кн. 8. Поликлиника. ч. 1. начало...

                «Москва, люблю тебя как сын,
                Как русский – пламенно и нежно…» -
                Писал когда-то так Поэт мой дорогой,
                Я тоже мыслями, Москва, всегда с тобой.
                Представлюсь – нарекли Надеждой,
                Когда в войну меня крестили.
                И имя мне такое дали,
                С надеждой о грядущем мире.
               
                А в жизни звали Реля по метрике моей,
                Это имя Космос с рожденья подарил.
                Росла как неродная я в своей семье,
                Что я Надежда мне никто не говорил.
                А старшую сестру крестили Верой,
                Хотя на самом деле звали её Гера.
                Велел назвать её так тёмный человек,
                Чтоб и она была такой, как он, навек.

                Она такой и стала, хитрой, как змеюка,
                За красотой скрывая черноту свою.
                На людях просто ангел, а со мною злюка:
                - Чернавка, я тебя в могилу загоню.
                И тут же выносила мне «помилование»: -
                - Ну ладно уж живи, коль ты раба в семье,
                Для нашей мамы лишь одна я милая, -
                Так часто Гера-Вера говорила мне.
               
                В победном 45-ом закончилась война,
                Москву проездом лишь однажды увидала.
                Зато Литвой, Украйной я была удивлена,
                Востоком Дальним, ведь и там бывала.
                Москву однако же с тех пор не забывала.
                Куда б ни ехали – ты на пути встаёшь,
                И стариной седой ты сердце потрясаешь.
                Так словно жить меня к себе звала,
                Лишь сына я, родив, Москвичкой стала.

                С тобой, Москва, в беде и радости я ныне
                По старым улицам, дыхание тая, брожу.
                Как-будто бы с тобой на первое свиданье,
                Подросшего сынишку к тебе я привожу.
                Когда-то довелось прочесть Булгакова
                Как лихо Москвичей он оболгал?!
                В герои вывел сумасшедшего писателя,
                Который, с дуру, к Сатане на бал попал.

                Мне в ту же ночь приснился сон тревожный -
                Булгаков примусище хочет на пруду соорудить.
                И хоть мне сон тот показался ложным,
                Против него решила я защиту возводить.
                Я заступлюсь за Патриарший пруд,
                Здесь сын мой вырос, и игрался тут.
                Он видел здесь красивых уток, лебедей.
                Не нужно здесь Булгаковских уродов и зверей.

                Писал бы лучше он не о Чертях,
                А может о разрушенных церквях?
                Как дьявола Наместник церкви разорял.
                Так что же он об этом прямо не писал?
                Ведь сорок-сороков церквей-свечей,
                Уже Москву мою не украшают.
                Я над руинами сухие слёзы лью,
                Но «Сталинские церкви» примечаю.
                И шпили их теперь Москву венчают.

                Но мне милей старинная Москва.
                Трудились в ней Баженов, Казаков,
                Григорьев, Жилярди,  Трезини и Бове…
                Да не забыть бы зодчих-крепостных,
                Хоть их не ставили в обычный ряд,
                А жаль – большой был бы отряд.
               
                Ч а с т ь   1.

          С тех пор как Калерия с Олежкой – в ту пору ещё трёхлетним мальчишкой, начали посещать детский сад на Большой Грузинской улице, они и стали осваивать этот район Москвы. Большая Грузинская, Малая Грузинская, где обнаружился Зоологический музей. Олежка с тех пор всё рвался в этот музей, о котором слышал от товарищей по детскому саду, что там было чучело телёнка, как ему говорили, с тремя ногами. И другое чучело аж с двумя головами – то ли козлёнка, то ли ещё кого. Но у матери всё не находилось времени выбраться туда с сыном, и посмотреть чучела несчастных животных. Сначала Калерия привыкала к новой работе, которая существенно отличалась от того, что приходилось делать в детских яслях на улице Воровского. Там она занималась с самыми маленькими полугодовалыми детишками, которых надо было лишь кормить, пеленать, спать укладывать, после сна поднимать и начинать всё сначала, пока не придут за ними родители. И такая круговерть каждый день.
          Олежка же, за время её работы в детских яслях заметно переменился. Сначала в ползунковой группе осваивал в манеже, как подниматься на ножки и ходить, держась за барьер. Разумеется, и мать, каждую свободную минуту или выходные дни работала над восстановлением своего дитя, который сильно болел после того, как его в этой же группе простудили. Когда её малыш научился хорошо ходить, его перевели в старшую группу, где детей на прогулки выводили каждый день, в хорошую погоду.
          Когда перевелись в настоящий детский сад, Релю опять попросили заниматься с самыми маленькими – группа так и называлась «Ясельная» - от двух до трёх лет. Но вела её Калерия как детсадовскую группу – принимала детей на свежем воздухе, и выводила гулять при каждом удобном случае, помня, что свежий воздух детям полезней для здоровья. Старшие дети в детском саду чаще болели, чем её ясельные, потому что не все, но некоторые воспитатели, предпочитали встречать детей в группе, лишая тем самым детей от часу до полутора часов свежего воздуха. Родители возмущались, ходили к заведующей жаловаться, просили, чтоб детей в хорошую погоду выгуливали до завтрака на прогулочных площадках, и днём не задерживали детей в помещении под предлогом занятий с ними. Заниматься можно полчаса и ещё полтора часа гулять до обеда, даже если идёт снег. Ведь многие дети любят лепить что-либо из снега, а кто боялся промокнуть, играли под навесом. Реля выводила своих малышей всегда, если дождя не было,  и они у неё были здоровей, чем дети в других группах. Посещаемость была почти полная. За что родители её и обожали. Кому не хочется, чтоб ребёнок его не болел, а всегда был жизнерадостным и весёлым. Другие воспитатели намекали Реле, что вероятно и подарки на неё сыплются, как из рога изобилия. Однако подарки возникали лишь изредка от иностранцев – однажды Калерия получила от индианки удивительную индийскую же вазу, блиставшую позолотой. Но получила не только она, а и вторая воспитательница, которая сразу пошла к заведующей, и передарила вазу ей. Хотя может Татьяна Семёновна увидев это иностранное чудо, забрала вазу, чтоб поставить в своём кабинете. Того же потребовала и от Рели.
          - Что вам эта иностранная ваза? Вы же не любите цветы в букетах, как я слышала.
          - Букеты не очень люблю, - отвечала Калерия, - потому что сорванные цветы быстро погибают. А ваза мне нравится, как произведение искусства.
          - Но вы живёте в такой маленькой комнате, как я слышала, что вам негде будет её поставить. А у меня в кабинете она будет стоять на полке, где эти подарки моим воспитателям будут видеть и приходящие родители.
          - «Конечно, - подумала иронично Калерия, зная умение Татьяны Семёновны «жать из шефов» себе на масло с икрой, как говорили другие воспитатели, - таким образом, вы из родителей будете выжимать «подарки» и себе».
          - И позовите мне Гиту Васильевну – няню вашу. Кажется, и ей подарили вазу – зачем она ей? Хвастаться перед своими друзьями-пьяницами? Или отнесёт вазу в комиссионный магазин, а деньги пропьёт.
          Но Гита – дерзкая полуполячка свою вазу не пожелала отдать.
          - А зачем вам, Татьяна Семёновна три одинаковые вазы? Знаю, не застоятся они на вашей полке. Подарите своим дорогим племянникам, как раньше «дарили» им иностранные вещи, не им подаренные. Но не подавятся ли ваши племянники чужими подарками?
          Гиту, разумеется, хотели прижать к ногтю, наслав на неё медсестру, верную Татьяне Семёновне, с проверками по чистоте. Но дерзкая Гита сумела и Галине – зловредной сплетнице соседке Рели по дому такое сказать, что та не смогла ей ничего заметить.
          - Ты, милая моя, поваров проверяй, чтоб не таскали продукты домой. И сама домой не носи сметану, масло и котлеты. Да Татьяне Семёновне тоже не волоки домой на Фили сумки на субботу, на воскресенье, сама знаешь с чем.
          - И ты, Гита, не таскай домой объедки от детей своим алкашам на закусь.
          - У меня что останется, то я несу. А вы уж точно не остатки уносите, а самое хорошее.
          Так рассказывала Гита Васильевна Реле свои беседы с заведующей и медсестрой. И тут же утешала свою «любимую», как признавалась, воспитательницу:
          - Ну, вазу они у тебя выклянчили – плюнь. Зато отнять у тебя поездки с Юрием Александровичем по Подмосковью они не смогут. Как я тебе завидую, Калерия. И злюсь, потому что поезди я с таким красивым мужчиной, уж точно стала бы его любовницей.
          - Ты бы не смогла ездить, Гита, с Юрием Александровичем и его детьми, его женой.
          - Почему? Альку я люблю.
          - Но полюбить его жену или хотя бы относиться к ней нейтрально ты бы не смогла.
          - Да. Она меня и сейчас раздражает. Вышла замуж за такого красивого мужчину, и родила первым ему такого урода. Я думаю, что Петька – как они называют старшего сына, не от Юрия.
          - Кроме того, что по-доброму относиться к столь избалованным детям, - не стала развивать версию Гиты Реля, - надо, когда едешь куда-то знать те места хотя бы по книгам, потому что гидов Юрий Александрович не очень понимает, я у них за переводчика. А вернее, экскурсоводом служу.
          - Да. Я бы не смогла бегать по библиотекам, чтоб что-то вычитать о Подмосковье. Жаль, что девчонок моих пришлось отдать в интернат. Уж они бы, наверное, и книги почитали о Москве, а потом бы меня водили и рассказывали.
          - Видишь, Гита, как плохо, что ты, вместо того, чтоб растить своих дочерей, отдала их государству, - не преминула упрекнуть няню в очередной раз Реля. -  Девочки твои отчуждаются от дома, потому что приедут из интерната на один – два дня, и застают там пьяную компанию.
          - Откуда ты знаешь?
          - А помнишь в праздники Нового года, мы с Олежкой зашли к вам.
          - Ну да! И ты не захотела даже присесть с моими друзьями, которые на красивую женщину раскрыли рты. Но ты шла, вероятно, от Юрия Александровича, который живёт от меня недалеко, и, разумеется, там тебя угощали лучше того, что было у нас на столе? – Беседуя с Релей, Гита старалась выражаться красиво.
          - Шли мы, действительно, с Олежкой из гостей из семьи дипломата и, гуляя в ваших краях, немного замёрзли, и решили погреться у тебя, Гита. Но едва вошли в подъезд, как я увидела твоих дочерей и ещё одну девочку, которые жались к тёплым батареям, сушили там перчатки. Я спросила, почему они не идут домой, если замёрзли?
          - И мои гадюки ответили, что мать пьянствует в квартире, где им нет места.
          - Нет, они мне ответили уклончиво, жалея тебя, а может себя. Потому, что когда мы поднялись с Олежкой к вам, я, на твоих гостей глядя, подумала, что мужчины, находящиеся там, не прочь изведать молодого тела твоей старшей дочери.
          - Да уж такая коровушка, скоро станет матери соперницей.
          - Гита, ты теряешь дочерей. Они ожесточены, как я почувствовала, и скоро станут драться с тобой и твоих мужиков будут выставлять с милицией из комнаты, где ты пируешь.
          - Грозились мне милицией. Уж не ты ли это им посоветовала?
          - Не я, а какая-то ваша соседка, как раз спускалась по лестнице, и сказала: - «Что вы мучаетесь? Хотите я позвоню в милицию и скажу, что мать вас простуживает, не пуская домой?»
          - Вот! Все учат моих девок. Огрызаться стали, слова нехорошие говорить. Уж таких в библиотеку не загонишь.
          - Загонять не надо было их в интернат, где можно лишь плохому набраться. А жить вместе с девочками, не пить, ходить с ними везде – ведь в Москве живёшь, где такие возможности для развития. Тем более, ты получаешь  большие алименты на первую дочь, за погибшего лётчика, что могла бы и не работать, заниматься исключительно детьми.
          - А я, гадина, все их пропиваю, а дочерей из дома гоню, - заплакала Гита.
          - Да, вместо того, чтоб на эти деньги одевать хорошо девочек и возить их везде, как мы с Олежкой ездим сейчас, благодаря Юрию Александровичу.
          - А ты подумала, что когда-то кончится эти ваши бесплатные поездки? – злилась Гита.
          - Бесплатные? Юрий Александрович, да и Аня – жена его говорят, что взять им гида, который бы водил их по Москве, это дороже стоит, чем приятная женщина, которая к тому же знает их детей, рассказывает им русские сказки, научила говорить на русском языке.
          - Да. Зря я на тебя сержусь. Конечно, ты много сделала для их семьи. И они поездками тебя только частично благодарят. Что бы мне быть такой как ты? Не пить, детей своих и чужих любить, читать им книги, в библиотеку водить. Хотя, я думаю, ты одна ходишь пока в библиотеки?
          - Ошибаешься. Я хожу с Олежкой в библиотеку, что недалеко от нашего дома.
          - А что делает там маленький мальчик?
          - Олежка удивляет библиотекарей своим любопытством, они его обожают, готовят к нашему приходу книги для него и мне подбирают, какие я прошу, чтоб ребёнок долго не дышал пылью.
          - Смотри, он не только в детском саду произвёл фурор, везде его любят. Это как же надо воспитывать сына, Калерия, чтоб он всем нравился.
Почти всегда мучащаяся после похмелья головой, Гита, сказала правду – Олежка произвёл в детском саду «фурор», ещё до того, как Реле привели в «ясельную» группу двухгодовалого Альку – маленького капризного поляка. «Соотечественник» мог верёвки вить из полуполячки Гиты, когда не дежурила Калерия. И когда Реля ехала в отпуск в Украину, Гита основательно портила Альку. Но, возвратившись, Реля ставила всё на свои места. При ней маленький поляк, которого не перевели в «младшую» группу, и на следующий год, становился послушным, и спокойно гулял с детьми, когда Реля принимала их ранним утром на площадке, и даже не дрался с пришедшими в «ясельную» четырьмя негритятами, тоже переростками, но не умевшими даже одеваться.
          Олежка, через год из «младшей» группы, перебрался уже в «среднюю». Придя однажды к матери, одел ей всех негритят – даже девочек, для прогулки. И вывел их всех гулять на площадку, ожидая остальных детей, которых одевали Реля с няней и выставляли ему по два–три человека, чтоб дети не парились в одеждах в тесном коридорчике.
          А когда Юрий Александрович вдруг воспылал любовью к Реле и стал её приглашать сначала в театры, куда доставал билеты через своё Посольство. Потом в прогулки по Москве с Олежкой и кем-то из его детей. «Маленький, любознательный москвич», как обозначил поляк Олежку, подвинул его на походы в Зоопарк, а затем и в Тимирязевский музей, где были чучела телят с двумя головами  и прочая живность, вызвавшая в Реле жалость. И с поляками, жившими недалеко от детского сада – в Электрическом переулке, он стали обходить те места, которые в Москве называли «малой Грузией», потому что много веков там жили грузины, однажды попросившие у России защиты от врагов, которые делали набеги на их благодатную страну.
          Зашли однажды в небольшой музей, где им всё это поведали. По выходе из музея Юрий задумчиво сказал:
          - Все просят помощи от России, и многие потом стараются ей не спасибо сказать, а ругают.
          Калерия вспомнила польские походы на Москву, и сколько бед наделали её стране Лже- Дмитрии, и, вздохнув, не стала продолжать эту тему. И потом, водя Юрия или Анну по Красной Площади, ни разу не остановилась возле памятника «Минину и Пожарскому» освобождавших, много веков назад, Москву и Россию от польских захватчиков. Или Юрий, вызвав её на разговор об Иване Грозном, не раз пытался вырвать от Рели признание, что она знает, Иван Грозный рождён от полячки.
          Реля хитрила. Рассказывая об Иване Грозном, отмечая его жестокость и расправу над невиновными людьми, подчёркивая, что таким он был и в детстве, издеваясь над животными, не разу не сказала, что, возможно, он взял эту лютость от матери – полячки Елены Глинской. Вообще не упоминала это имя. Зато рассказала легенду о рыцаре Кудеяре, который возможно был родным братом Ивана Грозного. Шептались в России, что отослав жену в Монастырь, за то, что не могла родить ему наследника, Василий Третий женился на Глинской, которая и родила будущего тирана России. Правда, Иван Грозный немного Россию укрепил, завоёвывая города. Но шептали ему, что отставная царица его отца, ещё ранее его появления на свет, родила в монастыре мальчика, который бы мог стать царём, занять его место, если бы захотел. И гонялся всю жизнь царь Иван Грозный за своим возможно братом, но люди прятали своего защитника, не давали его грозному убийце. Понимал Юрий Александрович хитрость Рели или нет, но больше о царе Иване Грозном не спрашивал.
Зато, когда, в прогулках по Москве, перебрались в Центр, к Кремлю, к бассейну «Москва» и прилегающие к нему улицы Реля стала настоящим экскурсоводом. Здесь бывал её любимый Пушкин – иногда жил, иногда к друзьям приходил. Здесь строили известнейшие в России архитекторы и заезжие даже из Италии и Франции формировали облик Москвы, который и сейчас поражает. И современные архитекторы тоже старались – высотные здания, которые Реля обожала, считая, что через их шпили она немного общается с Космосом. Сталин строил дома для своего общения, но не получилось у тирана, слишком много на нём висело погубленных человеческих жизней. Больше, чем на его любимом Иване Грозном. Не пускали Сталина в Космос защитники Рели. А её да. Она летала без самолёта, без вертолёта ночами по Москве, рассматривая её сверху. Когда подрос Олежка, он тоже иногда присоединялся к её ночным полётам. Однажды они захватили и Домаса с собой – показали ему Москву утреннюю. В больницу пошла, работать Калерия, помогала некоторым приезжим больным выздоравливать, приглашая в ночные полёты над столицей. Летели во снах, ночью, а видели все как в дневном свете.


                Г л а в а 2.

