
- В шестнадцатом веке султан Мохаммед Четвертый, раздраженный набегами на свои вотчины, обратился к запорожским казакам следующим посланием: «Я, султан и владыка Блистательной Порты, брат Солнца и Луны, наместник Аллаха на Земле, властелин царств - Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Большого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, несравненный рыцарь, никем непобедимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоиться…» Число, подпись...
- Солидный титул, - крякает Седой.
- И главное – скромный!
- На это неосторожное обращение казаки ответили следующим, - сообщает Извилина, частично переходя на украинскую мову: - «Ти, султан, черт турецкий, проклятого черта брат и товарищ, самого Люцеперя секретарь. Який ти в черта лыцарь, коли голою сракою ежака не вбъешь. Черт висирае, а твое вийско пожирае. Не будешь ти, сукин ти сыну, синив християнських пид собой мати, твойого вийска мы не боимось, землею и водою будем биться з тобою, распро... тудык твою мать. Вавилоньский ти кухарь, Макидоньский колесник, Иерусалимський бравирник, Александрийський козолуп, Великого и Малого Египта свинарь, Армянська злодиюка, Татарський сагайдак, Каменецкий кат, у всего свиту и пидсвиту блазень, самого гаспида внук и нашего х... крюк. Свиняча ти морда, кобиляча срака, ризницька собака, нехрещений лоб, мать твою... От так тоби запорожци висказали, плюгавче. Не будешь ти и свиней християнских пасти. Теперь кончаемо, бо числа не знаемо и календаря не маемо, миcяц у неби, год у книзи, а день такий у нас, який и у вас. За це поцилуй в сраку нас!..»
- Возьмем за образец! – вытирая слезы с лица, давится смехом Замполит. - Какая шапка будет? Что у них там? Кнессет, сейм, бундесрат? Только – чур! – я сам! - повторяет он, - Эту бумагу я, чур на всех, сам занесу. Приколочу им к дверям палаты заседаний, да так приколочу - продрищутся!
Кому страсти-напасти, а кому смех, да потеха. По старинному обычаю за казачество втетеривают до характерного бульканья в пищеводе…
- На хорватском тоже есть толковое, - заявляет Казак.
- Например?
- Суко-бля-вамо! – раздельно выговаривает Петька-Казак.
- И что сие означает?
- Столкновение!
- Какой точный язык, - удивляется Леха.

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

13 мая 2007:
«Пентагон ищет переводчиков, которых можно было бы использовать во время войны или чрезвычайной ситуации. Ведомство выделило 2 млн долларов на обучение арабскому, русскому, китайскому, пушту и фарси. Пентагон планирует создать гражданский Корпус переводчиков. Он будет состоять из одной тысячи знатоков иностранных языков. Предполагается, что вступившие в Корпус переводчики будут привлекаться в случае каких-то гуманитарных кризисов, а также при осуществлении военных операций.
Данная программа будет обкатываться в пробном режиме с проведением учений в течение ближайших трех лет. Если опыт будет положительным, начнется формирование постоянного Корпуса. Кроме того, Пентагон объявил, что выделил два миллиона долларов четырем университетам в штатах Калифорния, Индиана, Миссисипи и Техас для обучения курсантов военных училищ иностранным языкам, в частности русскому…»

(конец вводных)

