Чем же себя занять? Даже мой давний друг, с которым я хотел сегодня увидеться, сказал, что занят. Пустота вокруг меня. Нет, я не должен предаваться тоске и унынию. Ничто не может сломить меня. Никогда.
Я силен. Я славен. Я прекрасен. Я счастлив. Я люблю себя. Я нужен себе. Я это я.
Я должен вырваться, сходить на концерт, в театр. Мне надо выдохнуть, вывернуть из себя весь этот грех, желание, хотение, глубоким пластом улегшееся внутри меня.
Я вышел на улицу, там выл холодный февраль и пронизывающий ветер то и дело срывал с меня шляпу. Я всегда одеваюсь не так как другие, чем и отличаюсь от жителей своего города. Проходя мимо рекламных щитов, я увидел рекламную афишу: «Вечер органной музыки в исполнении Глеба Костицкого».
Его я хорошо знал, прошло, наверное, уже лет десять после нашей последней встречи. Когда мне было восемнадцать лет, я тихо мечтал о взрослом любовнике и, наконец, я его встретил. Быть и находиться рядом с человеком высокой культуры стало явной необходимостью в те молодые годы. Он преподавал студентам, учил их величайшему искусству – жизни в музыке. Когда я впервые был на его концерте, меня как дилетанта удивило, что в музыке есть такая вещь, как импровизация. После первой части концерта он предупредил слушателей, что во второй части будет импровизировать и попросил подготовиться с нотами.
Я тоже написал ему, что во втором ряду справа от сцены сидит юноша, который сегодня впервые приехал в этот город и хотел бы познакомиться с таким удивительным музыкантом. Назначил я встречу на улице Ленина, возле Кремля, в 22 часа.
То, что я написал, было от души, но не совсем правдой. Я был коренной житель своего города и решил приукрасить, чтобы допустить чуточку романтики.
Он начал разбирать записки с нотами и каждую пробегал глазами. Но вот он остановился на одной и почувствовал, что он дошел и до моей. Этот удивительный музыкант как бы невзначай окинул взглядом сидящих перед ним людей и посмотрел в мою сторону. Встретившись с его взглядом, я, было, растерялся, но он быстро отвел глаза и продолжил осмотр дальше. Все это произошло в одну секунду. Тогда еще я, нескладный юноша, которому часто приходилось задумываться над каждой ситуацией, как поступать и что делать сильно поразился черте взрослого человека все молниеносно схватывать и бессознательно реагировать на происходящее.
В тот вечер, сразу после окончания концерта, я поспешил на улицу Ленина. Кремлевские куранты показывали без четверти десять. «Боже мой, чего я жду? Неужели он сочтет прийти сюда?»- с горечью подумал я. Но тут я увидел, что по улице, неторопливыми шагами, с портфелем в руках, идет какой то человек. Вдруг я услышал, как издали он громко прокричал:
- Это вы хотели меня видеть здесь?
- Да, это я, - тихо и неуверенно произнес я.
- Вам что-то нужно от меня?- спросил он, приближаясь ко мне. Что ответить ему я не знал. Я посмотрел ему в глаза. Они были серьезные, сосредоточенные на мне и несколько всезнающие. Видимо он почувствовал, что я растерялся и смягчился. И уже как-то нежно предложил пройтись с ним по улице «незнакомого города».
Помню, я говорил о музыке, о том, как великолепно он играет. А его мысли были, кажется, совсем о другом. Он все намеревался, но все не решался спросить меня о чем-то. Он предложил мне поехать к нему домой. Я согласился.
Квартира, в которую мы приехали, оказалась маленькой, одинокой и какой то заброшенной. Нет, не скажу, что она была захламлена, но было такое чувство, что в ней мало живут. Необжитая, скучная и очень…
Тут в комнату вошел Глеб и прервал мои размышления.
- Вы часто предаетесь здесь грусти?- спросил я его.
Он сделал вид, что не услышал моих слов и предложил пройти к столу. Глеб аккуратно расставил чашки, переложил с подноса все то, чем он хотел меня угостить. Такого изобилия деликатесов и вкусной еды я никогда не видел. Он видно перекладывал свою энергию на предметы, которыми пользовался. От него самого, как и от музыки, которой он жил исходило что-то лучистое и прекрасное. А вот комната не успевала пропитываться его могучей энергией и силой.
- Глеб Данилович, у вас здесь как-то по-особенному жутко и слишком непонятно.
- Интересно, чем же?
- Не знаю, скромно сказал я.
- В этой комнате повесился мой брат.
- Вот как, извините меня…
- А почему это случилось? – спросил я после некоторой паузы.
- Пока я не вижу смысла говорить вам что-то по этому поводу,- произнес он нахмурившись.
