Ночь отдыха

               
День получился трудный, весь на нервах, и хотя удалось все уладить, деньги переведены, и даже наличными получены тысячу рублей, Николай испытывал больше усталость, чем удовлетворение от законченного дела.
Николай Гурин приехал в соседний город на электромеханичес¬кий завод, чтобы получить деньги за внедренное изобретение. Изобре¬тение не бог весть какое, таких в БРИЗах миллионы лежат, но Гурин не только изобретал, он реализовывал свои идеи и заключал договора на внедрение, это был бизнес. Конечно, он был не один, подобралась группа энтузиастов, и все благодаря Федору Моисеевичу. Как и боль¬шинство советских инженеров Гурин начинал со ста сорока в месяц, медленно поднялся до ста восьмидесяти, плюс квартальные премии, плюс тринадцатая зарплата, плюс единовременные вознаграждения за рационализацию и изобретательство, но все это составляло прожиточный  минимум. А потом появился Федор Моисеевич и сказал:
- Мужики, вы же светлые головы, вы изобретаете чудные вещи, и руки у вас растут откуда положено, но общество не ценит ваш ге¬ний, хотя здесь вы сами виноваты, надо не только изобретать, надо находить покупателя и самим, своими руками запускать идею в дело, тогда общество не отвертится и заплатит и за ваши головы, и  ваши руки. Давайте будем работать вместе, а покупателей я беру на себя.
Их подобралось шесть человек, все с высшим образованием, с ру¬ками, растущими откуда положено, и неленивых. Все делали сами, ра¬ботали станочниками, слесарями, сварщиками, сами изготовляли но¬вые узлы и приспособления, затем на них оставалось только получать экономию и прибыль. И сразу появились деньги, тоже не бог весть какие, но через два года Гурин полностью выплатил за кооперативную квартиру, а еще через два купил машину. Плохо было со временем, работать приходилось и вечерами, и в выходные, а иногда брать отпуск без содержания. Но в покупках себе теперь можно было не отказы¬вать, колхозный рынок не пугал ценами, а жена стала намного ласковее.
Гурин жил, напряженно, плотно, но вполне счастливо, наивные вопросы типа «в чем смысл жизни?» или «в чем назначение его, Гурина, в этом мире?» не тревожили, он нашел и смысл и назначение, да и на абстрактные безответные вопросы времени просто не оставалось.
Их маленькая фирма, если так можно назвать, процветала, но был в деле один неприятный момент - получение гонорара. Если зарпла¬ту на любом заводе, даже в самой захудалой конторе выдавали регулярно, то деньги по договорным работам приходилось чуть ли не вымали¬вать. Во-первых, никакой завод не делал перечислений в срок, в лучшем случае, после телефонного напоминания, чаще же все телефон¬ным обещанием и кончалось. Приходилось ездить к заказчику, ходить к директору, главному инженеру, главному бухгалтеру, потом в расчетную группу, где занятые вечным переписыванием чего-то женщины к просителям относились далеко не благожелательно. Обычно этим занимался сам Федор Моисеевич, а по возвращении представлял юмористи¬ческий отчет о хождении «по мукам» и список затрат, где фигуриро¬вали коньяк, наборы шоколадных конфет и цветы. А потом Федор Моисе¬евич заболел, и деньги за очередную работу пришлось получать Нико¬лаю. Прослушав подробную инструкцию, он, опять же, через Федора Мо¬исеевича, достал десять дефицитных шоколадок и поехал.
Давать взятки, даже мелкие, типа этих шоколадок, он не умел, более того, это претило его натуре, но коллеги просили, настаивали, и он согласился. С первой же шоколадкой получился конфуз, пожилая, рыхловатая секретарша посмотрела на него снисходительно и сказала: «А второй у вас нет, а то у меня внуков двое». Он подал вторую, а она вытащила кошелек, чтобы заплатить. Он растерялся, забормотал что-то о подарке приятной женщине, на что та одарила его просто презрительным взглядом. Но он быстро взял себя в руки и, уже идя напролом, сказал: «А разве за взятки платят?» Теперь поперхнулась секретарша, а потом, подвинув шоколадки к нему, сказала: «А ну, за¬бирай!» Но Николай уже был в форме, спокойно сказал: "Извините, я больше не буду, но эти пусть останутся подарками для ваших внуков ... извините еще раз, не обижайте и меня». Она испытывающе по¬смотрела на него, сказала «ну ладно», записала его данные, назначила время приема. К шоколадкам при нем не прикоснулась.
Потом в расчетной группе, куда он заходил выписывать чек, женщины шептались, глядели на него и посмеивались. Он чувствовал себя крайне неловко, появилось даже   желание нагрубить, но поступил иначе, сказал:
- Зря шепчетесь, шоколадок у меня больше нет,  он обманывал, шоколад еще был, но он уже твердо решил мелким подхалимажем не заниматься.
Вернувшись, Гурин заявил коллегам, что больше за деньгами не поедет. В следующий раз поехал Рафик Гарифулин, но дипломатом ока¬зался никудышним, поругался с главным инженером, пригрозил судом и даже добился судебного разбирательства, но лишь через три месяца, при этом издержки составили чуть ни половину суммы, и, невзирая на судебное предписание, деньги они получили только через полгода.
В следующий раз опять пришлось ехать Николаю. Вначале он наотрез отказался, но товарищи опять упросили, сам Рафик убеждал:
- Коля, у тебя лучше всех получится, ты же у нас красавец, Ален Делон, а там везде бабы, ты им поулыбаешься - и дело в шляпе.
- Ты же с мужиком поругался, - возразил Николай.
- И мужики тебя уважают, я же маленький, а ты только руку покрепче пожмешь или кулак покажешь, и полный порядок. Коля, больше некому... Мужики, предлагаю Колину долю увеличить на десять процентов за моральный износ...
К такому обороту Николай готов не был и сразу согласился:
- Ладно-ладно, поеду без процентов.
Через несколько поездок он понял, что ни шоколад, ни цветы далеко не обязательны, главное - настойчивость, но в сочетании с вежливой корректностью и тактом. С мужчинами надо было вести себя с достоинством, одновременно показывая и свое уважение к ним, с женщинами немного иначе, здесь надо было льстить, но чуть-чуть, очень важно было не переборщить. Прекрасно действовали комплимен¬ты, но не прямое восхваление, а как бы вскользь отмеченное досто¬инство, такой комплимент посторонний может не понять, но женщина, к которой он обращен, даже недалекая, поймет, почувствует. На та¬кие комплименты женщины смущенно улыбались и старались как можно скорее выполнить просьбу. Вообще, с женщинами контакты получались лучше, возможно немалую роль в атом играла и внешность Николая, он был высок ростом, широкоплеч, с правильными чертами лица и возраст самый подходящий - тридцать четыре. Правда, в последнее время он начал заметно лысеть, но со лба, и это, пожалуй, только добавляло респектабельности. В общем, обязанность получать деньги всецело легла на Николая, он уже не отказывался, хотя и большого удовольствия от этого не испытывал, а свою дипломатию считал вы¬нужденным лицемерием.