--------

- Сашка! Удивлять будешь?
- Ангольские вояки теперь объявились! – удивляет всех Сашка-Снайпер.
- Это что за хрень?
- «Командировочные по Анголе» требуют приравнять их к участникам войны.
- Как это? На каком основании?
- Одиннадцать тысяч вместе с гражданскими там побывало? Точка горячая? До сотни погибших имеется?
- Это, если вместе с гражданскими, бытовухой и прочими алкогольными отравлениями?
- Угу.
- Так сколько получается погибших?
- Почти один процент – тут чуточку недотянули.
- Недопили!
- Во дают! – восхищается чужой расторопности Леха. - У нас на путевых учениях или разведвыходе допуски до двух процентов потерь, а тут… Удивил!
- Не скажи, там тоже было горячо! – встреет Петька-Казак, успевший за свою жизнь отметиться буквально везде, и даже с кубинцами погондурасить.
- Климакс там такой – везде горячо было!
- Если в 1987 было, да в ноябре, то тех, кто участвовал, пожалуй, можно приравнять к бывалым, - не сдается Казак.
- Ну, так пусть ноябрьские от 87 года и ветеранят, остальные-то чего подмазываются?
- Ладно, заканчивайте вы, борцы с привилегиями! Проехали тему! Миша, что у тебя? Будешь удивлять?..
- Пропускаю.
Глаза не всегда зеркало. У Миши «под характер», должны бы быть телячьи - ан нет! - твердейшие глаза. Способен смотреть зачарованно, словно внимательный, но чуточку встревоженный ребенок, слушающий сказку на ночь - ту самую, любимую, что помнит наизусть и потому строго следит, чтобы в ней не пропустили ни слова, смотреть с укоризной, если обманули с окончанием, подменив обещанный счастливый конец. Так же трогательно, с легкостью, не меняя лица, ломает шейные позвонки, когда надо сделать быстро и тихо…
У Казака тоже, сколько бы не выпил, глаза такие же чистые, смотрит невинно, опять-таки по-детски – и что такому скажешь? Одним своим ясным взором способен в смущение вогнать…
У Лехи с серо-голубой мутнинкой, словно вот-вот наполнятся влагой, иногда растерянные – такие нравятся женщинам, могущие ввести в заблуждение кого угодно, и не понятно, как он с такими глазами умудряется все видеть, и даже «не видя» стрелять, всякий раз попадая...
У Седого глаза волчьи, или, скорее, волчицы – внимательные, те самые глаза, когда она смотрит на своих заигравшихся волчат. И проскальзывает в них некоторая виноватость за себя, за собственную необходимую кровожадность, без которой не выживешь, не вырастишь потомства…
У Извилины – усталые.
У Георгия – уверенные, простые.
У Феди - простоватые.
В застолье приходит время и пустых речей.
- Нет пистолета, кроме «Стечкина», и сделал его Игорь Яковлевич. Нет автомата, кроме «Калашникова» и сделал его Михаил Тимофеевич. Нет группы злее группы Змея, и сколотил ее Лодочник. Доказано по делам их и живы все… - заговаривается Лешка-Замполит.
Пьяного речь уже не беседа. Лехино слушается промеж ушей, нужными местами поддакивая, думая свое.
- Ну, завел свою старую песню – мусля недоделанный! – говорит кто-то неодобрительно. - Пока всего добротного, что в руках и мозгу перебывало, не перечислит, не успокоится. Зашла вожжа планшетная под…
И смачно уточняет – куда именно, каким узлом и что с ней теперь делать.
- Ничего, - плотоядно усмехается «Первый», вторя Седому. - С завтрашнего дня занятия по боевому расписанию!
- Злой ты, Воевода, весь в Седого, нельзя так с похмельными…
- И нет ГРУ, кроме ГРУ, даже когда нет его, - вторит Шестому номеру Седьмой - Петька-Казак. - И нет в нем имен – только клички собачьи!..
- Собака собаке рознь. Заканчивай волкодав, совсем растаксился - не в породу – растянул тост! Петрович, как хочешь, но высокого ты человеческого ума, только пока трезвый!
Казак не настолько пьян, как выглядит. Но беседа ломается-таки на отдельные «несанкционированные» бурчания. Вот и Миша-Беспредел выговаривает свое наболевшее:
- Я – добрый! Даже готов подставить вторую щеку!
- Да, иди ты?! – изумляется Петька.
- Точно-точно, но только за себя самого, а за государство я вам, ****и, зубы повыкрошу! – грозит он здоровенным кулаком в сторону стены, за которой, не иначе, грезится кремлевская...
Петьке-Казаку не дает покоя другая половинка шара:

За шкурку Буша отдам и душу, -
Не ради баксов, а просто так.
За шкуркой Буша в любую стужу
Поеду в Штаты как в свой кабак!..

Мечтать не вредно, лишь бы водка была хорошая…
- Слова народные! – убеждает Казак.
- Грамотно!
- А что? Неплохая пошаговая строевая… Можно и с присвистом. Кто-то лучше знает? Какую-нибудь новую пошаговую, но уже со смыслом? Извилина?
Сергея уговаривать не надо.