Ночь, которую мы провели с ним, запомнилась мне надолго. Я был молод, неловок, мне мало, что хотелось в любви. Я немного боялся боли. Мне было просто хорошо от присутствия взрослого человека, но доставил ли я ему в ту ночь и последующие наши встречи удовольствие, не знаю. Что было у него внутри, и от чего он был настолько недоступен я так и не узнал.
Мы много говорили с ним о религии, литературе, искусстве. Такой потенциал силы ума и духа я больше ни у кого не встречал. Какое счастье быть его учеником, казалось мне.
Мы условились встречаться с ним в одном и том же месте, после его окончания работы. И вот однажды он не пришел. Я прождал его два с половиной часа, но, так и не дождавшись расстроенный, вернулся домой. На следующее утро я зашел в консерваторию и его сотрудницы сообщили мне, что он сломал ногу и теперь лежит у себя дома.
«Бедный Глеб», подумал я и поехал его навестить.
Дверь мне открыла довольно немолодая женщина, но сохранившая на своем лице привлекательность и доброту.
- Вы, наверное, к Глебу Даниловичу, он спит и, лучше его не беспокоить,- сказала она.
- Скажите ему, что это я, Евгений.
- Маша, пропусти его, пусть заходит, - услышал я так хорошо знакомый голос.
- Здравствуйте, Глеб Данилович, - сказал я, увидев лежавшего на диване с перебинтованной ногой своего милого музыканта.
Я подошел ближе и поцеловал его в губы.
- Привет, Женечка, как жизнь? - спросил он
- У меня то все нормально, а вот у вас я вижу как-то не очень.
- Скажи, Женя, ты говоришь мне все время «вы» и ещё называешь меня по имени отчеству, из уважения ко мне?
- Может из-за страха перед вами, ведь передо мной как никак знаменитость.
- А что, разве знаменитость не человек? Раз уж его близкий юный друг называет его по имени отчеству, то значит не человек, - произнес он медленно и с грустью. - Говори мне «ты» я так хочу.
- Спасибо, - сказал я и улыбнулся.
- Я так привык к тебе, мальчик, у меня давно не было таких умных и спокойных людей, как ты. Мне хорошо с тобой. Садись поближе и дай мне тебя обнять, хорошенький ты мой, - сказал Глеб, обхватив меня за талию.
- А это кто у вас, то есть у тебя, экономка? – спросил я.
- Нет, это моя сестра, помощница отличная, правда, она ужасна болтлива.
- Это ведь хорошо, что есть, кому ухаживать, - ответил я покраснев.
- Дорогой мой, юный друг, - сказал заплетающимся языком Глеб. Я принял сильное обезболивающее, и меня клонит ко сну. Ты уж не обижайся на меня, если засну. Ты приходи, я очень тебя люблю и рад видеть. Там на полке стоит томик Ахматовой, почитай мне, пожалуйста.
Я достал книгу, раскрыл на первой попавшейся странице и начал читать спокойным, размеренным тоном:
«Вокруг тебя – и воды и цветы,
Зачем же ты к нищей грешнице стучишься?
Я знаю, чем так тяжко болен ты:
Ты смерти ищешь и конца боишься».
Скорее, что-то пророческое было в этих стихах. А Глеб тем временем уснул.
Я осторожно встал, положил книгу и прошел в коридор. Вдруг из кухни резко выскочила его сестра и затараторила:
- Ой, вы что, уже уходите? Не надо, пойдемте на кухню, вы, наверное, проголодались. Я так много приготовила. Вон там мойте руки и садитесь за стол.
Я прошел в ванную, намылил руки и взглянул на себя в зеркало. Что-то зловещее все же было в этом доме. Сколько раз я бывал в нем, и все время меня тяготило неприятное чувство кого-то постороннего здесь. Я сел за стол и принялся за еду. Ел я, молча и глядел перед собой.
- Вы о чем так усердно думаете? – спросила она.
- Мария Даниловна, мне здесь как-то не по себе.
- Мне тоже, - кивнула она.
- Глеб Данилович сказал, что здесь произошла несколько лет назад страшная трагедия.
- Да, именно.
-Вы не могли бы рассказать, Глеб Данилович не говорит ничего, может, если бы я узнал, было бы легче находиться здесь.
- Вряд ли, позор и грех не смоешь ничем. Он заснул?- спросила она, прислушиваясь к его храпу.
- Так вот слушайте, только не говорите Глебу, что я рассказала вам все.
У Глеба был брат-близнец, и они, как это обычно бывает, были сильно привязаны друг к другу. Они почти всегда все делали вместе. Глеб был всегда активней своего брата Михаила. В школе они сидели за одной партой, вместе окончили консерваторий. Оба выступали, пели и играли на каких-то инструментах. Вся слава, все почести всегда доставались Глебу. Им уже было около тридцати, и не один не подумывал о женитьбе. Они сами – то жили, как муж и жена и им никого больше не было нужно.