В этот раз получилось плохо, во-первых, больше часа пришлось ждать приема у директора, кто-то заходил и выходил, а секретарь не торопилась приглашать. Потом директор, рыхлый, краснолицый с брюзгливыми мокрыми губами, долго читал текст договора, хмурил брови и, наконец, выдал:
        - Хорошо устроились, молодой человек, неделю поработали и хотите получить двенадцать тысяч?
- Но вы за два месяца уже получили пятьдесят тысяч экономии по нашему изменению технологической схемы, - возразил Николай.
- Ах, оставьте, молодой человек, я вообще ничего не получил, а вот вы хотите получить двенадцать тысяч живых денег… Это знаете, как называется?...- и уставился на Николая бледно-голубыми, рыбьими, подумал Николай, глазами.
Он опять попытался защититься:
- Во-первых, нас было шестеро и работали мы здесь восемь дней, по двенадцать часов, только на сборке стенда, а еще месяц у себя готовили узлы, а, во-вторых, договор сеть договор.
Директор опять уставился на Николая, помусолил губами:
- Не учите меня, молодой человек,- в голосе была сталь, с ко¬торой он распекал подчиненных, - ладно, я вам подпишу, но в следующий раз за подобными договорами буду лично следить.
Взяв в руки документ с подписью, Николай не удержался:
- Думаю, следующего раза не будет...
- Что?!!- лицо директора пошло серыми пятнами.
- Я говорю, спасибо,- ответил Николай.
Директор трясущейся рукой приподнял и положил обратно теле¬фонную трубку. Николай вышел, понимал, что последнюю фразу бросил зря, но с другой стороны, был доволен, что щелкнул этого борова.
В том, что зря, он убедился через несколько минут в кабинете главного бухгалтера. Женщина с крашеными волосами, гладким лицом, яркими ногтями и старой шеей, посмотрев на бумагу, сказала: «не знаю - не знаю», и замолчала. Николай ждал, а она читала расчетный бланк, будто виде¬ла впервые, потом сказала:
- Вы подождите немного, я сейчас проверю договор.
- Вы же его сами два месяца назад подписывали,  напомнил Ни¬колай.
- Ах, не знаю - не знаю... вы подождите, я потом приглашу... Пришлось выйти, в голову лезла всякая несуразица типа подло¬жить в кабинет директора бомбу, да и этой мымре тоже. Мымра позвала минут через двадцать, подавая подписанный чек, сказала:
- Вот возьмите, но наличными получите только тысячу, осталь¬ные перечислением.
- А перечисления сколько ждать? - с тоской спросил Николай.
- Я уже передала документы, - с раздражением ответила мымра. - И вот еще что, молодой человек, научитесь быть вежливым, тем более со старшими, очень советую. А то вы хамите там,  она подня¬ла глаза,  а я должна это выслушивать по телефону…- голос был уже просто обиженным.
-Извините...- сказал Николай, - спасибо...-  и  вышел.
Как-никак дело с подписями было улажено, настроение улучши¬лось, он взглянул на часы, можно было успеть к вечернему поезду, если в заводской кассе выдадут быстро. Но у кассы оказалась очередь, четверо строителей в робах. Четверо это немного, Николай встал последним, но к четверым тут же подошло еще человек десять, около кассы началась веселая давка. Николай пытался возмущаться, но его не слушали, тогда он настырно полез вперед, крича, что опаздывает, добрался до окошечка, но кассирша, увидев его паспорт и бланк ордера, сказала «подождите», и он вынужден был ретироваться. Когда вылез из давки, обнаружил, что испачкал брюки в краске.
Давка продолжалась, пока у кассы не остался последний строитель. Когда Николай, наконец, получил деньги, сорок двадцатипя¬тирублевых купюр, на поезд уже было не успеть. Взглянув на часы и чертыхнувшись с досады, он поехал в гостиницу. Спешить уже было некуда, и он сел на трамвай. В дребезжащем вагоне ему поочередно вспоминались то брюзга-директор, то толкотня строителей, то раздраженный голос кассирши, все это усугубляло и без того скверное настроение, и еще в душе росла злость.
В гостинице он обратился к дежурной но этажу:
- Вы мне не поможете, как бы эту краску убрать? - и показал на штанину с зеленоватым пятном.
Дежурная, не поднимая лица, забормотала под нос:
- Больше мне делать нечего, как еще штаны ихние стирать, совсем обнаглели, а еще образованные, при галстуках ходят, а я им штаны стирать.
- При чем тут стирать? Дайте какой-нибудь растворитель или пятновыводитель…-  непроизвольно Николай заговорил громко.
- Ну да, растворитель-выводитель, я тебе что, магазин или бюро добрых услуг?! - еще громче ответила дежурная и подняла глаза: уставшие глаза одинокой, стареющей, обозленной и не слишком умной женщины.
Николай повернулся и зашагал в номер. В спину ему неслась победная ругань.
Номер был пуст,  Николай жил в двухместном один уже вторые сутки, хотя в вестибюле сидели, дремали в креслах, нервно проха¬живались и осаждали стойку администратора с обязательной таблич¬кой «мест нет» не менее десяти человек постоянно. На второй день он даже напомнил администратору, что в его номере пустует место, но та, интонацией дав понять, что он лезет не в свое дело, сказа¬ла: «Номер заказан, скажите спасибо, что вас поселили...» И до сих пор сосед, столь заблаговременно заказавший номер, не появился.
Николай внимательно осмотрел костюм, пятно было только на правой штанине, чуть выше колена, под плащом незаметно, но все равно это был непорядок, к тому же чистить надо было как можно скорее, пока краска не засохла. Он вдруг вспомнил, что недалеко от гостиницы, через два или три дома, есть хозяйственный магазин, снова накинул плащ и вышел.
В магазине пятновыводителя не оказалось, но был ацетон в пол-литровых бутылках, пришлось взять его. Затем Николай зашел в аптеку, тоже рядом, и купил бинт за неимением ваты. Возвратив¬шись в гостиницу и проходя по коридору, увидел, что дежурная сменилась, взглянул на стенные часы, было десять минут девятого, про себя отметил: «Значит, смена в восемь».
Краска оттерлась довольно быстро, но теперь брюки пахли ацето¬ном, да и в комнате стоял сильный сладковатый запах. Николай по¬пытался открыть окно, но оно не открывалось, было прочно склеено краской, пришлось довольствоваться форточкой. Николай подумал и пошел к дежурной за утюгом.