Умываем наспех руки,
Что отвыкли от сохи.
Не возьмет нас на поруки
Матерь Божья за грехи.
 
В три погибели согнулся
Петербург Всея Руси.
Обживают подворотни
Вездесущие бомжи.

Опасаясь черной сотни,
Входит в город Вечный Жид.
Глупый пес к нему метнулся,
Да не может укусить...
 
Выстрел снег обрушил с крыши.
Кровь собачья, что вода.
Кабы целились повыше,
Отпугнули бы Жида…

Не всяк весел, кто поет.
- Морда в грязи, в жопе ветка… – Кто идет? Ползет разведка! – Лешка-Замполит развлекается стишками детского периода, заставляя Седого морщиться, словно зажевал лимоном – стихи детства прилипчивы.
- Лексеич – зэ-тэ-ка! – слезно тебя прошу!
- Не трынди! Не лаптем щи хлебаем!
- Сергей! Прочти стихи, но чтобы про нас, чтобы за душу взяло, невмоготу это слушать!
Сергей читает тихо, заставляя остальных сдерживать дыхание.

Не я затеял эту драку,
Но в необъявленной войне
Я в полный рост иду в атаку
За жизнь и честь в моей стране.
Паду ли, выживу — едина
Моя с моим народом связь
И неразрывна пуповина...
Падет к ногам России мразь!
И воссияет храм небесный!
И у подножия его
Солдат, доселе неизвестный,
Возлюбит Бога своего.

- Опять из старых? Из классиков?
- Из современных, - улыбается Извилина. – Владимир Иванович Шемшученко.
- Не слыхал, - удивленно-уважительно говорит Петька-Казак.
- Скажи лучше про Америку – что она есть? – вопрошает пьяный Леха. - Только от того русского скажи, который там действительно был, и которому в этом деле верить можно.
- Есенину веришь? – спрашивает Сергей-Извилина.
- Этому верю! – тут же влезает Казак, - Он по России числился: и плакал, и жалел, и восхищался. Природный поэт! Не деланный!
Сергей тут же думает, что лучше про Есенина и не скажешь – действительно плакал о России всеми своими ранами души, и восхищался, и не «деланный» поэт, природный, словно родила его сама Россия, только не вовремя.
- А что, про Америку у него тоже есть, не только о России?
- Есть, - говорит Извилина, - такое вот…

Я тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, -
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли

От еврея и до китайца,
Проходимец и джентльмен,
Все единой графой считаются
Одинаково – бизнесмен!.. Биз-нес-мен!

На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи!
Вот где вам мировое жулье!

Если хочешь здесь душу выразить,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она мировая биржа!
Вот они, подлецы всех стран!

- Эх, исчезли кудрявые! Где ты, кудрявая Русь?
- Кудри вьются при хорошем житье, - гнет свою политику Замполит.
- Ты это африканцам скажи! – перечит ему Казак.
- В Африке и жук мясо…
Казак смачно с удовольствием повторяет слово в слово, похлопывая ножом о ладонь:

Я тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, -
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!

- Скажи еще что-нибудь от него. Ведь пророк был, от него каждое слово ценно!
- Не каждое, - возражает Сергей-Извилина. – Только к моменту. Историческому моменту. Например, это…

В жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей…

Словно роняет на пол строки, не следя куда закатятся, и умолкает, задумавшись о своем…
На ум не только доброе приходит. Время равнодушных. Сегодня хоть сколько гениальный поэт родится, а места ему нет, достучаться до сердец, до души не дано – замшивели, под мхом у каждого свое болотце. Не дадут болотцам всколыхнуть – время власти подлых. Впрочем, когда это неподлые стояли у власти? Однако, подлость вкупе с равнодушием редкое сочетание, еще более редко, когда оно расползается сверху вниз, буквально навязывается скурвившимся государством. – Чего ждать поэту? Может, это и хорошо, что его не замечают – целее будет. Хорошо для шкуры, не для души. Поэт жив душой своей, не шкурными интересами. Нет ему места в мире сегодняшнем. А проявится, не уследят, не загонят под лед информационного вакуума. Что ж…. Когда сложно опровергнуть утверждение, его изымают из обращения вместе с автором. Тогда убивали, сегодня тем более убьют.
Иудею ненавистно всякое проявление таланта, если оно проистекает не из их среды. Главным образом по причине, что это ломает представление о том, что только иудей является человеком – все остальные – животными, предназначенными для его существования. Талант животного, выпадающий за рамки предназначенной деятельности – это некое «надприродное» несоответствие, и иудей ищет в нем частицы собственной крови (впрочем, найдя, не уравнивает с собой – кровь нужна только для объяснения), во всех иных случаях, предназначая на заклание, а не удается убить, пытаются уничтожить иным образом – умолчанием или травлей, насаждением болезней, развитием дурных привычек, его вербуют через своих женщин – не для селекции ли собственного рода? И это тоже убийство. Одно не противоречит другому – кроме того, заработанные талантом «дивиденды» останутся в «семье» - прокормят. Как кормили Лилю Брик, жену Оси Брика, умудрившуюся стать наследницей странно застрелившегося Маяковского – отработанный ненужный материал, который, вдруг, посмел задумываться.
Незаурядный талант (впрочем, какой талант бывает заурядным?), всякого гения, которого нельзя «умолчать», пытаются приручить подсовывая ему своих ****ей, а с ними и идеологию племени, поскольку капля камень точит, а слеза подобно кислоте разъедает. Постельное вливание в уши способно сделать из мужика что угодно. Главное, чтобы вовремя, с хитрым постоянством… Есенина «перевербовывали» по всякому: и постелью, и алкоголем отучали от русскости - чтобы презирал ее, не раскрывал ее потаенной красоты, влился в когорту космополитов, рушил, подобно Маяковскому, «кувалдой стиха», растаскивал, растрачивал все и себя, ища в русских грязь, вынося ее на публичность… Частью и преуспели, отсюда ****ский стихотворный период. А под то гуляло и приписанное ему, как и приписанное Пушкину - ведь, если оступился, можно довесить, дорассказать про падение поэта, про кувыркание и барахтанье, даже если его не было. Ведь оступился же?..
Извилина едва ли замечает, что опять мыслит вслух…
- Это тебе не «белые колготки», как в Чечне, это – «черные чулки» - на порядок страшнее, - комментирует Сашка.
- То, что страшнее, я видел. За кого, кстати, страшненьких своих выдают, если красивеньких под нас стелят? – спрашивает Леха.
- За своих.
- В два конца, значит, породу улучшают?
- Вербовка постельная самая надежная на все времена – слабы мы пока на «передок», вербовка потаканием желаний, развитие низменных инстинктов, восхищением нездоровыми отклонениями…
- Слушай, а негритоски эти Седого нам не перевербуют на Африку? – волнуется Миша.
- Налейте Мише – дело говорит!
- Если две разом, то не перевербуют. Две бабы, да одногодки, меж собой ни за что не сговорятся – даже про то как в оборот взять мужика. Если только не женка с тещей! Промеж этих и черта не промунешь! – внезапно трезвее трезвого говорит Леха.
- Тогда, в чем дело? Уже перетирали. Обеих ему и отдали – на утешение и согрев боков. Так, Казак?
- Поглядеть бы только сначала… - говорит Миша, словно не Седого, а его судьба сейчас решается.
- Ага! А потом попробовать, с погляденья сыт не будешь! – развивает логическое мышление Сашка-Снайпер.
- Седой, не слушай непутевого, бери не глядя!
- В самом деле, пусть поработает с двумя, - соглашается Казак. – Глядишь, в третьем поколении Пушкин получится. Извилина, скажи нам за Пушкина!
- За него только в стихах.
- А иного и не просим!
Извилина читает «бессмертники» от внука «Ибрагимки», чей дед Ибрагим Петрович Ганнибал, уроженец Эритреи, где пришлось топтаться всем им, крестник царя Петра, был черен, как смоль, а внук, не слишком уж и выбелев, стал гением, служащим прославлению и утешению России, как никто доказав, что не кровь, а дух! Тут же, воспрянув, вспоминает его озорной цикл, разыгрывая «Графа Нулина» в лицах.
Нет ничего проще, чем запомнить стихи… Они словно созданы для этого. Сухим горлом пригубляет вина прямо из бутылки и снова декламирует известное застольное:

