Есть у меня заочный знакомый, тоже поэт, ити их мать, лучше бы их высикали на крапиву, не мучились бы люди и по три раза на день не звонили, чтобы порадовать виршами. И тоже инвалид. Постой, постой, дай прикину. Ещё двоих, кроме этих, знаю. Ущемив в чем-то, природа как бы извиняется и приносит подношение, чтобы не скучно было жизнь коротать.
«Петрович, здорово. Что-то голос у тебя не очень бодрый, не заболел? Ты на голову жаловался, так я нашел. «Капиллар» твоё лекарство. У тебя магнитофона нет ли с двумя касетницами? Пришёл бы ко мне как-нибудь переписать песни на мои стихи. На «Парнасе» бываешь? Ну и что, кто туда ходит? Мне выйти не в чем, плащ еще советский только остался, коробом на мне висит. Чтоб они так жили, как нас содержат. Я не понимаю, Петрович, как им не стыдно нищими управлять, «горбатя пуза касс». Ты не скажешь, церковь может спонси-ровать мою книжку, я же верующий, про Бога у меня много строчек. Да ты что, такая бога-тая, а с пятью тысячами не расстанется? Ей же землю сейчас возвращают. Нефтяников об-звонил, так на еду не осталось, такой счёт выставили за переговоры. А ты не знаешь, наш классик не тиснет меня на своём станке? Дай мне его телефон. Как ты думаешь насчёт руко-водителя нашего отделения писателей? Он издал сборничек моих стихотворений, тысяча эк-земпляров на обложке значится, а мне отдал только десять. Куда он остальные дел? Не про-дал ли? Как кому? Все хвалят, кому ни прочту. Не было никакой тысячи? а почему указал такой тираж? Для вящей важности? Ты в книжных бываешь, так посмотри на «А», может быть, где-то и продают мои стихи. Сам не могу, ты же знаешь, мне сына не на кого оставить. Он написал заявление, чтобы пенсию самому получать, кто-то его надоумил, вышел из-под опеки. И с первой же пенсии вызвал путану. Петрович, у тебя жена и дочь юристы, спроси у них, по какому закону газеты помещают подобные объявления? Четверых привезли на выбор, я в окно наблюдал. Звоню по проституточному объявлению: «Что же вы делаете?– спрашиваю.– Разве не видите, что он невменяемый, он не знает с какой стороны к женщине подойти».– «Да уж с первого взгляда разобрались, каков заказчик»,– отвечают. Но четырех-сот рублей так и не вернули. Можно ли через суд вернуть? А ты приглашаешь, приди, башмаки дашь. Только выйди, так сразу полная квартира шантрапы, еще наркотики ему всучат. Подозреваю, что они с сыном в дупло занимаются. Вот в таких условиях, Петрович, живу, одна радость – «Зори полей» не забывают, печатают. Подсчитал, все вырезки я храню, так триста, больше, стихотворений за все годы нашей и не нашей власти поместили, а это уже солидная книжка. А сколько их у меня слепых, свет не видавших. Вот послушай. Трубка, го-воришь, сигналит, короткое совсем. Я подарил бы тебе, да всего десять штук получил, одна книжка осталась. Наверное, ты даже купил бы у меня, но как востребовать остальные 990? Как так их нет? А за что же меня в Союз приняли, за десять штук? А что мне с билетом де-лать? Что? Подписывать ходатайства в мэрию: «Член Союза Писателей»? И что мне это даст? Престиж? Его на хлеб не намажешь. Мне завтра 65, по такому случаю люди во Дворце Культуры зал арендуют, творческую тусовку проводят, а мне даже свою кухню не на что арендовать, некуда посадить гостей и во что им налить. У меня один стул, одна чашка, нет две, но из второй сын хлебает, по вилке и ложке. Говоришь, литературную гостиную Лиза мне бесплатно отведет? Я знаю, она меня любит. Я ей даже ночью звоню, и она трубку не бросает, но в чем же я перед вами