- А утюг поломан - ответила дежурная и вздохнула.
- Давайте, попробую починить, - ответил Николай и тоже вздох¬нул.
Она посмотрела на него с недоверчивой грустью, затем достала утюг и опять вздохнула. Николай взял его и вздохнул следом, громко, но дежурная то ли не понимала, то ли не принимала игры, на ее мо¬лодом, не лишенном приятности лице, прочно лежала сонная апатия.
Утюг оказался древним, с открытой спиралью, Николай соединил перегоревшее место, это было ненадолго, но ему должно было хватить.
Он прогладил брюки через выстиранный носовой платок, запах исчез, теперь все было в порядке.
       Николай вдруг вспомнил, что не ужинал, а вспомнив, тут же ощутил сосущую пустоту в желудке. Отправился на соседний этаж в буфет, где вчера ужинал, а сегодня завтракал, но буфет был закрыт,  работал только до девяти. Николай вернулся в номер, снял спортивный костюм, надел визитный, повязал галстук и спустился на первый этаж в ресторан. Он уже вошел внутрь и стал высматривать место, но швейцар, которого он вначале не заметил, потому что тот стоял не снаружи, а тоже в зале, сказал:
- Свободных мест нет.
Прежде чем обернуться, Николай обвел глазами зал и подсозна¬тельно отметил, что публика стандартная: большие фуражки кавказского происхождения, лейтенанты и фирмовые мальчики в возрасте от пятнадцати до пятидесяти, и женщины, тоже от пятнадцати до пятидесяти, еще заметил много свободных мест и даже один совершен¬но пустой столик.
  - А этот? – спросил Николай
           - Заказан! - с твердостью, не допускают и каких-либо возражений, ответил швейцар.
Николай повернулся к нему: невысок, но широк, что в плечах, что в поясе, пиджак с оторочкой, некое подобие прежней ливреи, фураж¬ка, разукрашенная по околышу, лакейская одежда, но на широком щекастом лице самодовольство, и презрение в прищуре голубых глаз. Появилось нереальное желание ударить по этой физиономии и увидеть испуг, вместо самоуверенности.
- А скоро может освободиться? Место? - снова спросил Николай.
- Сегодня уже не освободится, - с раздражением ответил швей¬цар, потом взял Николая за локоть .- Давай, парень, давай.
Николай выдернул руку, посмотрел в глаза швейцару, желание ударить было где-то на пределе, на срыве. Швейцар отпрянул, но отнюдь не испугался, он был при исполнении, это была его защита, непробиваемая броня.
Николай вышел в холл, руки у него подрагивали. От возбужде¬ния ощущение голода пропало, но теперь он был настроен на цель - хоть что-то поесть.  Надо было поесть, сегодняшний день со сплош¬ными неудачами чуть не довел его до срыва, а еда успокаивает и умиротворяет, это он знал. Оставался еще бар, правда, там вряд ли что поешь, но может будет молочный коктейль, на худой конец, сок, хорошо, если о мякотью.
В баре гремели стереоколонки, мигала светомузыка, в полумра¬ке прыгали фигуры, но около стойки было много свободных мест. Ни¬колай сел на самый крайний табурет у стены и повернулся к бармену. Бармен, молодой, лысоватый, в белой рубашке с бабочкой, постуки¬вал пальцами по стойке в такт музыке и не спешил к новому посети¬телю. Николай некоторое время смотрел на него, потом, вспомнив молодежный жаргон, позвал:
-    Мэн… 
         -    Тот вопросительно приподнял лицо.
-   Сок, желательно с мякотью, мороженое, - Николай подумал, что если не заказать фирменный коктейль, то очередного акта презрения не избежать, - и фирменный.
Бармен подал вначале фирменный с соломинкой, потом виноград¬ный сок и, наконец, мороженое. Николай расплатился и без всякой надежды спросил:
- А бутербродов у вас нет случайно?
- Бутербродов не держим, - с достоинством ответил бармен, - есть пирожные и кекс.
- Очень хорошо, два кекса, - Николай снова достал кошелек.
Кекс скорее напоминал сухарь, грызся с трудом и крошился, но Николай жевал его вприкуску с мороженым и запивал соком, полу¬чалось вполне съедобно. Когда все было съедено, чувство голода осталось, но в душе возникло подобие покоя. Николай тянул потихонь¬ку коктейль и смотрел в зал, он уже привык к мерцающему полумраку и, рассмотрев публику, почувствовал себя лишним. Среди джинсовых варенок, кожаных курток, немыслимой вязки свитеров, он в своем костюме и галстуке был вызывающе старомоден. «Да, - подумал Николай, - в наши годы шиком были расклешенные лавсановые браки и пиджаки-лепини без воротников, мода стала намного изобретатель¬нее и разнообразнее».
Музыка на время стихла, часть танцующих направилась к  стойке. В сторону Николая двигалась крупная, вся в кнопках и замках-молниях, джинсовая куртка с девушкой. У девушки были стройные голени, колготки в мелкую сетку, розовая свободная кофта, светлые, слегка вьющиеся волосы до плеч и прищур неясных светлых глаз.
- Подвинься-ка, папаша, - «сынок» в куртке был моложе, ну... лет на восемь, не больше, он нахально толкнул Николая, садясь на соседний табурет. Места было достаточно, «сынок» явно бравиро¬вал перед подругой. Ощущение покоя улетучилось, у Николая задрожали руки.
- Повежливей нельзя? - Николай в упор глядел на соседа. Тот повернулся: чернявый, губастый, с аккуратной стрижкой, холеный и крупный. Николай заметил, что на правом рукаве его куртки замок сломан, еще заметил любопытный прищур девушки и ее красивый полупрофиль.
«Сынок» взглядом оценил противника:
-  Можно и повежливее… сидите, папаша, и не рыпайтесь…- он громко хмыкнул и отвернулся.
Николай вытащил соломинку, допил коктейль просто из стакана, поставил его на стойку, мучило то же желание, что тогда, со швей¬царом. Делать здесь больше било нечего, пора уходить, но он сидел и ждал, сам не зная чего.
Сосед беседовал с девушкой:
- Работаешь?
- Бывает, - ответила та очень тихо, - если партнер приличный.
- Сколько берешь?
- Полторы...
- Что-то дорого.
- Инфляция...
- Ну, пойдем?
- Деньги вперед, - шепотом ответила девушка.
До Николая вдруг дошло, что это идет торг.
- Не доверяешь?- опросил парень.
- Ученая...
Парень на время замолчал. И тут Николай неожиданно для самого себя сказал: «Я даю две»,- и наклонился вперед, чтобы видеть лицо девушки. Та, повернувшись и сощурив глаза, смотрела на него. Взгляд был очень внимательным, изучающим. Несколько секунд молчали все трое, затем парень сказал:
- Папаша, ты нарываешься на большую неприятность...