Бог веселый винограда
Позволяет нам три чаши
Выпивать в пиру вечернем.
Первую во имя граций
Обнаженных и стыдливых…

- Были же поэты!
- Это не поэзия – возражает Извилина. - Это игрушка, пустячок от гения. Просто моменту соответствует – нашему душевному настрою и пониманию.
- Точно-точно! – поддерживает его Петька-Казак. – Как там у тебя?
- У него?
- У нас!
Тут Петька-Казак обильно начинает сдабривать Пушкина собственной отсебятиной, характеризуя муз – всех до одной, и призывая пить за каждую в отдельности. Наконец-таки, вырвавшись из их заманчивого плена, просит Сергея вернуться к поэту, который, судя по оставленным запискам современников, разбирался в этих делах лучше.

Посвящается вторая
Краснощекому здоровью,
Третья дружбе многолетней…

- А мы как-то наоборот начали, - разом грустно и философски огорчается Миша-Беспредел. – Сразу с третьей на баб перепрыгнули, где и застряли…
- Миш, тебе какие женщины больше нравятся? Толстые или тощие?
- Усредненных нельзя любить?
- Действительно, ну ты, Лексеич, и сказал. Это же все равно что корову с конем сравнивать. На корове не поедешь, коня доить не будешь...
- Зато, в этом вопросе есть то, что всех нас уравнивает!
- Это что?
- А, рога!
- Тьфу! Вот брякнул…
- Може пободаемся?
- Бычий обычай под ум телячий!
- И наши рога на торгах бывали! – нарочно ли бьет в больное, судача пьяное, терзая за душу, про то - что собственным их гражданским женам, когда они в командировках, настолько в невмоготу, что…
Перед ловеласами не устоять, хоть как там пугай! По себе и знают. Сколько их на всю жизнь охромело, а не пример! Они ли, другие, туда же – на «сладкое». Леха сам таким был, теперь сполна хлебал.
- Китурку застегни – хозяйство растеряешь!
Речей застольных не переслушаешь. Гуляют собственной, понятной только им чередой, хмельные образы…
Всякого пьяного черт раскачивает на отвагу. Случаются отважные в полной трезвости, но столь мало, что впору на учет ставить и допрашивать – откуда ты такой выискался «вымирающий вид»? Подавляющему большинству просто ни до чего нет дела. До той самой поры, пока приходит время садиться на сковородку…
- Что это, врут про Пушкина будто он африканец?
- Русский африканец! – строго поднимает палец Седой.
- Это, конечно, меняет, - соглашается Миша, усвоивший кое-что из последних уроков Извилины. – Это уже категория?
- Категория! – успокаивает его Сергей.
Петька договаривается до мысли, что народ в России морят по причине грядущего глобального потепления – и той причиной леса изводят до самой тундры, намечено на их месте ананасовые пальмы сажать.
- Боится Пиндосия, что будем мы первыми по ананасовому молоку!
Леха щурится, теряя нить беседы...
- О чем речь? – пытался нащупать русло.
- В глобальном? В том, что щупается!
- Речь идет о плодоностности девственности, - пьяно выговаривает Казак.
- Понял, что сказал? – возмущается Сашка.
Георгий жалеет, что нет гитары, потому как в голове строчками складываются слова, как: «Нам стреляться ушла пора, Нам пора поменять прицел…», или еще: «И наполнится жизнь сожаленьем - Сожаленьем, что нет войны…», потом про «детей крапивы» и «левенькую смерть» тем, кто стрелял «неправедно»… и еще много всякого, что поутру не вспомнишь, а сейчас записать лень. А средь них и такие, словно на миг заглянул не то в прошлое, не то в будущее:

Застыло время в окопах затаясь…
Свинец и кровь,
И кровь свинцом,
И с каждой капли пуля
Рождается в ответ
И в клочья время рвет…