          Зацепившись за Центр Москвы – полюбив Кремль, Красную площадь, Тверской бульвар, Арбат, Гоголевский бульвар и, разумеется, улицу Горького, которую Реля своим гостям называла Тверской – так она ранее звалась.
          - Тверь – в Москву дверь, - подчёркивала, что ранее улица была парадной, по неё в Кремль проезжали цари. – Даже Триумфальная Арка находилась сначала у Белорусского вокзала, потом на площади Маяковского.
          Но любя всё это и даже подземную Москву – её изумительные станции как дворцы, Реля не забывала и об улицах, по которым ходила с маленьким Олежкой на руках по приезде своём. А они менялись на глазах. Правда, тот уголок, где был сквер, и где был пруд, почти не тронули. Не вытянули воду из пруда, как приснилось Калерии, когда прочла не понятную ей книгу Булгакова, что пруд осушат и поставят нелепый примус. – «Ещё не хватало налить в него керосин и зажечь», - посмеялся поляк, когда Реля рассказала ему свой сон. Но молодая женщина поклялась, что никогда не допустит этого. – «Как? – удивлялся Юрий. – «Не знаю, как, но не допущу». Реля знала, что даже у Бога попросит не разрушать то прекрасное, что может испортить радость всей окрестной детворы, их родителям и стариков. Это прекрасный пруд, возле которого они дышат чистым воздухом, это каток, на котором катаются подростки зимой, а летом плавают различного окраса утки и два выводка чёрных и белых лебедей. Каждое лето наблюдать за живностью на пруде было счастьем не только детей, но и взрослых.
Но со стороны Никитских Ворот, улица Малая Бронная очень изменилась. В течение жизни Калерии с Олежкой в этом заповедном уголке, снесли почти все трёх этажные дома, барачного типа, тянувшиеся с Бронной до улицы Алексея Толстого. А поскольку улица Толстого сама была почти вся памятником старины и прекрасных зодчих, то выглядывающие торцы трёх этажных домов, её портили. Как портили некрасивые дома и Малую Бронную. И вдруг, когда Реля с Олежкой стали ходить купаться в бассейн «Москва» трёхэтажные дома внезапно снесли. На их месте стали забивать сваи и построили два прекрасных дома. Один дом украсил улицу Толстого. Говорили, что в эту красоту заселили не тех людей, которые жили в барачного вида домах, а бывших детей Кремля. И раньше, как знала Калерия, в богатых домах на Бронной улице и улице Алексея Толстого жили Кремлёвские дети, то теперь их стало больше. Зато на Малой Бронной поставили красивый и, по-видимому, очень удобный дом для актеров. Это была радость для Олежки. Увидел однажды Никулина, который приходил в ЖЭК в их доме.
- Мама, я шёл за Никулиным от кафе «Черные аисты», до самого нашего дома! Вот будет что в школе рассказать. Правда, у нас учатся дети артистов – Абрикосова, Носика и ещё кого-то, но Никулин – это артист из артистов. Помнишь, мы в цирк ходили.
- Ну, как же не помнить.
На Малой Бронной со стороны пруда тоже жили артисты и Кремлёвские дети – называли и Галину Брежневу, то теперь в богатых домах поселили частично космонавтов. Потому что дети космонавта Волкова учились даже в Олежкиной 112 школе.
И Реля, уйдя из Филатовской больницы, пришла работать в 112 поликлинику, недалеко от дома. Вопреки предсказаниям Елены Владимировны, заведующей их отделения, которой не хотелось отпускать «хорошую работницу», что в поликлиниках места все заняты, ей предложили работу на выбор:
- Во-первых, - сказала щуплая, и как Реле показалось больная женщина, из Отдела Кадров, - у нас не хватает участковых медсестёр. Функции их сидеть на приёме с врачом, а потом идти на участки делать уколы. Даём на одну медсестру не больше десяти – пятнадцати уколов. Зимой может быть и двадцать, потому что люди болеют, а поликлиника так далеко находится от домов, что легче медсестру к ним послать, чем старикам  ноги трудить. Ещё срочно требуется медсестра в подростковый кабинет. Там работа сложнее будет. Наша поликлиника обслуживает восемь окрестных школ. Как сами понимаете, в школах учатся в основном блатные дети, то есть дети высокопоставленных особ. Задача подростковой медсестры курировать все эти школы, собирать списки старшеклассников, которые будут проходить комиссию. Мальчиков смотрят для военкомата, а девочек в основном для того, чтобы знать, кто, чем болен. И в конце учебного года подростковый кабинет дает специальные справки об их здоровье, чтоб взрослые дети, надо сказать, могли поступать в институт.
- А если выявляются очень больные?
- Больных надо направлять в лечебные учреждения. Но это работа врача. Вам в основном держать контакт со школьными медиками, договариваться, где будут смотреть подростков и вести осмотр со своим подростковым врачом – быть ей хорошим помощником. Работы, конечно, много, но вы молодая женщина и, думаю, быстрая на ногу. Обходить школы, а они у нас находятся в разных концах нашего немаленького района надо пешком. Никакой транспорт вас ни к одной школе не подбросит. Так уж расположена наша радиальная Москва.
- Ходить – мне не привыкать. В основном мои бывшие работы были на ногах, что с маленькими детьми в детском саду, что в больнице. Редко приходилось присесть. А как расположена Москва, мне очень нравится. С любой улицы, что находятся в Центре можно попасть на Красную площадь.
- Завидую вам. Я хоть и живу тоже в центре, если можно так назвать улицу Готвальда, но Москву, признаться, знаю мало. От поликлиники и домой. По дороге в магазины, если есть силы.
- Простите, вы не очень здоровы?
- Болен мой сын. Знаете такую жуткую болезнь Паркинсона?
- Сталкивалась на практике. Это больные с большим интеллектом, но парализованные, ходить сами не могут, лишь в креслах сидят.
- Вот только и радость, что умные, потому что книг много читают. А так уход за ними немаленький. Кроме того, что их мыть и кормить, они даже в туалет нормально сходить не могут.
- Сочувствую вам, - почти раскаиваясь, что задела этот вопрос, сказала Реля.
- Наоборот, я вам благодарна. Когда вот так выскажешься, немного легче становится. Мой сын родился в асфиксии, обвитый весь пуповиной, синий. И врачи стали его спасать. Я просила врачей не делать этого – не послушались.
- У вас больше не было детей?
- Через пять лет, родилась нормальная девочка. Но растёт как беспризорница. Некогда мне за ней ухаживать. Все силы отдаются больному ребёнку.
- А дедушки-бабушки не помогают?
- Сейчас такие старики пошли, что сами за собой просят поухаживать – это со стороны мужа такие у нас. А мои родители хоть и молодые, но живут далеко и вряд ли, если бы жили рядом, помогали. Даже денег не могут подбросить, хотя зарабатывают много.
- Да, - Калерия вспомнила свою жадную мать, от которой бежала, лишь окончив школу в одном платье, без копейки денег, в то время как Вере родительница посылала тысячи. Потом, когда деньги стали меньше в десять раз – сотни. А Реле ни на рождение сына, ни рубля, ни даже когда ухаживала за больной матерью, четыре года назад, Юлия Петровна пообещала, что заплатит ей «все долги перед Дикаркой, которая просить не могла». Но легче стало больной, и не только не заплатила, а ещё оскорбила Калерию. И опять они уже с Олежкой уехали от его «бабушки» в гневе, условившись никогда не возвращаться к ней.
 - Забудем о болях, давайте вспомним о подростках, с которыми вы, наверное, ещё не сталкивались, - вернула её к действительности начальница Отдела Кадров. - Лишь с маленькими в детском саду?
- А больницу вы не считаете?
- В Филатовской больнице лежат дети. Или я ошибаюсь?
- Было и очень взрослые, которые уже влюбляются. Так что не пугайте меня подростками.
- Тогда с Богом. Обрадую Главврача, что нашлась смелая медсестра, чтоб трудиться с подростками.  У нас, знаете, медсёстры лучше двадцать уколов пойдут, сделают, чем иметь дело с элитными детьми. Правда, в школах дети самые разные – из простых семей и семей артистов, от детей космонавтов до Кремлёвских.
- А что Кремлёвские дети сильно отличаются от простых?
- Что вы! Учатся они так же, как простые – не лучше, ни хуже. Умные стараются не выделяться. Но бывают и зазнайки – бегают от военной службы. Правда, это не подростки не хотят служить, а их родители. А с вас будут требовать, чтоб вы их в Военкомат всё же представили.
- Как я понимаю, в этом районе детская поликлиника Филатовская?
- Это на Садово – Кудринской улице, где вы работали.
- Я работала в больнице. А сын мой, точно, прикреплён к Филатовской поликлинике. Но как я понимаю, дети Кремлёвские, хоть и живут в нашем районе, наблюдаются в других поликлиниках?
- Правильно. И ваша задача будет ходить по их адресам, и просить, чтоб для военкомата они принесли из Кремлёвской поликлиники или ещё какой элитной выписку для военкомата. Это неважно, что парни эти служить  не пойдут – в Военкомате должны быть для них какие-то документы. Теперь понимаете, почему в Подростковом кабинете медсёстры не задерживаются?
- Я тоже, наверное, не задержусь. Года два поработаю с подростками и опять в больницу пойду. Это я немного отдохнуть решила, и познакомиться с подрастающими детьми – не важно какого сословия.
- Года два – это хорошо. Немногие медсёстры так долго задерживаются. А почему вы решили знакомиться с подрастающими детьми?
- У меня самой подрастает будущий лётчик. И я хочу знать больше о его сверстниках.
- Вы удивительная мать. Вот у меня их двое. Так я не дождусь вечером, пока они спать улягутся. Знать о подругах дочери не очень хочется. Тем более элитных. Они ведь и наркотиками балуются.
- Ходите куда-нибудь со своей дочерью? По Москве гуляете?
- Когда с нами жил муж – он гулял с девочкой. Но водил её больше по пивным. За что я и рассталась с ним. Но девочка уже привыкли, что пиво – это безвредный напиток. Говорит, что пиво её уберегает от прыщей, которые сильно портят внешний вид.
- Как вам обидно, наверное?
- Если б только это. Но закурить ей хочется, потому что и я курю. Как отучить не знаю.
- Господи! – воскликнула Реля и оглянулась на дверь кабинета – не подслушивают ли? – Но у вас не в порядке лёгкие, а вы курите.
- Откуда вы узнали? По моей худобе? Я вроде ни разу не кашлянула при вас. И флюорографию делаем каждый год мы при диспансеризации. Пока меня в туберкулёзную больницу не направляли.
- Упаси Бог от туберкулёза! Но всё же с лёгкими так шутить нельзя. В них у вас всё же что-то имеется, - настаивала Калерия.
- Всего-то пневмосклероз. Правда, я ещё не старая, а пневмосклероз – болезнь стариков.
- Вот видите. Вам немедленно надо бросать курить. Тогда, может, и дочь ваша одумается.
- Одумается она. Сейчас беременность носит и смолит как мужик. Ну ладно! Мы с вами что-то заговорились о личной жизни. Берёте подростковый кабинет? Сейчас лето, работы почти нет. Но всё равно полторы ставки вам будут платить, как положено.
- А кто там сейчас работает?
- Другая медсестра, которая уезжает на постоянное место жительства в Израиль. Но это такой секрет – в поликлинике никто не знает об этом. Дело политическое. Таких иммигрантов считают почти изменниками. Всё у этих евреев есть – квартиры хорошие, заработки хорошие у мужа нашей беглянки, плюс она получает полторы ставки. Поэтому вы ни о чём её не расспрашивайте. Но она введёт вас в курс всех дел по подростковым делам.
- Хорошо, не буду. Как зовут её?
- Нона Абрамовна. А врача в подростковом кабинете Нинель Адамовна. Тоже еврейка, но выезжать никуда не собирается. Сейчас она на больничном листе. Врач замечательная, дела подростковые знает прекрасно. Вам с ней будет легко работать. А сейчас пошли на третий этаж – я вас познакомлю с Ноной Абрамовной. Но сначала я вас покажу главному врачу – так положено.
Кабинет Главного врача находился на четвёртом этаже, рядом с Отделом Кадров:
- Вот, Ванесса Григорьевна, - ввела Калерию в кабинет приёмщица на работу, - наконец пришла медсестра, которая хочет работать в подростковом кабинете.
- Неужели? – Отозвалась красивая черноволосая женщина, сидящая во главе большого стола составленного из нескольких столов буквой Т. Вокруг столов стояли стулья, на которых, как догадалась Калерия, видимо по утрам проводились пятиминутки или конференции.
- Присаживайтесь, - указала ей величественно Главная врач на стул, стоящий наискось. – И вы присаживайтесь, Лидия Николаевна.
- Итак, - с небольшим акцентом восточной женщины начала эта красавица, - желаете поработать с нашими подростками? Надеюсь, Лида обрисовала вам картину ваших обязанностей?
- Примерно размах работы в подростковом кабинете, я представляю.
- Именно размах, - улыбнулась Ванесса Григорьевна. – Это надо много ходить, уметь ладить с людьми самыми разными, как в школах, так и в Военкомате. Это надо разбираться не только в медицине, но и быть дипломатом.
- Попробую, - скромно сказала Калерия. – «Спасибо Юрию Александровичу – научил не только Олежку дипломатии, но и меня».
- Но уж очень вы молодая. В подростковом работать надо со взрослыми детьми. Понимаете? Они уже взрослые, но так как многие подростки из наших подведомственных школ живут в большом достатке, их балуют, то не вышли ещё из детского возраста.
- Отвечаю по порядку, - улыбнулась Калерия. – Во-первых, не такая я молодая как вы думаете. Видите, пряди у меня высветлились сединой? – Показала на свои кудри.
- Это седина? – поразилась главврач. – Я думала, вы часто навещаете парикмахерскую, чтоб так высветлить волосы. Как я каждую неделю хожу к своему мастеру, чтоб закрасить корни волос седые. Но красивая у вас седина – седые пряди располагаются строго одна против другой. Имея такие пряди, которые не старят, а украшают, я бы забыла о парикмахерской. Но лицо у вас молодое и смуглый цвет кожи удивительно подходит под седые пряди. Сколько вам лет?
- Осенью будет тридцать два.
- Тридцать два! Но у меня дочь такого возраста. И хоть она тоже красит волосы как я, но в рыжий цвет. Однако она не выглядит так молодо, как вы, хотя тоже смуглая. Как вы жили до сих пор, что сумели так сохраниться? Простите, что спрашиваю, но мне и как женщине и как врачу интересно. Наверное, мама у вас была очень хорошая – берегла девочку?
- Как раз наоборот, - Калерия грустно улыбнулась. – Мама у меня очень суровая была ко мне с пелёнок – не любила и даже хотела меня ударить об угол головой, чтоб не то убить, не то дурочкой сделать.
- Не любить такую прелестную девочку, с тёмными глазами. Вы же кудрявая были с детства?
- Да. Кудри у меня природные. Но раньше, чем мама вышла замуж за моего отца, она нагуляла, как в народе говорят, старшую мою сестру. И любила её, воспитала эгоистку, о чём сейчас сожалеет. Но её сожаление в отношении старшей сестры не оборачивается ко мне любовью, даже когда я за ней ухаживала – мама, четыре года назад, сломала руку. А если вернуться к детству моему, то я росла безо всякого внимания с маминой стороны. Наоборот, мама в купе с эгоисткой старшей сестрой всячески меня травмировали, в полном смысле этого слова.    
 - Например? – заинтересовалась Ванесса Григорьевна.
- Во время войны, когда мы были в эвакуации, старшая сестра умышленно столкнула меня с русской печи. Я ударилась головой и задним местом – простите за натурализм. Голова потом долго болела, а ходить я не могла дней пять – семь. И полгода хромала, пока отец не вернулся с войны. Второй раз, когда наша семья жила на Дальнем Востоке и мне было одиннадцать лет, уже мама подстроила мне травму той же левой ноги, не убрав после драки с отцом разбитую посуду.
- И вы наступили на осколки босой ногой? – Ванесса вздрогнула.
- Да. Ногу разрубила гранёным стаканом почти пополам. Опять  мне врачи, как и в первом случае, говорили, что ходить не буду, но я вышла и из той травмы с победой.
- Вы мне напомнили, почти такой же случай произошёл со мной, но после травмы мама моя, наоборот, сидела возле меня ночами и её любовью я поправилась. А вы, значит, поправляетесь только за счёт вашей силы воли? Кормили вас хоть хорошо, когда требовалось, чтоб сухожилья и сосуды срастались?
- Не знаю, как вас кормили в детстве, а я пережила страшный голод после войны, как и другие люди. Правда, мама со старшей дочерью питались лучше меня и младших сестёр, родившихся после войны.
- Тайком мать питалась сама и подкармливала свою эгоистку дочь? Простите, я тревожу ваши раны, но вижу, что вы, пережив много в детстве и юности, с любой задачей справитесь.
- Надеюсь. Я уже работала с маленькими детьми в детском саду, потом с разного возраста больными в Филатовской больнице, уж как-нибудь с избалованными подростками, которых привозят в школу на машинах и забирают так же, справлюсь. 
- Чувствую, что вы хороший боец. И в больнице, наверное, так же, справлялись с болезнями других людей. Если у меня будет время, и вы окажетесь свободной, я вызову вас к себе, чтоб вы рассказали, как вы работали в больнице. Не откажетесь?
- Не знаю, Ванесса Григорьевна, смогу ли я вам рассказывать о чужих болезнях. О врачах, пожалуй. В Филатовской больнице мне встретились чудные врачи, с которыми вы, быть может, учились вместе.
- Это ещё интересней. Потому что мы встречаемся редко – военные врачи. Ну, я на вас надеюсь. Кажется мне, не подведёте. Вы, Лида, вели медсестру в подростковый кабинет? Идите. Кажется, мне можно вздохнуть легче. А то Нона  Абрамовна обижаться стала, что не отпускаем её. Думает, что задерживаем её воссоединению с родными, - главврач быстро взглянула на новую медсестру – не знает ли она, о чём говорят. Реля сделала вид, что её заинтересовали жалюзи на окнах кабинета.
- Да, думаю, что она обрадуется, - Лидия и Калерия поднялись и пошли к дверям.
- И, тем не менее, Нона должна ввести новенькую в курс дела. Она мне обещала, что первые две недели поработает с новой медсестрой вдвоём.
- Это будет прекрасно! – воскликнула Лидия и вывела Релю из кабинета Главврача.
Они сначала постояли перед лифтом, который не хотел подниматься, затем стали спускаться по лестнице. 
- И как вам Ванесса Григорьевна? К какой национальности вы её причислите?
- Думаю, что она грузинка или армянка.
- В точку попали. Что за дар у вас  такой. Как вы думаете, курит она или нет?
- Нет, хотя голос у неё как у курильщицы. Но у армянок и грузинок, даже если они долго живут в средней полосе, голос остаётся таким, к какому они в горах привыкли.
- Ванесса Григорьевна жила в Тбилиси, не в горах.
- Всё равно Грузия – горная страна.
- Понравились вы ей, что редко случается. До сих пор я не видела у неё столько тепла в глазах и в голосе. С другими она грозно иногда разговаривает.
- Может и мне ещё придётся услышать раскаты её гнева.


                Г л а в а   3

Средних лет женщина в подростковом кабинете встретила Калерию с тайной радостью. Она не высказывала её открыто, но было видно по её лицу – наконец-то её освободят от надоевшей работы, наконец-то она займётся своими делами, сборами документов, чтоб быстрее выехать на историческую родину, о чём она мечтала, наверное, давно.
Калерии было жутко интересно порасспросить женщину, что тянет её из России, а тем более из Москвы, которую сама она полюбила на всю оставшуюся жизнь. Неужели и она вот так когда-то всколыхнётся и её потянет куда-то? Но не перетянул же её Домас – любимый человек в Литву, которую она когда-то знала, в глубоком детстве. Юрий не раз намекал, что хотел бы, чтоб она жила в Польше, где женщинам её достоинств и таланта любить людей – «особенно больных» - шутил, когда Реля училась, жилось бы весьма неплохо. В Польше, - убеждал её Юрий, не пришлось бы ей так тяжко доставать продукты питания и одежды – там это всё в избытке, только надо знать, где покупать. А так как Варшава не Москва – гораздо меньше Польская столица, то и  ездить ей пришлось бы меньше, гоняясь за продуктами.
Но как Релю переместить из любимой ею Москвы, хотя и терпящей недостачу в продуктах, где если не имеешь блата, то и холодильник твой будет пуст. Юрий не знал, что у обожаемой им женщины нет и холодильника, купить который даже если есть деньги, не каждый может.
Но вот у женщины всё есть – хорошая квартира, машина, наверное, да и холодильник, не  пустует, не говоря уж о телевизоре. Благодаря телевизору, приобретённому с трудом, Олежка и она связались со всем миром по передачам Сенкевича, который ездил везде и рассказывал о своих приключениях на голубом глазу. Ещё была потрясающая передача «В мире животных». Вести от Советов Калерия не любила – говорили одну ложь, что там перевыполнили план и там – кругом одни колхозы миллионеры, и что же они сами всё съедают, почему с городами не делятся?  В Симферополе Калерия тоже голодала, даже нося своего сынишку в себе.
В Москву, когда приехали, она поразилась обилию продуктов – зайдёшь в магазин, пахнет чудесными колбасами. И их не один сорт варёной колбасы, как в Симферополе, ещё и очередь надо отстоять часовую. А в Москве за десять-пятнадцать минут можно было купить любую по деньгам – есть деньги – купишь дороже, а нет по два рубля варёную. Ещё и порежут продавцы по просьбе, что Реля очень любила – у самой так изящно не получалось.
Но с каждым годом в Москве с продуктами становилось всё хуже. Какие громадные очереди приходилось выстаивать Калерии, чтоб подкормить своего ученика. И радовалась, когда случалось, подойти в магазин к выброске товара. Стоит у прилавка иной раз, раздумывая, что купить, из того нелюбимого, что на витрине, и вдруг из складов выносят «дефицит», как говорил Райкин в том же телевизоре. Люди из других отделов бежали в очередь, а Реля – если не оттеснят, стояла первая. Но оттеснили её всего один раз – во второй раз Калерия не позволила.
И вот уже третий день она сидит один на один с женщиной в подростковом кабинете, у которой всё есть – Калерия была уверена, но вот хотят уехать в неизвестность. Из их коммуналки уехали так же тайком от всех семья евреев – те были только лишь без машины, но имели большой холодильник, который всегда был забит хорошими продуктами – доставали по «блату», как говорила Агнесса, которая обо всём могла поговорить с Калерией на чистоту.  И не скрывала, что «блат» этот приобретали даже в войну. В войну, находясь в эвакуации, подкормили семью профессора института. И связь с ними не очень держали. Но когда подросла Лиза – ленивая по учению дочь их и надо было её пристроить в институт, живо возобновили связи. В институте Лиза училась тоже кое-как, но экзамены все сдавала хоть и на троечку. И вдруг всё бросили и уехали. Как будут изучать язык, который, по словам Агнессы никто в семье не знал. Как поведёт себя Лиза, на русском не очень желающая учиться, который плохо – бедно, но знала с детства.
Все эти воспоминания нахлынули на Релю, когда сидела один на один в подростковом кабинете, пытаясь понять, что хочет эта женщина, так хорошо знающая работу с подростками, найти в Израиле, где ей тоже придётся учить язык её исторической родины. Эти вопросы её мучили, но надо было вникать в работу, и она старалась усердно постичь все нюансы бумажной и, видимо, нудной работы.
Но не всегда они сидели. За смену в кабинете, которая длилась четыре часа, иногда приходили подростки, не учащиеся в подведомственных школах их поликлиники. И им что-то требовалось. Но чтобы выписать им справку в бассейн, надо было, чтоб они сдали анализы. Реля, под приглядом Ноны Абрамовны училась писать им направления на обследование. Иногда приходили за справкой, для поступления в институт. Те девушки и парни, кого родители, как Гита, когда-то работающая с Релей в детском саду, отдавали в интернаты, чтоб не мучиться с ними. Чтоб не мешали пить и гулять матерям и отцам.
- Бедные ребята, - вздыхала и Нона Абрамовна. – Имея на территории их жилья такие школы, где закладывают прекрасные знания, они вынуждены были учиться в интернатах. И редко кто их них поступает в институт. Разве недобор в каком-то не престижном институте. Простите, у вас ведь тоже сын. Он где учится? Уж, не в интернате ли?
- Что вы! Мой сын был записан и прошёл собеседование в 20 школу.
- Он у вас всезнайка? Потому что в ту престижную школу на моей памяти мало кто проходил собеседование. Больше по блату там деточки.
- У нас получилось по-честному, ещё весной со школой определились. Но где-то в середине лета меня одолели сомнения – высчитала, что три очень буйных дороги моему потомку переходить, идя в 20 школу.
- Это правда. Дороги у вас, в Центре, сумасшедшие.
- А вы где живёте? – Изумилась Калерия. Она думала, что все в этой поликлинике работают, кто живёт близко.
- Мы живём в Марьиной Роще. Это такой криминальный район, что просто ужас. Сейчас не такой как раньше – чуть навели порядок, а то из дома невозможно было выйти. Там, говорят старики, были в иные века поселения идолопоклонников, приносились человеческие жертвы. А там, где лилась невинная человеческая кровь, вырастает жестокое поколение.
- Да что вы! Земля, значит, там пропитана человеческой кровью?
- Вот именно. И кровь вопиет к возмездию. Потому там дети родятся уже с криминальными наклонностями.
- И ваши дети там родились?
- Нет. Мои родились в Центре, в коммуналке, а потом нам выделили квартиру в Марьиной роще. Так я, пока мои сын и дочь учились в институтах, места себе не находила – всё боялась, что домой не вернутся. Такое пережили с мужем.
- Сейчас ваши дети, наверное, нашли свои семьи и выехали в другие районы, где лучше?
- Да, выехали в другие районы, а теперь мы с мужем собираемся к ним переехать.
- И что же? Вы надеетесь, что вам в тех районах, будет легче жить? – Калерия делала вид, что не знает об Израиле.
- У меня такое впечатление, что вы знаете, куда мы выезжаем?
- Нет, - солгала Реля, помня наказ Лидии Николаевны, и покраснела.
- Тогда разминка окончена, как говорят в передаче «КВН» - приступаем к дальнейшей работе. Вчера мы с вами получили карты подростков из детской Филатовской больницы. Вообще-то, они, передавая карты, должны делать эпикриз, но делают это неумело. Поэтому, когда Нинель Адамовна – это наша врач, с которой вам доведётся работать, по просьбе военкомата, переделывает те пухлые карты, которые нам спихивают, на более тонкие – вот такие. Вот вам пример аккуратных карт. Не стыдно в Военкомат везти. Но эти тонкие мы должны, после военкомата заставить по месту жительства подростков. Но чтоб они не перепутались с другими картами, мы их оклеиваем вот этими красивыми полосками, которые я взяла в типографии в переулке недалеко от нашей поликлиники. Вот ещё коленкор, - открыла медсестра ящик
- Знаю, где эта типография. Название переулка кажется Трёхпрудный. Но когда закончится этот коленкор, зайду в типографию и попрошу ещё.
- Вам тут на два года хватит.
- И как я понимаю, те толстые истории болезней подростков я должна снести к Нинель Адамовне, чтоб она их переделала на тонкие. Где она живёт?
- Вы читаете мысли? Как догадались, что я хотела вам это предложить? Но я ещё сомневалась. Мне-то эти тяжёлые истории возил муж на машине, а вам придётся носить в сумке вашей. И, самое ужасное, что живёт Нинель Адамовна далеко, после Грузинской улицы, в Электрическом переулке, напротив дома дипломатов.
- Мне это место хорошо знакомо. В тени Большой Грузинской улицы был детский сад, в котором я работала, а сын мой посещал. А в Электрическом переулке, в доме дипломатов жили наши друзья. Эти места во мне и сыне вызывают тёплые чувства.
- Я думала, вы запротестуете, что туда идти с тяжёлой сумкой, а вы рады. Но почему вы детский сад пристроили в тени Грузинской улицы?
- А он так ловко запрятан среди больших домой – во дворе, что шума машин с Грузинской улицы почти не слышно. Кроме того, мы его – воспитатели и няни, вместе с родителями, так засадили деревьями, что детский сад, как оазис среди серых домов.
- И, наверное, родителям из этих домов, приятно смотреть, как дети их гуляют на воздухе?
- Мои родители радовались я, с самыми маленькими часто выводила их на прогулки. Но были воспитатели, которые ленились гулять с детьми, тогда родители поднимали бучу.
- Конечно. Дети, наверное, парились в группе, глотали пыль и болели.
- Всё так. Но вернёмся к работе. Я сегодня же понесу пять-семь историй Нинели Адамовне. - Она не будет против?
- А я вот сейчас ей позвоню и скажу, что вы придёте. Хорошо, что в кабинете есть телефон, потому что школы, прежде чем идти туда, надо звонить, договариваться. Из Военкомата часто звонят нам. И часто хотят позвонить сотрудники домой. Да занимают телефон подолгу. Я их от этого отучила, а вы не давайте привыкать. В холле телефон автомат – пусть туда ходят. А то, бывает, звонят из школы или из военкомата и не могут дозвониться – можно выговор получить. Да и щебетание наших беспардонных медиков, иногда с любовниками, просто угнетают.
- Но после нашей смены здесь работает эндокринолог – он кому звонит?
- Он звонит всем любовницам подряд, и иногда больные старики к нему дозвониться не могут – тоже скандалы бывают. Или больные сидят под кабинетом часами, а он по полчаса и больше с кем-то разговаривает по телефону. Оправдывается потом, что вроде консультирует, но какое право имеет консультировать по телефону?
- И как его терпит Ванесса Григорьевна?
- Гоняет, разумеется, этого лодыря. Эндокринолог – такой лентяй из Армении. Мне кажется, что деньги ему не нужны – родные посылают переводов в пять раз больше его зарплаты. Он в ресторанах обедает и ужинает в обществе своих любовниц.
- Я знала другого армянина в Филатовской больнице – но он труженик и замечательный врач – Вахтанг Панкратьевич Немсадзе.
- Этот хирург по всей Москве знаменит, а, может, и по стране. К нему же детей с костным заболеванием везут со всего Союза.
- Да. Но и много травм из Москвы. И он никому не отказывает, - сказала Калерия. – В ночь, в полночь бежит оперировать, если его из дома вызвали.
- Вам посчастливилось работать с необычным врачом. Ну, идите к Нинель Абрамовне, она жаждет познакомиться с новой медсестрой, с которой будет работать. Да не берите много. В обратную сторону вам придётся нести те истории болезней, которые она уже отработала. В двух вариантах. Толстые из Филатовской поликлиники сдадите в архив. А тонкие обклеите коленкором и несите в регистратуру, они сами расставят по улицам. Но когда их надо будет везти в Военкомат, выбирать по спискам будете сами – вот тут и пригодятся наши наклейки.
- Хорошо придумано.
- А дней через пять я поведу вас по школам, знакомить с их медиками, потому что с ними вы будете иметь дела. Не мешает, конечно, познакомить и с директорами, но с ними, в случае нужды вас познакомят и медики.
- Двух директоров школ я уже знаю, - улыбнулась Калерия.
- В 20-й, где учится ваш сын? Там Антон Петрович директор.
- Антона Петровича я знаю. Но мой сын переведён был, ещё до занятий в первом классе в школу 112. Я, кажется, говорила вам об этом.
- Возможно. Но я сейчас очень забывчивая.  Вы умно сделали. Такая же школа, ничуть не хуже 20-й, но там строят бассейн.
- Не из-за бассейна мы сбежали в 112 школу. А из-за того, что в неё легче добираться. Через дороги не переходить, школа у нас за углом находится. Ну, а бассейн – это как награда.
- Когда его закончат строить – вот вопрос?
- Наверное, в следующем году, - сказала Калерия. – А пока мы с потомком ходим в бассейн «Москва». Даже зимой. По абонементам. Потому что покупать разовые билеты дороже выходит.
- Какая же вы молодец. Ходить с мальчиком в бассейн – это вы его слишком любите.
- И люблю, и хочу, чтоб он был здоров, потому что мой сын хочет поступать в лётное училище, а там не только знания некоторых предметов надо знать на пять, но и здоровье.
- Ваш сын поступит – можете не сомневаться. Вот только блатные могут дорогу перекрыть.
- Ничего, прорвёмся, - улыбнулась Калерия. – Как ни странно блатные даже в школьный бассейн не рвутся ходить. Значит, и здоровьем будут хилые, хотя живут в хоромах, а мы с сыном в сырой и тёмной комнате.
- Удивительная вы мать. Но я вам желаю всего хорошего, чего вы сами себе желаете.
- Спасибо. Вам того же.


