Чтобы не создалось впечатление беспробудного поклонения Бахусу развязными штурманами, потерявшими всякое понятие о приличиях, заявляю прямо: подобные посиделки случались не так уж и часто, если не сказать, что совсем редко. Но если уж случались, то «последний огурец» уж точно в закромах находили и никогда не жалели!
Во-первых, мы постоянно были «на взводе» в готовности номер один, чтобы взмыть в небо в любой момент, но план-наряд на полёты вывешивался не каждый день, а на пару дней вперёд, а то и сразу на три, если его составляли в пятницу. Поэтому некоторый «вакуум» хочешь не хочешь, но образовывался.
Во-вторых, к моменту окончания теоретической подготовки, все мы изрядно поиздержались в финансовом отношении. Я даже серьёзно подумывал всё-таки перебраться в общагу, но пока терпел, лихорадочно ощупывал карманы и прикидывал возможности. Денег взять было неоткуда: на прежней работе меня рассчитали, а на новой выдали командировочные в каком-то ограниченном размере и на строго определённый переучиванием срок. В конце этого срока у меня часто «стреляли» деньжат взаймы, всегда отдавали вовремя, но как-то однажды, и я оказался в такой ситуации, что готов был выклянчить некоторую сумму, да оказалось не у кого. Все сидели на самой настоящей «мели». Пришлось пересматривать необходимые траты и персональный рацион.
В-третьих, хабаровчане уже плотно занимались теоретической подготовкой на самолёт Ил-62, нашлись другие задачи и создался некоторый цейтнот. У них всё было ещё впереди, и собственные посиделки тоже. И теория, и тренажёр, и практические полёты. Наши встречи «на высшем уровне» всегда предусматривали непосредственное участие хабаровчан, но у ребят иногда отыскивалось собственное мнение, что даже и не удивительно.
Чаще всего мы бездумно и муторно просиживали всё время в номере гостиницы вместе с Костиком Степановым, его женой Людмилой и их малолетним наследником Пашкой. Он был ещё мал, но сорванец оказался тот! Надо было постоянно его отслеживать, контролировать и вовремя закрывать створки окон. Жарища стояла несусветная. Поэтому проказник Пашка не давал расслабиться ни на минуту, стремясь взобраться на подоконник или куда-нибудь улизнуть втихаря. Высоковато! Окна то распахивались настежь для сквознячка, то снова захлопывались, едва шустрячок Пашка появлялся на горизонте с самыми определёнными, но непредсказуемыми намерениями проказ...
Костя много рассказывал о работе в ленинградском ОАО. Он достаточно долго штурманил на самолёте Ан-12. Слушать было интересно, но происходило это как-то отстранённо и выглядело не совсем реально. О работе на «грузовиках» я слышал немало и в Якутске, где проживали знакомцы, работающие на этом типе. Но Костя успел ещё и заграницу освоить. Правда, заграница относительная, не совсем «настоящая» – Болгария. Там даже «братушки»-диспетчеры часто ведут радиообмен на чистом и правильном русском языке. Но это являлось уже значительным «шажком» к самой «настоящей» загранице и даже с натуральным загранпаспортом, право на который давалось только вышестоящими, по их соблаговолению и усмотрению, если капризное начальство внезапно задумывало дать кому-то допуск к полётам за границу. Костя Степанов на очень многое приоткрыл мне глаза, а также кое-что прояснил насчёт работы в Ленинграде.
В советские годы полёты «за кордон» выполнялись редко. Но они были. Кроме правительственного 235-го авиаотряда, который по долгу службы осуществлял перевозку первых «тел» государства по официальным надобностям из Внуково, «Аэрофлот» регулярно летал в определённые страны только из Шереметьево. Как раз там и функционировало подразделение ЦУМВС. Как припоминается, тогда даже из Внуково и Домодедово не производились никакие перевозки простых граждан за границу.
Ленинграду, Минску и Киеву были отданы какие-то минимальные квоты на подобные полёты. Но катастрофически мало. Не исключаю, что из столиц бывших союзных республик разрешалось в частном порядке куда-нибудь поблизости летать «за бугор» на нерегулярной основе или по региональному признаку. В частности, совершенно точно, что из Алма-Аты иногда выполнялся рейс в китайский Урумчи. Это вызывалось тем, что таким образом шли навстречу уйгурским диаспорам, проживающим в обоих городах. И в Ленинграде существовал лишь один авиаотряд, который имел право на «забугорные» полёты, а другой, такой же по характеру эксплуатируемых типов самолётов, такого права не имел. Своеобразные «белые» люди и «негры». Такое положение дел сохранялось очень долго, порождая конкуренцию, зависть, неприязнь и даже вражду между, в общем-то, совершенно одинаковым контингентом лётного состава. К этому позже обязательно вернусь.