Поэзия жизни в ее хрупкости. В тесноте песни поются, а складываются на просторе. Георгий, да не только он, мыслями уже не здесь… Каждый видит свое, не каждый готов в том признаться. Можно вволю наесться, наспаться, на бабе полежать – все надоедает, кроме жизни. Вволю не наживешься, особо когда красоту научишься понимать и ценить. Всякую красоту; ту что за углом, и в мчавшейся на тебя машине, чиркающую осколком по нагретому камню чужой страны с дурным рикошетом в висок, необъятностью навалившегося неба и последним лучом солнца упавшим на тускнеющий глаз…
От бани, под небом усыпанным миллиардом звезд, где возле какого-нибудь паршивенького солнца по закону идиотизма какой-нибудь зеленый головастик озабочен схожими проблемами, гулянка перемещается в дом, и под утро, когда из пяти пальцев ни одного не разглядеть, а один за всех семерит, когда стороннему глазу в какой-то момент кажется, что допились до состояния, что всем скопом готовы ползти сдаваться одинокому разъяренному колибри, Седой вдруг тихо и трезво встает и выходит из избы - поваляться по утренней росе – что делает всегда. Трое или четверо, как не бережется, чувствуют движение и, не прерывая храпа и сопения, сквозь прищуренные веки провожают его до дверей…
Во дворе из темного закутка, образующегося на стыке хлева и дровяника, отшагивает Молчун – показывает себя, что все в порядке, и снова исчезает.
Спустя десяток минут из дома выходит Извилина – медленно ведет головой от стороны в сторону, прислушиваясь к тихому, еще сумрачному утру. Сразу же вычисляет – где Молчун, делает знак, чтобы шел спать, и сам занимает его место…

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

«На шестисторонних переговорах в Пекине Северная Корея согласилась заморозить свою ядерную программу в обмен на экономическую помощь в размере 300 миллионов долларов. После двухдневных переговоров, послы Китая, Северной и Южной Кореи, США, Японии . России подписали окончательное соглашение, по которому Северная Корея осуществит остановку атомного реактора в Йонгбьоне, а также заморозит деятельность других центров ядерных исследований и впустит в страну международных инспекторов. Взамен Северная Корея будет дополнительно получать 950 000 тонн горючего в год. В соответствии с соглашением США вычеркивают Северную Корею из списка террористических государств и больше не будут считать ее своим врагом..».

(конец вводных)