Девушка мельком взглянула на парня, а потом снова на Николая.
- А это уже мое дело, - ответил Николай.
- Ну что, тогда пойдем поговорим? - сказал парень, слезая с табурета.
- Само-собой, - Николай тоже поднялся.
Пока они шли, рядом, как добрые друзья, Николай успел поду¬мать, что ввязался не в свое дело, проблема была не только в хамоватом парне, но и в девушке, ей же придется деньги отдавать. Еще подумал, что нравы сильно упали: раньше дуэли назна¬чали на природе, в присутствии секундантов, а сейчас вое разборки по сортирам: «Да дворянская культура была намного выше нынешней пролетарской. Хотя какой пролетарской, нет никакой пролетарской культуры, матершина и гегемонская спесь». Инстинктивно обернулся назад, следом шел еще один. Секунду погодя, Николай обернулся снова: нет, второй был значитель¬но мельче, главный противник был рядом.
В туалете, в первой комнате, с кранами, раковинами и зеркала¬ми, никого не было. «Это хорошо, - подумал Николай, - могли бы быть его знакомые, у меня здесь знакомых нет». Николай спиной ото¬шел к стене, чтобы не ударили сзади. Противник ухмыльнулся и по¬дался к Николаю, второй стоял у двери. «Сынок» стоял перед ним, приглядываясь, еще не решившись на действие, с которого начинает¬ся драка, со злобой сказал: «Что, очень богатенький, папаша?!» Он уже сощурился и приподнял кулак, но Николай не стал ждать, ударил первым, коротким, но жестким аперкотом. Парень взмахнул руками, упал на умывальник, затем сполз на пол. Николай ощутил, вдруг, огромное облегчение, все, что копилось в течение дня, вышло с од¬ним единственным ударом, он даже пожалел противника. Но был еще один. Николай повернулся, тот стоял в полной растерянности.
- Ну, а тебе что?! - спросил Николай.
- Нет, я ничего, - запинаясь, ответил тот, переступил с ноги на ногу и остался на месте. Сзади послышалась возня, поверженный встал, набычился и с воем бросился на Николая, пытаясь ударить ногой, но сделал это крайне неумело, Николай перехватил ногу и резко рванул вверх. Парень не удержался, упал на спину и, видимо ударившись затылком, потерял сознание. Он простонал, но остался лежать с закрытыми глазами. Николай собрался было поднять его, но вспомнил о втором, сказал:         .
- Помоги ему...
Тот приподнял приятеля за плечи и остановился, не зная, что делать.
- Посади к стене,- сказал Николай. Парень выполнил.
- Побрызгай водой»
Парень набрал воду в ладони и плеснул на лицо приятеля, тот застонал и открыл глаза. Николай наклонился к нему, взгляд был мутным.
- Ну что, еще будем разговаривать? - спросил Николай. Противник простонал и отвернул голову. И в это время загово¬рил второй:
- Ну, зачем же так, мы же цивилизованные люди, всегда можно по-хорошему договориться, зачем же так?
- И я думаю, что можно по-хорошему, - ответил Николай, затем он подошел к умывальнику, ополоснул руки и лицо. Побежденный поднялся и тоже подошел к раковине, оперся на нее руками, повернулся к Николаю:
-  Ну ладно... еще увидимся... запомни...
 Это была не столько угроза, сколько жалкая попытка сохранить лицо.
- Запомню, - ответил Николай и вышел. Он направился в бар, но остановился на полпути: стоит ли, сейчас можно вернуться в номер и спокойно ложиться спать. Но стоило ли тогда затевать драку? Ради самоуспокоения? И потом, он же обещал... Получалась какая-то ерунда. Николай неизвестно зачем взглянул на часы, было без пятнадцати одиннадцать, потом решительно вошел в мерцающий полумрак.
Она следила за ним от самого входа. Он сел на табурет рядом и не знал, что сказать. Она смотрела на него с полуулыбкой и тоже молчала. Он помял пальцы, на миг обернулся к ней.
«На кого она похожа? На кого-то из актрис... Ах да, на Барбару Брыльску, только у той брови другие, уголками, а у этой почти прямые. Или эта схожесть из-за прически?»
Снова мельком обернулся к ней, она спросила:
- Ну, как, поговорили?
- А?...  Нормально поговорили...
- А где тот?
- Не знаю, ушел наверно...
- Откупился?
- Нет, так договорились...
Николай опять обернулся к ней, но она теперь глядела вниз, он посмотрел туда же и увидел, что костяшки на правой руке содраны. Она подняла глаза:
- Я тебя уважаю... Только деньги вперед, - последнее сказала шепотом.
-Ах, да, - он потянулся за бумажником, но она задержала его руку:
- Ты что, идиот?
-.....?
- Прямо тут будешь отсчитывать? Ладно, не к спеху... закажи еще коктейль...
Когда появились стаканы с соломинками, она отпила немного и сказала:
- Вообще-то я есть хочу...
От этого неожиданного признания ему стало свободнее.
-  Я тоже... но в ресторане нет мест... Я съел здесь два кек¬са... хочешь?
-  Нет, - отрицательно покачала головой. Она все так же неотрыв¬но смотрела на него, а он не мог, взглянет на миг и отвернется, ее внимательный прищур подавлял, он чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, так и было, это не бухгалтерия, где надо тонко льстить. Опыта общения с женщинами, тем более такими, он не имел.
Как-то в институтское общежитие соседи по комнате привели двух девок, вульгарных и заметно потасканных. Девки щурили глаза, курили и ругались матом. Затевался групповой разврат. Николай ушел. После этого друзья-соседи обозвали его онанистом и выразили кол¬лективное презрение. Статус-кво пришлось восстанавливать кулаками, кулаки в общежитии уважались. На третьем курсе он женился, и по¬ловая проблема из его жизни исчезла.
Но сидевшая рядом совсем не была похожа на тех девок, он от¬метил, что у нее даже губы не накрашены. И еще она нравилась ему, но одновременно и отталкивала, как что-то новое, занятное, но к чему прикасаться опасаешься, даже брезгуешь, подозревая нечистое.
- У тебя хата где?- спросила она.
- Я здесь, в гостинице...
-  Слушай, так можно же сделать заказ в номер...
    И только тут он вспомнил, что в правилах гостиницы есть этот пункт.
- Тогда пошли, чего сидеть...- сказала она.
По лестнице они шли рядом, изредка касаясь плечами, он вздра¬гивал от этих касаний и как тогда, после драки, в голове вертелась одна мысль: куда он идет и зачем, может лучше вот здесь на лест¬нице отдать ей деньги и все кончить? Перед холлом своего этажа он остановился:
- Слушай, а как же дежурная?...