Что касается Болгарии, то туда тоже не летали регулярно и круглогодично. Речь идёт о грузовых сезонных «фруктовых» рейсах, хотя относительно Болгарии речь может идти больше о рейсах «овощных». По весне обязательно пулемётной очередью выстреливались такие полёты для перевозки знаменитых болгарских томатов, у нас именуемых, на итальянский манер, помидорами. Наверное, что-то ещё привозили, вроде болгарского перца, но все почему-то считали, что основным грузом являлся валовый продукт солнечной страны именно в виде «синьора-помидора». Всё это изобилие загружалось либо в Варне, либо в Бургасе, что, в общем-то, совсем рядом и... хрен редьки не слаще.
Рейсы в Софию осуществлялись только пассажирские. В Софию рейс, как правило, открывали ближе к Новому Году, чтобы порадовать любителей горнолыжного спорта, а потом снова «лавочка» прикрывалась. Когда заканчивалась и иссякала Болгария, «грузовики» всей страны массово перенацеливались на аэродромы Ферганской долины – Фергану, Андижан и Наманган, чтобы вывозить скоропортящийся урожай оттуда. Это очень схематично и обобщённо. Всегда и во всём бывают исключения.
Конечно, тогда фрукты-овощи в столицу, крупные города и вообще по всей стране привозились не только из Средней Азии. Припоминаю, что однажды, находясь в отпуске, встретил однокашника Славу Фёдорова, который уже работал в Ленинграде на Ан-12. Он сказал, что завтра летит в Симферополь и вполне готов что-нибудь оттуда притаранить свеженького и вкусненького. Я долго не думал, заказал чуток помидорчиков, приговаривая и уточняя, что это совсем не обязательно, а если только отыщется такая возможность, и Славик не очень будет обременён другими заказами. Потом порылся в кошельке и буквально всучил мятый рубль, совершенно не задумываясь о последствиях.
По моему упёртому мнению, количество даров украинской природы не должно бы превышать трёх килограммов. Но я судил по ценам, которые видел в Ленинграде. И если бы Славка вообще ничего не привёз, то и не думал бы об этом. Но вечером Славик пришёл ко мне, а вернее, к тёще, где я обитал, и принёс... На рубль. Полную сумку. Там лежало побольше десяти килограммов. Цена каждого кг – девять копеек... А ещё Славка порывался дать сдачу медяками. Но это стало бы уже полной наглостью и неприкрытым вымогательством с моей стороны...
К слову сказать, помидоры я всегда стараюсь выбирать только по запаху. Внешний вид – не последнее дело, конечно, но меня трудно обмануть только красотой. Настоящий помидор должен иметь аромат солнца! Тогда и вкус будет соответствующий. Если есть возможность разломить помидорку и даже попробовать, то всё это в итоговом комплекте и даст истинное представление о том, что так хочется купить. Но сначала – именно аромат!
Например, в Черноземье кое у кого растут обалденные томаты сорта «Чёрный принц». Они на вид мелковатые, черновато-красные с зеленцой и не вполне привычного и товарного пошиба. А запах – просто изумительный и непередаваемый. И вкус сладко-солоноватый и терпкий, напоённый южным солнышком и вскормленный жирным чернозёмом безо всяких гербицидов-пестицидов... Многие не знают потрясающего вкуса и не покупают, убоявшись диковинности, неизвестности и возможности попасть впросак. А я, если вдруг натыкаюсь на такой редкостный сорт, стараюсь взять как можно больше, если только не всё, что есть у продавцов-частников. Маловато выращивают и, в основном, только для себя, вынося на рынок только малые излишки!
Именно Костя Степанов впервые озвучил фамилию Сысоев, которой я тогда совсем не придал ни малейшего значения, абсолютно не зная человека, о котором шла речь. Разговор вплотную коснулся грядущей бесполезности Костиного загранпаспорта. И совершенно на неопределённое время, если не сказать, что, возможно, и навсегда. Дело в том, что Костик должен был летать на Ту-154 именно в том авиаотряде, который не был допущен к полётам за рубеж из Ленинграда.
Костя к этому относился философски, не ожидая каких-то бонусов от факта наличия загранпаспорта и допуска к полётам за границу. В данном случае это не имело абсолютно никакого значения, и всё начиналось как бы с нулевой отметки. Призрачная надежда оставалась в каком-то необозримом и туманном будущем, как некоторая перспектива и небольшой плюсок, если бы рассматривалась гипотетическая ситуация с дефицитом штурманского состава, уже имеющего все допуски, но... В авиации многое возможно и точно так же невозможно. Как единство и борьба противоположностей.