                Г л а в а  4

Нинель Абрамовна, жившая в Электрическом переулке, встретила Релю сочувственно:
- Попросили бы, чтобы вас на неотложной помощи привезли, чем тащить тяжести в такую даль и жару. Там всегда две машины дежурят, и уж как-нибудь привезли бы.
- А если в это время потребуется помощь тяжёлому больному?
- У нас больные чаще вызывают из Кремлёвской поликлиники врачей или из Четвёртого Главного управления. Так что шофера, работающие у нас, если свободны, подвозят медсестёр из нашего кабинета то в Военкомат, то вот ко мне с историями болезней.
- Я этого не знала. Но чтоб подвозили, мне, по крайней мере, надо хотя бы познакомиться с ними.
- И познакомься. – Почему-то сразу перешла на «ты» будущая соратница Рели. - Врачи на «неотложке» и шофера в основном молодые, любят таких красивых женщин. Вот, клади сюда на стол истории и пойдём, пить чай. Или ты с жары холодного чего хочешь?
- Если можно холодного, - Калерия осмотрелась и поразилась. В двухкомнатной квартире Нинель Адамовны были зарешёченные все окна, даже на кухне.
- От воров спасаетесь? - спросила она, моя руки под краном. – Ведь вы на четвёртом этаже живёте. К вам подняться по лестнице и то сложно. А уж по голой стене кто же полезет?
- От сына спасаюсь, - со слезами на глазах сказала Нинель Адамовна. – Не хотел в суворовское училище идти, куда его бывший мой муж, а его отец определил. И вот всё мне нервы портил, что выпрыгнет в окно и разобьётся. Пришлось решётки поставить.
- Ваш сын в Суворовском училище? – поразилась Калерия. – Насколько я знаю, туда берут исключительно сирот, сыновей погибших солдат или внуков.
- Не так много в наше время гибнет солдат, - возразила, покраснев, Нинель Адамовна. – А у меня муж военный, служит в штабе. Правда имеет сейчас другую семью, но первого сына смог определить в Суворовское училище, иначе бы я с ним с ума сошла. Поставить решётки на окна, что мальчишка не выпрыгнул в них – это тоже надо мужество. Представляю как бабки наши на лавочке перед подъездом, косточки мне промыли, что сын вроде болен на головку, как они говорят, а его на исправление не в сумасшедший дом, а в суворовское училище.
- Не видела старушек перед вашим подъездом.
- Это они сейчас все по дачам разъехались. И надеюсь, что вернутся, и забудут о Борьке. Увидят его в форме – подтянутым, вежливым, перестанут стрекотать, - говорила Нинель Адамовна, наливая Реле абрикосового сока, и вдруг опомнилась. - Тебе, может, вишнёвого хочется – я не спросила, прости.
- Я люблю и тот  и другой, - улыбнулась Реля.
- Ты не обижаешься, что я тебя татуирую?
- На «ты» обращаетесь? Так это положено. Во-первых, вы врач, значит я ваша подчинённая, а во-вторых, вы старше меня.
- Старше, разумеется. У меня под пенсию возраст подходит. Ты не смотри, что мой Борис почти одного возраста с твоим сыном. Я его поздно родила, и вот как меня разнесло после родов.
- Откуда знаете о моём сыне? Я ещё никому в поликлинике не рассказывала о нём, - сказала Калерия и покраснела: - «Как не рассказывала? Хвасталась, что мой сын желает стать лётчиком».
- Я знаю, что у вас сын всего на три года моложе моего, - улыбнулась Нинель Адамовна. – Но, по-видимому, вы более счастливая мать, чем я. Вам не придётся ставить решётки на окна.
- Они у нас есть, - улыбнулась Калерия, начав пить холодный сок маленькими глотками. – Мы живём на первом этаже шестиэтажного дама, построенного в 1916 году. Это мой сын увидел дату, когда лазил на чердак со своим другом.
- Не позволяйте лазить на чердаки своему сыну. Ещё в старые дома, где мальчишки ищут клады – старые стены могут разрушиться и упасть на них. И на стройки – оттуда можно сорваться и разбиться.
- И кому вы говорите. Я отработала в Филатовской больнице и видела таких покалеченных детей, что волосы на голове дыбом становятся. Над ними колдует прекрасный хирург Вахтанг Панкратьевич.
- Немсадзе? – поразилась хозяйка, тоже наливая себе соку. И опять её полные щёки налились краской. – Я училась с ним и была влюблена в него. Но к тому времени я была уже замужем, а он любил другую девушку.
- Извините, но разве Вахтанг Панкратьевич одного с вами возраста?
- Нет! Что ты! Тогда в медицинском институте учились разные возраста. И те, кто с войны вернулся, и вчерашние школьники. Я в войну была медсестрой – худенькая и красивая, как ты.
- Вы и сейчас красивы, не смотря на вашу полноту. Напоминаете мне Самойлову, которая сыграла Анну Каренину. Как я слышала, что Самойлова ещё не родила, хотя она старше меня лет на пять.
- Тебе сказали, что она старше или ты так чувствуешь?
- Чувствую. И ещё скажу вам, что родит она поздно как вы и тоже сильно поправится.
- И как ты это всё угадываешь?
- Не знаю. Но вижу человека и не всем, но иногда читаю их судьбы.
- Самойлову ты видела лишь на экране? Неужели по тому изображению – тем более играла она великосветскую даму. Правда, она ещё моложе снималась в фильме «Летят журавли».
- «Летят журавли» очень хороший фильм, хотя Самолова сыграла там легкомысленную девушку.  Анна Каренина тоже мне как мать не нравится, хотя, казалось бы, она имеет право любить и быть любимой. Но как она не почувствовала в самом начале, что их любовь с Вронским обречена на провал? И, кинувшись под поезд, не думает ни о сыне, ни о дочери.
- А ты, неужели чувствуешь?
- Чувствую, ещё как! И гоняла от себя парней – хороших, плохих, пока не повстречала того, кто мне судьбой предназначен. А судьбой мне предназначен был как раз такой же, который наплюёт на любовь и бросит меня с маленьким ребёнком.
- Ты это знала заранее?
- Да. Нагадала себе всё это в вещем сне. И дитя себе нагадала, которого рожу от этого человека. Всё мучилась, ещё девчонкой, что буду ли его любить, если знаю, что оставит нас с сыном. И отбиваясь от хамов парней, считала себя чуть не героиней. Но попадались такие, которые мне обещали золотые горы и выполнили бы.
- Мужчины всегда обещают, но никогда не выполняют, - по-матерински сказала хозяйка. – Но кто тебе обещал хорошую жизнь? Хоть одного назови.
- Ещё я была девчонкой – а жили мы тогда в Украине – приехал в наше село на один день моряк, уже помощник капитана. Он тоже, кстати сказать, воевал шестнадцатилетним мальчишкой. Но был довольно высоким, прибавил себе два года, а так как вышел из осаждённой Одессы, то его приняли в армию по справке, что он учился в Морском училище – возраст там не был указан. Воевал он год или побольше, только, когда освободили Одессу, его по приказу, послали доучиваться.
- И тем, быть может,  спасли от смерти, - заметила Нинель Исааковна.
- Возможно. И когда мы встретились, я была восьмилетней девочкой, которую не очень любила мама, одевала как Золушку. Я и была Золушкой, потому что варила на большую семью, носила воду от колодца, хотя вёдра у меня по земле шагали, растила маленьких сестрёнок.
- Но после войны в деревнях не было чего купить в магазинах, - сказала хозяйка. – Это я знаю, потому что ездила с мужем по воинским частям и всего повидала.
- Мама наша умела иметь блат и в сельских магазинах, потому что была зоотехником – не простой колхозницей и магазинные продавцы прогибали перед ней шеи, желая угодить. Позже, когда мне было десять лет, она и председателем колхоза побывала – тогда и в районных магазинах и в областных блат имела. Так что одевалась сама прекрасно и старшую сестру – свою нагулянную любимицу.
- Я всё поняла – тебя матушка водила в рванье, хотя ты была её главной помощницей по дому.
- Вот такой, в дырявом сарафанчике – перешитом мной же из маминого или Вериного платья я и попалась на глаза приехавшему моряку, который в то время уже за границу ходил. И он подарил мне платье, как сейчас говорят, импортное.
- Как мог моряк взять и подарить маленькой девочке платье? Если он был на войне, то ему к твоему восьмилетию достаточно много лет было.
- Во-первых, мне уже подходил девятый год через два или три месяца. – Калерия покраснела. -  А Артёму моряку было двадцать три года.
- И честь чего он подарил тебе платье?
Калерия смутилась. Она вспомнила, что платье ей было подарено как бы от деда Пушкина, но говорить об этом нельзя.
- Он приехал к моей подружке Лене, которая была выше меня по росту, более развита физически. Но так как Артём не был в гостях у семьи Лены два года, то привёз ей два платья, и одно оказалось как раз на неё, а второе на меня.
- Повезло тебе, девочка. Я смотрю, ты и сейчас ходишь в платье, не московского пошива. За такими, привезёнными из-за границы, в наших магазинах давятся.
- В очередях я стоять не люблю, и просто нет времени, но мне иногда везёт. Зашла как-то в модный магазин «Синтетика», что раньше был на улице Горького, а сейчас перебрался на Калининский проспект, и купила там это платье без очереди – их только вынесли.
- Калининский проспект, это который недавно построился, и была снесена «Собачья площадка»?
- Если бы только площадка, - простонала Калерия. – Но там снесли домики старые, красивые особняки, на которые я любовалась ещё по первому году жизни в Москве. Но широкий Калининский проспект тоже люблю за его высокие дома, построенные как бы раскрытой книгой.
- К тому же этот новый проспект является как бы продолжением или началом Кутузовского проспекта, составляет с ним как бы единое целое.
- Хорошо сказали, - похвалила Реля хозяйку.
- Но, милая моя, не забывай, что мы говорили о моряке Артёме. Итак, почти в девять лет он дарит почти незнакомой девочке красивое платье. За что?
- А девочка, шутя, разумеется, нагадала ему, что капитаном он станет лет через десять. И он ответил, что если это случится, то он приедет за уже взрослой девушкой и женится на ней.
- Почти как в «Алых парусах», не помню, какого писателя. Но девушку звали почти как тебя. Тоже какое-то необычное имя.
- Девушку звали «Ассоль», «Алые паруса» написал писатель Грин. Больной, живя в Крыму, писал столь замечательные книги. Или это больной фантаст Беляев жил в Крыму – я спутала.
- Про Беляева погоди рассказывать. Ты мне про своего капитана поведай – приплыл он за тобой на алых парусах? Стал ли он капитаном? Не заболел ли от ран военных?
- Слава Богу, не заболел и капитаном стал в возрасте Христа, как я и предрекала.
- Так ты ведунья?
- Подождите. Но если Артём все эти десять лет пересекал моря-океаны, то и девчонка, которой он подарил платье, поездила по Союзу. Не только по Украине, где мы в основном жили, но забрались на Дальний Восток. Я там повидала многое и узнала, какие дела творил Сталин, загоняя людей в лагеря. Мы даже проехались на поезде по тем мостам и тоннелям, которые строили политические заключённые. Я не спала как Ассоль, ожидая своего капитана, а двигалась и развивалась.
- Двигалась и развивалась, - повторила хозяйка, - чтоб капитану жена хорошая досталась?
- К сожалению, на то время когда мы встретились, а мне было восемнадцать лет, я уже нагадала себе во сне «суженного ряженного», от которого я рожу своего сына. И главное, что ребёнок мне тоже во сне этом вещем приснился – именно такой, какого я потом родила.
- А от капитана ты не могла родить ребёнка? Или он тебе не предлагал?
- Ещё как предлагал. А встретились мы с ним в пути. Он меня не узнал, конечно, потому что я выросла и «стала красавицей», как он сказал. Зато я его сразу узнала – Артём почти не изменился. Но потом мы с ним высчитали или нам Космос подсказал, что моя старшая сестра, нагулянная мамой совсем не в молодые годы, является дочерью его тёмного дядьки.
- Как это тёмного? – удивилась Нинель Адамовна.
- Тёмные люди – это почти черти. – Краснея, сказала Калерия. – Хотите, верьте, хотите, нет.
- Знаю, про кого ты говоришь. Встречались и мне такие, которые просто жить не могут, если из людей крови не попьют. Я их энергетическими вампирами называю. Значит твоя мать, по отношению к тебе, тоже такой вампир, если издевалась над тобой. И сестра, рождённая от вампира, не могла быть светлым человеком.
- Вера – дважды вампир. Рождённая от мамы, не очень со светлой душой, и от «чёрта», как называл своего дядю Артём, она не могла быть хорошей сестрой.
- Тебе не позавидуешь.
- И поэтому мы с Артёмом решили – хотя это было больно и для него и для меня – что нам нельзя быть вместе, чтоб тёмные силы не опутали нас. Кстати, он ехал на похороны своей тоже не очень светлой матери, от которой сбежал в Одессу в четырнадцать лет. Похоронив мать, он заехал ко мне в то село, куда я ехала в отпуск, к своей тёмной матери, и, убедился, что она такая и есть. Кроме темной моей родительницы ему удалось познакомиться с Верой, приехавшей тоже на каникулы к маме из Одессы, где она училась в институте.
- Смотри, какое совпадение. Этот Артём получается Вере – двоюродным братом и живут в одном городе, но познакомился он с ней лишь в селе, где жила ваша матушка. Артём – светлый человек, как я поняла. Как он встретился со своей тёмной сестрицей?
- Вот этого я не видела. Предчувствуя внезапный приезд Веры, я сбежала от их встречи с мамой, в город Каховку – это прелестный уголок в Украине – к своей подруге.
- И не видела, как столкнулись тёмные силы, со светлой – твоим поклонником Артёмом?
- Не видела, но Артём оставил мне тысячу рублей – это теперь равносильно ста рублям.
- Но на эти тысячу рублей ты могла бы тогда купить пальто или пять платьев, не говоря об обуви, которая тогда хоть и не удобная была, но всё равно не босой же ходить.
- Но Артём мне оставил деньги, чтоб я поехала к его светлой тёте Виктории и посмотрела Одессу. И я еле эти деньги у Веры вырвала, зная, что у студентки нашей не только гардероб каждый год обновляется, но и на книжке деньги есть.
- Тёмные люди все жадные и при том стараются самых близких ограбить.
- Что и происходило в детстве моём и юности, пока я не ушла из дома в одном платье.
- Надеюсь не в том, которое тебе Артём подарил в детстве?
- Нет, - Калерия улыбнулась, - то платье у меня не росло, вместе со мной. – «Как у меня серебристое платье, во снах, растёт вместе с хозяйкой».
В коридоре зазвонил телефон, и Нинель Адамовна поспешила туда.
- Подожди меня. Поговорю и разогрею нам обед. Покушаем вместе.
Но Реле не хотелось затруднять хозяйку разогреванием обеда, ей хотелось домой, где покушала бы вместе с сыном. Олежка с раннего утра уехал со взрослым парнем – его другом Мишей на Москву реку купаться. К обеду, который у них летом бывал и в четыре часа, обещали вернуться. И хоть Миша был взрослым, семнадцатилетним парнем, Калерия всё же волновалась.
- Спасибо за приглашение к обеду, - сказала она, когда вернулась Нинель Адамовна, - но я поспешу домой. Сын мой со своим ровесником и его старшим братом купаются сейчас на Москве-реке. К обеду обещали вернуться.
- И ты не боишься отпускать своего потомка так далеко с какими-то товарищами?
- Боюсь, но что делать – в Москве сейчас жарко. Кроме того, я целый месяц возила на Москву-реку эту компанию, чтоб они потом смогли без меня ездить. У вас есть отработанные истории болезней, чтоб я их отнесла в поликлинику?
- Знаешь что, милая моя, приедешь ко мне на машине завтра – я позвоню, чтоб тебе дали перевозку и заберёшь килограмм пятнадцать историй. Сама ты столько не донесёшь.
- Да, это много. К тому же хотела по пути зайти на Тишинский рынок, купить яблок, груш ребятам на следующую их поездку.
- Неужели ты всех подкармливаешь фруктами?
- Зато они покупают там воду и булочки с изюмом.
- Если ты приедешь на машине, то поговорить нам, как сегодня не удастся – водители ждать не будут. Но отвезёшь большую кучу историй, а потом приноси мне по пять и столько же забирать будешь. Тогда и поговорить сможем, как сегодня полчасика. Мне так приятно было с тобой познакомиться. Это же чудо, что мы будем вместе с тобой работать, если я не расхвораюсь ещё больше. Да и ходить мне тяжко, при моём весе, а от моего дома до поликлиники нет прямого транспорта. Мне приходится идти до улицы Горького, ехать троллейбусом, затем спускаться по Большой Бронной до поликлиники. А вечером подниматься вверх по этой тяжкой улице.
- Почему тяжкой? Я Большую Бронную обожаю. Там столько старинных зданий и библиотека чудная. Церковь есть, правда не действующая.
- Там синагога действующая, - отвечала хозяйка. – Она почти напротив нашей поликлиники. Но мне и туда тяжко зайти, исповедоваться. Ты молодая. Бегаешь везде, ноги у тебя не болят.
- Что вы! Иногда так нахожусь по старой Москве, что ног не чувствую. Вернее они у меня чугунными становятся. Но люблю Москву до слёз, потому что много в ней разрушено. Но строят новое – это радость. Надеюсь, когда-то и старину станут восстанавливать.
- Завидую тебе, девочка. Мы вернулись с мужем в Москву уже с ребёнком и моей расплывшейся фигурой, поэтому, я в ней почти ничего не знаю.
- Но вы же учились в Москве и были молодой – могли походить вместе со студентами?
- Вот ты мне напомнила. Вахтанг и устраивал походы по Москве и по Подмосковью возил. В следующий раз, когда сможем поговорить, я тебе расскажу о нём. Ты не будешь возражать?
- С удовольствием послушаю о любимом мной хирурге. Ходила на его операции  смотреть. А узнать как жил в молодости этот человек, каким жизнелюбом был – тоже неплохо.   
- А ты мне ещё немного о капитане расскажешь. А может и о муже. Вот интересно, как можно знать, что человек тебя кинет и рожать от него ребёнка. При этом думаю, что ты и любила его? Ведь не без любви появился на свет твой сын?
- Ещё как любила. Сын мой родился в любви. Если будет время, расскажу. Но прослушать о Вахтанге, мне кажется, будет интересней.
 

                Г л а в а  5.

Однако на следующий день к себе вызвала Релю Главврач. А Нона Абрамовна поехала за историями к Нинель Адамовне с радостью.
- Не знаю, обрадует ли вас, наша строгая Ванесса Григорьевна, - сказала увольняющаяся, из поликлиники, медсестра. - Но я, к свой любимой Нинель, поеду с удовольствием. Поговорим, заодно и попрощаемся. Жалко мне её, как она будет ходить по школам, с её весом. В прошлом году её и меня до школ подвозил муж.
- Да. Мне тоже немного тревожно, что она болеет. Ноги у неё сильно распухшие и ходит по дому в жару, в тёплых носках.
- Боюсь, что вам с ней не придётся работать. Наверное, Ванесса нашла уже другого подросткового врача.
- Ой, новая врач сможет ли, писать эпикризы, как делает это Нинель Адамовна?
- Вот то-то и оно. Конечно, с Нинель вам легче было бы входить в работу, но поскольку она так малоподвижна, думаю, что вам Ванесса подберёт другого врача – моложе и мобильней.
В этот день медсёстры расстались. Нона поехала в те края, где Реля когда-то с удовольствием работала, а Калерия пошла к Главному врачу, не догадываясь, о чём с ней говорить будут.
Ванесса Григорьевна была одна и как в прошлый раз пригласила Релю подойти и сесть почти рядом.
- Уже познакомились с Нинель Адамовной и думаете со страхом, как она будет с её ногами, ходить по школам? – Предположила сразу, как поздоровались, Главврач.
- Вы угадали. Но может быть, когда будут работать комиссии, можно заказать маленький автобус, чтобы он всех отвозил по школам, хотя бы утром. Я уже знаю, что врачей требуется пять или шесть человек. С некоторыми должны пойти медсёстры – так мне сказала моя предшественница.
- В комиссии участвуют невропатолог, хирург, отоларинголог, глазной врач и подростковый с медсестрой. Вы подготавливаете все походы по школам, списки учеников, затем с вашим врачом принимаете подростков после того, как они прошли всех остальных.
- Я делаю антропологические измерения, взвешиваю и определяю рост, а врач смотрит подростков на предмет их заболеваний.
- Вы хорошо усвоили свои обязанности. И поскольку народу мы насчитали много – человек семь, десять будут участвовать в комиссии, то маленький автобус мы можем заказывать в дальние школы. Но есть такие школы, куда наши врачи прогуляются и пешком.
- Да, рядом на улице Остужева 112 школа. Затем наискось от поликлиники на другой стороне Большой Бронной улицы школа 124, где много учится детей артистов, потому, что и живут рядом.
- Прекрасно. В какую школу можно ещё дойти пешком?
- В 125-ю. Она находится на Малой Бронной, перейти дорогу, и можно уткнуться в неё.
- Да, самая близкая и самая неудобная для учёбы, потому что вход в неё прямо с улицы. К тому же, несколько лет строились большие дома. Грохот доносился и до нашей поликлиники, а в 125 школе, наверное, половина учителей и учеников стали плохо слышать. Ваш сын не в той школе учится, если она районная?
- Сын в 112 школе занимается. На мой взгляд, самой лучшей, потому что там достраивают бассейн для здоровья детей. Кроме того, идти сыну близко и не переходить дороги.
- Как вы побеспокоились! Хорошая матушка? При нашем знакомстве вы мне пожаловались на свою мать. Получается, что отталкиваетесь от её плохого поведения по отношению к вам?
- Я уже не рада, что сказала вам об этом, - покаялась Калерия.
- Не жалейте. Вы, сказав откровенно о матери, плохо относящейся к своей самой лучшей дочери, заставили меня задуматься, а не такая ли и я мать своей дочери? Одна из моих дочерей настолько была, наверное, затравлена мною, что уехала из Москвы в Тбилиси, хотя там жить совсем не так хорошо как в столице.
- Тбилиси тоже столица, - возразила Калерия. – К тому же с субтропическим климатом, где не такие суровые зимы, как в Москве.
- Вы бы тоже уехали, если бы у вас была возможность из Москвы?
- Нет! Я Москву обожаю, и не променяла бы её даже на Крым. В Крыму, кстати, я и жила до Москвы.   
- Вот так путешествия. Вы из Крыма в Москву и не хотели бы туда возвращаться, а моя дочь не желает жить в лучших условиях, потому что у неё плохая мать.
- В Крым, - Калерия застеснялась, - я желала бы ездить, но только летом и лишь к морю. А в таких поездках – у меня был опыт – можно и в экскурсии попасть.
- Да, посмотреть красоты Крыма и подправить здоровье. Но денег надо много. Говорят, что Крым очень дорогой.
- Я, жила в Симферополе, не возле моря, но ездили в Севастополь, в экскурсии, иногда от работы, где надо было оплачивать треть путёвки. Или в Евпаторию ездила за свои деньги – это к морю, у меня там были друзья, дорогу к которым я сейчас, откровенно говоря, забыла, а письма не пишу. Были и в Ялте знакомые – тоже адрес их потеряла. А сейчас поехать с сыном, то надо платить и за место, где жить, и за питание, я уж не говорю о билетах на экскурсии, а это очень большую сумму надо иметь.
- Поэтому в этом году вы довольствуетесь Москвой-рекой, как я слышала. Не отправляете сына в пионерские лагеря?
- Что вы! Я тоже слышала, что в пионерских лагерях не везде хорошо. Иной мальчишка поедет от семьи хорошим, а возвращается хулиганом, или, наоборот, забитым хулиганами.
- Это надо за себя постоять, действительно. То-то мои внуки возвращаются из лагерей возбуждёнными или угнетёнными. Но вы ходите не только на речку, но и водите сына по Москве, чтоб он тоже любил Москву? Как это у вас получается? Я тоже люблю Москву, но не так сильно.
- Боже мой! У меня тоже не всё сразу получалось. От плохой мамы – вы простите меня, что так говорю – я уехала в Крым, в Симферополь, на строительство.
- Так это от строительства вас возили в Севастополь?
- Конечно. Не очень хорошо оплачивали наш труд, но на экскурсии возили. И если на два-три дня, то и в хорошей гостинице мы ночевали, и кормили нас в хороших кафе, а то даже и в ресторане.
- Так с вами, наверное, начальников дети ездили – потому всё так было хорошо.
- Наверное, так. Но для меня не так важны были гостиницы и питание, как экскурсоводы, а в Севастополе они все влюблённые в свой город.
- Это очень важно. Какие ещё города вы видели в Крыму?
- Ялта и Евпатория, как я уже вам говорила. Но это уже не с экскурсиями, а за свой счёт.
-«Не за свой счёт ты Ялту видела, - подумала с иронией над собой Калерия, - а при помощи Артёма-капитана дальнего плавания, но хвататься об этом Главврачу нельзя».
- И уже за свой счёт вы так не посмотрели Ялту и её окрестности, как если бы вас везли от производства. А там есть на что посмотреть.
- Например, «Ласточкино гнездо», - улыбнулась Калерия, - где мы обедали на открытой веранде с мальчишкой, который меня сопровождал. С ним же мы ездили и в «Ботанический сад» в Ливадию и даже осмотрели с экскурсией дворец Воронцова.
- Великолепный дворец, я его тоже видела. Это такая роскошь! Что ещё вы видели в Крыму, пока там жили вдали от суровой матери?
- Не совсем в Крыму, но город Одесса тоже стоит у Чёрного моря.
- О! Про Одессу столько песен поют. Удалось походить с экскурсиями? Или лишь морем наслаждались?
- Морем – несомненно. А вечерами, когда спадала жара, моя хозяйка у которой я гостила, отправляла меня в экскурсии – она работала в экскурсионном бюро.
- Опять вам повезло – с самыми хорошими гидами ходили и ездили по Одессе.
- Не совсем так. Были экскурсоводы, которым или наскучила их профессия или они желали с богатыми гостями скорей пойти в ресторан, но иных мне приходилось поправлять, чем вгоняла девушек или молодых женщин в краску.
- Но откуда вы знали лучше их материал?
- Для этого существуют книги и библиотеки, - улыбнулась Калерия. – Угнетаемая матерью, плохо одетая в юности, я спасалась от мамы и моей загруженности по хозяйству в библиотеках, где мне посылал Бог книги, из них я узнавала очень много из истории. А история и литература – это основа моих знаний о людях, об иных краях, особенностях возникновения городов, строителей их и какие знаменитые люди посещали когда-то эти города.
- Боже! Были бы у меня такие дочери, мчались бы не к парням, с которыми лишь беду наживали, а в библиотеки. Но вот и я жалуюсь. Вернёмся к вам. И вот с большим литературным и богатым опытом входить в незнакомые города, вы приезжаете в Москву. И в первую очередь, наверное, хотели её так смотреть, как Одессу, как Севастополь, как окрестности Ялты?
- Конечно, хотелось бы, но на руках у меня был маленький сын.
- В каком году вы приехали в Москву?
- В ноябре 1961 года, а сын мой родился в мае месяце.
- Да, с ребёнком на руках не очень походишь. Или у вас тут его подхватили родные мужа?
- Что вы! Я от плохой мамы попала к зловредной свекрови-спекулянтке, отсидевшей уже в тюрьме именно из-за своей страсти наживаться за счёт бедных людей, продавая им товар в три цены.
- Но, отсидев за спекуляцию в тюрьме, она, я думаю, опомнилась?
- К сожалению нет. Меня она возненавидела сразу – не ко двору я ей пришлась. С первого же вечера стала мужа спаивать, чтоб приблизить его к себе, а от меня отвернуть.
- От такой умной и образованной девушки, которая столько им могла рассказать?
- Они ничем, кроме наживы, не интересовались. Даже сестра моего мужа, одного со мной возраста или чуть постарше, жила лишь одеждой от спекуляции матери, в которую её рядила свекровь.
- Короче, вы попали из огня в полымя? Или как это говорят в России?
- Правильно сказали. И, как я поняла, Москву мне никто показывать не будет. Переждав вечер, когда пришли друзья мужа, в том числе сестра его и младший брат, послушав их разговоры – исключительно о Москве с чёрного хода – где чего можно купить. Эти разговоры плавно перешли в анекдоты, из которых мне запомнился один.
- Интересно, какой анекдот мог смутить умную девушку?
- Армянское радио спрашивают: - «Что было бы, если бы клопы светились?» - «В Москве были бы светлые ночи». Я клопов до Москвы не видела.
- Да что вы!
- Честное слово, - сказала Калерия. – Были в головах детей, после войны, вши. Приходили медики и находили их.
- Но не в ваших кудрях?
- У меня не было. У старшей сестры были, даже гниды ей мама вычёсывала, а у меня как не заглянет – нет. Думаю, что даже злилась на меня за это. У её любимицы есть в реденьких волосиках, а в моих, которые мне мама даже в косы не заплетала – нет. Но вернёмся к клопам. Они напали на моего малыша ночью и мне, с мужем пришлось встать. Я ребёнка взяла и стала его грудью кормить, чтоб не плакал, а муж гонял этих клопов и давил их прямо на стене.
- Представляю картину, - улыбнулась Ванесса Григорьевна. – Потолки в доме, где вы живёте высокие?
- В том-то и дело. Каких-то мой муж, у которого рост метр восемьдесят доставал, а не всех – быстрые клопы убегали наверх и прятались за обоями.
- Что же ваша свекровь не могла их вывести перед приездом ребёнка?
- А когда бы она спекулировала? Я почти до утра, после этой встречи с клопами не спала. А утром поела, чем Бог послал, одела моего сына, - муж ещё спал после войны с клопами - и мы пошли гулять. Осень в том году была тёплая, я ещё в босоножках ходила, даже без носков.
- Повезло вам. Но как выйти с ребёнком в чужом городе, а вдруг бы заблудились?
- Я зафиксировала аптеку на углу Малой Бронной улицы, которая наискось от нашего подъезда и пошла по Малой Бронной, с песней в голове: «Серёжка с Малой Бронной».
- Какая же вы умница. Пошли в сторону снесённых бараков или в сторону пруда?
- В сторону маленьких, поразивших меня, домов. И свернула вскоре, на Большую Бронную улицу. Прошла мимо нашей поликлиники, отметив, в случае чего, что мне недалеко ходить, если придётся. А поскольку ребёнок у меня на руках вертелся, то не очень разглядывала дома. Лишь библиотеку отметила и обрадовалась, что тоже находится недалеко от дома.
- Неужели дошли до Пушкинской площади?
- Нет. Эту площадь я заметила ещё в первый вечер, когда мы приехали. Вернее мы приехали на метро на площадь Маяковского. И я заметила, что Владимиру Владимировичу там тесно. И что вы думаете? Уже через четыре года снесли маленькие домики вокруг памятника, в том числе театр «Современник» перенесли на улицу возле Чистых прудов. А в том красивом здании, думаете, что находилось?
- Я ещё не посещала «Современник», с тех пор, как его перевели от площади Маяковского на Чистые пруды. Поэтому не знаю, что в нём до того находилось.
У Рели загорелись глаза: - А в красивейшем доме на Чистых прудах лежала свёрнутая в трубку панорама Бородинского сражения, написанная Рубо.
- Побывать в «Бородинской панораме» мне довелось с внуками. Но кто написал этот великий холст, не запомнила. Как вам всё это удаётся, при вашей загруженной жизни? Я слышала, что парня вы воспитываете одна.
- Но дело в том, что Анатолий Францевич Рубо и «Севастопольскую панораму» написал. Я его фамилию от поездки в Севастополь и запомнила. И то, что я отметила, что Маяковскому на площади тесно, и то, что перенесли театр «Современник», а ещё раньше вызволили из этого дома рулон с прекрасным полотном живописцем Рубо, и поместили его в специально выстроенное круглое здание.
- Подождите, я угадаю. Вы своим недовольством, подтолкнули кого-то, кто всё это и проделал?  Тогда вы волшебница!
Калерия улыбнулась: - Волшебница или нет – судить вам. Но я тоже удивилась, что площадь Пушкина мала. И вот уже снесли маленькие двухэтажные здания, перед Некрасовской библиотекой, куда мы с сыном ходим. Там  устроили сквер с фонтаном и тем самым как бы раздвинули Пушкинскую площадь.
- Да ещё повесили на задней стене вашей библиотеки прекрасные часы. Ещё могу вам сказать, что скоро снесут или уже снесли кинотеатр «Центральный» и там выстроят метро и назовут, как мне кажется Пушкинское.
- А ещё там двигают красивый дом, не знаю, кто его строил, но очень замечательное строение. Мы уже с сыном и его друзьями ходили смотреть, как этот дом подвигается.
- Я тоже смотрела на это чудо. Жаль, что его задвинут немного – он будет не так хорошо виден. Но мы с вами заговорились о красотах Москвы. Я так ни с одним москвичом не разговаривала, хотя живу здесь пятьдесят лет.
- Ой, вы и в войну здесь застали!
- В войну, девочка, я была на фронте. Вот уж никак не думала, что встречу такого интересного человека. Когда-нибудь, я попрошу вас, чтоб вы меня поводили по Москве, хотя бы по Центру, где я живу. Согласны?
- Если будет время, то согласна. Но я очень была загружена работой в больнице, не знаю, как в поликлинике будет.
- В поликлинике вы отдохнёте. Я тоже работала в больнице и знаю как там тяжело. А здесь все выходные, все праздники ваши, ночи тоже будете проводить дома. Если захотите заработать сверх полутора ставок, то можете ходить уколы больным колоть по праздникам или выходным – всё оплачиваем.
- Больше полутора ставок нельзя, - возразила Реля, помня, как их обманывала Марья Ивановна – военная медсестра, сумевшая, благодаря заведующей, стать старшей.
- А мы ставим праздничные тем медсёстрам, которые от них отказываются. Но они вам отдают деньги в двойном размере, как положено.
- Но с них же за это возьмут подоходный налог, - Калерия вспомнила, как в детском саду мелочилась, отдавая деньги, не её заработанные, Галина Николаевна.
- Зато они получат больше в отпуск. И если берут больничный, то тоже им больше оплачивают. В этом вопросе мы давно разобрались. И если какая-то медсестра подменяет другую медсестру, та отдаёт ей деньги честно, без обид. Но я вас даже не из-за этого позвала. Думаю, что даже если я добьюсь, чтоб вам давали автобус, когда начнутся осмотры в школах, Нинель Адамовна не сможет доходить до нашей поликлиники с её больными ногами вовремя. И потом, после осмотров ей домой опять пешком идти. От школ наших тоже общественным транспортом не очень доберёшься. И я даю вам нового врача. У неё большая, казалось бы, беда с ногами – врождённый вывих, и одна нога короче другой – ходит она в ортопедической обуви, но ходит быстро – это я точно знаю – в одном доме с ней живём.
- А как же Нинель Адамовна?
- Ей уже полгода до пенсии осталось. И эти полгода она будет писать эпикризы для военкомата. Так что и с ней вы будете общаться. Но носить тяжести не стоит такой хорошей матери – поберегите себя для вашего сына. Я уже дала распоряжения, что отвозить тяжёлые истории болезней на юношей станут на одной из свободных наших машинах.
- И привозить обратно?
- Естественно. Вам лишь будет надо оформить новые истории и поставить их по месту жительства. И даже это будут делать регистраторы.
- А старые относить в архив, - напомнила Калерия.
- И старые они отнесут. Ваша задача не упустить новые карты, которые потом будете возить в Военкомат, по их требованию.
- Я уже знаю, что и с Военкоматом буду иметь дела.
- Вас это удручает?
- Что вы. У меня же сын растёт, которому прикреплён к Краснопресненскому Военкомату.
- Это хорошо. Нона Абрамовна не любила иметь дела с Военкоматом. А у вас, что не песня, то в строчку. Как удивительно приехали в Москву и заставили своими мыслями сдвинуть с места театр «Современник», затем расширить площадь Пушкина и построить там метро, так и с Военкоматом вы подружитесь.
- Тем более что те места я плохо знаю, и, с удовольствием, буду знакомиться с ними.
- А меня познакомьте хотя бы с одной радиальной улицей, идущей от Кремля.
- Выбирайте любую, начиная с улицы Горького и заканчивая Кропоткинской – по полукругу. Но я буду рассказывать не только историю создания улиц и домов, но и об архитектуре.
- Архитектура – это музыка в камне. Не знаю, кто сказал.
- Я тоже не знаю. Но сказано - верно. И вот вам маленькое стихотворение:
                Говорят у домов, долго живших на свете,
                Человечьи порой выступают черты.
                Все кто жил в них когда-то в тоске и тревоге
                Иль в согретые солнцем заветные дни,
                Хоть частицу души оставлял на пороге,
                Там, где дышат, казалось бы, камни одни.
- Это ваши стихи?
- Что вы! Я не так красиво пишу.
- Но всё же пишете. И о Москве?
- И о ней, родимой. Люблю Москву, как любил её Пушкин, который говорил:
                Москва, люблю тебя как сын
                Как русский – пламенно и нежно.
- Но вы мне и свои стихи почитаете. Знаю, что сейчас вам нужно в кабинете ещё побыть до двух часов.
- Да, приходят иногда подростки за формой 287, для поступлению в институт.
- Вы знаете, что с ними делать?
- Если это не из наших школ, направляю по врачам, даю направления для анализов. А после двух часов меня, вернувшаяся Нона Абрамовна поведёт знакомиться в одну из школ.