Она недоуменно взглянула на него, пожала плечом:
- Четвертак…
В холле она отошла в сторону, Николай неуверенно направился к столику дежурной. Увидев спутницу, та сонную апатию на лице сменила недобрым вниканием. Поблизости никого не было, Николай положил деньги на стол, дежурная открыла ящик, смахнула туда ку¬пюру и вздохнула.
- Я ... хочу заказать ужин, - сказал Николай.
Дежурная опять вздохнула, подала меню. Он посмотрел в листок, вопросительно взглянул на спутницу, та подошла и аккуратным некра¬шеным ногтем отчеркнула: салат фирменный, бифштекс с жареным кар¬тофелем, кофе черный. Николай все это передал; дежурной, та сожалеющим тоном сказала:
- Ждите…
Перед дверью номера девушка, вдруг, сказала:
- Мне за курткой сходить надо, в гардероб, а то скоро закроется.
Открывая дверь, он вдруг подумал: а что, если, наконец-то, приехал сосед, и не понял, то ли испугался, то ли обрадовался этому. Номер был пуст, Николай стал ходить по комнате, засунув руки в карманы.  Наедине он чувствовал себя увереннее и понял, что постоян¬но ей уступает. Было желание проучить того молодого наглеца, он сделал это, теперь надо отдать ей деньги, и пусть катится восвояси. Да, именно так. Вытащил бумажник, отсчитал восемь двадцатипяти¬рублевок, переложил в боковой карман. Сел в кресло, закинул руки за голову,
стал смотреть на плафон. Прошло минут пять, потом десять, нервная возбужденность, в которой он пребывал все это время, сменилась тревожным ожиданием, он испугался, что она вообще не придет, и понял, что ждет ее, и совсем не за тем, чтобы отдать деньги и вы¬проводить. Неожиданное открытие озадачило, мысли заметались, потом он нашел компромисс: обстоятельства сами подскажут, как быть даль¬ше, потом она же хотела есть, придется вытерпеть и это. Намеренно представил ее тело, залапанное десятками похотливых рук, тело по¬лучилось абстрактным, а вот руки как наяву, и не только руки. Он ощутил брезгливость и ревность.
Дверь открылась, он вздрогнул, она вошла, держа на согнутом локте коричневую куртку, и коричневую же сумочку, улыбнулась, по-хозяйски открыла дверку встроенного шкафа, повесила куртку, а сумочку положила на стол. Когда она вошла, он поднялся и теперь стоял, то закладывая руки за спину, то сцепляя пальцы перед собой. Она посмотрела на него своим прищуром, улыбнулась, села на стул. Он тоже сел. Она постучала ногтями по столу:
-    Извини, но...- показала пальцами, - вперед.
Он поспешно полез в карман, положил деньги на стол. Она взя¬ла их, развернула веером, тут же свернула, положила в сумочку:
- Все точно, как в аптеке...- вдруг поднялась, подошла и села к нему на колени. Указательным пальцем коснулась лица. - Слу¬шай, а ты что такой скромняга, вроде не хлюпик?...
Пора было определить ситуацию, он мучительно, соображал, как сказать, но почувствовал, что держит ее за талию. В это время в дверь постучали, она неторопливо поднялась, Николай сказал: войдите. Дверь приоткрылась, и вначале показался столик на колесиках, потом официантка в передничке и белой наколке. Она расставила за¬каз на столе, подала счет. Николай заплатил, она стала копаться с мелочью, набирая сдачу, Николай махнул ладонью, она кивнула и  так же, не сказав ни слова, вышла со своим столиком из номера.
Девушка принялась за еду сразу, ела быстро, но аккуратно. Николай тоже ел, но совершенно без аппетита, присматривался к неожиданней подруге. Отметил, что на ней нет ни одного украшения, и краски на лице тоже почти нет, только слабые лиловатые тени на веках. Она, вдруг, призналась:
-  С утра не ела, день такой, голодный получился...
С ужином управилась минут за десять, потом сразу же приня¬лась собирать тарелки, объяснила:
- Не люблю грязи...
Он взялся помогать, сначала отнес грязные тарелки в раковину умывальника, потом собирал чистые по мере того, как она мыла их. Работала быстро, он глядел на ее ловкие руки, на светлые волнистые волосы, спадающие вперед, когда она наклонялась, и мучительно со¬ображал, как же объясниться. Все происходящее было слишком по-семейному, когда супруги встречаются после долгой разлуки, но прежде, чем лечь в постель, наводят в доме порядок, потому что так заведе¬но , чтобы потом ничто не отвлекало, и еще потому, что ожидание желанного уже счастье.
Когда посуда была вымыта, она оторвала кусок туалетной бумаги, разложила его на столе, а на него поставила стопку тарелок вверх донышками. Посмотрела на Николая, улыбнулась, и томной интонацией, не то спросила, не то утвердила:
- Ну, я пойду в ванную...- забрала свою сумочку, прошла и защелкнула шпингалет.
Он опять стал ходить по комнате, заложив руки в карманы. В ванной шелестел душ, из репродуктора, на который он раньше не обращал внимания, раздалось: «ночное рандеву на бульваре роз...».
«Очень кстати», - подумал Николай, подошел и выключил. Затем приблизился к зеркалу и увидел, что улыбается.
- Так-с, кажется, докатился, на четырнадцатом году семейной жизни. Не рано? Хотя, что здесь может быть рано или не рано? До¬катился... Девочка, конечно, видная... и оборотился тогда дьявол женщиной. Куда тебя тянет, дорогой? Очнись!...
Оглядел номер: стол у окна, около него два кресла, у стен кровати, обе под оранжевыми покрывалами, в углу телевизор на тум¬бочке. Включить что ли? Он остановился посреди комнаты, скрестил пальцы, вывернул кисти и с усилием вытянул руки вниз. В это время щелкнул шпингалет, и она вышла из ванной, босиком, в одной корот¬кой полупрозрачной комбинашке, держа в руках сумочку и снятую одежду. Подошла и сложила все в кресло, повернулась и, улыбаясь, с вызовом стала приближаться к нему. Он видел ее тело и чувствовал, что в голове бухает, а внизу живота сжимается пружина, удержать которую не хватит никакой силы воли. Она приближалась, будто плыла, зеленые с вызовом глаза и улыбка, обещающая и игривая. Подошла вплотную, обняла за шею, прижалась животом, бедрами, коленями и, блеснув белыми зубами, сказала:
- Вова, я готова...
Он икнул и сделал глоток. Она хихикнула, убрала правую руку, повела вниз, и он почувствовал ее на том самом месте. Она сказала «ого» и опять хихикнула.