Костика я слушал автоматически, потому что все темы для разговоров мы давно уже исчерпали, не сильно вдумывался и даже не загадывал что-то подобное для себя. Ленинград казался таким же далёким, как и галактические созвездия Альфа Центавра или Кассиопеи. Если старательно смотреть оттуда, все мои перемещения в пространстве, времени и даже абсолютно все существующие проблемы человечества выглядели настолько малыми, что даже в сверхмощный атомный микроскоп, если он есть, конечно, в природе, невозможно было бы разглядеть этого броуновского движения. И какие полёты за границу, когда я ещё на Ту-154 даже толком не переучился?
О неизвестном мне Сысоеве Костя сказал как бы между прочим, рассуждая о перспективах будущей работы в авиаотряде на самолёте Ту-154. Он говорил, что весь лётный состав давно знает, но проблема состоит как раз в том, что уровень знакомства в штурманской комнате, коридорах штаба и на отрядных разборах совершенно может не совпасть с этими взаимоотношениями, когда придётся с кем-то летать в одном экипаже. Так часто бывает. На земле все доброжелательны, дружелюбны и отзывчивы, а в полёте вполне можно не сработаться, не слетаться и вообще стать чуть ли не врагами. Психофизиология! Но Костя очень надеялся на благоприятный исход, отметив примечательный факт: «... тем более, что командиром отряда Ту-154 теперь стал Аркадий Сысоев...»
Упомянутый «некто Сысоев», по Костиному утверждению, до этого долго, успешно и здорово работал на какой-то командной должности на самолёте Ан-12, и поэтому Константин отзывался о нём весьма лестно, закономерно рассчитывая и впредь на какие-то вполне человеческие и справедливые отношения, не свойственные прежнему командиру авиаотряда. По большому счёту, Константин предполагал, что теперь в этом подразделении всё сложится немного по-другому, чем выглядело до этого, а именно – гораздо лучше! О неведомом Сысоеве я долго не слышал абсолютно ничего, вплоть до момента перевода из Якутска в Ленинград... Аркадий Петрович Сысоев сыграл в моей жизни едва ли не самую главную роль. Как и В. А. Мирко. Только с точностью до наоборот.
Не в смысле отрицательного, а в смысле того, что В. А. Мирко, если припомните, однажды не принял во внимание мнение своего подчинённого в лице главного штурмана, подписав мне рапортину на переучивание, а А. П. Сысоев, как узнаете потом, «плюнул с высокой колокольни» на мнение непосредственного начальника, подписав мне перевод в Ленинград... Крылатая фраза, которую не забудут все, кто сталкивался с этим человеком, снисходительно величавшим себя «просто Аркаша» и позже – «обыкновенный табельщик», выглядит примерно так: «Хоть ты кол ему на голове теши и рассказывай-доказывай одно, он всё равно будет упрямо твердить обратное: что маленький и тонкий гораздо лучше, чем большой и толстый...» – Всему своё время. Об этом незаурядном человеке, прекрасном пилоте и моих страдальческих потугах с переводом в Ленинград непременно расскажу чуть позже.
… Наша группа штурманов, переучивающихся на Ту-154, постепенно редела. Многие уже разъехались по родным авиапредприятиям, отлетав программу и опередив меня и кое-кого ещё, кто, как оказалось, совершенно напрасно надеялся, что памятный и «жирный» по налёту рейс в Душанбе даст шанс на скорейшее завершение обучения. С каждым днём становилось всё тоскливее и однообразнее. Один такой день в точности повторял каждый последующий. Но развязка закономерно наступила, не превысив установленных расписанием сроков.
Мой отлёт оставшихся часов затянулся на добрые три недели с момента завершения теоретических занятий и сдачи экзаменов-зачётов. Не самый приятный период в жизни – вынужденное безделье и полная невозможность на что-либо повлиять... Это выглядело примерно так, как зэк точно знает, что срок отмотает в точно установленный приговором календарный день, если только не подфартит с внезапной амнистией. Срок переучивания определялся в три месяца, поэтому позже мы уже никак не могли бы оставаться в «шалопайке»: позже намечались следующие курсы по переучиванию.
Теперь уже не вспомню, когда и как отлётывал «по кругам» недостающие часы программы. И интересного там не было абсолютно ничего: обыкновенная обязаловка, требующая только присутствия в кабине самолёта. Событие оказалось слишком ожидаемым и, вместе с тем, неожиданным. Но оно свершилось! И совершенно не помню, кто из нас, Костя Степанов или я, отлетал первым, а потом убыл восвояси. Как не помню и того, как распрощались и расстались с хабаровскими однокашниками. Разлетелись и все штурмана-пилоты моего «созыва» по городам необъятной тогда и единой страны, чтобы через три-четыре года оказаться в абсолютно разных, «самостийных и незалежных» странах-государствах, совершенно не предполагая об этом.