               
                Г л а в а  6

Как только Нона Абрамовна повела Новую медсестру знакомиться в 110 школу, которая находилась в районе улицы Палиашвили, на Калерию нахлынули воспоминания. И так как заходили они со стороны Никитских ворот, то сначала Нона поворчала:
- Вот, снесли магазинчик «Три поросёнка», в котором я изредка, но покупала хорошую вырезку из телят. Теперь мяса хорошего достать негде. А если и случится где, то очереди стоять приходится.
- Зато, - возразила Калерия, остановившись, и показывая рукой направо, - открылась маленькая, вросшая в землю церковь Фёдора Студеита, построенная в 1626 году, прихожанином которой был полководец Суворов. Он и жил на Большой Никитской улице, переименованной в улицу Герцена.
- Зачем, спросить их, переименовали?
- Ленин же очень возносил Герцена, который, как пишут в истории, ударил в колокол и разбудил народовольцев, а народовольцы разбудили революционеров.
- А вон кто стоит вначале Тверского бульвара? – Указала Нона рукой.
- Неужели вы, проходя мимо, не разу не заинтересовались? Там написано, что это Тимирязев, учёный вроде Мичурина.
- Да что вы! А я думала, что это какой-то астроном, судя по микроскопу возле него.
- В памятник, во время бомбёжки Москвы немцами ударил снаряд, памятник упал и чуть повредился. После войны его поставили, дыру залатали, но след остался.
- Хороший видно скульптор его ставил, что не разбился на мелкие осколки?
- Внизу написано, что Меркуров. Но если вы заинтересовались, то в доме, где сейчас кино-театр «Повторный», жил Огарёв, к которому приходил в гости Герцен. Они подружились и ездили на Воробьёвы горы, где дали клятву служить своей угнетённой родине.
- Воробьёвы горы – где это?
- Сейчас они называются Ленинские горы, «Где хорошо бродить вдвоём» по песне.
- Да, А начинается песня так: - «Друзья, люблю я Ленинские горы». А дальше ваши слова. Но если вы так хорошо знаете, этот угол Москвы, то, свернув от дома Огарёва, на улицу Станиславского находится театр «Маяковского». Что о нём можете сказать? – Нона Абрамовна будто проверяла память Калерии.
- Это такое красивое здание, принадлежал когда-то страстному театралу, у которого даже была крепостная труппа, как у Шереметьева в Останкино. Когда французы заняли Москву, сделали французский театр – его посещал и Наполеон.
- Думал в Москве остаться навсегда?
- Наверное. Но после бегства французов в доме давали представления в пользу москвичей погорельцев. И вот только сейчас поняла, что я вам не о театре «Маяковского» рассказываю, а совсем о другом доме – это дом под номером 26 по улице Станиславского. А театр «Маяковского» в который я ходила на очень посещаемый спектакль «Трамвай желания» находится в доме номер 19, на другой стороне.
- Ты ходила на «Трамвай желания», куда билеты достать невозможно?
- Мы с сыном дружили с польской семьёй, и они через Посольство доставали билеты в самые недоступные театры. Меня сначала пригласил туда мой друг Юрий. Но уехал внезапно в командировку, в Дубну, и мне пришлось идти с его женой. И как же я была благодарна, что с Аней, а не с ним посмотрела этот спектакль.
- Там, говорят, одна сестра приезжает в гости к другой сестре и совращает её мужа?
- Да. Между прочим, я часто встречала это и в нашей жизни. Даже и у нас есть подобный спектакль, или я книгу читала. Так что такая гадость и в Советах на каждом шагу, но большей частью всё это скрывается цензурой. А в этом иностранном спектакле «трамвай желания»  всё так разобрано по косточкам. К прочему в конце оказалось, что сестрица эта психически больная. Или она сошла с ума, оттого, что её почти изнасиловал муж сестры, пока та рожала ребёнка.
- Короче, драма, которую вы, хоть и молодая, но наблюдаете и в нашей жизни? Я жила лишь своей семьёй – никуда почти не ходили, когда жили в Центре. И не из-за того, что билетов было не достать. У нас такая благонравная семья и муж говорил, что в театрах один разврат.
- Что делать, если он есть и жизни. И его, если ты видишь в спектакле или читаешь книгу о нём, надо понимать и отталкиваться от плохих поступков других людей.
- Вы отталкивались?
- Да. Начиная с моей матери, которая была ничуть не лучше этой приезжей гадюки. Старшая сестра моя, напротив брала пример с матери, за что родительница, наверное, и любила её. Обожала мама Веру, говорила, что мечтает в старости жить только с ней. И Бог не замедлил послать Веру к маме ещё молодой. Чуть поработав после института, и полечившись в Москве, Вера уехала жить к матери, в украинское, большое село, почти городок, потому что там есть зимний и летний клубы. Но жили они как кошка с собакой, пока Вера не вышла замуж. А, став замужней дамой почти в тридцать лет, «дорогую маму» на порог своей богатой хаты не пускает.
- Наверное, хотелось ей в Москве остаться? Я говорю о вашей сестре.
- Вы угадали. На меня Вера нажимала через врачей, что ей нельзя жить на Юге.
- Но вот живёт и как сыр в масле купается. А если бы осталась в Москве она бы с вас жилы потянула.
- Слава Богу, я сумела отбиться. Кто-то меня сильно от неё охраняет, - Калерия повернулась к Церкви Большого Вознесения, где когда-то венчался Пушкин, и перекрестилась.
- И вы не боитесь креститься, вот так, на улице, где кто-то может донести? – Шепотом.
Калерия ответила так же тихо: - Никто не видел, кроме вас. А вы не донесёте.
- Отчаянная вы! Я сколько раз ходила мимо этой полуразрушенной церкви и даже если была одна на всей улице, боялась перекреститься – живо бы потянули куда-нибудь.
- Эта церковь мой Ангел-спаситель. Я встретила её на пути, когда расходилась с мужем. Было тяжко, но, вычитав в книге о Москве, кто её строил, и что в ней венчался Пушкин, я поняла, что она отвлечёт меня от моей тоски и горя. Честно признаться - она оправдала мои надежды.
- Так любите Пушкина? Или строителей этой церкви?
- Всех вместе. Они мне как родные. Представьте себе, что церковь эта была построена чуть ли не в пятнадцатом веке. Но видимо, во время войн её разрушали, потом она горела при Наполеоне. А после войны 1812 года один помещик, который в этой войне участвовал, был героем, его фамилия кажется Кретов, но я не уверена. Так вот этот помещик, заметив в одном из своих крепостных мальчиков умение рисовать, причём дома красивые и те же церкви, отвозит его на учёбу в Москву, в 1804году к зодчему Жилярди.
- Зодчий – это кто такой? Вы рассказывайте, а мы сейчас обойдём эту церковь, по дороге к школе, я её запомню, чтоб на чужбине вспоминать этот уголок Москвы, который вы мне открыли.
- Мальчика звали Афанасий Григорьев. Он учится с сыном Жилярди. Ах да! Забыла вам сказать, что зодчий – это архитектор. Итак, Афанасий вместе с сыном Жилярди, обучается мастерству строителя или архитектора.
- Господи! Вы называете такие не русские фамилии. Хоть скажите, что этот старший Жилярди, у которого учился крепостной мальчик, построил в Москве?
- Он много построил. Но я видела лишь бывшее здание Института благородных девиц, которое находится сейчас возле театра Советской Армии.
- Господи! Да это же в Марьиной роще, почти там, где я живу. Знаю я, этот красивый дом, где жили благородные девы. Вот открытие! Но продолжим. Учит Жилярди своего сына и мальчика Афанасия. Что дальше?
- Хорошо учит должна сказать. Но сына всё же посылает отточить своё умение в Италию. А крепостной не может туда поехать, хотя, к этому времени помещик – герой войны 1812 года сам отпустил Афанасия на волю. Однако денег  у него нет, чтоб поехать, усовершенствоваться куда-либо. Но он уже умеет, он уже строит вот эту церковь в 1820 году. А через одиннадцать лет в ней венчался Пушкин.
- Почему именно в ней?
- На это легко ответить. Наталья Гончарова – будущая жена Пушкина жила на Большой Никитской, которая сейчас названа в честь Герцена.  И Пушкин долго добивался её, ездил каждый день на карете мимо их дома, пока матушка Натальи согласилась. Причём, все три дочери её были бесприданницами. А младшая Наталья выходила раньше своих старших сестёр. И Пушкину было поставлено условие, что приданное за Натальей даст её богатый дедушка, но надо подождать. Он был рад жениться на любых условиях. Но «Дедушка – свинья, - как писал впоследствии своему другу Пушкин, - уже пятую свою любовницу-крепостную отдаёт замуж с богатым приданным, а о внучке забыл».
- Да, разврат был и то время, не только сейчас. Знаете ли вы, что сёстры Гончаровы приехали потом в Москву, вслед за Натальей и жили вместе с молодой семьёй. Из-за чего случались размолвки. Но старшая сестра Александра тушила их, взяв воспитание детей и в доме хозяйство на себя?
- Это вы из советских учебников знаете?
- Откуда же ещё? И учителя говорили, что Наталья Николаевна была плохой хозяйкой, всё больше по балам ездила. Была любовницей Николая Первого, от него и детей рожала, разве что первую дочь родила от  мужа, чтоб хоть одна дочь была на него похожа.
- И, правда: Пушкин писал своему другу Нащокину, что Наталья родила первую дочь – его маленькую копию. Насчёт других детей он такого восторга не высказывал. Наоборот, я читала его переписку с женой Натальей, ещё девушкой и меня поразила его фраза: - «Меня интересует, как ты переехала, перевезла наш скарб и свой живот». Ещё тогда я почувствовала, что не может так писать отец о своём потомке.  И пришла к выводу – следуя тому, что нам говорили в школе о неверной жене Наталье Николаевне, что в животе ребёнок был не от Пушкина. Иначе бы он сам побеспокоился о переезде, а не нагружал бы свою беременную жену. И всё же я заступлюсь за Наталью Николаевну. Я, кроме того, чем нас  загружали в школе, читала ещё Раевского, где он пишет о Пушкине и его окружении. Так вот, сёстры приехали к Наталье Николаевне вовсе не затем, чтоб помочь ей по хозяйству и с детьми. Во-первых, они сбежали от деспотии матери – та ещё штучка была – не только крепостных обижала, но и со своими детьми войну вела. – Калерия вспомнила, что и её мать была ей врагом и вздохнула. Но надо было продолжать рассказ: -  Приехав в Петербург, где ютились на съёмных квартирах Пушкин с женой и детьми, сёстры Натальи, немного отдохнули от материнской злобы, и вскоре стали ездить по балам, ища себе женихов. А Александра – самая старшая не только не помогала Наталье с детьми или по хозяйству, но и вставала на сторону Пушкина, если в семье случался разлад.
- У меня дочь старшая тоже читала какого-то Пушкиниста и говорила, что разлады бывали и из-за сестёр. И вроде бы Александра утешала Пушкина в постели, в то время, когда Наталья носила ребёнка под сердцем.
- Да что вы! – Калерия знала, это же было написано и у Раевского, но ей хотелось, чтоб подтвердила Нона Абрамовна. – Ведь это совсем нехорошо, чтоб сестра, живя у Натальи, спала с её мужем. И не просто мужем – Пушкин, на то время, был уже известным поэтом. Ведь об этом могли пойти слухи в обществе.
- И пошли. Александра была несдержанная самодурка, вроде её матери. Подняла однажды крик, что слуги украли её нательный Крест. А что такое слуги в то время? Считались почти родными в семье Пушкиных. Так вот они нашли Крест этой дамы, но в постели Пушкина – она там его потеряла. А история с кольцом, которое Александра дала поносить Пушкину перед дуэлью, за несколько дней. Так он, умирая, передал её это кольцо через какую-то светскую даму.
- Эта светская дама была Вера Вяземская.
- Откуда вы знаете?
- Видимо мы с вашей дочерью читали одни и те же книги. Из-за этой нелепой дуэли, где погиб Пушкин, средняя Екатерина всё же вышла замуж за Дантеса.
- Удачно это у неё получилось.
- Что вы! Когда Дантеса выставили из России, он уехал с ней во Францию, кажется, где у его названного отца Геккерена было небольшое имение. Так вот, Екатерина там была лишняя. Её отселили на задворки, на балы и другие увеселения не брали или она сама не желала туда ездить. И самое ужасное было то, что требовали с брата Дмитрия, который распоряжался крохами от наследства с родителей, чтобы он высылал обеспечение своей сестре, иначе она умрёт от голода.
- Какое хамство! – возмутилась Нона Абрамовна.
- Тем более что жили Дантес с его «батюшкой» не бедно. Дантес пошёл куда-то служить и получал немалое жалование. Причём хвастался при встрече с русскими: - «Это я убил вашего Пушкина». А теперь представьте, какая участь постигла Екатерину, которая так добивалась Дантеса, что разрушила семью Натальи. Она была отвергнута всеми своими родными, кроме брата Дмитрия, который высылал деньги ей на проживание.
- Отвергнутая обществом, - добавила Нона Абрамовна. – А как Александра проживала после смерти Пушкина?
- Она продолжала жить у сестры Натальи, даже когда вдова Пушкина через семь лет после его гибели, вышла второй раз замуж за Ланского.
- Того самого Ланского, который стерёг единственную встречу Натальи с Дантесом. Как говорят блатные: – «Стоял на шухере».
- Да, вот как распоряжается судьба. И с Ланским Наталья Николаевна обрела покой, если бы не Александра, характер которой и в молодости был не очень хорошим, а уж старой девой она сильно портила жизнь Наталье. Освободила она сестру лишь весной 1852 года, выйдя замуж в 41 год за 45 летнего чиновника австрийского не то венгерского посольства барона фон Фризенгофа. И, став баронессой,  уехала с ним за границу, где прожила довольно долго, чуть ли не до восьмидесяти лет.
- Наверное, не была такой несчастной как Екатерина?
- Если прожила столь долго, то надо думать, что неплохо. Дочь успела родить.
- А Наталья Николаевна умерла очень молодой, по современным меркам.
- Она скончалась в возрасте 51 года в 1863 году, от воспаления лёгких. Сейчас ведь лечат это заболевание, а тогда могли и упустить. Как, впрочем, могли бы наши врачи оперировать Пушкина, и, возможно, он остался бы жить
- Слушала бы вас и слушала, но мы пришли к искомому предмету. Школа числится вроде по какому-то переулку, но заходить в неё надо со двора.
- Одну минуту! Вот улица Палиашвили, где находится Грузинское представительство. По этой улице мы с моим потомком два года ходили в ясли на улице Воровского.
- Совсем не знаю улицу Воровского, хотя мой муж не раз порывался меня туда сводить.
- Зря не сходили – улица очень интересная. Но не буду вам рассказывать о ней, чтоб дать возможность вашему мужу сводить вас туда, прощаясь с Москвой. Дойдя до ресторана «Прага» по ней, увидите красивый Калининский проспект, который смёл все маленькие улочки и довольно знаменитые домики, но развернулся книгами домами  великанами. А в конце улицы Воровского, как напоминание о старине чудо церковь Сименона Столпника.  Смотрится, как Малахитовая шкатулка. Какой Данила мастер соорудил её, не знаю, но зайдите внутрь – там сейчас выставка камней. А в другом крыле «Удивительное рядом» - поделки русских мастеров из леса.
- Господи! И что это я ленилась ходить по Москве и детей не водила – вот и потянуло их в неведомые края. Так и не узнают, от какого города оторвались, чего потеряли.
- Зато вы узнаете, что они нашли в неведомых краях. Ну, пошли в школу? Мне не терпится познакомиться с новыми людьми, с кем придётся везти воз подростковой службы.
- Именно, что воз и маленькая тележка прицепов, в виде Военкомата. Но если вы везде будете рассказывать такие рассказы, как мне сегодня, вас полюбят.
- Может и не понадобится? Возможно, люди знают Москву лучше меня?
- Не надейтесь. Люди очень не то заняты, не то ленивы. Впрочем, у многих есть дачи, и лето проводят там. А после работы на земле, где уж ходить по родному городу? Вот вы не заняты садом-огородом и можете везде ходить ездить – познавать.
- Тогда можно поблагодарить Бога, что у меня нет дачи, - Калерия вздохнула, вспомнив свою подругу Настю. У той, действительно дача, и она так занята летом, что буквально теряет сына. Алёша, не желает выезжать на дачу, не хочет помогать матери в огороде, а Настя надрывается, у неё больное сердце. В эту осень должна лечь на операцию в Кардиоцентр. Но поможет ли операция, если Настя и после неё станет возиться в земле, чтоб выжать из неё несколько вёдер картошки, моркови и свеклы. Разумеется, что и варенья с матерью варят, но как подозревает Калерия, все эти непосильные дачные работы, сведут подругу в могилу. Зарабатывает Настя хорошо, но, сколько не уговаривала её Калерия съездить хоть раз в какую-нибудь экскурсию по Подмосковью, не поддаётся. Дача ей дороже всего, хотя могла бы и покупать те продукты, над которыми горбатится всё лето. А осенью выкапывает клубни из земли и везёт в Москву – это тоже тяжесть невероятная, а Алёша сын ей не помогает. И хранить в Москве по сути негде. А на даче плохие люди, в основном пьяницы, из окрестных деревень, крадут не ими  выращенное. И получается, что не видит из-за дачи Настя света белого, а труд не всегда на пользу. Расстраивается, когда с дачи уносят варенья, соления – сердце ухает и как жалуется Настя: - «Когда-нибудь, слягу и умру».