Однажды Глеб увлекся молодым, красивым юношей, который стал часто приходить к ним в гости, иногда оставался на ночь.
С его братом, Михаилом творилось тогда что-то неладное. Он дико ревновал и весь заплаканный приходил ко мне. И чем я могла его утешить? Познакомить его с каким-нибудь парнем. Но ему это было ненужно. Ему необходим был только его брат, Глеб. Только его одного он сильно любил и был сильно привязан к нему.
Дней пять до трагедии мне было не по себе. Сердце разрывалось внутри, я ходила по улицам и плакала, видимо чувствовала какую-то беду.
Я пришла к ним после работы и увидела висящего в петле посреди комнаты Михаила. Сам он был высок ростом, а комната с низкими потолками, так вот он доставал ногами до пола, а чтобы довести свое дело до конца подогнул ноги. Какое сильное нежелание жить заставило его так сделать? Рядом на кровати лежала записка. Я ее открыла и она у меня. Хотите, дам прочесть?
- Дайте, пожалуйста, если можно, – попросил я.
Она вышла из комнаты и через минуту-другую принесла мне лист бумаги. Во что было там написано:
«Дорогой Глеб, хотя после того, что я насмотрелся и натерпелся от тебя, дорогим тебя назвать трудно. Я любил тебя всю жизнь. Ты был самым желанным человеком, после того, как погибли в автокатастрофе наши родители. Как же ты мог поступить так со мной, оттеснив меня от себя и пустившись в разврат с юными ребятами. Когда я пытался поговорить с тобой на эту тему, ты сразу отнекивался и отвечал, что этого больше не повториться. Но это повторялось каждую ночь. Если ты не приводил кого-нибудь домой, то сам не появлялся несколько дней. Сегодня я просмотрел видеокассету, на которую вы заснялись. Ладно, если бы вас там было двое, но вас не сосчитать. Чего только вы не вытворяли, мне стыдно, что у меня такой брат, который пустился в разврат и уже не может остановиться. Я не хочу тебе больше мешать. Пережить такое я просто не в силах. Прощай, живи, с кем захочешь, если только сможешь. Твой любящий брат Михаил».
Вот оказывается как. И я один из его мальчиков-любовников.
- Скажите, Марья Даниловна, а кроме меня еще кто-нибудь приходит к нему?
- Толпами идут. Все такие красавцы. Вот не понимаю я вас, ребят. Столько разных девчушек красивых без вас страдает, а вы…- не договорила она.
- Заболталась я с вами, - и встала из-за стола.
- До свидания, и спасибо вам Марья Даниловна произнес я грустно и пошел в коридор – я понял, многое понял…
Я вышел из того злополучного дома и решил больше никогда в нем не появляться.
Время многое изменило, и я забыл ту несчастную историю его брата. И все же мне очень хотелось пойти на его концерт.
Я зашел в кассу и попросил билет, рядом со сценой. Мне дали билет и, взглянув на него, я увидел, что это второй ряд, справа от сцены. Зайдя в зал, я написал ему записку, в которой указал, что во втором ряду справа от него сидит молодой человек и надеется на встречу с ним. Все повторилось, как несколько лет назад.Когда на сцену вышел Глеб Костицкий я даже не поверил своим глазам. Он нисколько не изменился. Ученые уже определили, что у людей, занимающихся умственным трудом, замедлен процесс старения.
Он заиграл, и меня захлестнула волна благоговения, мощным потоком исходящая из этого могучего инструмента. Это была страсть, проникающая в глубину души, смешанная с чувством великого покорения низшего духа Великому Творцу. Полыхающая огненная стихия Баха распространила ток по венам слушающих и созерцающих высшее откровение бытия.
Во время антракта я был на седьмом небе от счастья. Так было великолепно и прекрасно, что я вник в музыку великого композитора. А дал мне ее прочувствовать талантливейший органист, с которым я надеялся также замечательно провести остаток времени.
Началась вторая часть концерта. Записок с нотами было не так много. Он, как и в первый раз, пробежал глазами каждую из них, но вдруг его взгляд скользнул по мне. Он узнал меня и был потрясен.
- Прошу вас лишнего мне не писать! - произнес он, и громко скомкав мою бумажку, сильно зажал ее в кулаке.
Боже мой, сколько сотен глаз посмотрело на меня. Некоторые девушки даже привстали со своих мест, чтобы лучше разглядеть кому предназначались те слова. Я готов был исчезнуть и раствориться тот момент. Я тихонько встал и вышел из зала.
Июнь 2003 год