Откуда были ребята? Не всех и не всё теперь помню, но попробую поднапрячься и перечислить хоть что-то: Киев, Одесса, Ташкент, Баку, Вильнюс, Псков, Ленинград, Благовещенск, Якутск, Хабаровск... Кое с кем потом встречался в самых неожиданных местах и странах дальнего и ближнего зарубежья, а кое-кого так и не удалось увидеть больше никогда... Если кто-то из них когда-нибудь это прочтёт, то передаю им самый горячий и искренний привет и надеюсь, что у них всё в жизни сложилось успешно, безаварийно и именно так, как тогда мечтали!... Моё сознание восстанавливает только факт прилёта из Ульяновска в Ленинград, откуда я должен был улететь в Якутск через день-другой.
Тесть и тёща были несказанно рады видеть меня вновь и уже в новом качестве. Новое качество подтверждалось свидетельством об окончании курсов по переучиванию на самолёт Ту-154 в Ульяновском Центре ГА СЭВ со всеми подписями и печатями. Но эта бумаженция абсолютно не давала права на самостоятельные полёты того, кому была выдана, в качестве рядового штурмана. «Ксива» имелась, лист оценок присутствовал, задание на тренировку на тренажёре (полностью расписанное инструкторами) – тоже в полном порядке, как и подобное задание с фактически налётанными часами. А права на полёты не давалось! Предстояло в авиапредприятии отлётывать программу ввода в строй в качестве штурмана-стажёра в производственных условиях и под неусыпным надзором и контролем штурмана-инструктора, то есть в самых обычных рейсах по центральному расписанию. А количество определялось соответствующей программой – 100 часов, никак не менее...
По-моему, тесть с тёщей тогда радовались гораздо больше меня. Пока тёща соображала аппетитную домашнюю закусочку «под сорок пять», от которой я уже как-то совсем отвык, тесть в страшном возбуждении и неподдельном восторге строил грандиозные планы на моё блестящее будущее. Планы – совершенно генштабовские, космические, наполеоновские и стратегические. Но абсолютно нереальные, с моей точки зрения. По крайней мере, в каком-то обозримом и даже необозримом будущем. Тесть был категорически уверен, что теперь-то всё изменится, наступит неминуемый прорыв «плотины», которая до сего момента блокировала семейный переезд и мой перевод в город-герой Ленинград. И об этом рассуждал тесть как-то очень уверенно, но всё-таки с большой поправкой на коэффициент случайности и совпадения каких-то непонятных обстоятельств.
Я стал реалистом и скептиком, тем более, что обстановочку в ленинградском авиаотряде вполне представлял как по рассказам Кости Степанова, так и по некоторым данным, полученным в различных беседах с лётчиками. Так уж получалось, что перевестись в Ленинград можно было... никогда! Если учесть, как медленно, практически незаметно даже вооружённым глазом, продвигалась очередь на перевод. Я упоминал уже, что очередь штурманов, страстно желающих (и даже уже летающих долгое время на престижных типах самолётов) попасть в Ленинград, составляла от трёхсот до трёхсот пятидесяти человек. Это – официально и согласно какому-то толстому журналу, где фиксировались подобные рапорта на возможный мифический перевод. Думаю, что существовала и очередь неофициальная. Но это – только мои гнусные подозрения, ничем, кроме интуиции, не подкреплённые...
Такие рапорта благосклонно принимались к рассмотрению, проводилась безликая душеспасительная беседа, не оставляющая впоследствии никаких надежд, а потом казённые бумаженции благополучно складывались в бездонный ящик стола. И выдавалось традиционное обещание: «Не забудем, если что... Обязательно известим, проинформируем... Надейся и жди!» – Означенные рапортины фиксировались в специальном журнале, подателю давали воочию и лично убедиться, что всё тщательно запротоколировано, и сообщали номер... Даже не сорок пять, а триста сорок пять... Но он – есть! И шанс тоже, как в Америке есть шанс когда-нибудь стать президентом абсолютно у каждого гражданина, согласно Конституции и Билля о правах.
Тот факт, что возжелавшему перевестись откуда-то из Тьмутаракани или зачуханного Мухосранска в престижный город трёх революций присваивался какой-то конкретный «арестантский» номер, фактически не гарантировал абсолютно ничего! В рапорте и журнале обязательно фиксировались заявленные претендентом данные о налёте часов, стаже работы, лётной квалификации в виде класса специалиста, возраст и обязательно и непременно – наличие ленинградской прописки.
Прописка являлась самой важной «соломинкой», которая могла в какой-то ситуации перевесить все перечисленные категории данных и переломить спину «верблюду». Прописка — это было наше всё! И извечный «квартирный вопрос» возникал не только у москвичей и ленинградцев, а абсолютно везде. Хоть в Урюпинске, хоть в Жмеринке, хоть в Термезе... Помните?
«Люди, как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны... ну, что ж... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...»
Не очень многое изменилось с тех пор, а тогда – и вообще слов нет!
(продолжение следует)