Но это было вульгарно, слишком вульгарно, он очнулся, уловил запах зубной пасты, отчетливо увидел ее лицо: складочки в краях глаз, зрачок, светлый пушок над верхней губой, приоткрытые зубы. Отстранил ее от себя: «Не суетись...» Она отступила на шаг, с тре¬вожной недоверчивостью сощурила глаза.
-    Я не за этим тебя привел, - он глубоко вздохнул. - Дело вот в чем: тот хмырь мне очень не понравился, поэтому я и встрял, и еще, знаешь, бывают такие приступы альтруизма, захотелось дать тебе ночь отдыха... Вот. Ты можешь идти...
 - Куда идти? - она смотрела исподлобья.
-  Куда хочешь...
- А если не хочу?
- Оставайся, места хватит.
Она подошла к одежде, одним движением накинула кофту, теперь голыми оставались только ноги, красивые стройные голени и колени. Открыла сумочку, щелчком выбила сигарету из пачки, но прежде чем зажечь спичку, спросила: «Moжнo?»
- Да, конечно, - ответил он.
Но она не торопилась закуривать, опять спросила:
- Сам не куришь?
Он отрицательно качнул головой.
- И не пьешь?
Он пожал плечами: «По праздникам...»
- Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет - заключила она, наконец, зажгла спичку, прикурила. Стояла у стола, при¬слонившись бедром и смотрела на Николая немигающим прищуром, настороженным и немного недобрым. Он вспомнил, что все так же стоит посреди комнаты, прошел, сел. Теперь он чувствовал себя свободнее, наваждение прошло, он отвечал за свои поступки, и он сделал, что хотел.
- Испугался? -  вдруг спросила она.
- Чего?...
- Чего! Подхватить чего-нибудь... Ее слова и правда испугали, до этого он не думал о такой возможности.
- Нет, не в этом дело... да и не похожа ты на такую... Пони¬маешь... тебе не случалось... ну... сделать, помочь иди отдать что-нибудь совершенно незнакомому человеку? Ни за что, просто так. Понимаешь?
- Это альтруизмом что ли называется?
- Да...
Она усмехнулась. Он понял, все, что говорит - ерунда, но обижать ее не хотелось.
- И еще ты мне нравишься ,- сказал он, посмотрел на нее, по¬старался улыбнуться.  - Даже обидно, что ты таким ремеслом... зани¬маешься...- заметил, что настороженность в ее лице сменилась обиженной ухмылкой.
- Слушай, а ты не журналист случайно, статью писать хочешь?
- Нет, не журналист, и писать не буду...
- Или мораль мне всю ночь будешь читать?
- И мораль не буду... и вообще, давай ложиться спать, у меня денек сегодня выдался тяжелый...
-  Она опять усмехнулась:
- Да, денек, особенно под конец... Ну ладно, спать - так спать. Это что ли моя? -  указала на ближнюю к ней постель. - Отвернись, я лягу.
Он отвернулся, через минуту она сказала «все», он тоже стал раздеваться. Пиджак и рубашку повесил в шкафчик, раньше туда же вешал и брюки, но теперь немного растерялся. Оглянулся, она лежа¬ла навзничь, закинув руки за голову, и с хмурым выражением следила за ним. В ее угрюмости чувствовалась обида.
- Ты извини меня, может чего-нибудь не того?...
- Я думаю,- ответила она.
Так и не сняв брюк, пошел в ванную, чистить зубы и мыть ноги. Потрогал зубную щетку, щетка была сухой, значит, у нее своя, он успокоился. Выйдя из ванной, выключил свет, но в комнате все равно было светло от стоящего почти напротив окна уличного фонаря. Про¬тив воли снова оглянулся, в сумеречном свете еще рельефнее выступало ее тело под одеялом, а на белой подушке - лицо и руки. Он, наконец, снял брюки, повесил на спинку стула, лег. Повисла тишина.
- А тебя как зовут? - вдруг спросила она.
- Николай...
- Коля-Коля-Николай, сиди дома, не гуляй... Жена, дети есть?
- Конечно...
- И дома полный порядок?
- Да, вполне...
И опять повисла тишина, и опять она нарушила ее:
- А у меня ни дома, ни семьи нет, вообще никого… А знаешь, мне еще четырнадцать лет было, грудь только оформилась, отчим поддатый пришел, матери не было, и потащил меня в постель. Я сначала не поняла, а потом кричать, он рот зажал... в общем, измахратил приемную дочь... Больно, страшно, противно, я в окошко хотела броситься, но он перехватил и стакан вина заставил вылить, потом шоколадок надарил. А мне потом как-то безразлично стало, только мальчиков своих в школе, за мной многие ухлестывали, отшивать начала, кого матом, кого просто по морде. Так и жила, ночью он с матерью спит, а днем, когда случается ее нет, меня в постель та¬щит, и шоколадками потом расплачивается. Мать узнала, бросилась на него царапаться, но он ей сразу врезал, я около нее кручусь, реву, а она очухалась, меня избила, потом ушла на кухню и эссенцией отравилась. Скорая только на следующий день приехала, а она уже окочурилась, а я вся в синяках, еле ползаю. Следствие было, посадили отчима, а меня в детдом. Сбежала откуда, потаскалась по вокзалам, девочка заметная, долго одна не осталась. Хороший был парнишка, студент, один жил, родители за границей где-то, мне тогда еще шестнадцати не было. Думала все, нашла и мужа, и дом, а он через полгода решил меня под дружка своего подложить. Не далась тогда, хоть и избили они меня вдвоем, выпрыгнула в окно, там всего второй этаж был. На следующий день вернулась, пока его не было, квартиру подожгла. Взяли меня на третий день, в колонию малолеток, а там девочки оторви - да брось, ночью, когда свет потушат, начнут шептаться, кто в какой позе, кто за одну ночь сколько держал, сколько зарабатывали. Хорошо все запомнилось. Через три года вышла, нас там шить учили, устроилась на швейную фабрику.   