 
                Г л а в а   6

Кто разнёс по поликлинике слух, что Реля знает хорошо Москву и историю её развития, и в подростковый кабинет стали заглядывать медсёстры и врачи, чтобы услышать хоть что-нибудь о месте, где они живут. Причём спрашивали конкретную улицу или целый район. Калерия отмахивалась – она только входила в работу, где не с больными надо иметь дело, а с их историями болезней. А люди спрашивали о таких углах, куда Калерия ещё не заглядывала. Или ходила в тот район, и что-то её заинтересовало, но достать свою книгу о Москве и прочесть, не имела возможности. При её загруженности сейчас бумагами и хождениями по школам, в которых просила медсестёр подготовить списки, кто из старшеклассников будет проходить комиссию, она же должна была хоть немного выделять внимание сыну, который осенью пойдёт в пятый класс.
Отговаривалась от внезапных гостей в подростковый кабинет такими словами:
- Чтобы рассказать что-то о вашем крае, мне надо пойти в библиотеку, найти там книги о том уголке и не просто прочитать, но что-то и запомнить. А затем идти с вами на экскурсию. Но, к сожалению, у меня совсем нет времени. Поэтому, вам легче, чем мне, узнать о своих краях Москвы и меня пригласить, чтобы я за вами походила, да послушала с удовольствием, потому что люблю Москву. Вот Центр знаю хорошо. Но я уже столько находилась по нему с друзьями-поляками, что водить тех москвичей, которые раньше меня приехали в Москву не хочется. Есть организованные экскурсии по Москве. На Красной площади, вам предложат повозить вас по Москве, рассказывая, как она развивалась, и историю Москвы, свозят на Ленинские горы.
- Но вы, как я слышала, знаете больше, - сказала ей игривая дама чуть старше Калерии, которая жила на Малой Бронной улице со стороны пруда. Эту Лиду с её мужем Максимом знала, наверное, вся округа. Они с мужем поженились рано, по любви, родили двоих детей. И чуть не с первых дней своей семейной жизни гуляли друг от друга – так рассказывала Реле соседка этой безалаберной семьи. Нина работала вместе с Калерией в детских яслях, а эта разгульная Лида жила над ней. Стены в московских квартирах чуть ли не в один кирпич выложены – это даёт возможность, если даже не желаешь, слышать соседей. А если у тебя над головой топчутся по ночам и скандалят, то хочешь или не хочешь, а знаешь все проделки соседей.
- Максим приходит домой поздно, - нашептала Калерии  сотрудница детских яслей, - Лиды нет дома. Он идёт искать. Через полчаса является Лидка – Максима нет – она тоже пускается в поиски по ночной Москве.
- А дети? – Поразилась Реля. – Дети сами по себе?
- Слава Богу, у детей есть бабка, которая скрипит, а детей не бросает. Но хочешь слышать, чем поиски супругов заканчиваются?
- Чем? – Калерия улыбнулась. – Потасовкой?
- Сойдясь, наконец, – Нина перешла на насмешливый тон, - они бросаются друг другу в объятия и валятся в кровать, которая скрипит так, что слышно соседям на первом этаже, не только нам, на втором. Скрип, как ни странно, успокаивает людей – значит, ничего не случилось с нашими бродягами – многие засыпают. Просыпаются в два или в три часа ночи от ругани – муж и жена, насладившись в постели, начинают выяснять отношения, где, кто из них был? Дерутся.
- Да, вам в театр ходить не надо – каждую ночь представления.  Жаль лишь детей, которые растут без матери и отца. Но вырастут, они будут родителей останавливать.
- Что ты! Девчонка хоть маленькая, а говорит: - «Моя мама – красивая. Я вырасту такой же. И буду делать всё так же, что делает моя мамочка – в парикмахерские ходить, причёску делать».
- Жаль, если она будет с матери узоры снимать.
- Но бабка там такая, что вряд ли позволит.
Этот разговор случился девять лет назад, когда Олежке было два года.
И вот Калерия, из детской больницы пришла работать во взрослую поликлинику. И в перовую очередь обратила внимание, что Лида, совсем не изменилась – та же причёска отбелённых волос под Мерлин Монро, всё та же боевая раскраска, призывающая мужчин обратить на неё внимание. Уже разошлась с мужем – они поделили детей – мальчик живёт с отцом, девочка с мамой, потому что бабушка не выдержав разврата дочери, умерла. И Лида предоставленная сама себе ездит каждое лето, как шепнули уже Калерии, к морю, «на заработки». Дочь, к счастью не берёт, отправляет не то с отцом в отпуск, не то в пионерские лагеря, где девочка ведёт себя как мать.
Лида ездит не в Крым, как Реля предполагала, а «где много грузин» ей сказали. Грузины Лиду с подружкой радостно встречают, поселяют в хорошие дома и пользуются их ласками целыми группами. Но этим летом подружки вернулись растерянные. Попали к таким грузинам, которые насиловали их по три-четыре человека в ночь, и хоть кормили, но денег за услуги не платили. Дали на обратную дорогу, вернее купили им билеты в такой вагон, где ехали одни их собратья в Москву. И собратья всю дорогу насиловали «девочек», тоже бесплатно.
По возвращению Лида хотела обратиться в милицию, но подруга отсоветовала:
- Наша дорогая милиция, может, и найдёт негодяев, но и с тебя плату будет брать за каждого грузина, натурой, дорогая моя.
Лида подумала и не стала обращаться к новым «насильникам», как сказала на работе.
Калерию удивило, что Лида не стесняется рассказывать о своих приключениях. Сначала с восторгом, наверное, делилась: и встречают, жильём обеспечивают, ещё и оплачивают хорошо их «труд». Но в этом году поплакалась: и в хатёнку поселили неважную и ходили уже не те, что прежде, а жадные да вонючие: - «Прямо от своих коров и свиней». Такие же скотники насиловали их и в поезде: - «Еле отмылись по приезде».
Калерия всё это выслушивала от массажисток, которые были соседями по кабинетам и приходили к Реле попросить позвонить, а, позвонив, задерживались на несколько минут. И если Реля была свободная от подростков, оставались и говорили о Лиде – она была и здесь самая «выдающаяся женщина», хотя у местных мужчин врачей не пользовалась успехом: - «Заразит ещё», - говорили они и обходили любви обильную дамочку стороной.
А в тот день, когда Лида заглянула к ней в кабинет, с надеждой услышать от Рели какую-нибудь историю, об её любовных приключениях – Москва ей была «до лампочки», как Лида говорила. Заглянула женщина, которую Реля давно презирала, ещё с тех пор, как выслушала о похождениях Лиды в браке. Но в тот день Калерия, идя на работу, увидела Лидину дочь. Девочка казалась неухоженной, хотя ей было уже четырнадцать лет. Неумытая, непричёсанная, с оплывшим лицом недоспавшего человека, дочь Лиды несла в двух накрытых тарелках еду матери из кафе «Чёрный Аист», который возле поликлиники находится, и многие медики там обедали. Но Лида, видимо позвонила дочери, чтоб та принесла её еду на работу. Самой ей выскочить было некогда или боялась, что мужчины там обедающие, могут отпускать сальные шуточки  - Лиду знали многие и многие, знали какая она распущенная.
И вот эта навитая и напомаженная дама появилась у Рели в кабинете:
- Не бойся, - сказала как старой знакомой, - я просить у тебя позвонить не буду – у нас, в регистратуре, свой телефон есть. А если хочешь, чтоб другие не слышали, о чём говоришь, можно и к телефону-автомату сходить.
- Но вы, наверное, по поводу своей девочки хотите посоветоваться, так ведь я не врач.
- По поводу дочери? Ха! Я подозреваю, что она давно уже к гинекологу бегает, а не по подростковым делам.
- К гинекологу в возрасте вашей дочери, с родителями ходят, - зло сказала этой распустёхе Калерия.
- Да что ты мне, соседка, выкаешь. Мы ровесницы, наверное, и живём в соседних домах. И обо мне, я думаю, ты хорошо наслышана.
- Да. Ещё восемь или девять лет назад слышала о ваших проделках.
- В поликлинике тоже обо мне говорят.
- Это большая заслуга. Но ещё большая бы заслуга была, если б вы не заставляли, голодую дочь идти, покупать вам обед в «Чёрном Аисте», а потом девчонка смотрит, как красавица мать всё это поглощает, даже не предложив поделиться обедом.
- Это вам набрехали, - перешла на «вы» Лида. – Поев, я и своей лоботряске оставила.
- Объедки за вами доедать. Где учится ваша дочь? В какой школе?
- Не беспокойтесь, у вас она отмечаться не будет. Их в интернате проверяют, на все болезни и даже на сифилис.
- Нашли чем гордиться. А ко мне, зачем вы пришли?
- Поговорить хотела по-соседски. Слышала, что вы иностранцев водили по Москве.            
- Но вас же Москва не интересует.
- Конечно, нет. Но иностранцы, разумеется, да.
- Как мило! Мы уже от грузин мечтаем об иностранцах? Так это не ко мне. Здесь в поликлинике, как я слышала, ездят некоторые дамы в Болгарию и Чехию. Обратитесь к ним.
- Это же врачи – они со мной и разговаривать не захотят. А мне нужно познакомиться так, чтоб приглашение прислали на поездку за границу.
- Так знакомьтесь, а я-то тут причём?
- Какие мы гордые! – протянула Лида. – Ладно, я найду, кто мне поможет.
И ушла, оставив Калерию в расстроенных чувствах. Она долго думала о Лидиной бедной девочке, которая, глядя на мать, становится точно такой же. Потом её мысли переключились на сына и Калерия даже улыбнулась.
 Её радовало, что Олег ездит в это жаркое лето к «Москве-реке», купаются там. А если хотят, едут в бассейн «Москва» и там плавают. И вот же хитрецы какие, нашли способ как можно провести в бассейне не один сеанс, а два или три. Когда все люди собираются и выходят из бассейна, идут под душ, а потом к своим шкафчикам, они с Мишей – парнем семнадцати лет, тоже идут под душ, стоят там, пока не начинают запускать на другой сеанс. И уже с новой партией любителей бассейна, прыгают опять в него. Или вовсе не идут под душ, а позагорают на бортиках бассейна и тоже плавают. Служащие их не гоняют, потому что летом кто же идёт в бассейн? Многие едут на реку, где и не так жарко и вода не так нагревается, как в этом круглом «аквариуме».
Единственное, что смущало Калерию: - Вы, накупавшись, есть же хотите. Бери на обед себе деньги, и ходите в то кафе, в котором мы с тобой часто подкрепляемся.
- Ой-я! Миша тоже, когда наплаваемся, говорит, что живот подводит. Я ему сказал, что мы с тобой после бассейна в том кафе едим. Так он обещал взять деньги на обед. Хорошо, что ты напомнила, что и мне надо взять.
- Глупый ты мой! Спросить боялся.
- Нет, мама, правда. Я просто думал, что денег у нас сейчас не очень много.
- Уж не думал ли ты, что Миша возьмёт на двоих денег?
- Но ты же покупала нам еду на речке. И ему давала.
- Не будем считаться. Я и так рада, что Миша вас с его братом опекает. Иначе бы я за тебя боялась. Правда, я всё равно боюсь, но не так, если бы ты ходил не со старше себя юношей.
 - Миша уже юноша? – удивился Олег, который ростом был чуть ниже своего друга.
- Можно сказать и так. Но можно сказать, что он ещё подросток, которого уже вызывают в Военкомат, а через год он пойдёт служить.
- Пойдёт служить, если не поступит куда-то учиться.
- Всё верно.
- И если у него не найдут какой болезни.
- А что? Михаил надеется на это?
- Он говорит, что у него есть болячка, которая может его не пустить в армию.
- Это другое дело. Я ещё его истории болезни не видела. Но вскоре мы будем смотреть подростков. И если он даже не учится в школе нашего округа, мне его придётся направлять в Военкомат, чтоб там определили его заболевание.
- А он же не здесь прописан, где его мама живёт. Он прописан у отца в другом районе.
- Значит, я не увижу Мишину историю болезни и мне не надо за ним бегать, чтоб шёл в Военкомат, - обрадовалась Калерия. – Но почему Миша живёт с мамой, а прописан у отца?
- Не знаю. Он мне только сказал, что он здесь не прописан. А у матери он только летом гостит. Вроде так они с отцом договорились. А то ему отец путёвки в пионерский лагерь покупал. А в этом году Миша не захотел туда ехать и вот прибился к нам, на Москву-реку ходить. А потом ты дала ему свой абонемент в бассейн, так и ходим туда тоже. Миша говорит, что никогда так интересно лето не проводил.
- Я рада за него и за тебя, что такого друга ты приобрёл.
- Жаль только, что осенью расстанемся. Миша же учится в своём районе. Но мы будем видеться на каникулах, он мне и брату обещал.
- Всё это хорошо. Но нам с тобой надо съездить в «Детский Мир» за новым костюмом. Ты так хорошо растёшь, что каждый год тебе приходится покупать новый.
- Зато ты старые костюмы отдавала Мишиному брату Егору, потому что его мама не может каждый год покупать. И Егор растёт медленнее, чем я – ему мои костюмы как раз приходятся.
- К тому же, ты не забыл? В этом году вы смените серую форму, на более элегантную синюю. Элегантная – это и сшита лучше и фасон совсем другой. Так что и Егору надо будет форму менять. Твоя старая ему уже не подойдёт.
- Не знаю, как мама Егора купит ему – она же больная очень. И пьёт много – все деньги на водку уходят. Вот только Миша её немного сдерживал летом, может, накопила?
- Дай Бог, чтоб это было так. А мы с тобой в субботу или воскресенье поедем. Сейчас не такие сумасшедшие очереди, какие были, как первый раз тебе покупали.
- Мам, а это здорово, что новая форма. Мне из нашего класса Володя Богатыренко её показывал. Они её давно купили.
- Он не растёт, что ли, твой новый друг?
- Так отец её на вырост Володьке купил. Володя же с папой живёт, не с мамой.
- «Вот ещё беда с мальчишкой, - подумала Калерия. – Пока мама, после развода, жила одна, сын ей был нужен. А как завела себе нового мужа, так отфутболила мальчишку к отцу. А тот, как мне кажется, деспот. Сама женщина не сжилась с крутым нравом мужа, а сына послала».
Новый друг её сына был болью Калерии. Она видела, что мальчишке нелегко живётся с отцом и суровой бабушкой со стороны отца. Но мальчик научился хитрить. Едет к бабушке со стороны матери, жалуется ей на отца и другую бабушку. Та, сердобольная, даёт внуку денег, чтоб что-нибудь себе купил. Внук деньги складывает в копилку. Идёт Володя к бабушке отца, жалуется на мать и уже ту бабушку, которая одарила его деньгами. Властная бабушка отца даёт тоже деньги, как бы откупаясь от внука. Мальчишка никому не нужен. Бабушки откупаются, чем поощряют внука обманывать себя. Отец, зол на жену, что нашла себе нового мужа, тоже ищет подругу – ему не до Володи. Костюм, наверное, на глазок покупал.
 
 
                Г л а в а   7

Сын в пятый класс пошёл в костюме нового образца. Калерия не могла налюбоваться, пока провожала его до школы. Все школьники шли в обновлённых костюмах, и Калерия в который раз пожалела, что у них нет фотоаппарата. Она, признаться, готова была истратить деньги, подаренные ей Валентиной, тем более что любимая подруга вдруг пропала, и комнату её заняли другие люди. Калерия понимала, что Валю опять послали, наверное, в тайную командировку за границу, но куда она дела свою четырёхлетнюю девочку? Неужели разрешили взять с собой? Или, как иным разведчикам, наняли ей няньку? Или в деревню к бабушке?
Да, Калерия уже готова была купить фотоаппарат, но вдруг обнаружила, что их нет в магазинах. Стало трудно купить колбасы хорошей, мяса – за всем этим стали большие очереди. И люди брали уже не по двести – триста грамм, как раньше, а килограммами и даже батонами. Как и в Симферополе, когда жила там Реля, стали кричать из очереди, когда колбаса или мясо заканчивались, чтоб ограничивали в одни руки – давали не больше полкилограмма. Но Реле как брать много мяса или колбасы, если у неё ещё и холодильника не было. Зимой хранила между рамами, при больших морозах, но боялась, что бродяги могут разбить стекло и достать её запасы. Это случалось, как она слышала, у таких же без холодильника людей. Калерия хитрила – закрывала наружные стёкла снизу маленькими картонками, как будто от холода, но что стоит какому-нибудь бродяге схватиться за решётку на окнах и посмотреть, что за свёртки там от него скрывают.
Домас тоже перестал приезжать к ним – прошедшей весной вёз свою больную дочь в психиатрическую лечебницу, а она не хотела туда ехать – тридцатилетняя девушка. Схватилась за руль и машина вильнула в сторону и въехала в столб. Увидела, что отец разбил голову и не дышит, взялась резать вены себе осколком от разбитого стекла машины. Приехали две скорые машины и развезли отца и дочь по разным больницам. Домас попал в реанимацию, где его еле отходили, а дочь всё же попала по назначению. Об этом позвонил Реле брат Домаса – врач и сказал, что как только больной поправится, так приедет к ней жить навсегда, если она не возражает. Сказал почти командным голосом, что у молодой женщины затряслись руки. Она знала с самой первой встречи, что любовь её с Домасом будет недолгая. И Бог им дал счастья на четыре года. Почти на четыре. Но Домас ещё жив, что же она его хоронит? И она ответила брату своего возлюбленного, стараясь, чтоб и голос не дрожал:
- Мы с вашим братом сами решаем, где кому жить. И если летом 1968 года мы не сошлись и не съехались в одно место, тому были причины.
- Знаю, знаю, - уже мягче отозвался мужской голос. – Вы хорошо решили, что не можете быть вместе. И вся наша семья вас хвалила, что вы не оторвали отца от больной дочери. А могли бы, потому что Домас вас очень любит. И всё рвался к вам, каждое свободное время.
- Могла бы, - отозвалась глухо Реля, не выдавая, что слёзы текут у неё из глаз по лицу и попадают в рот. – Тем более, почувствовала, чуть не с первого дня нашего знакомства, что Домас получит травму от своей дочери: – «От которой, вряд ли, оправится», - подумала с горечью, но не стала озвучивать свои мысли.
- Тогда настояли бы, - голос опять окреп, - чтоб он переехал к вам и жил в Москве. Домас имеет два диплома, два высших образования – думаю, и работа ему нашлась бы?
- Не сомневаюсь, что работал бы он и в Москве. Но вы проклинали бы меня, что увела отца от больной дочери.
- Единственный человек, который мог вас корить за Домаса только матушка наша. Сейчас и она поняла, что зря тогда не отпустила сына к хорошей женщине. Мог бы не получить такой серьёзной травмы.
 Калерия тяжело вздохнула, уже не скрывая свою боль:
- Я фаталист – думаю, что человеку в жизни предназначено, того не избежать. Допустим, жил бы Домас в Москве, со мной и моим сыном. Поехал бы в Каунас повидать вас и встретиться с дочерью, она бы и тогда могла его травмировать. И опять бы вы меня винили, что оторвала отца от больной дочери.
- Вы правы, - брат Домаса видимо понял всю безвыходность положения. – Извините меня, что вроде как скомандовал, что Домас теперь может жить с вами. Вы же медик и понимаете, что жить с человеком, с больной головой, трудно. Ведь Домас может стать буйным, как его дочь.
Звонивший мужчина будто бы считал мысли Рели. Она тоже подумала, что Домас может, под тяжестью болей в голове, стать совершенно неуправляемым. Буйным, быть может наркоманом, если врачи из сострадания станут обезболивать его наркотиками. Таких больных она видела на практике, во взрослой больнице.
- Простите меня, - услышала она в трубке опять покаянный голос. – Домас лежит в коматозном состоянии, и, быть может, пролежит так не один месяц, а я уже, по просьбе матери, звоню вам и приказываю вам принять больного. Может, он и не очнётся. А если поправится хоть немного, и память у него останется – он позвонит вам.
- Спасибо, что сообщили. Я буду молиться, чтоб он выздоровел, с малейшими потерями. И чтоб не терял память. Могу в свой отпуск приехать к вам. – «Только куда я своего сына дену?»
- Нет, что вы! Если Домас не пойдёт на поправку, а вы приедете, мать будет день и ночь рыдать, что не отпустила его в Москву, когда он этого хотел – привязала к дочери. Она уже себя проклинает, что когда-то, молодого парня, отдала больной женщине, которая и родила больную девочку. Тогда родители отправили Домаса учиться в Москву, а его жена умерла, оставив девочку на горе всей семье. Вот с тех пор и несём этот крест. Девушка здоровая физически может не одного ещё из нашей семьи погубить, - почему-то сказал на прощание.
А Реле, в ту же ночь приснилась бывшая жена Домаса – тридцати пятилетняя женщина, какой она скончалась, оставив молодому мужу такое жуткое потомство. Эта женщина носилась по пылающему замку, крича, что хватит ей терпеть, пришло время забрать молодого мужа к себе. И хохотала, что теперь Домас уже много старше её, но она не против и старика забрать к себе: - «Хотя старику-то – ха-ха – всего сорок четыре года. Теперь он не станет думать и ругать себя, что женился на старухе».
 Калерия проснулась среди ночи с жуткой головной болью и с болью в сердце. Она поняла, что видела во сне замок из книги «Джейн Эйр». Там тоже бедная девушка, с характером Рели, и почти с её судьбой в детстве, полюбила владельца замка, в котором Джейн работала гувернанткой. Реля совсем недавно прочла эту книгу. Она долго искала ей в книжных магазинах, потому что получили талон на неё, сдав двадцать килограмм макулатуры. Она хорошо ещё помнила, что испытала Джейн, увидев сумасшедшую его жену своего возлюбленного. Но Джейн не видела пожара, уничтожившего соперницу. А Реля увидела во сне. К тому же больная бывшая жена её возлюбленного пыталась забрать его к себе, в тот ад, где она теперь обитает.
Молодая женщина заставила себя лечь и помолившись, чтоб жена Домаса не получила его в пекло. Ад он испытал уже на земле, служа преданно сумасшедшей дочери. Незаметно заснула. И во сне вступила с бешеной женщиной в бой. Вернее тушила пожар, который она разожгла. Почти сбила все остатки пламени. Но соперница показалась Калерии завёрнутой в красный лоскут материи, как это делают женщины в индийских фильмах. Но у девушек в Индии не просматривается тело, через их одежды, а у покойницы светился скелет, факелом.  И прокричало это странное видение хриплым голосом: - «Сегодня ты победила – можешь успокоиться. Но через два года опять будет наша борьба с тобой. Я наберусь сил и уже не отдам его тебе. А пока наслаждайся его любовью. Меня он так не любил».    
 Калерия и раньше хотела уйти из больницы на менее тяжёлую работу, а, узнав, о болезни Домаса, еле дотерпела до отпуска, который провела с сыном и его друзьями, кто не выехал летом из Москвы. Возила их на Москву-реку, с тем, чтоб, когда она устроится на работу, ребята могли ездить без неё. Занимаясь сыном и чужими детьми, уча их как избежать того или иного зла в виде травм. Учила их, как покупать продукты на пляже, как распознавать, что они свежие, чтоб не отравиться. И лишь когда убедилась, что подростки переняли её премудрости, устроилась работать в поликлинику. Где встретила людей не так загруженных, как в больнице и желающих познать Москву через знания Рели. Но кого-то она отталкивала, вроде «соседки» Лиды с Бронной улицы, а кого-то водила, в сторону той школы, куда она шла по работе, и удивляла маленьким уголком Москвы. Водила, если видела, что человек не пустой и действительно стремится узнать сердце их общей Родины. 
Домас позвонил через три месяца и успокоил её. Говорили ему или нет родственники, что желали его переселить к Реле, вроде, как, исправляя свою ошибку, что ранее не пускали его жить в Москву. Но дорогой ей человек заверил её, что он, с больной головой, не собирается стеснять их с Олежкой. Разве только приедет, чтоб госпитализироваться в институт нейрохирургии, который есть в Москве. И то приедет, когда самому станет невозможно терпеть боли и врачи – его братья назначат ему операцию. Калерия сказала, что примет его, и поможет лечь в этот неизвестный ей пока институт. Но братья его должны собрать все документы на госпитализацию, чтоб им не бегать по Посольствам. Калерия вспомнила Веру, с которой ходила на разрешение госпитализации в Украинское Посольство, не один раз, потому что их не сразу приняли. Сначала записали, и пришлось ждать неделю. Домас заверил её, что с документами всё будет в порядке. Спросил, как у неё с деньгами, не бедствует ли? Калерия ответила, что нет, пусть беспокоится о себе и дочери.
Она, разумеется, понимала, что им больше не любить друг друга, как прежде. После такой травмы, когда растёт опухоль в голове, люди становятся как непонятливые дети. Релю видела на практике, что такие мужчины – «больные на голову», как их характеризовали старые медсёстры, не способны уже на физическую любовь с женщиной, от этого иные стают деспотами. А больные женщины, наоборот, кокетливы и влюбчивы, но ничего кроме как ходить за ручку с очередным «возлюбленным» не могут. Калерия боялась такого Домаса, если приедет с туманом в голове. Но звонил он ей часто, и пока Калерия не замечала ни «тумана», не заговаривался ещё дорогой ей человек. Речь была внятная, мысли текли чётко.  Расспрашивал её о новой работе, как там без него растёт мальчик Олег, которому он мечтал стать отцом, да вот болезнь его остановила. Осторожно узнавал о том, с кем гуляет Калерия по Москве, которую так любит. Калерия успокаивала его, что водит по Москве пока исключительно женщин, даже старых москвичек, которые больше её живут в столице. И, кроме того, Олегу надо покупать новую, красивую форму, которая заменит старую и некрасивую серую, так что времени не хватает. Она обещала Домасу, что сфотографируется с сыном и его новой форме на Красной площади и пришлёт фотографию. Потихонечку они стали переписываться. Редактировал ли кто письма Домаса, но и в них Реля не заметила «тумана». Писал он на русском языке довольно красиво, подчёркивая, что это не только язык Толстого и Чехова, но и любимый язык его Карелии, и он верит, что издадут и её книги. Калерии было лестно, что он не забыл, что когда-то она написала несколько повестей «в стол», как говорили о таких писателях.
 