--------

…Часом раньше от утренней прохлады просыпается мальчишка лет двенадцати, выползает из-под предела бани, где пролежал едва ли не весь день, вечер и часть ночи. Где слушал разговоры большей частью малопонятные и сильно-сильно испугался три раза: первый, когда забрался под банный придел, и сверху, вдруг, застучали, вошли незнакомые люди и сразу же стали разговаривать «чужие разговоры», второй - когда кто-то предложил поднять доску, после того, как едва ли не на нос Вовке свалилось маленькое блестящее стеклышко. В третий – когда проснулся, потому как, некоторое время не мог понять – где находится. Хотел встать, ударился головой, тогда все разом и вспомнил, после чего испугался еще больше – ужом выполз из-под банного предела и в лунном свете потрусил к дому, забыв про камью на реке и даже оставленную под пределом маску с трубкой. Забоялся, что дома спохватились – влетит! Тут же, на ходу, принялся придумывать, что соврет, еще не зная, что врать не придется, так как мать сама загостилась и решила, что сын завалился спать на сеннике, а если бы проверила, да не нашла, то подумала бы, что ушел к тетке, да там и заночевал…
Но Вовка Кузин этого не знает, бежит, попутно вспоминая, что забыл-таки камью в протоке, и маску с трубкой под баней забыл, и завтра… вернее, уже сегодня, надо найти какой-нибудь повод заявиться к Белому Учителю – например, принести из дома яиц, как благодарность от матери за учительство, а потом выбрать момент, нырнуть под баню, потом выбрать момент, забрать и камью, да с полдня выталкиваться на ней к озеру Сомино, тому месту, где взял, и где стоят их сетки. Еще проверить сетки, выбрать их и просушить на рогатках, вынув из них всю «элодею канадскую», как учат в школе, а по-простому, нормальному - «рыбачью чуму». Потом, как просохнут, снова поставить. Сеткам больше трех дней мокнуть нельзя – становятся «неловкие». В общем, забот на целый день, и спать вряд ли придется… так только, прикорнуть на полчасика.
А можно еще сказать «Белому Учителю», что хочет, как Женька и Сережка Алексеевы записаться в тот кружок, который в доске расписаний называется «факультативными занятиями». Тот, который Учитель никогда не ведет их под крышей, а в самых разных местах – даже не подсмотреть, чем там старшие занимаются… Непонятно это. Школа хоть и маленькая, но все равно в этом году учеников недобрали, есть вовсе пустые классы, даже запертые на ключ, чтобы не топить, и уже твердо говорили, что через год закроют полностью, и им придется ездить на автобусе за двадцать километров в другую.
Под банный предел Вовка Кузин попал, можно сказать, случайно. Никогда раньше не спускался так низко по реке – увлекся, Решил проплыться с маской – места здесь интересные – много ям и отмелей, а на перепадах всегда рыба стоит. Подвязал камью в том месте, где берег размыт ключами. Опустив голову, дал тянуть себя течению… Потом увидел, как перед носом, наискосок от заросшего правого берега, проплыл здоровенный уж, и от неожиданности чуть не захлебнулся, глотнув с трубки. Стал его гнать, тот на берег, да под баню, под прируб. Оказывается, до самой Михеевой деревни доплыли. Под прирубом покрышки настланы уже не сплошь, это потому что он нетяжелый – там не бревна, а доски сшиты одна к одной. А толстые на слеги набросаны. Снизу все еще свежие опилки и щепа, норы земляных мышей…
Остро пахло ужами, теплой прелой землей, тут и старый огромный выполз – уже другой, остановился у норы в надежде помышковать. Заметил Вовку, замер, долго смотрел, показывая длинный раздвоенный язык, потом отполз в угол и свернулся. Надеясь «пересидеть» незваного гостя, испортившего охоту.
Тут и протопало наверху, над самой головой, и уж уполз, словно струя ушла из шланга. Этот прируб (Вовка Кузин точно знал) обшивали совсем-совсем недавно. Дядька Петька тоже ходил помогать. Баня у Белого Учителя или Знахаря, как некоторые называют, большая, здесь таких не ставят, а деревня маленькая, совсем заброшенная, даже автолавка сюда не ходит. Это деревня Черного Михея, который умер. «Черного Знахаря» - так его называли. Пять дворов, из них три заколочены наглухо, и даже летом не оживают. А в других… В одном, с краю, две бабки живут – очень старые, а дальше, через двор – Белый – дядька Енисей, а теперь его все чаще Белым Михеем зовут. Раньше в том же доме Черный жил, настоящий Михей - им Вовку, пока маленьким был, иногда пугали… Теперь вместо Черного – Белый. Странно это. Того звали учитель, и этот учитель, но по-настоящему – для них, не для взрослых.
Михей-Белый раньше не учительствовал, а взялся, когда Марья Федоровна стала чаще болеть. В последнее время еще чаще. Ведет у них литературу, историю и физкультуру одновременно, всякий раз превращая урок во что-то интересное и уже не поймешь – что идет: история или физкультура?..
Черный умер, а Белый, он Вовке нестрашный, но застукал бы – хорошего мало. И что они такое говорили? Неужто всерьез? Вовка Кузин подумал – какое его место будет в той войне… Только еще очень долго ждать. Год или даже два…
Уже не так боялся, обвыкся. Смотрел, как не обращая внимания на шумовище и игнорируя земляных жаб, снова выполз охотиться на лягушек банный уж. Думал о новом для себя…

--------

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

В соответствии с данными лондонской «Таймс» (от 1 сентября 1922 года) большевики, предоставили свою собственную статистику, согласно которой только ВЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссией), возглавляемой польским евреем Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, не считая убитых помимо ВЧК - как например, на фронтах гражданской войны, сопутствующих эпидемий и голода - до февраля 1922 года был осуществлен смертный приговор в отношении:
1миллиона 766 тысяч 118 человек…
Из них:
915 тыс. крестьян,
198 тыс. рабочих,
355 250 интеллигенции,
260 тыс. солдат,
150 тыс. полицейских,
54 850 офицеров армии и флота,
48 тыс. жандармов,
12085 чиновников,
8800 врачей,
6575 учителей,
6775 священников,
28 епископов и архиепископов…»