Ох и тоска там, гони и гони план, но работала, все рабо¬тают. Механик около меня стал крутиться, смазливенький такой, женатый конечно. Мне бабы говорят: ты с ним не очень, а я назло. В ресторан с ним пошла. Ну там, слово за слово, лапать меня начал. а я ему так спокойненько: «Не трепись, что с женой разведешься, слыхала, но если уж так загорелся, гони три стольника, и на ночь я твоя». Что меня дернуло, не знаю, разговоры ночные, наверно, вспомнила, сказала и сама испугалась. А он шары вылупил: «Дорого берешь» я здесь за полсотни любую сниму». А я говорю: «Дело твое, я не навязываюсь, но деньги вперед». Через два дня подходит, весе¬ленький, улыбается, и конвертик мне подсовывает, пухленький такой, деньги там и записочка, где и когда, я потом сижу с этими деньга¬ми и думаю, то ли идти, то ли сразу повеситься. А деньги нужны были, ни одеться, ни обуться, а мне всего девятнадцать. Пошла. Очень он старался, на все три сотни хотел, но утух, нам, бабам, это легче, если с одним. А на следующий день прихожу в цех - тиши¬на как в могиле, сразу поняла: отомстил. Потом одна говорит: «Вся¬кие у нас были, всяких видали, но платную проститутку первый раз». Что делать? Повернулась и ушла, и из города уехала, даже не выпи¬салась, здесь вот у одной старушки комнату снимала, без прописки, две сотни старушка заломила, такая сухонькая, беленькая, богу все молится, но цену заломила, видела, что деваться мне некуда. Не подумала тогда, что старушка стервой окажется. Машинка у нее швей¬ная, ножная, старая такая, зингер, но шьет как зверь, джинсовую ткань вчетверо берет. Спросила у нее: «Можно, бабушка, я шить буду?».  «Шей, милая, шей». Взялась работать, заказов набрала, без фабрики куда как больше заработать можно. Сама приоделась, за два месяца почти тысячу рублей накопила, а деньги держала в книжке, на полке, так, между страницами. Один раз решила взять, а там пусто, полис¬тала, потрясла даже книжку - ни одной бумажки. Я к бабке. А она: «Ой, милая, и меня обкрадывали, поэтому у меня теперь списочек есть, каждой денежки номер записан, если опять обокрадут, или от¬нимут, я сразу в милицию со списочком. А если списочек пропадет, то у меня еще один у соседки хранится» - и смотрит на меня так, с усмешечкой. «Сволочь, ты, - говорю, - бабка, Богу молишься, а Бог все видит». «А Бог, милая, не твоя забота, Бог, он добрый, я по¬молюсь, свечку поставлю, на ремонт храма помилосердствую, он и простит». «Ясненько, - говорю, - но я сейчас из тебя душу вытрясу, а деньги все равно найду». Но она, как кошка, прыг за дверь, в подъезд и ну орать «убивают, грабят» и орет, аж в ушах звенит. Я такой подлянки не ожидала, а там уже народ дверями хлопает. Дрянь дело, думаю, сматываться надо. Сбросала вещи в чемодан, даже помаду забыла, пошла на выход, третий этаж - из окна не прыгнешь. Выхожу, а она на меня пальцем, старичок тут один, мужичонка какой-то вроде задержать хотят, но трогать пока не решаются, а ба¬бы со всех сторон орут. Ну, я при всех и говорю: «Сволочь ты, баб¬ка! Это она меня, а не я ее обокрала». При всех плюнула ей в рожу.  А она видит, что   ухожу, сразу замолчала, вытерлась и говорит: «Христос тебя спаси». Ну, и пошла я, а что сделаешь, у нее и но¬мерки все переписаны. Иду, тоска такая давит, а при людях плакать не могу. На вокзал пришла, чемодан в камеру хранения положила, в туалет зашла, села, на унитаз и реву. Без шума, молча, слезы текут, и ладно, в колонии так плакать приучилась. Ну что, проревелась, умылась, переоделась и сюда, на заработки. А куда деваться? На билет надо, и жить на что-то надо... Скажи,  непруха, а?
    И опять повисла тишина. Он лежал сжимая  и разжимая ладони, ее рассказ придавил его. Хотелось душить, четвертовать, избивать насмерть всех этих отчимов, дружков-студентов и подлых старушек, он очень явственно их представлял, но они были недосягаема, и эта недосягаемость порождала безысходную тоску. Она переложила свои беда на него, и тяжесть эта была неимоверна.
- Что молчишь?  - спросила она.— Не веришь?
- А куда билет? - спросил он.
- Да, все равно куда, хоть в Новосибирск, хоть в Красноярск, швейные фабрики везде наверно есть. Хотя нет, сначала в Кемерово, выписаться надо.
- А потом что?
- А что потом, работать буду, замуж выйду... Жалко родни ни¬какой нет, мать у меня детдомовская была, в войну потерялась... с родней все б легче было... Но ничего, пробьюсь...
Обыденность ее слов немного успокоила,, ведь это было с ней, а она живет, и отнюдь не теряет надежды на лучшее.
- А в гостиницах так вот не застрянешь надолго? - спросил он.
-Ты же обещал без моралей... Не волнуйся, не застряну... А ты что ли жене ни разу не изменял?
- Нет, -  поспешно ответил он.
- Врешь, наверно... А  чего ты такой богатенький, торгуешь, фарцуешь?
- Нет... я просто деловой, инженер-изобретатель и деловой.
- И хорошо зарабатываешь?
- Хватает.
- Тысячу в месяц имеешь?
- Около того…
- Ну, тогда конечно... Слушай, ну неужели ты меня совсем не хочешь?
Он промолчал.
- Ладно, извини, спать - так спать... ну, а если что - буди, не стесняйся, я не обижусь, - она хмыкнула и затихла.
Он лежал на спине и смотрел в потолок, было уже за полночь, но сон не шел, в голове перемешались лица и события сегодняшнего дня. То вспоминался слюнявый директор, то хамоватый и напоследок наказанный парень, то она. Но она была рядом, в двух шагах. Он, вдруг, начинал напряженно прислушиваться, но она спала абсолютно тихо. Потом вспоминал ее аккуратное тонкое тело под полупрозрач¬ной сорочкой, прикосновения ее рук, похотливую улыбку. То, что в первый момент оттолкнуло и вызвало брезгливость, теперь не каза¬лось таким уж страшным. Николай мучился. Он тихо, стараясь не шуметь, переворачивался с боку на бок, так и эдак укладывал голо¬ву на подушке, даже начинал считать, но бесполезно. Наконец, это стало невыносимо, он взял со стола часы, было без десяти три. От¬кинул одеяло и тихонько поднялся. Она спала на боку, подложив под щеку ладонь, прядь светлых волос была откинута назад, за ухо. Он с минуту смотрел на нее, потом почти крадучись, пошел в ванную.
Включил чуть теплую воду, встал под душ, затем стал потихоньку закручивать кран с красной головкой. Вода стала ледяной, но он упорно стоял под душем. Когда выключил воду, тело тряслось в ознобе, зубы стучали. Он кое-как вытерся и вернулся в постель. Лежал свернувшись и все так же дрожал. Когда стал постепенно ото¬греваться, незаметно уснул.