               
                Г л а в а  8

Вот это всё вспоминалось Калерии, когда, проводив сына в пятый класс, она направилась к поликлинике, чтоб провести одной в кабинете четыре приёмных часа. Мало ли кто придёт из тех подростков, которые не учатся в их школах, а работают или учатся в ПТУ. Им тоже что-то требуется от поликлиники – то больничный лист – тогда Реля направляла парней и девушек к участковым врачам. Или приходили за справками в бассейн, которые Реля могла выписать сама, если у подростков были сданы анализы, но за подписью ходила тоже к терапевтам.
В вестибюле поликлиники Реля застала дивную картину. Разукрашенная «блондинка» Лида, которая называла Калерию своей соседкой, хотя жили они в разных домах, стояла рядом с маленькой женщиной – блёклой и некрасивой, если сравнивать с Лидой. Кроме того, в такую жару, когда ходили ещё в босоножках, на женщине были обуты крупные ортопедические ботинки, ещё более подчёркивающие её неказистую внешность.
- Вот, - сказала торжествующе Лида, - наконец-то явилась ваша медсестра. Рабочий день уже начался, где вы пропадаете, мадам?
- Вы хотите упрекнуть меня в нерадивости, мадмуазель? – Насмешливо остановила Калерия Лиду. -  Главврача я вчера предупредила, что приду на несколько минут позже – сына провожала в школу. А вы, - обратилась к незнакомой женщине, - неужели будете работать в подростковом кабинете?
- Если вы не возражаете, - усмехнулась врач и Реля увидела, что она очень даже симпатичная лицом. Если бы не торчащие в разные стороны седые волосы, плохо спрятанные за какой-то жёлтой, нелепой краской. – Жду вас, чтоб подняться в кабинет, где вы мне покажете нашу с вами работу.
- Сейчас возьмём ключ, - вот он висит, запоминайте. Даю вам его,  и мы поедем с вами на лифте. Впрочем, мне надо заглянуть в регистратуру. Можете вызвать лифт, пока я посмотрю в регистратуре, нет ли там из детской поликлиники  новых историй для нас.
Женщина, чуть прихрамывая, пошла к лифту, под насмешливый шепот Лиды: - Ать-два!
- Ты не издевайся, - шепнула ей Калерия. – А то нечаянно выйдешь, выпивши, на дорогу и попадёшь под машину. И чем это окончится для тебя, ещё неизвестно.
- Да, - поддержала Релю регистратор постарше. – Из Грузии вернулась чуть живая, а туда же, над людьми издевается.
- Маленький вопрос для Лиды. Ты хоть дочь свою одела в новую форму, в этом году? Чтоб над ней  не издевались её одноклассницы?
- А на какие шиши? Их в интернате одевают. За это я деньги плачу.
- Платишь ты! – всё та же регистратор. – Если муж не заплатит, ты по два месяца долги не отдаёшь за дочь. И у всех занимаешь себе на обеды да ужины в забегаловке, будто сама готовить не можешь. Или в этих дешёвых столовых мужиков себе на ночь высматриваешь?
- Да ладно вам, - Лида пренебрежительно махнула рукой и повернулась к Реле. – Ты бы видела мужа у этой уродки. Красавец – глаз не оторвать.
- Красавец, только на тебя внимания не обратил, - усмехнулась другая регистратор.
Не слушая дальнейшего спора, Калерия взяла несколько историй болезней и пошла к лифту, где её ждали. Только подошла, и лифт подъехал. Из него вышел красивый врач, давно положивший глаз на новенькую медсестру.
- О! – воскликнул он. – Наконец я вас вижу. Тут о вас легенды ходят, что вы хорошо знаете Москву. Может, и меня когда-нибудь проведёте по ближайшим улицам хотя бы.
- Может, - ответила ему Калерия, пропуская в лифт врача с больной ногой, затем, вошла сама, но не нажала кнопки, чтоб продолжить разговор. – Это в том случае, если вы будете отпускать вашего шофера, чтоб он мне возил истории болезней в Военкомат или в другое место.
- Это всегда пожалуйста, если две машины свободны и вызовов срочных нет.
Лифт поехал, и новая врач спросила у Рели: - Кто это такой настойчивый? Влюбился?
- Не думаю. Желает, чтоб я с ним немного походила по Москве. Думаю, шутит. Время, как у него, так и у меня ограничено работой.
- Он где работает?
- На неотложной помощи.
- О! Туда же и мужа моего Ванесса присватала. Но когда мы пойдём проверять подростков по школам, он будет с нами, как невропатолог.
- Вы знаете Ванессу Григорьевну?
- Мы с ней в одном доме живём. Она давно меня и мужа приглашала в свою поликлинику.
Лифт остановился и они вышли. Несмотря на лёгкую хромоту, новая врач быстро дошла до кабинета. Вернее, она поспевала за медсестрой, которая шла, немного придерживала шаг.
- Ну, вот и наши хоромы, - Калерия открыла дверь и пропустила врача.
- Да, кабинет довольно просторный. А это шкаф, где документы наших подростков?
- Здесь только форма, по которой до нас смотрели врачи подростков. И когда мы пойдём по школам возьмём чистые формы, которые раздадим подросткам в руки, и они будут ходить по врачам. А я уже заранее распределила по школам, как мальчики и девушки станут сдавать анализы в поликлинике. Для этого им выделены три дня в неделю.
- Правильно. Чтоб их отпускали с занятий на сдачу анализов. Хорошо, что вы проделали такую нужную работу, а теперь давайте знакомиться. Меня зовут Тамара Александровна, возраста я, наверное, такого как вы. Или на «ты» будем. Как тебе легче.
- Вы меня называйте как вам удобно, а я на «вы», чтоб при посторонних не проговорится.
- Наверное, ты хочешь послушать мою историю, почему я хромаю?
- Я люблю, когда мне рассказывают о своей жизни. А она у вас, догадываюсь, интересная.
- Только скажи, приходят ли подростки в кабинет утром? Ведь они сейчас все на занятиях.
- У нас много подростков, которые не учатся в подведомственных нам школах. Есть, юноши и девушки, которые работают и заболевают. Но они больничные листы берут у участковых врачей.
- А если наши школьники заболеют, то бегут в наш кабинет за справкой?
- Из простых семей, я думаю, станут приходить. Но больше в наших школах детей Кремлёвских деятелей, космонавтов, артистов. Те заболевшие вызывают врачей из своих ведомственных поликлиник.
- Я рада, что нам не путаться с этими высокопоставленными детками.
- Но смотреть на комиссии мы будем всех, так что увидите. И учитывать все их болезни и требовать выписки из историй болезней из их поликлиник, потому что освобождать от экзаменов будем в нашем кабинете. Освобождать от военных сборов, придётся больных детей тоже через наш кабинет. А школ восемь: в каждой школе по три переполненных класса – девятых и десятых. Так что подростков и на освобождение от экзаменов и от военных сборов будет немало.
- Это после девятого класса мальчишки едут в военный лагерь? Какие ещё у нас обязанности?
- Давать форму 287 для поступления в институт. И эта форма будет даваться как раз по нашим исследованиям и осмотрам. Кроме того, работаем с Военкоматом – готовим им истории болезней для призыва наших юношей, то есть живущих в нашем районе. А так как учатся они то в техникумах, то в ПТУ, то в интернатах – их надо вызывать из этих учреждений и требовать осмотр, какой они проходили там. Вернее выписку их осмотра – всё это вместе с историями болезней несём в Военкомат. Эта работа будет самая сложная, потому что многие юноши служить не хотят и всячески скрываются от Военкомата. Наша задача их найти, по спискам Военкомата, если не в наших школах учатся вызвать в кабинет, заставить принести выписки их последних осмотров и вместе с историями болезней, которые нам передают из детской больницы, отвести всё это в Военкомат. Дальше пускай они вызывают. Вот несколько историй таких юношей и девушек, кто живёт на нашей территории, я принесла из регистратуры.
- Какие тоненькие, - взяла Тамара Александровна одну из них и заглянула.
- Да, в них только эпикриз по поводу болезней, перенесённых ими в детстве. Пишет их прекрасная врач, ранее работавшая в этом кабинете. Но сейчас она не может почти ходить, у неё распухают ноги. И я все пухлые истории болезней, из детской поликлиники, носила или возила к ней, где она делает вот такую прелесть. И нам уже придётся дальше работать по этим облегчённым картам.
- Ванесса мне говорила, что есть такая прекрасная врач, которая будет нам помогать. А зачем ты взяла эти истории? Пусть бы в регистратуре расставили их по полкам.
- Нет, что вы! – испугалась Калерия. - Их заставят среди историй больных людей, а потом мне искать, мучиться. Я их по корешкам обклеиваю вот этой плёнкой, - Калерия взяла коленкор и показала. – Девушек розовым цветом, а мальчишек зелёным. И когда надо будет и нам с вами по работе, я их живо найду по этим отметкам. И регистраторам легче находить по этим отметкам.
- Ну, давай клеить пока к нам кто-то не придёт из подростков. Я девочек, а ты мальчиков. У вас и ножницы есть – это очень хорошо.
- Будем работать, а между тем, вы мне расскажете о себе.
- Ещё один вопрос и я тебе поведаю свою жизнь.
- Пожалуйста.
- Ты так живо разобралась во всех этих сложностях, работая всего лишь три недели? А до этого работала в больнице, как мне сказала Ванесса Григорьевна. А ведь эти две работы – небо и земля. Больные дети, которых ты непосредственно лечишь, или вот эти бумаги по которым надо вычислять больных? Неужели тебе нравится работать с бумагами.
- Но будут и подростки, которых мы будем осматривать через две недели.
- Почему через две недели?
- Им надо сдать сначала анализы, а во вторых, кто, уж не знаю, может, в Районном Здравотделе нам составят график, в какой день, какую школу мы должны проверять.
- Что за день одну школу? Если там по сто восемьдесят – двести человек.
- Думаю, что неделю-две мы будем смотреть подростков в одной школе.
- А их восемь. Значит, к Новому году лишь закончим осмотр?
- Нет, гораздо раньше – это я примерно сказала, сколько дней уйдёт на одну школу. Будут маленькие школы, как напротив нас 124 или тоже близко находится 125, то в них народу меньше. И, кроме того, осенью же идёт призыв в Армию. Правда, тех, кого забирают осенью истории болезней уже в военкомате. А на весенний призыв мне придётся возить, оформленные истории, уже с новым осмотром.
- В военкомате же тоже призывников смотрят? Но, кажется, мы забрали в такие дебри, из которых будем выходить потихоньку, уже в процессе работы.
- Конечно, - улыбнулась Калерия, – всё в наших руках. Вместе будем учиться, как работать с подростками. А то сюда послала Ванесса Григорьевна другого врача, чем меня напугала.
- Вертлявую такую, черноволосую еврейку? Она только вернулась из поездки в Болгарию не то Венгрию. Вот уж она тебе, наверное, много чего рассказала. Или вещами хвасталась?
- Вещами она хвалилась другим врачам или знакомым по телефону. А меня в это время отсылала пройтись в ту или иную школу, чему я была лишь рада.
- Я знаю эту Юлию, по рассказам Ванессы. Она недолюбливает эту женщину. Говорила мне, что врач эта Юлия вроде ничего, но придёт к больным, особенно к богатым, одиноким старикам и старушкам и выманивает у них ценные вещи. За что её родные одной старушки избили, застав на месте преступления. Чуть ли не до суда у них дело дошло. Вот она, с испугу, и пошла в подростковый кабинет.
- Мне тоже показалась Юлия Аркадьевна вроде сороки воровки. Не знаю, какая она врач, но к сыну относится как к врагу. Мальчишка у неё, действительно болен. Не знаю, как называется эта болезнь, у него давление в мозге: приходил с прогулки вечером, это когда мы работали в вечернюю смену, с высокой температурой и, не раздеваясь, ложился на диван. Бабушка сына Юлии звонит, говорит, что ребёнок бредит, а она, даже если несколько минут осталось до окончания смены, говорит раздражённо: - «Вы же знаете, что я работаю до девяти вечера».
- Как это да 9 вечера, если поликлиника закрывается в восемь? А наш кабинет во вторую смену работает с двух до шести, чтоб подростки не очень сталкивались со стариками. Это Юлия Аркадьевна себе время на гуляние оставляла, в тот час, когда у неё дитя больное. Сколько лет её мальчику?
- Он младше моего сына на два года – сейчас ему лет девять.
- А Юлия эта старше тебя на сколько лет?
- На четыре года. Это я знаю точно, потому что во время работы посылала меня забрать свой паспорт в ОВИР. Потому что пришёл какой-то неопрятный мужчина, маленького роста и у неё был с ним «секретный разговор».
- Секретный разговор? Это она, милая моя, бордель в кабинете хотела устроить. И после шести вечера она оставалась, к ней приходили мужчины – это у них свидания здесь проходили. Но донесла одна из её подруг Ванессе, и грозная Главврач устроила проверку. Тут же эту Юльку выгнала. Она бы и с великовозрастными подростками такое творила. Сколько ей лет?
- Вы уже спрашивали. Она с 1936 года – на четыре года старше меня.
- Тебя старше, а сын у неё младше твоего, и мать продолжает паскудничать. Ванесса мне говорила, что по этой причине и муж с ней разошёлся, хотя евреи редко бросают свои семьи. Но что это мы? Всё хотим поговорить о себе, но сворачиваем на других.
- Наверное, - улыбнулась Калерия, - здесь злым духом Юлии Аркадьевны пахнет, вот и зашёл неприятный разговор.
- Давай проветримся и поговорим о чём-нибудь другом.
- С удовольствием, - Реля встала и открыла окно. – Но вы мне обещали о себе поведать.
 
 
                Г л а в а  9

- О себе? Да разве тебе, молодой, красивой женщине, которую цепляют такие красавцы, как врач из скорой помощи, интересно слушать о немощной, хромой старухе.
- Во-первых, не немощной – вы очень подвижная. А внутренняя жизнь у вас, я думаю, очень богатая. К тому же вы говорили, что мы ровесники.
- Куда там! Я старше моей предшественницы на столько же лет, на сколько Юлия тебя – получается на восемь лет я тебя старше.
Калерия вздрогнула – на восемь лет был старше её Павел-учитель, который полюбил тринадцатилетнюю девочку. Обещал учить в институте, но им не дали любить друг друга хотя бы год. Павла в 1954 году убили бандиты, выпущенные после смерти Сталина, палачом Берией. Он выпустил негодяев, а не политических заключённых, которые без вины болели и умирали на каторге. Умирали, но пробивали возле Байкала тоннели. А двое заключённых – архитектор и скульптор – ещё, когда их везли в лагерь, усмотрели недалеко от него скалу и сбегали с работ к этой скале, чтоб вытесать из камня облик Сталина. Другие заключённые их не выдавали. Но однажды охранники всё же заметили их отсутствие и проследили за талантливыми людьми, чтоб их поймать и наказать. А когда увидели, кого они ваяют в хорошем месте, где будут проходить поезда, и люди будут видеть бюст вождя, который в то время уже создал свой культ, стали помогать созидателям. Разумеется, не без своей выгоды. За чудный бюст многие получили дополнительное звание, потому что заставили талантливых людей работать даже в лютый мороз. И один из них упал с лесов и разбился, а второго выпустили на волю, но с отмороженными руками. Вот это все Реле захотелось рассказать новой собеседнице, а не успела.
Тамара Александровна начала говорить о себе:
- Я родилась седьмым ребёнком в семье старого большевика.
- Вы своего отца называете старым?
- Он и был старый, а детей всё плодил и плодил. После рождения больной дочери, с вывихнутой ногой, он ещё четверых  солдат родил для Родины. Конечно, и мама в этом участвовала, но она, я думаю, после того, как родила дочь-калеку, не очень других хотела, но отец настоял.
- Как жаль, что тогда эти вывихи не лечили. Я, когда ходила со своим сыном в Филатовскую поликлинику, откуда к нам поступают истории болезней, то видела таких детишек, их лечат успешно. Конечно растяжки – это тяжело и для ребёнка и для родителей, но надо быть стойким – это вылечивается.
- Не знаю, делали ли тогда растяжки – моему отцу было не до этого, он спешил побольше нарожать стране солдат, потому что девочка была среди них одна – это я.
- И, наверное, во время последней войны не один ваш  старший брат погиб?
- Все шесть и погибли. Отца не забрали по возрасту.
- После войны вы стали старшая.
- Да, но ещё во время войны – я тогда ещё не училась, потому что ходить не могла. Из-за того, что не лечили, у меня нога стала на семь сантиметров короче другой. И вот сижу я на коврике, играю – были мы в эвакуации. Мама и говорит мне: - «Жизнь такая тяжёлая, есть нечего. А на небе, в раю живут хорошо. Ты не хочешь попасть в рай?» А я так спокойно отвечаю – «Нет! Не хочу!» Через несколько дней, пришла цыганка и говорит моей матери – «Давай, погадаю на вот эту девочку твою». Мама отвечает; - «что на неё, убогую гадать, ты мне лучше скажи, как мои сыновья на войне?» Цыганка посмотрела ей в глаза и ничего о братьях не сказала. А на меня раскинула карты и говорит: - «Вот ты считаешь её убогой, а она будет жить лучше всех твоих детей. Счастливой будет, многие ей станут завидовать».
- «Уже завидуют», - подумала Калерия, - вспомнив распущенную Лиду из регистратуры.
- И правда, кончилась война, мне сделали хороший протез, я стала ходить в школу, где училась лучше своих младших братьев. Вернее, я от них научилась всему, что они в школе проходили. Из первого класса меня пересадили во второй, потом в третий, где мне тоже было делать нечего. Короче, я за год прошла материал четырёх классов. И в сорок седьмом году уже училась в пятом, где, если ты помнишь, много предметов и много учителей. И поскольку я не такая подвижная была, то и усидчивая – получилось так, что я окончила десятилетку за три года.
- Экстерном сдавали? – догадалась Калерия.
- Да. И, в общем, попала в институт почти со своим годом. К тому времени мне сделали ортопедическую обувь, и по сей день ношу один и тот же размер. Только снашивается или кривится каблук, иду и меняю – мне, как дочери старого большевика, всё делают быстро.
- Ну, а как замуж вышли? Ведь в то время, да и сейчас, дефицит был на парней.
- Как замуж вышла, я тебе расскажу в следующий раз. Через пятнадцать минут заканчивается наша смена, нам придётся освободить кабинет для эндокринолога.
- И, правда. Сейчас уберу всю нашу с вами работу, - Калерия сложила истории болезней. – Окно закроем, и я понесу их в регистратуру, чтоб разложить по месту жительства.
- Пусть регистраторы раскладывают. Это их работа.
- Я раскладываю сама, чтоб привыкнуть к улицам и домам, как всё расположено. Чтоб когда стану работать с Военкоматом, разбираться везде. А Лиде, с которой вы столкнулись в вестибюле, разве можно доверить? Она разложит, но так, что потом не найдёшь на своём месте.
- Наглая бабёнка! Специально ставит не на те места? Но она может, после твоего ухода поработать, чтоб тебя опозорить.
- Для лишней работы у неё слишком ленивая натура. Вот мужчины! Ради них, Лида, как и Юлия Аркадьевна, готова бежать куда угодно и в какую угодно дыру.
- У тебя острый язычок.
- Говорю так, зная, что вы меня не выдадите, даже Ванессе.
- Ну, Ванесса отлично своих сотрудников знает. До свидания. Я закрою кабинет, и ключ повешу на место. Доверяешь?
- О чём вы говорите? До свидания. – Выходя, Калерия столкнулась с мужчиной, одетым изыскано. Подумав, что это кто-то из родителей пришёл посоветоваться по поводу своего чада, она спросила: - Вы к нам? Но смена наша закончилась.
- Я к своей жене, Тамаре Александровне. Разрешите войти?
- Входи, Володя. Калерия, это мой муж, познакомься.
- Здравствуйте и до свидания, потому что я уже переступила порог. Ещё увидимся, я думаю.
- Конечно. Это я опоздал, думал, вы в два часа заканчиваете.
- В два часа здесь уже будет сидеть эндокринолог, - отвечала Тамара Александровна. – А ты заходи, посидим, поговорим с тобой о первом рабочем дне, - услышала Калерия, уходя.
- «Вот чудо, - подумала она. – Недаром Лида толкалась возле новой сотрудницы. Мужчина её покорил. Он красив, правда, маленького роста да ведь и Тамара, и Лида не очень высокие».
На другой день, когда они работали уже во вторую смену, новая врач рассказала Калерии свою немного печальную немного удивительную историю, как она вышла замуж.
- Все, конечно, удивляются, глядя на нас. Такой красавец мужчина и такая неказистая у него жена, ещё и хромая на обе ноги. Володя и в институте пользовался большим успехом. Он невысокий, ты заметила?
- Ростом с меня, - отметила Калерия. – Может, чуть выше.
- А после войны и девушки были довольно маленькие. Кто на фронте не доел, кто в тылу маялся. А учились у нас всякого возраста люди – от семнадцати лет до сорока и старше. Стране нужны всегда врачи. Ведь много пришло калек с фронта, и рожались, как можно судить по мне.
- Сейчас тоже много инвалидов родятся, - сказала Калерия. – Я, в Филатовской больнице столько насмотрелась – со всего Союза везут детей с такой патологией, что ваша показалась бы цветочком.
- Да что ты! Неужели есть ноги, хуже, чем у меня?
- Представьте мальчика – мы его звали Владимир, по имени одного нашего врача холостяка.
- Короче Вовочка?
- Да. Этот Вова родился с перекрученными руками и ногами. Мало перекрученные, пальцев нет на ручках. Вернее они есть, но на мизинце одна фаланга, на безымянном пальчике полторы, на среднем две – один указательный пальчик нормальный, на правой ручке.
- Возможно, писать сможет, - вставила собеседница Рели.
- Как? Если ручонки перевёрнуты. Ещё была большая беда у этого Вовочки – заячья губа и волчья пасть.
- Вот это мы видели на практике. Но это легко исправить.
- Да что вы! – Калерия слегка иронизировала. - С этого и начали операции. Но там такая большущая пасть была, а губка так перекручена, что с большим трудом её ушили. И дневная медсестра Галя – мы с ней вместе работали, в одну смену – тряслась над мальчишкой прямо как мать, хотя у самой неё детей ещё не было. Зато ночные медсёстры были безалаберные. Кормить этого Вову можно было только из маленькой ложечки – а это очень долго. Ночные медсёстры дают мальчишке бутылку с соской, а Галя приходит утром и плачет. Короче, ушивали ему губу несколько раз. Ночным медсёстрам наша заведующая сказала, что если ещё раз губка ночью разойдётся, выгонит всех, невзирая на то, что медсестёр не хватает.
- А они и рады, наверное? Пойдут работать туда, где легче или вовсе из медицины уйдут.
- Не так легко будет работу найти, если по статье за халатность уволят.
- Это ваша заведующая молодец. Но как дальше продвигалось лечение Вовки?
- Ой, потом взялись оперировать ножечки этому мальчишке. Как-то мудрили над ним, чтоб выпрямить их, и одевали сапожок. Так он сам сапожок это снимет, губку, которая заживает и чешется, расцарапает одним этим пальчиком на правой ручке.
- Судили бы этих ночных медсестёр.
- Кого судить, если ночные иногда принимают два и два с половиной поста. За это не очень доплачивают, а носиться надо как метеор. А старшая медсестра утром может поднять такой ор на всё отделение, за мелочёвку, что хоть святых выноси.
- Значит, платить людям за работу она не хочет, а спрашивает много и некому остановить?
- Остановила её я, однажды призвав на помощь заведующую, которая считала меня хорошей медсестрой. И боялась, как бы крики старшей сестры не заставили меня уйти, хотя она на меня никогда не повышала голос.
- А кого-то выгнали её вопли?
- Да нет! Девушки были твердолобые или гулящие, а в больнице много «холостых» в кавычках мужчин, они держались за свои места. Ушла рано Галочка, которой я чуть не с первого дня предсказала, что она родит долгожданного ребёнка.
- Долго они с мужем ждали? – живо заинтересовалась собеседница Рели, давая ей понять, что когда-то и она рассчитывала родить ребёнка.
- Долго, - ответила лаконично Калерия с первого взгляда на хромую женщину понявшая, что Тамаре дитя никогда не родить. - Но как Галя выходила немного, насколько могла этого безобразника Вовочку и ещё одного очень трудного мальчика, так и забеременела. Бог дал ей ребёнка за её каторжный труд.
- Красиво ты умеешь рассказывать. После тебя, мне как-то неудобно говорить о себе.
- Почему же? Я жду продолжение нашего рассказа и извиняюсь, что прерывала.
- По делу, - возразила Тамара Александровна. – Ты мне доказала, что я не самая несчастная на свете – есть ещё несчастливее. А у нас с Володей получилось так. Он, конечно, и внимания на меня не обращал на первом курсе института – за ним бегали, и он ухаживал за самыми красивыми девушками. Но в одну страстно влюбился. Видимо и она в него, потому что случилось так, что девушка забеременела. И подошла к Владимиру сказать об этом, думая, что он обрадуется. А теперь представь студента – голодного, почти раздетого – он из деревни приехал и ему никто не помогал.
- Но жил он в общежитии? – спросила, предчувствуя трагедию за этим жалобным рассказом, Калерия.
- Да. И что ты хочешь этим сказать?
- Если жил в общежитии – значит, угол был – это важно. И вместо того, чтобы спать с девушками, которые естественно могут забеременеть, ходил бы на вокзал ночами, разгружал вагоны.
- Я поняла тебя – тогда бы он мог обеспечить свою любимую девушку. А, не имея возможности обеспечить её питанием и одеждой на тот случай, если ей придётся вынашивать дитя и рожать. Володя  ответил, что она – будущий медик, и знает, что нужно сделать.
- И девушка пошла и что-то сделала с собой, потому что тогда аборты были запрещены.
- Аборты уже были разрешены, но девушка была обижена, и выпила какую-то гадость, чтоб избавиться от ребёнка, но погибли оба. - Тамара Александровна жалобно посмотрела на Релю. – Володю начали таскать по следователям и в деканат, приписывая ему доведение до самоубийства.
- А это и было самое настоящее доведение, - с осуждением сказала Калерия. – Ему грозила тюрьма?
- Но следователи отступили, когда пошёл мой отец и заступился за него. А в деканате Володе предложили самому выбрать наказание себе. И он сказал, что женится на самой несчастной девушке в институте, даже с ребёнком. Но такой не нашлось на тот момент – он выбрал меня. И, получается – предугадываю твою мысль, - что я на чужом несчастье, получила своё маленькое счастье.
- Хоть так он искупил свою вину. Но детей теперь он иметь не может?
- Это я не могу родить ему ребёнка. При моей недоразвитой матке я не забеременеть, ни выносить не могу. Володя, конечно, страдает, но виду не показывает.
Обе женщины вздохнули, но по разным причинам. Тамара Александровна жалея себя и мужа. Калерия же думала, что Бог наказал этого негодного мужчину – не мог любить прекрасную девушку, чтоб не обидеть её – судьба преподнесла ему жену безродную.
- И вот боюсь, - продолжала Тамара Александровна, - что собьёт его такая кокетка, вроде Лиды регистраторши, с пути и родит ему ребёнка, тогда он бросит меня.
- Лиды можете не бояться. Она умеет смутить мужчину на час, но рожать она уже не может, у неё, наверное, и матки нет – всю выскоблили. Жила с грузинами, много делала абортов.
- Ты умеешь быть злой?
- Я злюсь на Лиду за несчастную девчонку, её дочь, которая пойдёт по следам мамы или уже идёт. Девочку Лида родила, но не воспитывает, несчастная растёт как бурьян при дороге.
- У тебя всегда так душа болит за чужих детей?
- Всегда, где бы я их не увидела – в детском ли саду, в больнице ли. Подождите, я слышу голоса возле нашего кабинета. Кто-то пришёл. – Калерия встала и подошла к двери. – Миша, ты чего к нам в кабинет пришёл? Ты же вроде прописан в другом районе. Но заходи, жалуйся, или объясни нам, что тебе надо.
Миша юноша ростом с Релю, хотя ему шёл восемнадцатый год, зашёл в кабинет.
- Здравствуйте, - поздоровался с врачом.
- Здравствуйте, проходите, садитесь на стул. Излагайте, что у вас болит?
- Я прописан у отца в другом районе. Но теперь переезжаю жить к маме и буду причислен к вашему району. Что мне делать, чтобы перенести историю болезни в эту поликлинику?
- Ты уже переехал и прописался? – спросила Тамара Александровна.
- Да. Вот паспорт. На Малой Бронной улице живу уже, - Миша взглянул на Релю.
- Если прописан, то и к Военкомату ты будешь приписан этого района. Значит, мы делаем запрос в ту поликлинику, где ты жил, чтоб выдали на руки твою карту и ты принесёшь её нам. Её запечатают как бандероль, не вздумай распечатать.
- Да что вы! Мне и не надо. Свои болезни я знаю, мне бы только таблетки получать в этой поликлинике – у меня сахарный диабет.
Калерия вздрогнула. Целый месяц ходила с Мишей, его младшим братом и Олегом на речку и не догадывалась, что Миша так болен. Стройный, спортивный юноша, только ростом не вышел. Но принимает лишь таблетки – может, есть надежда, что до инсулина не дойдёт.
- Вот, - врач написала запрос и подала Мише. - Внизу, где больничные листы, поставишь печать и вперед, неси нам историю. Тебя в этом же кабинете эндокринолог станет принимать.
- Спасибо. – Миша взглянул на Релю. – Передавайте Олежке привет. Скажите, что я в его школе буду заканчивать десятый класс.
- Он будет рад с тобой видеться. И в 112 школе бассейн к Новому году запустят, Ты знаешь?
- Ради бассейна и перехожу. Как поплавал с вами на Москве реке, а потом, как вы работать пошли, мы с Олегом в бассейне накупались, так я о бассейне мечтаю, чтоб и зимой плавать. До свидания. – Миша ушёл.
- Этот юноша друг твоего Олега, который ходит в пятый класс?
- Мне самой удивительно, что они подружились. Правда у Миши есть ещё брат, ровесник моего сына, но с Мишей мне не страшно было отпускать Олега в бассейн «Москва».
- Ну, ты и мать! Умеешь находить друзей своему сыну постарше, чтоб, когда ты занята на работе, присматривали за ним.
- Подождите меня хвалить. Кажется, у нас начался приём – там ещё девушки прибежали. Интересно, не из 112 ли школы?
В этот день, как не странно – ведь только начался учебный год – они приняли двенадцать человек. Тамара Александровна удивилась: - Кончились наши разговоры. Завтра, я чувствую, придут двадцать человек.
- Что делать. Это наша работа. А когда начнутся комиссии, станем смотреть большее число за смену. И смена у нас, в школах,  может быть не четыре часа, гораздо длинней.