(конец вводных)

--------

Осуществляя «красный» террор, Янис Судрабс, что, как тогда было принято средь палачей, взял себе псевдоним - Лацис (в переводе с латышского – медведь) в ноябре 1918 года заявлял: «Мы уничтожаем буржуазию как класс. Мы не смотрим документы и не ищем доказательств, что конкретно то или иное лицо сделало против Советской власти. Для нас первый вопрос - это, к какому классу (нации) принадлежит арестованный, его образование, его воспитание, его профессия, и можно добавить - религия…»
Странность заключалась в том, что в отличие от утверждений Лациса, подавляющее число истребленных составили крестьяне. То есть, если говорить в классовых понятиях, произошедшая революция в России могла считаться в первую очередь антикрестьянской, и проводилась она против основного народа населяющего Российскую Империю. В предоставленных самим ВЧК сведениях, отсутствовала графа «буржуазия». Жертвы убивались по иному принципу - наиболее выдающиеся, выделяющиеся из общего числа, потому статистика жертв ВЧК просто отражала пропорции слоев русского населения, уничтожаемого в целом…
Спустя два десятка лет (в июле 1941) смысл этого особо четко сформулировал Адольф Гитлер:
«Сила русского народа не в его численности или организованности, а в его способности порождать личности масштаба Сталина… Наша задача – раздробить русский народ так, чтобы люди масштаба Сталина больше не появлялись. Такую личность, если она когда-либо появится, надлежит своевременно распознать и уничтожить...»

Справки по детям не предоставлялось, хотя жертвоприношения, вне сомнения, были.
Мир полон страхов и странностей, есть средь них и неисследованные, а есть не только неисследованные, но и запретные к каким-либо исследованиям. Сергей, не находя возможности вмешаться в скрытые глазу обычаи, не являясь им и судьей, поскольку в командировках ознакомился со многими другими, более странными и не менее подлыми. Не был до времени он и их дотошным исследователем. Но теперь мимо пройти не могло. Слишком много «пропавших без вести». Сравнивая, пытался понять первопричины. Читал исследование Даля, также следственные материалы по делу несчастного Алеши (…), придя к выводу, что события имели место и более того, продолжаются в современности.
Понимая и то, что в счет этого, в невозможности что-либо изменить, слабый стремится про это забыть, словно сон чужих кошмаров, а сильный, отложив до случая, становится, если уж не прожженным циником, то философом. Это уже насквозь, это пронизывает все. Подобные секты можно истреблять только еще более скрытыми сектами и вместе с сектантами. Только физически и всех до единого! Иное загонит их вглубь…

…Седой выставляет на стол двадцатилитровую пузатую банку-бутыль с узким горлом прикрытым марлей, на две трети заполненную прошлогодней брусникой и залитую родниковой водой. Быстро осушают, хотя Седой два раза встает подливать. Миша, сняв марлю, глотает ягоды вместе с водой… потом гоняет муху, что разбудила.
- Бляха муха! Ну и картинка с утра – Аполлон с мухобойкой! – ворчит Замполит.
Лешка спал плохо, менял сны, ворочая подушку, но, как ни странно, снилось то же самое, хотя и по разному. Опять струящийся песок, который то заваливал его с головой, то лишь до колен, когда можно было отстреливаться, но невозможно уйти. Он удивлялся этому даже во сне, и во сне же решал, что следует остановиться на лучшем из плохих вариантов.
Утром предложение Извилины смотрится уже не столь реальным и вовсе не восхитительным. И даже огуречный рассол не помогает осветить ее – всю вчерашнюю простоту и понятность. Кто-то хмурится – обычное мужицкое настроение с утра натощак… Каждый находится под влиянием новой для себя мысли.
Все молчат, словно копируют «Четвертого» - Феде молчание привычно…