Она уходила в глубину, не барахталась, не старалась всплыть, просто покорно тонула и даже улыбалась. Ее светлые волосы тянулись шлейфом. Он пытался догнать ее, отчаянно работал руками и ногами, стараясь дотянуться до этих волос, и не мог, ледяная вода вытал¬кивала его наверх. Он еще подумал: почему это вода его выталки¬вает, а ее нет. Потом кончился воздух, надо было всплыть и вдох¬нуть, но тогда она вообще станет недосягаемой, он сделал послед¬ний отчаянный гребок и, не выдержав, втянул воду в легкие, но странное дело - он мог дышать водой. Она, вдруг, пропала, а он оказался на поверхности, барахтался, с шумом плескалась вода, но никак не мог поднять лицо и продолжал дышать водой. Потом оказал¬ся запутанным в сети. Откуда они взялись? Давил страх.
Он проснулся, стянул с лица покрывало, услышал уличный шум, было светло. Сел в постели и увидел ее, она сидела через стол, в кресле, обернувшись к нему, смотрела грустно.
- Доброе утро, - сказала она.
- Доброе… -  сразу взглянул на часы, было без десяти восемь.
- Не проспал? - участливо спросила она.
- Нет, спешить пока некуда...
- Будешь вставать?...  Я выйду пока, - она поднялась.
Увидел, что уже одета, розовая свободной вязки кофта, короткая плиссерованная юбка серого цвета, черные в мелкую сетку колготки, темно-корич¬невые туфли на высоком каблуке. Она вышла. Он поднялся, пошел умы¬ваться. Голова была свежей, только нос заложен, перестарался с душем. Он долго сморкался, потом брился, наконец, ополоснулся до пояса, растерся до красноты. Когда вышел, ее еще не было, он даже подумал, не ушла ли она, заволновался, но вспомнил и заглянул в шкаф - куртка была там, а потом заметил и сумочку в кресле. Быстро оделся, подождал немного, но она не возвращалась, выглянул в кори¬дор, она сидела в холле, сразу заметила, поднялась, пошла навстречу. Она красиво двигалась, свободно и мягко, и ее корот¬кая юбка вторила плавными покачиваниями вправо и влево. Приблизившись, улыбнулась, но как-то грустно.
- Пойдем позавтракаем? - спросила с неуверенностью.
- Да, конечно...
Буфет был этажом выше, и они опять, как вчера, шли рядом, изредка касаясь плечами. Взяла она мало, стакан кофе и бутерброд, Николай вдвое больше. Ели молча, она заговаривать не пыталась. Когда молчание затянулось, Николай ощутил неловкость и, не найдя ничего лучшего, сказал:
- А мне приснилось, что ты тонула, а я спасал, потом воздуху не стало хватать и вдохнул водой, и ничего, дышу, и во сне же ду¬маю, что так не бывает… чудно... К чему бы это?
Она усмехнулась:
- Ну и что, спас?
- Не успел, проснулся.
- А ты плавать умеешь?
- Конечно, я Волгу переплывал.
- Тебе бы в кино сниматься, раз такой ловкий.
-  Да я и так... при деле.
Ее лицо вдруг посерьезнело:
- Ты прости меня...
- Зa что?!
- За вчерашнее... за наглость... я подумала, ты тюфяк, а ты, оказывается, идейный...
- А, ерунда,- он махнул рукой.
- Ты не думай, я тут всего-то второй раз, первый раз, когда приехала, да вот сейчас, когда уезжать надо...
Он молча покивал головой.
На обратном пути она взяла его под руку, а когда зашли в но¬мер, спросила:
- Ты не торопишься?
- Да нет, - вчерашний жар опять окатил его.
- Тогда проводи меня, пожалуйста,  до выхода. Он помог ей надеть куртку, она улыбнулась. Заметил, что те¬перь она выглядит иначе, куртка по моде была слишком свободной, и ноги под ней, открытые по самые колени, выглядели вызывающе, это огорчило. Когда вышли, она опять взяла его под руку и держа¬лась крепко, обеими своими. Внизу, в вестибюле, прежде чем отпус¬тить руку,    потерлась щекой о его плечо.
-Что? - спросил он.
- Так, ничего ,- она отстранилась. -Дай мне твой адрес, я потом деньги вышлю.
- Не надо, ты мне ничего не должна…
- Нет, правда...
          - И правда, не надо, не обеднею, не бери в голову... Он увидел, что на них смотрят, они стояли почти в центре, у всех на виду, и были слишком заметны.
- Ну, ладно, - сказала она, опустила голову и замолчала. Он тоже молчал и чувствовал себя все более неловко. Она подняла лицо, грустно улыбнулась:
- Ну что, прощай, хороший человек Коля-Николай, - потом прикрыла глаза и потянулась к нему губами. Он видел эти губы, ненакрашенные, в тонких поперечных бороздках и легкий пушок над верхней. Мысленно он уже впивался в эти бледные губы с прощальной жадностью несбывшегося, но боковым зрением заметил, как наклонились друг к другу и заулыбались администраторша и ее помощница, и... стоял столбом. Онa ждала секунду-две, потом открыла глаза. Он попытался состроить естественную мину, даже что-нибудь сказать в оправдание, хотя теперь уже все бы было фальшиво. У нее задрожали губы, она, вдруг, сдернула с плеча сумочку, никак не могла открыть, руки тоже дрожали.
- Брезгуешь, значит, ну и ладно, и спасибочки... спасибо за ночь отдыха, - наконец открыла, вытащила деньги, - На, забирай, не нищие, перебьемся.
Сейчас надо было обнять ее, прижать к себе, успокоить, это еще было возможно, он понимал, хотел этого... и стоял как истукан. Она толкала деньги ему в руки, он отвел их назад, единственное, что смог сделать. Бросила их на пол и побежала к выходу. На высоких каблуках. На них  можно красиво шагать, но бег всегда получает¬ся неловким. Надо было догнать, он стремился за ней, но не мог сдвинуться с места. Заметил среди двадцатипятирублевок десятку и пятерку. Она выбежала в дверь, скрылась. Неожиданно проступил шум, он видел, что теперь все смотрят на него и на деньги. Бестол¬ково озирался по сторонам, повсюду видел понимающе ухмылки. По¬вернулся и пошел обратно, к лестнице. Прошелестел не то вздох, не то всхлип, но приглушенный, и стало тихо. Он остановился, затем быстро вернулся, собрал деньги и комком сунул в карман. Побежал к выходу, выскочил на улицу, кинулся в одну сторону, потом в другую, ее не было. Потом вспомнил: «чемодан, вокзал», махнул как раз проезжавшему такси, но оно промчалось мимо. Потом опять вспомнил, что до вокзала чуть больше километра, и побежал. Метров через двести, за поворотом, заметил ее, она шла быстро, порой почти бежала, часто поднимала руки к лицу, встречные оборачивались ей вослед. Он облег¬ченно вздохнул и перешел на шаг. Надо было собраться. Слишком люд¬но. Истерика, скандал и толпа зевак - это точно. Впрочем, плевать. Главное - удержать ее в первый момент, потом успокоится.
сентябрь-ноябрь 1991