               
                Г л а в а 10

 На следующий день с утра у них почти не было подростков. Они оформляли очередные истории, присланные им от Нинель Адамовны и разговаривали:
- Как она прекрасно пишет эпикризы, - похвалила Тамара Александровна. – Я не знаю, что бы я делала, если бы всё это пришлось делать мне.
- А вы раньше, где работали – в больнице, поликлинике?
- После окончания института Володю послали работать в тюрьме. Как ты сама понимаешь, не могли ему простить гибели красивой девушки.
- Господи! Да красивая студентка сама виновата. Стала бы я руки на себя накладывать, если бы забеременела. Володя ваш, я уверена, пошутил. И пережди она день-два, наверное, всё бы утряслось.
Тамара Александровна прослезилась: - Вот и я так поняла Володю. Он пошутил, а у самого голова сразу начала работать над тем, как устроить так, чтоб дитя родилось. Но эта девушка посчитала его слова издевательством и наложила на себя руки.
- Если честно, то я бы обиделась, но оттолкнула бы от себя мужчину, а жизнь свою и ребёнка сохранила. Уж как бы там тяжко не пришлось, а за ребёнка я бы держалась руками и ногами. Впрочем, это же у меня произошло и при разводе моём с мужем. Некоторые женщины за мужчину держатся и умоляют его, чтоб не уходил. А я в чужом городе, без родных, без друзей, за ребёнка держалась. А если бы не держалась, то потеряла бы сына – он у меня очень при разводе заболел. Олежку застудили в детских яслях, но, думаю, и развод на него подействовал, по тому, что я кормила дитя ещё грудью, а через молоко матери все её страдания ребёнку передаются.
- А отлучить его от груди нельзя было?
- Что вы! Лечащая врач в терапевтическом отделении той же Филатовской больницы сказала, что отнимать от груди нельзя. Смеси мой крошка не принимал, от них его рвало.
- И если бы не твоё молоко, он бы умер от голода?
- Наверное. Ещё лечащая врач сказала, что если бы не руки мои тоже мог ребёнок погибнуть. Я там была с шести утра, как только больница открывалась, и можно было пройти по подвалу, и уходила после двенадцати ночи, тоже по подвалу, потому что основной вход закрывается в десять часов вечера. Кормящие матери уезжали после девятичасового кормления, сцедив молоко, и за Бога ради просили меня покормить их детей, вместе с медсестрой, разумеется, в двенадцать ночи.
- Короче ты помогала ночной медсестре и неслась домой – благо больница Филатовская от тебя недалеко. Но когда ты спала, если к шести часам утра бежала опять кормить своё дитя?
- Заметьте, что из этих шести часов примерно минут сорок уходило на дорогу – туда и обратно, если я шла не простым шагом, а неслась как метеор, удивляя ранних прохожих и дворников. А дома надо было помыться, чтоб лечь в постель, а утром умыться и причесаться хотя бы. Зубы я чистила уже в больнице – утром и вечером.
- А где же ты ела?
- Сначала меня, как корящую мать кормили в больнице. А десять месяцев исполнилось Олежке, сняли с довольствия. Но приносила нянечка всё равно для меня завтрак, а в обед суп и второе, и в духовке оставляла мне на вечер ужин, зная, что я остаюсь до двенадцати ночи.
- А матери, которые просили посмотреть за своими детьми, разве не подкармливали тебя?
- Ещё как! Приносили гранаты и апельсины, я уж не говорю о яблоках или сливах. Были и такие, что с собой домашнюю еду приносили – тоже угощали. В материнской комнате стояла соковыжималка – иногда для детей жали гранаты и капельками угощали своих малышей, с разрешения врача, разумеется. Месяца через два, когда мой Бэби стал питаться смесями, да и весна наступила очень стремительно, врач посоветовала мне потихонечку отучивать ребёнка от груди. Что я и делала – уже не бежала к шести часам, а приходила к девяти, как и все. Уходила после девяти вечера, как следует, нагулявшись с сыном по воздуху, чтоб он лучше засыпал. Но когда он меня видел, тянул руки не только к маме, но и груди. И так два месяца, пока мы были в больнице, и месяц сынишка был в санаторной группе в районе бассейна «Москва», куда я тоже ходила с ним гулять два раза в день. Тогда и увидела этот открытый, под голубым небом бассейн, в который поклялась ходить с малышом, когда он подрастёт и надо будет его учить плавать.
- Что, как я догадываюсь, исправно сделала, - догадалась Тамара Александровна. – Сначала гуляла с сынишкой на руках, возле бассейна, потом, как он подрос, водила туда учиться плавать.
- Не совсем так. Гулять возле бассейна я в принципе не могла, потому что «санаторий» находился в тихом переулке, куда даже не доходил шум машин, и весь в зелёной зоне, по которой родители и гуляли с детьми, не пытаясь выйти за пределы, потому что не разрешали. А бассейн и прилегающие улицы обследовала по вечерам, после вечерней прогулки, или по утрам бежала, как и в Филатовскую больницу рано, чтоб побродить по Кропоткинской улице или Метростроевской, на которых обнаружила много всего прекрасного, чем сердце успокоила после развода с мужем. Он бы меня по таким удивительным улицам не то что, не водил, а и упрекал, что я увлекаюсь стариной, вместо того, чтоб сделать что-то для мужа.
- Ну, а потом, когда Олежка подрос ты и его водила на эти улицы, когда стали посещать бассейн «Москва»?
- До бассейна «Москва» мы добрались где-то лет в шесть. А до этого я водила группу детей из детского сада на Большой Грузинской улице в «лягушатник», который находился во Фрунзенском Дворце пионеров. Естественно водила группу не одна, а и другие воспитатели помогали, даже родители. И вот когда дети из «лягушатника» перепрыгнули в бассейн глубже – стали там вольно плавать, под руководством тренера. Короче, когда мой сын стал чувствовать себя, как рыбка в воде, мы пошли уже в открытый бассейн, к другому тренеру, которая их уже учила прыгать с маленькой вышки.   
- Потрясающе, как ты рассказываешь о ребёнке. А что в это время делал твой муж? Ну, хотя бы, когда ты лежала с больным сынишкой в больнице, а потом в санаторной группе.  Неужели, ни разу не пришёл проведать своего сына?
- Мой бывший муж не приходил, под предлогом того, что мы разводимся – в те времена очень долго разводили. Сначала Народный суд, где нас вроде старались помирить – он пришёлся как раз на улучшение здоровья сына в больнице. И на котором мой муж и его мама устроили спектакль, что виновата во всём я, а они только желают мне здоровья.
- Ты с иронией произнесла последнюю фразу. Были бои между вами?
- Я на свекровь и сестру мужа не лезла с кулаками – отбивалась от них лишь словами. Но однажды сестра мужа Люся, подслушав мою отповедь своей матери на кухне, умудрилась ударить меня дверью по голове. У меня в голове всё прокрутилось, как в последний день жизни и я рухнула в коридоре. Очнулась в маленькой комнате, где мы жили с сыном и мужем – мы тогда ещё не разводились – надо мной врачи, хотят забрать меня в больницу.
- В травматологию естественно?
- Конечно. Но я им говорю, что без сына не поеду, иначе его здесь или отравят или убьют.
- Взяли Олежку с тобой?
- Да, ещё положили в отдельную маленькую палату, где до меня, как говорили, лежала «Министерша» со своим малышом. Там  и детская кроватка стояла.
- Слушай, у тебя Ангелы хорошие, любят Релю – смотри, что тебе устроили во взрослой больнице. Но пробили тебе голову, как я понимаю, ещё до болезни Олежки? 
- Разумеется. Пролежала я там семь дней – в тепле и уюте.
- Наверное, любили тебя и твоего малыша сотрудники?
- А как же! Прибегали смотреть на меня, а ещё больше на маленького «негра», как говорили  - это всем просто удивление было. А тем временем, пока мы лежали, на спекулянтов завели уголовное дело. Хотели ещё присоединить к нему пару гражданских дел, которые  висели на свекрови. Выйдя их тюрьмы и до приезда её сына с женой и ребёнком, она два раза дралась с соседями до крови. Правда, уголовное дело хотел взять на себя мой муж – мол, это не сестра, это он жене головушку разбил.
- Но мог быть и он!
- Что вы, Тамара! Мой муж через две недели после нашего приезда устроился на работу таксистом. За что на меня свекровь и шипела, что не на мать работает, а на жену.
- А чего на неё работать? Она, выйдя из тюрьмы, не работала? За что сидела?
- Спекулировала моя бывшая свекровушка. Когда сажали её в 1956 году, на сто тысяч сумели добра арестовать.
- Ну, сто тысяч на старые деньги – это не так уж много. Это на современные деньги 10 тысяч. Хотя на десять тысяч можно машину и гараж купить, с большой переплатой.
- Но когда свекровь освободилась из тюрьмы – уже были другие деньги в десять раз меньше. И она за год до нашего приезда поработала в том же магазине, откуда её и в тюрьму забрали, и заработала, как хвасталась сыну: - «На двести новых тысяч».
- И ты с такой свекровью не могла ужиться? Знаешь, как бы она тебя приодела?
- Вы смеётесь? Она бы, разумеется, «одела», но прежде хотела меня устроить в свой магазин, чтоб посадить меня за свои проделки или за чьи-то ещё в тюрьму. Подстроили бы мне недостачу какую. Это ко мне через год пришли эти мысли. А в те времена я решительно отказывалась от всех предложений, которые пыталась навязать мне свекровь, интуитивно чувствуя подвох.
- Прости меня. Конечно, я пошутила. Спекулянты могли нарядить красивую невестку, но, если ты им не ко двору пришлась, то посадили бы в момент, не то отравили. Итак, когда ты пошла на Народный суд, где вас пытались примирить, твой муж уже прочно стоял на стороне матери и сестры, боясь, что их посадят за твою пробитую голову. И по этой причине он не приходил к ребёнку в больницу Филатовскую? Ждал развода и надеялся, что ты испугаешься и отменишь все суды с его матерью.
- Одного он не знал, что когда болел мой ребёнок столь тяжко, что чуть не умер, я поклялась двумя клятвами. Во-первых, что я не стану судиться со спекулянтами, только бы мой Олежка выздоровел. А если вылечится, то, когда подрастёт, пойду учиться в медицинское училище, чтоб потом тоже помогать больным детям.
- А почему не институт?
- На дневной институт у меня не было времени. Кто бы за меня работал, чтоб ребёнка растить? А училище было вечерним. Я и деньги зарабатывала, трудясь воспитателем в детском саду, и бегала по вечерам учиться, ещё и сына не хотела отдавать на пятидневку – он иногда лишь раз в неделю или даже реже оставался ночевать в ночной группе. Но это всё было потом, а сейчас вернёмся к нашему разговору, почему отец не приходил к ребёнку в больницу.
- Да! – горячо отозвалась Тамара Александровна.- Почему? Мало ли, что он поспешил на развод подать, думая тем утихомирить тебя. Но принести кормящей матери его дитя хотя бы сок или фрукты – неужели у него мысли такой не возникло?
- Как я узнала потом, в это время, когда заболел мой ребёнок, муж тоже сумел устроиться в больницу. Вроде бы, на нервной почве, у него лопатка так вывернулась, что и работать не мог.
- Мозги у него вывернулись – это я тебе точно могу сказать.
- Я когда-нибудь если мы вспомним, расскажу, какие трюки проделывала свекровь на этом суде. А сейчас, извините, схожу в туалет, а потом  посмотрю, как наши школьники сдают анализы.
-Иди. Потом я пройдусь к мужу, посмотрю, как он работает на новой работе.
- Проверяете? – улыбнулась Калерия, открывая дверь, и столкнулась с девушкой: - Вы к нам? – Она отступила в кабинет
- Да, мне нужна справка для бассейна.
- Вы живёте на территории нашего района?
- Да, вот здесь в карте написано.
- Тогда пройдите к врачу. Тамара Александровна, справки для бассейна лежат вон в том ящике. Но, пожалуйста, проверьте, есть ли у девушки свежие анализы.
- Хорошо. Я и печать свою поставлю – у меня личная есть.
- Этого мало. Нужна ещё печать поликлиники. И девушка знает, где её ставить, да?
- Не первый раз хожу за справкой, - кивнула посетительница.
Калерия вышла. Прошлась по лестнице, размяла ноги, завернула к лаборатории, перед которой сидели среди прочих больных и подростки.
- Дорогие, - обратилась она к больным, - вы уж пропустите школьников. Их с уроков отпустили.
- Да мы не против, - отозвалась болезненного вида женщина, - нас предупредили, что сегодня подростки без очереди идут. Но они же, сдав анализы, не побегут сразу в школу.
- А я проверю в школе, придут или не придут они на уроки? – сказала строго Реля.
- Не надо проверять, - отозвался один из подростков. – У кого ума нет, и нет желания заниматься, тот скоро вылетит из школы. У нас с этим туго.
- Да что вы! Это какая школа? Кто у вас директор?
- Антон Петрович.
- Ага! – Калерия покачала головой. – Значит двадцатая школа. Дую спик инглиш?
- На английском языке некоторые предметы. А лучше бы на русском. Потому, что мы скоро родной язык забудем. И ведь не все же пойдут ИНЯЗ – некоторые и в другие институты.
- Английский язык везде пригодится – будете переводить документы с этого языка, - пошутила Реля и ушла, успокоившись – подростки сдают анализы.   
В последующие дни, как только у них бывали «окна», как шутила Тамара Александровна, они продолжали рассказывать истории и случаи из своей жизни, чужой.
Насчёт тюрьмы, куда Тамара поехала с мужем, по окончанию ими института рассказы были ужасные. 
- Представь себе, Реля, островное государство заключённых, которые осенью и зимой ведут себя спокойно, но весной, особенно летом, когда потеплеет, они устраивали себе, как они говорили каникулы. Откуда у них находилось оружие, но могли запугать стражу свою так, что многие сидели и не высовывались, а то и сбегали с этого острова. Когда мы ехали с Володей, нам говорили местные: - «В бандитский лагерь едете. Там они и между собой воюют и против стражи, и против закона».
- Как это между собой? – удивлялась Калерия.
- Там, например, становится известно, что везут нового вожака шайки. А в тюрьме свой сидит авторитет, который никому не позволяет собой командовать. Мы едва приехали с Володей, сразу пожаловал шестёрка и передал нам от главного бандита, что каждый день, к такому-то часу мой муж должен ему приносить такие-то и такие-то лекарства. У меня  волосы дыбом встали и до сих пор не могут улечься на голове – всё это, что бандит требовал – наркотики.
Тамара Александровна, шутя, сказала о своих волосах, но они у неё и правда торчали в разные стороны. Эта «причёска» не давала покою распущенной Лиде, в регистратуре. Каждый раз, когда Реля приходила туда по делам, накрашенная, напомаженная дама ей говорила:
- Скажи своей врачихе, что парикмахерская рядом – пусть сходит, ей уложат волосы красиво. Но если не красиво, что невозможно, то хотя бы прилично.
- Хватит того, что ты каждый день туда заглядываешь, - обрезала Лиду одна из регистраторов. – Вместо того, чтоб девчонке своей фруктов отвезти в интернат или купить к её посещению дома, ты кучу денег оставляешь в парикмахерской. И всё равно муж врача, на которую ты бочку катишь, на тебя даже глазом не смотрит. Видно надоели ему такие разбитные бабёшки, как ты.
- «Надоели, и он за них  тюремным врачом настрадался», - думала Реля, ничего не отвечая Лиде. Она и Тамаре Александровне не передавала злых слов распутной женщины. И сейчас она, услышав о наркотиках, лишь спросила:
- И Володя давал эти препараты бандитам?
- Первый день нет. Но пришли опять и сказали, что если он сейчас же не передаст требуемое, жену его изнасилуют до смерти, и больше он её не увидит.  Так было и у предшественника Володи, его жену утащили и нашли убитой и изнасилованной. Тот врач, старый уже мужчина не выдержал этого и повесился. Мы это узнали, лишь, когда нас с этого острова вывозил один из сотрудников, ночью, в кромешной мгле. Говорит, пусть меня расстреляют, но я вас спасу. Ему, может, ничего и не было, но нас с Володей вызвали в Партком института:
- «Как вы посмели позорить честь врача?» И лишь когда мы рассказали, что там твориться и мы бежали даже не получив денег за наши страхи и унижения, только тогда успокоились, написав письмо в Прокуратуру, с просьбой разобраться что творится в некоторых островных тюрьмах, отдалённых от центра.
    

               
                Г л а в а  11

Рассказы Тамары Александровны о тюрьме, сколько они там настрадались с мужем, немного смирили Калерию с тем, что погибла от Владимира Ивановича молодая девушка.
Через две недели работы в кабинете и хождения Рели по школам, почти все школьники девятых десятых классов прошли в их поликлинике анализы и готовы были к осмотру их врачами.
Ванесса Григорьевна – главврач – вызвала Тамару Александровну и Релю в свой кабинет. В первую очередь спросила, как им работается на новом месте. Сработались ли они? На что обе женщины закивали радостно головами – ещё бы они не сработались.
- Мне такая медсестра, - сказала Тамара Александровна своей соседке по дому, - первый раз попадается. И в работе проворная, всё успевает, и человек безумно интересный. Обычно на меня из-за Володи все глядят косо – такой красавец и с уродкой сроднился. Думают, что за большие деньги. Многие пытаются у меня его отбить, - сказала жалобно, - а эта девушка смотрит на него как на чужого мужа, не иначе.
- Правда это? – Главврач удивлённо посмотрела на Калерию.
- Чужих мужей не увожу, - улыбнулась Реля. – Правда, когда работала в детском саду, в меня, как говорили недобрые люди, был влюблён поляк. Но я всю его любовь перевела на Москву, ходили мы с ним и его женой – вместе и порознь по столице, и у обоих я привила любовь к ней. Уезжая в свою Варшаву, просили туда меня с сыном приезжать.
- Но чтоб поехать в иное государство, - сказала Главврач, - нужно, как я знаю, приглашение от этих людей.
- Уже приезжала в Москву полячка, с предложением поехать к ним. Вернее за моим разрешением, чтоб я дала согласие на приглашение.
- И что же вы? Сейчас многие рвутся за границу, чтоб хоть немного глотнуть воздуха свободы. Хотя какая там свобода, если Польша экономически зависит от Советского Союза.
- Признаться, мне бы посмотреть на польские города, как поляки, благодаря мне ездили по Золотому Кольцу Москвы. Но я оттягиваю поездку, до тех пор, пока не наберу необходимую сумму денег – а надо не менее пятьсот рублей, как мне сказала Юлия Аркадьевна, которая несколько дней работала в Подростковом кабинете.
- Развратная женщина Юлия Аркадьевна, вы не заметили?
- Заметила, - смутилась Калерия. – И уже боялась, как это ей удалось, после того, как её избили на участке родственники больной, которую она, по слухам, ограбила, идти работать с юностью.
- Да, я знаю, что Юлию Аркадьевну били. Еле она от суда отвертелась, потому, что больная умерла – некому было против неё свидетельствовать. И чтоб спрятаться, она выезжает в Болгарию – не иначе как продать там драгоценности. Впрочем, у неё и в Москве много таких знакомых, кто ей одни кольца поменяет на другие. Заметили, сколько она носит драгоценностей на себе? – Спросила Калерию Ванесса Григорьевна.
- Да, меня поразило, как она не боится с таким капиталом ходить по улицам? Могут выследить и отобрать в тёмном уголке.
- У вас я вижу ни  одного колечка на ваших смуглых пальцах. Неужели не любите золото?
- Ни золото, никакой другой металл или камни. Все деньги, что скопляются в нашей с сыном маленькой семье, тратим на поездки, пока по Союзу. Но чувствую, что года через два или раньше скоплю денег и на поездку в Польшу.
- Да, вам не надо украшений, если любите ездить и всё познавать. Слышала, что вы любите очень Москву и кому показываете её, как вашим друзьям-полякам, те люди тоже влюбляются в столицу нашей Родины. Нона Абрамовна уехала на свою мифическую родину со слезами. Сказала мне, что если бы её дети так полюбили Москву, как вы, то не уехали бы никуда, и матери с отцом не пришлось бы ехать за ними в неизвестное. Чем вы её смутили?
- Ноне Абрамовне я показала малую часть Москвы, по которой она ходила годами, и не замечала ни одной достопримечательности.
- Но что бы знать, кто это здание построил, и кто там жил, чем славен тот или иной человек, надо много книг читать, - заметила Ванесса Григорьевна.
- Что я и делала с детства – читала много книг. А о Москве, когда в неё приехала, какой-то волшебник, в первый же вечер моей прогулки с сыном и мужем по столице, дарит мне книгу о Москве, о её зодчих, начиная чуть ли не со дня строения, и обитателях, замечательных людях.
- Вот как у вас сложилось, что вы полюбили столицу.
- Признаться, я так же любила все южные города, которые мне удалось посетить. Но Москва, разумеется, самый замечательный город.
- И недаром судьба вас сюда забросила. Честное слово, такие люди, как вы украшают столицу, а не позорят её. Вымести бы всех уголовных элементов из нашего прекрасного города, да спекулянтов, да взяточников. Но я вспоминаю, что в первый же день, просила вас показать мне Москву, хотя бы уголок, где я живу.
- Я знаю, где вы живёте, - Калерия покосилась на Тамару Александровну, которая молча слушала их разговор с Главврачом. – И когда мы освободимся от комиссий, я проведу вас в том прекрасном районе, так как сама обожаю, тот уголок Москвы, где жила Нежданова и её драгоценности висят в церкви, которую она посещала.
- И я пойду с вами, - сказала Тамара Александровна.
- Нет, соседка. Ты натрёшь свою больную ногу. Лучше договоримся так – когда Калерия мне всё покажет и расскажет, я повожу тебя на машине и попытаюсь повторить её рассказы.
- А я дам вам книгу о Москве, на несколько дней. И если Ванесса Григорьевна что-то забудет, то вы Тамара Александровна будете подсказывать.
- Конечно. Я буквально законспектирую те улицы нашего района, где есть интересные объекты, и где жили замечательные люди, чтоб и самой быть экскурсоводом.
- Договорились, - подвела итог их разговору Ванесса Григорьевна. – Как говорят в «Клубе весёлых и находчивых» в телевизоре: - «Разминка окончена». И я вас позвала, потому, что прислали из Районо список, как вам начинать смотреть школьников. Вот, даже разлиновали, и вам будет удобно смотреть, в какую школу, сколько дней отведено.
- А кто будет в комиссии, вы уже решили, Ванесса Григорьевна? - взволновалась Калерия.
- Да, - подтвердила Тамара Александровна. – Вы не забыли, что в качестве невропатолога обещали назначить Владимира Ивановича?
- Ишь, как о муже волнуется, - усмехнулась Ванесса Григорьевна. – Но вот вы трое и будете в комиссии молодыми. Остальных я даю вам старичков и старушек – уже пенсионеров. Хирург и офтальмолог не первый день на пенсии. Но с глазным врачом пойдёт молодая медсестра. Ещё будет отоларинголог – старая женщина. С ней тоже средних лет медсестра.
- Но поскольку столько стареньких, напоминаю вам, Ванесса Григорьевна, что мы с вами договаривались об автобусе. Пусть маленьком, но чтоб вёз старичков к школам, до которых долго и тяжело идти, - вспомнила Калерия.
- Вот медсестра у вас, Тамара Александровна, ничего не забывает. И, кроме того, думаю, что не только о старых врачах, но и о вас беспокоится.
- Да. Нам бы лишь до школ дальних доехать. А уж обратно мы как-нибудь на городском транспорте будем искать обратную дорогу.             
- У старичков-врачей есть сыновья или зятья с машинами. Они могут вызвать родственников на помощь. Ну, берите график и идите к себе, думайте. Ещё три дня принимаете в поликлинике, а в понедельник соберётся весёлая компания на крыльце поликлиники, подъедет автобус, и вас отвезут в первую школу, где вы будете обследовать учеников. Всего хорошего!
- Спасибо за консультацию и помощь, - ответила Тамара Александровна, и они вышли из кабинета. Спускаясь на третий этаж, упрекнула Калерию: - Что же ты мне не сказала, какого врача тебе чуть не подсунули? Страх божий эта Юлия Аркадьевна.
- Я вам разве не рассказывала? – удивилась Реля хорошо помня, что об Юлии они говорили. - Признаться, я не успела испугаться этой женщины. Правда, неприятно было, когда к ней приходили всякие мужики – один другого паскуднее, и она не шла домой после работы, когда бабушка звонила, что сынок её пришёл с улицы совсем больной и без памяти лежит на диване, а оставалась с мужчинами в кабинете.
- Развела бы в кабинете грязь и рассадник разврата.
- Ванесса Григорьевна быстро это почувствовала и куда-то её вывела из кабинета.
- Ну, девочка, в понедельник у нас будет работы, хоть завались. Мне кажется, стакан чаю не будет возможности выпить. Да ещё эти старички! О чём с ними говорить?
- Попросим их почитать лекцию о Ленине. Все до одной, как я заметила, ходят на политзанятия.
- А ты, дорогая моя, ходишь?
- Я не хожу, и ходить не буду. Мне некогда сидеть по два часа и толковать ни о чём. У меня есть сын и мне надо уделять ему внимание.
- Да, мальчики требуют больше забот, чем девочки.
- Не сказала бы. И девочкам нужна забота. К сожалению, по моему опыту воспитателя, многие не дополучают родительского внимания. Вот пойдём по школам, и вы это ощутите.
- Неужели подростки станут жаловаться на своих высокопоставленных родителей? – Тамара Александровна, открывала ключом кабинет. – Или, наоборот, на пьющих предков.
- Никто не будет жаловаться, но их видно. Я несчастных детей на улице узнаю, даже если они улыбаются, - говорила Калерия, входя в кабинет за врачом.
- Какой бы из тебя психолог получился. Лучше иных мужчин.
- А что мужчины. Вы уж простите, Тамара Александровна, но ваш муж загнал в могилу глупую девицу. Сколько бы ему лет не было, но он не знал, что таких слов, говорить не следует?
- Вот. Ты и вспомнила, - Тамара Александровна тяжело вздохнула. – Смотри, Владимиру не скажи, что я тебе наше с ним вечное горе открыла.
- Простите и вы меня. Вот не думала, что из меня это вырвется. Но с этого дня у меня рот на замке будет. Никто больше этого не узнает, что вы мне рассказали.
- Рассказывай лучше мне о Москве, о москвичах – думаю, что ты лучше это сделаешь, чем Гиляровский. А то людям открываешь Москву, а от меня скрываешь.
Тут к ним в кабинет постучали, и, не дожидаясь разрешения, вошла старенькая хирург, о которой ходили легенды по поликлинике. Эта женщина активно красила волосы в разные цвета, одевалась как молодая, и говорили, что был у неё молодой любовник, ровесник её сына, с которым, идя по улице, они обычно довольно громко переругивались. Это громкое недовольство любовников однажды слышала и Реля, но тогда она не знала, что женщина врач, и когда-то они столкнуться по работе.
- Ну, - сказала от  порога выкрашенная в радикально фиолетовый цвет эта женщина. – Я узнала, что, наконец, дали расписание, как мы пойдём по школам.
- Простите, пожалуйста, но как вас зовут? – Тамара Александровна покраснела.
- Ах да! Меня нарекли в детстве Анастасией, но вы можете звать меня просто Настя или Настасьей, как вам нравится.
- Настасья – очень красиво, - пошутила Калерия, - но, наверное, у вас есть и отчество?
- Разумеется, я не от девы Марии родилась. Мужчина присутствовал. Будете называть меня Настасья Ефремовна.
- Очень приятно. А меня зовут Тамара Александровна. Медсестру мою Калерия Олеговна.
- Калерию я знаю. Помнишь меня, я приходила посплетничать к Юлии Аркадьевне?
- Да и она говорила вам французским словом, что я манкирую своими обязанностями и отсылала меня в ОВИР, за её паспортом.
- Ой, да это мы шутили. А где находится ОВИР всем хорошо знать, кто за границу мечтает съездить. Ты спасибо должна Юлии сказать, что она тебя туда послала.
- Я не успела её поблагодарить, как её выслали из этого кабинета.
- А ты девушка с юмором. Слышала, что автобус нам вытребовала у Главврача. Как поедем на нём, станешь нам о Москве рассказывать.
- По Москве лучше ходить, - улыбнулась Калерия. – «А посмотрите направо, посмотрите налево» - что в такой экскурсии можно запомнить? И не успеешь посмотреть, как чудо это проехали. Я лучше вам буду сказки или стихи Пушкина рассказывать.
- Да. Говорят, что ты Пушкина очень любишь. Нона – это бывшая медсестра, - пояснила дама Тамаре Александровне, - которая работала до Калерии здесь, сказала, что-то такое о Пушкине ты ей рассказывала, чего она, коренная москвичка не знала.
- Моя медсестра вообще уникальная девушка – с каждым днём преподносит мне сюрпризы.
- Это хорошо. С таким человеком интересно работать. А то у меня медсёстры ни «А», ни «Б», ни кукареку – больше молчат и сопят себе под нос. И ухожу. Спешу сообщить коллегам, что в понедельник у нас встреча на крыльце, в девять часов или чуть пораньше?
- Чуть ранее, - сказала Тамара Александровна, - это автобус придёт к девяти часам.
- Пока придёт автобус, пока доедем, глядишь, и школьники будут нас поджидать. А то в прошлые года, приходили мы в школу к девяти, а там ничего не готово и подростки курят по углам.
- Сейчас всё будет готово к нашему приходу, я уже об этом побеспокоилась, - сказала Реля, не совсем уверенная, что так будет. Кто знает этих школьных медсестёр? Ещё вопрос, в каком они контакте с директором школы, с учителями? Если воюют, то добра не жди.
- Ну, это вам пообещали, а сделают ли? – продолжила её мысль хирург и вышла.
Когда дама удалилась, Калерия переглянулась с Тамарой Александровной.
- Ну, фрукт! – сделала заключение врач. – Я её вижу впервые, но о чудачествах её наслышана. Любит выпить, имеет молодого любовника, с которым в постоянных ссорах, если не за столом сидят.
- За столом не ссорятся, а выносят своё недовольство недопитым на улицу, для прохожих. Я имела несчастье их слышать. Молодой любовник матерится во всю, а дама шипит на него.   
- Нам, может быть, надо сообщить тем врачам, которые с нами будут задействованы?
- Думаю, что эта дама сейчас всем доложит. Но мне кажется, Ванесса Григорьевна им сообщила. Иначе бы Анастасия Ефремовна не пришла к нам.
- Настасья Ефремовна, - поправила Релю врач, и они улыбнулись друг другу.