выступлю? В советском плаще мне стыдно. Бедность не порок – сказал богатый еврей. А брать от вас я ничего не желаю. Еще напишите в мемуарах, что штаны подарили Абрикосову. Оденете, когда в гроб положите, тогда уж вам будет стыдно сказать, что на погребальный костюм сбросились. Мне этот, олигарх наш, телевизор ломанный дарил, так на что он мне неисправный. Мастера, сказал, вызовешь, и он починит. Дарильщик хренов. Я по «Маяку» знаю, какой рейтинг у Улицкой и Донцовой. Петрович, коротенькое: «Пока издатель чешется, поэту впору вешаться, звезда на небе плещется, еда ему мерещится, и кажется ему, что он ослеп. Пока издатель мается, помочь ему старается, поэт с друзьями беспробудно пьёт. Луна плывет-качается, подружка улыбается, но овладеть собою не дает. Пока издатель прыгает, руками машет-дрыгает, поэт крючок вбивает в потолок. Подружка носом шмыгает, ей состраданье двигает, она приносит хлебушка кусок. Он ест и ухмыляется, на время забывается, и милую к себе прижать готов, а та все отбивается, сама же прижимается, поэт не тратит больше лишних слов, он девицу хватает, в кровать ее бросает и в тот же миг ложится рядом с ней. Кровать скрипит-качается, вот этим и кончается все в жизни у ограбленных людей». Петрович, ты перезвони, еще поговорим, возьми на себя половину расходов».
Через полчаса я позвонил. Абрикосов к телефону не подошел. Три дня он не звонил, что при его пунктуальности еще не случалось. Позвонил он во сне. «Петрович,– говорит хрипло,– я повесился». Меня как ошпарило. Сын периодически в психдиспансер на профилактику попадает, и к Абрикосову никто не заходит. А он висит деревянный уже, и никто не знает, что он покойник. Набираю номер, семь гудков дал, он обычно на четвертом снимает. Ни гу-гу. Господи, и что же, я приду, а дверь-то открыть некому. В милицию обращаться, или в ЖЭК? Беготня, морг, ритуальные услуги, кладбище. Кто подключится? Кого на тризну собирать? Позвонил Каблукову, председателю, так и так, про сон рассказал, спросил, не звонил ли Абрикосов в последние дни. Не звонил.– На этот случай есть у организации средства?– «Какие средства,– отвечает,– никто взносы не платит».– А город?– «Городу мы не нужны. К рынку, говорят, приспосабливайтесь. Съезди, проверь. Возможно, у него телефон отключили за неуплату».– Господи, еще два дня я раскачивался. Два года не был у Абрикосова. Какой он мне друг, видел его лет десять до этого на «Парнасе», когда ему было в чем в свет выйти, вот и все. И что, этого достаточно, чтобы на меня груз лёг? Звонил он мне по три раза на дню, так я же его об этом не просил. Дворники там площадку моют, что они запах не чувствуют, и соседи на что-то рядом живут, какое-то общение между ними было. К тому же, поэта весь двор должен знать. Давно уже сняли, а записную книжку не нашли, не сообщили. Да кому в наше время нужен человек. Пенсию он на почте получает, так что на почтальона надежды нет. Позвонил Вере Черной, она ему сборник свой продать приходила, так телефонами тогда обменялись.
– Слушай,– говорю,– у тебя остались экземпляры? Ты Абрикосову занеси, он просил, а то первый, что он у тебя взял, у него кто-то зачитал, а он хочет статью похвальную в «Зорях» напечатать, он там свой. И мне позвонишь, ладно?
На другой день Вера звонит и на «вы» ко мне: «Вы зачем меня обманули? Я как дура залетаю к Абрикосову, а он «Журавлиху» мою читает. Уж не стала еще одну предлагать, так, чаю попили, стихи послушала».
– А что у него с телефоном?
«Отключили».
Всё, свалился с души моей камень. А свалился ли?