                Г л а в а  12

В понедельник, как и договорились, они все встретились на крыльце поликлиники, уже с сумочками, в которых лежали халаты и инструменты. Калерия захватила медицинские анкеты, в которые будут записывать данные обследования все врачи. Для себя она взяла сантиметр, чтоб обмерять грудные клетки у подростков, а весы и ростомер были в каждой школе. Короче все были немного на взводе, ждали автобуса и не очень верили, что он приедет за ними. Шутили:
- Может, гуськом растянемся и друг за другом, как в прежние годы?
- Не хотелось бы. Сегодня дождь обещали. А что как в дороге застанет.
Калерия потихонечку рассматривала всех – врачей, медсестёр, с которыми им с Тамарой Александровной придётся не одну неделю работать вместе. В основном все ей понравились, даже муж Тамары Александровны, хотя она знала о нём что-то нехорошее. Владимир Иванович был одет с иголочки, подтянут, выбрит. Его Тамара Александровна одевала, как ребёнка малого во всё новенькое, неизношенное, а сама пришла в этот день в удивительного цвета колготках, которые, видимо, кипятила в луковой скорлупе – Калерия и сама так делала, если цвет чулок ей не нравился. Но ей это удавалось прекрасно, и чулки становились прочнее. Колготки у её врача, возможно, и стали прочными от кипения, но «сварились» неудачно. Как говорил с иронией Олег, в отношении химичиния Рели: - «Мам, твои чулки сварились и подрумянились». Тамаре же  муж не мог сказать так, у неё колготки «сварились» пятнами. Но он был рыцарь, этот прекрасно одетый человек, и не отходил от жены, стараясь прикрыть пятна на колготах от глаз придирчивых женщин медиков.
Между тем молодые медсёстры подошли к Реле познакомиться, и высказали пожелание, чтоб она им что-нибудь рассказала о том, что они видят вокруг поликлиники.
- Нам предыдущая медсестра подросткового кабинета, говорила, что вы так много знаете о Москве и знаменитых москвичах, которые жили в прошлые века, что она жалела, что незнакома была с вами прежде.
- С Ноной Абрамовной мы ходили по школам, и я ей рассказывала, что могла. С вами же будем ездить – я надеюсь, что скоро микроавтобус приедет за нами, и что расскажешь за короткую поездку? И хотела бы я знать, что вас интересует?
- Хотя бы вот, о Большой Бронной улице, в общих чертах.
- В общих чертах? Вы знаете, наверное, что когда-то Москва была маленькая. Собственно Москвой считался Кремль – когда-то он был весь деревянный. И с деревянным частоколом вокруг. Окружал его глубокий ров с водой, чтобы врагам было не проникнуть туда. А вокруг Кремля селились ремесленные люди – хлебопёки, булочники, ткачи, чтобы кормить, одевать людей, живших в Кремле. Потому и переулков с названием Хлебный, Скатёрный много в этих краях. А бронники – кузнецы по металлу – были большие мастера, чтобы и вооружить дружину Московскую.
- И это всё о Большой Бронной улице? – разочарованно спросила одна из медсестёр. – Я слышала, что у этой улицы тайн много.
- Про Малую и Большую Бронную, я вам дам книжечку почитать. Вы и почитаете и походите в свободное от работы время, раздумывая о странной судьбе некоторых домов, людей, которые в них жили, когда ещё нас на свете не было. Спросите что-нибудь подальше.
- Подальше от нашей поликлиники? Я недавно вышла у метро «Новокузнецкая», - сказала молодая женщина, которая работать станет с окулистом, и назвалась Майей. – Там меня просто потрясла одна красивая, но закрытая церковь – вся ажурная, как в кружевах.
- Церковь возле метро «Новокузнецкая»? – Калерия вспомнила, что рассказывала о той красоте Юрию и Анне, когда они гуляли по Замоскворечью. – Так это храм Климента. Вас интересует, кто из архитекторов его строил?
- Архитекторы не очень, потому что в Москве в основном строили чужеземные архитекторы, с такими чудными фамилиями.
- И правильно, потому что возле постройки этого храма крутятся четыре фамилии и три из них, как вы говорите не русские, но, быть может, две из них я вам потом назову, - пока Реля так говорила, все пожилые врачи-женщины подтянулись к ней.
- Что-то рассказывают? И нам интересно.
- «Прекрасно, - подумала Калерия, - слушая меня, они отвлекутся от колготок нового врача и мужа Тамары Александровны». И заговорила с вдохновением. 
- Красивейший храм Климента начала сначала строить Елизавета Петровна – дочь Петра, потому что её возвели на престол как раз в праздник этого святого. Но строила его в Петербурге. А хитрейший царедворец Алексей Петрович Бестужев-Рюмин стал воздвигать такой же храм, в Москве, чтобы как-то исправить свои ошибки, потому что он раньше служил Анне Ионовне. Кстати сказать, храм «Климента» уже был на этом месте, но довольно разрушенный. И стоял он как раз возле палат вот этого самого Бестужева, который хоть и служил Анне Ионовне, но участвовал в перевороте, когда посадили на престол Елизавету – дочь Петра. И вот дочь Петра строит храм Преображения, с приделом «Климента» в Петербурге, а Бестужев строит такой же, разобрав для этого старый храм. В 1742 году начали, а в 1747 году храм почти был закончен. Я говорю почти, потому что жизнь Бестужева была очень бурной. То он великий Канцлер при дворе Елизаветы, то вдруг казнят его родственницу Ягужинскую, которая хоть и была подругой Екатерины, но неудачно сболтнула языком.
- Как казнят! – Возмутилась хирург с лиловыми волосами. – При Елизавете Петровне все смертные казни были отменены.
- Успокойтесь, Настасья Ефремовна, подругу свою Елизавета наказала отрезанием языка. И это так подействовало на Бестужева, что храм перестали строить. А впрочем, может, я ошибаюсь – сестру Бестужева казнили отрезанием языка как раз при Анне Ионовне.
- И вообще, - продолжала хирург, высказывая свою осведомлённость этой историей, - как мог  Бестужев быть приверженцем Елизаветы, если он был ярым противником её?
- Вы имеете в виду, что когда-то Бестужев поддерживал детей царевича Алексея, убитого Петром сына, а тем самым как бы выступал против Елизаветы Петровны.
- Ну да! Хотел же Бестужев посадить на престол Петра Алексеевича, мальчишку ещё.
- Этого мальчишку и Меньшиков хотел посадить, чтоб выдать за него замуж свою дочь, а самому стать герцогом Курляндским. Но мечтам Меньшикова не суждено сбыться, и его падение не приносит ничего и Бестужеву. На престол восходит Анна Ионовна, а с ней Остерман, а он яростно ненавидит Бестужева. Бестужев делает ход – упросил Анну стать крестной матерью его детей. Но это не очень помогает – Анна Ионовна не оставляет его в Петербурге. Изгнанник уезжает в Копенгаген, потом Гамбург и продолжает интриговать теперь уже против Анны Ионовны. С редкой ловкостью дипломат изымает нежелательные для Анны документы, где чёрным по белому написано знаменитое завещание Екатерины Первой в пользу прямых потомков Петра.
- Вот так он и стал приятен Елизавете? – спросил кто-то из мужчин, то ли больных, то ли врачей, присоединившихся к рассказывающей Калерии.
- Не сразу. Ещё царствует Анна Ионовна, и в 1740 году Бестужева отзывают в Петербург. Бирон считал, что Остерман забрал себе слишком много власти, и остановить его может лишь Бестужев. Но и Бирон, после смерти Анны Ионовны теряет свою власть. Падение Бирона увлекло за собой и Бестужева. В январе 1741 года он попадает в Шлиссельбургскую крепость, где его чуть  не четвертовали.
- Это уже при Анне Леопольдовне, которая властвовала совсем недолго при своём маленьком сыне? – Остановил Калерию голос Тамары Александровны, которая подошла с мужем и с удовольствием слушала свою болтливую медсестру.
- «Не надоела я ей ещё», - подумала и улыбнулась своему врачу Реля. И продолжала.
- Да, Анна Леопольдовна отобрала всё имущество опального канцлера, но сохранила ему жизнь. Помилование не было объявлено, но для чего-то он был нужен. А в октябре того же 1741 года к власти привели Елизавету. И вот тут несмотря на то, что он выкрал документы, подтверждающие приоритет детей Петра Первого, милости от Елизаветы Бестужев не ждал.
- Уж слишком увяз в царствовании Анны Ионовны? – Ядовито спросила дама с лиловыми волосами.
- Не знаю, что думал Бестужев, но Елизавета издаёт указ о строительстве Преображенского собора в Петербурге, а Бестужев объявляет о таком же строительстве в Москве. 12 декабря – Елизавета назначает Бестужева вице-канцлером. В качестве подарка он получает московский дом Остермана.
- Своего бывшего врага, - вносит свою лепту Владимир Иванович, с нежностью смотря на Калерию. Она даже испугалась этого взгляда – как бы не приревновала Тамара Александровна.
- 1742 год, - продолжает она. – Зима. Готовится в Москве место для Преображенского собора, разбирается Знаменская церковь «у Климента» старого, чтоб построить новый.
- Кто же строил, всё же новый храм Климента?
- Сначала Бестужев назначает Земцова строившего ещё при Петре Первом.
- Ого! – произносит кто-то. – Такого старика?
- Ага, - насмешливо отвечает Реля и тут же печалится. – К сожалению, старик умирает, и проект переходит в руки Пьетро Трезини, строившего ещё дома Екатерине, когда она была цесаревной.
- Вот это ход! – заметил кто-то из больных, проходя мимо в поликлинику.
- Да, - Реля была рада поддержке неизвестного. - Трезини, хоть и итальянец, но строил в обеих столицах, можно сказать, подражая русским мастерам. И он же внес в Россию стиль рококо, именно который, я думаю, и восхищает всех  в храме Климента.
- Молодец Елизавета, что призвала таких мастеров, - отозвалась ларинголог, имени которой Реля ещё не знала. – Ведь отец её Пётр 1 привозил исключительно зодчих из Голландии, а они строили в стиле «ничего лишнего».
- И в советской архитектуре строят так. Ничего лишнего и совмещённый туалет с ванной, - возразила Калерия. – Кроме, разумеется, сталинских высоток, да ещё Кутузовского проспекта, который производит впечатление нового.
- Но Трезини не совсем закончил строить храм Климента? – вставила своё слово хирург.
- Разумеется. В 1742 году же, по восшествие Елизаветы на престол, опять переполох. Всем, кто был за малолетнего царевича Иоанна Антоновича вменяется в вину это и жестоко наказывают. И всё-таки, мне кажется,  по приказу Елизаветы отрезали язык сестре Бестужева Ягужинской. Но канцлер не сдаётся. Он задерживает французского курьера с бумагами, где ясно становится, что Франция вмешивается в дела России.
- Вот бы о чём книги писать и фильмы ставить. А то у нас в почёте французские фильмы «Фан – Фан - тюльпан», да «Три мушкетёра». Будто своей истории у нас интересной нет. Уверен, что эти бумаги, как и бумаги о престолонаследии, доставание их – сюжеты для интересных романов. А вы где, красавица, прочли всё это про Бестужева? – Вопрос задал врач «неотложной помощи», который уже давно изображал, что влюблён в Релю. Он несколько минут назад вернулся от больного и, увидев на крыльце толпу врачей, медсестёр и больных, подошёл послушать.
Калерия смутилась: - Малюсенькая такая книжечка, мне её сын где-то выиграл в книжную лотерею, и, зная, как я люблю Москву, преподнёс маме. Называется «Московская мозаика».
- Кажется, и я такую брошюру читал. В ней же, когда казнили сестру Бестужева, и приостановили строительство храма, как это вы его называли?
- Да, приостановили строительство храма Климента, не только за казнь сестры, но и потому, что Бестужев, как говорят, разоблачив французов, «на коне». Полнота власти, уверенность в своём положении – пропадает желание тратиться на «Климента». Но интриги продолжаются. Бестужев презирает Петра !!! - наследника Елизаветы и ведёт тайные переговоры с женой Петра – будущей Екатериной !!
- И опять лишение всех прав, - продолжает врач из «неотложки», показывая свою осведомлённость, - и в 1758 году Бестужеву опять выносится смертный приговор. Но так как при Елизавете не казнят, Бестужева гонят в ссылку.
- Спасибо за подсказку. Но Бестужев не ломается. Он опять берётся за строительства храма «Климента», правда сам он не может строить, как ссыльный – храм возводится на подставное лицо.
- Козьмы Матвеева? – опять подсказка от врача, который прямо сияет глазами, глядя на Релю. Медсёстры поглядывают на этого красивого мужчину и немного печалятся.
- Да, но в июне 1762 года к власти приходит Екатерина !!. Бестужев оправдан. Но опять, храм, который он строил как бы для Елизаветы, строить в Екатерининские времена неудобно.
- Потому что Елизавета угнетала Екатерину, когда она была женой Петра !!!?
- Может за это, а возможно, потому, что Пётр !!! был убит поклонниками Екатерины. Потому храм строится долго и оканчивается строительство в 1774 году, когда канцлера уже не было в живых. Осталось и вошло в историю имя Матвеева.
- Спасибо за рассказ, - сказала Тамара Александровна, как бы, гордясь Релей. – А вон и наш автобус. Прошу всех, кто поедет проверять детей занимать в нём места. Но первое место оставьте рассказчице, она нам и в пути немого поведает о Москве.
Автобус подъехал раньше девяти. Сели, дружно, занимая хорошие места. Для Рели и Тамары Александровны оставили передние места. Но хромая женщина села во второй ряд, с мужем.
- Это зачем? – возразила Калерия, когда ей приказали садиться впереди.
- А вы нам будете о Москве рассказывать. Правда, здесь нет микрофона.
- Я обещала сказки Пушкина, - пошутила Реля, но сказки ей говорить было бы легче, чем рассказывать, надрывая голос, о Москве. – «К тому же, - подумала она, - какие вопросы зададут».
- Как поедем? – спросил Калерию водитель, посчитав за самую главную.
- Можем поехать по Малой Бронной и свернуть налево на улицу Жолтовского. Дальше я вам покажу.
- Не надо по Малой Бронной, - запротестовал кто-то. – Поехали через Никитские ворота и свернём на Качалова. Вы нам о церкви Большого вознесения расскажете, где венчался Пушкин.
- Ещё же на улице Качалова интересный дом, где теперь музей Максима Горького.
- Сможете с Бронной улицы выехать к Никитским Воротам и свернуть на улицу Качалова? – спросила Реля водителя микроавтобуса.
- Да это пара пустяков. Вы не успеете рассказать о церкви и о музее Горького. Может, мне притормозить на несколько минут?
- Не стоит, мы ведь спешим, нас ждут в 20 школе.
- Знаю, где это. Быстро вас домчу. – Автобус тронулся и медленно поехал. Реле показалось, что водитель тоже хочет послушать её рассказы.
- Слышали? – Обратилась Калерия, встав как экскурсовод и повернувшись, к ехавшим в автобусе, лицом. - Не смогу сразу вам поведать и о музее Горького, и о церкви Большого Вознесения, где венчался Пушкин. Выбирайте одно.
- Ну, в музей Горького мы не однажды ходили, и экскурсовод нам рассказывал, а вот о разрушенной церкви мы почти ничего не знаем. К ней не подойти и нас туда не пускают.
- Ладно. Послушайте, кто строил эту церковь. Я начну с биографии этого русского зодчего.
- Конечно с биографии. Интересно же, кто мог такую красоту построить, которую коммунисты развалили.
- Как развалили? Что это такое вы говорите, Настасья Ефремовна. А ещё ходите на Ленинские чтения.
- Развалили! – возмутилась дама с голубыми волосами – в автобусе волосы хирурга поменяли свой цвет. – Ещё сломали храм Христа Спасителя, лучше которого не было в Москве!
- Все успокойтесь. А не то я не успею рассказать вам о зодчем Большого Вознесения.
- Говори, Калерия. Хоть про одного русского архитектора расскажи.
- Но тут не обойдётся и без иностранных фамилий. Афанасий Григорьев был крепостным помещика Кретова. Родился он в 1782 году.
- Позже, чем построили храм Климента, - тут же посчитал кто-то.
- Да, - не растерялась Калерия. – Но времена уже были более мягкие или помещик Кретов – добрейший человек. Он, заметив в мальчике, тягу к рисованию, причём рисовал Афанасий, красивые дома и церкви, Кретов – будущий герой войны 1812 года, отвозит мальчика в Москву, в дом архитектора Ивана Жилярди. И там Афанасий Григорьев, вместе с сыном Жилярди-старшего – Дементием, обучается рисованию, графике и строительству. Когда юноши подросли, Иван Жилярди отправляет своего сына на обучение в Италию.
- А крепостной юноша остаётся с ним?
- Я, кажется, ошиблась, назвав Григорьева крепостным.  Кретов, когда Григорию исполняется 21 год, в 1804 году даёт ему волную, что по тем временам осуждалось. Но, даже будучи уже взрослым человеком Григорьев не может ехать на совершенствование в Италию, за отсутствием денег. Вернее он собирал деньги на выкуп своей сестры от помещика. И Жилярди старший использует рисунки и чертежи своего талантливого ученика, иногда выдавая их за свои. Правда, я предполагаю, что он хорошо платил Григорьеву за чертежи, зная, что тот собирает деньги на выкуп сестры. И даже  вернувшийся из Италии более талантливый, чем отец,  Дементий Жилярди тоже пользуется трудами Григорьева.
          - Не брезговали присвоить работы подчинённого человека! – Возмутилась хирург, будто не слышала, что сказала Калерия о деньгах. - Почти как у нас теперь – менее талантливый человек, ставит свою подпись под работами другого человека
          - Да, - отвечала Реля, не желая спорить со старше себя женщиной, - даже когда Григорий отучился в Московской Академии, он был под властью Жилярди – младшего, потому что считалось итальянское учение выше русского. Но я вам приведу пример графики Афанасия Григорьева. Институт Склифосовского знают все. Так вот это поражающее всех  здание, проектировал Григорьев. А строил Кваренги по его чертежам.
          - Кваренги тоже эксплуатировал Григорьева?
          - Нет-нет! У Кваренги с Григорьевым была творческая дружба. Тут всё делалась на творческой основе. Григорьев много чертежей сделал для Кваренги не только для Москвы, но и Петербурга. Собственно он как помогал Кваренги, так и учился у него. И вырабатывал свой стиль. И вот именно своим талантом он чертит проект церкви Большого Вознесения. Вам, если поедете по Пушкинским местам, и вас завезут к этой церкви, могут сказать, что тут руки приложили братья Шестаковы архитекторы. Может быть, но построена церковь по проекту Григорьева.
          - Говори, что ещё построено в Москве по проекту Григорьева, потому что мы почти подъезжаем.
          - Музей Пушкина, который находится на Метростроевской улице, построен по его проекту.
          - Спасибо за рассказ о русском зодчем, - сказала хирург, поправляя свои волосы. – Признаться, хорошо ты его представила. Я, к своему стыду, не разу не слышала о нём. Завтра поедем, о ком ты нам расскажешь?
          - Сегодня я немного сорвала голос, а мне ещё с учениками общаться. Поэтому завтра я вас сама поспрашиваю о русских зодчих, и вы мне обязательно их припомните.
          Автобус остановился как раз против 20 школы. Реля вышла первая и, разминая застоявшиеся ноги, пошла в школу первая, чтоб проверить, как их будут сегодня встречать, всё ли подготовлено для врачей.
          Медсестра встретила её у дверей: - Вы приехали на микроавтобусе? Первый раз вижу, что не ногами ко мне приходят. В прошлые годы шли по часу от вашей поликлиники.
          - Сегодня старичков привезли. И не только старичков, - улыбнулась Калерия.


                Г л а в а   13.

          День прошёл в приятной суматохе. Сначала выделили для врача окулиста маленький кабинет, где медсестра сразу стала развешивать таблицы для проверки зрения. Ещё нашёлся маленький кабинет для врача, как сама врач отрекомендовалась «Ухо-горло-нос». Разумеется, им тоже нужна была тишина, и чтоб заходили по одному. В какой-то лаборатории, которую ещё не заняли реактивами, посадили невропатолога Владимира Ивановича – ему тоже надо тихо говорить с юношами и девушками, на предмет, не состоят ли где на учёте и не мочатся ли в постель? Последний вопрос очень интересовал Военкомат, значит девушек, как Реля понимала, врач не должен смущать такими подробностями. Далее располагался хирург, которая должна проверить позвоночники и стопы у молодёжи – поэтому их заставляли раздеваться и разуваться. Хирурга определили в большой спортивный зал, где отгородили ширмами. В другом конце этого же зала, тоже отгороженного ширмами, выделили и им место с Тамарой Александровной. Там уже стояли весы и ростомер. Сантиметр, которым Реля станет обмерять груди на «вдох» и «выдох», она принесла с собой.
          Но прежде, чем все врачи и медсёстры разошлись по предоставленным им помещениям, Калерия уже раздала юношам, которых отпустили первых на медосмотр – их было человек пятнадцать - длинные листы сложенные в три изгиба, которые станут заполнять.
          - Чего так мало молодых людей? – спросила Калерия, раздавая им формы для осмотра.
          - Другие будут подходить в порядке очереди. Что нам делать с этими листами?
          - Пожалуйста, заполните паспортную часть. Фамилия имя отчество. Год рождения. И где живёте, пишите адрес, где прописаны.
          - А если я не свой напишу?
          - Советую вам не шутить, а заполнять правильно. Если напишете неправильно имя или фамилию, то и получите форму 287, для поступления в институт, именно с такой фамилией. А в паспорте другая. И придётся вам приходить в наш кабинет, чтобы исправить. Вам это надо?
          - Я им пошучу! – грозно отозвалась школьная медсестра, подошедшая внезапно.- Чтоб вывели мне паспортную часть этой анкеты без единой ошибки и исправления – не позорьте школу. А вы, - обратилась к Калерии, - давайте мне остальные бумаги, я их стану раздавать всем шутникам, которые скоро подойдут. И наставлять их, как писать.
          - Спасибо, а то я хотела оставить всё на этом столе, рассчитывая, что эти парни разъяснят следующим шутникам, чем обернуться их шутки.
          - Я сама послежу за этим, и чтоб всё было правильно записано. А вы идите, а то первые гуси уже потянулись на осмотр. Да, кстати, я удивилась, что в этом году такие развесёлые врачи приехали. Обычно шли на эти осмотры не с очень большим желанием. Во-первых, больше, чем сорок минут старым женщинам идти пешком. Поэтому, наверное, говорили, что в поликлинике осталась работа, которую им всё равно придётся выполнять.
          - Это я их, надеюсь, развеселила. Взялась рассказывать о Москве, которую люди, хоть давно в ней живут, а мало знают. Тут, кстати, пришлось некоторым вспомнить историю или что некоторые читали о Москве – вот они и развеселились.
          - Вы их не очень балуйте. Пусть сами ходят по Москве и читают книги о ней.
          - Сегодня я им рассказывала, а завтра, предупредила, стану их проверять. Проведу с ними литературную или историческую викторину. Волей или неволей, а люди станут интересоваться и детей, внуков водить по городу.
          - Не очень современных детей поводишь. Особенно в нашей школе. Представьте себе детей дипломатов, которые уже побывали в Париже, Лондоне – так зачем им Москва?
          - А вот тут вы не правы. Дети, которые до семи лет побывали в Лондоне или Париже, что могли запомнить? Ну, их водили по королевским замкам, музеям. Тем более, приехав на Родину, они должны интересоваться своими родными местами, хотя бы для сравнения. В Москве есть целые районы просто потрясающие, разумеется, если их ходить разглядывать, а не проезжать на машине. И почитать что-то надо, прежде, чем идти в определённый район.
          - Не знаю. На мой взгляд, не очень интересуются. А вот и новая партия наших вундеркиндов, - школьная медсестра занялась подошедшими юношами, а Реля тихонечко поспешила к Тамаре Александровне, которая сидела в одиночестве.
          - Ещё не дошли юноши до нас?
          - Кто-то их задерживает – уж не много ли патологии?
          И только они проговорили, явились первые пять юношей от хирурга, смеясь и с одеждой в руках: - Нам сказали не одеваться, потому что у вас надо раздеваться снова.
          - Брюки можете одеть и носки тоже и обуться. Если мне нужно будет положить вас на кушетку, чтоб пальпировать внутренние органы, то ляжете в обуви, там клеёнка, - сказала Тамара Александровна.
          - А как же на весы и к ростомеру ставать в обуви?
          - Ладно. Пока не обулись, идите к медсестре взвешиваться и рост измерять. Калерия, будешь мне говорить результаты, я записывать их данные.
          Калерия принялась взвешивать и измерять рост, а заодно и грудную клетку на вдох, выдох. Тамара Александровна всё записывала, а потом сажала парня на стул перед собой и начинала свой осмотр. Иных клала на кушетку и прощупывала внутренние органы.
Парни шли такой лавиной, что только успевай их осматривать. Поток немного прекратился, когда юноши, и кого осмотрели, и те, кого ещё только должны были, отправились в столовую на обед, как сказала школьная медсестра.


                продолжение >>>   http://www.proza.ru/2011/03/08/742