Случается так, что есть у человека заветная мечта бескорыстная, невесомая, для души, для полноты мироощущения, для достижения внутреннего комфорта. Чтобы, заварив чашечку чая и усевшись в уютном мягком кресле осознать, насколько была насыщена и глубока уже прожитая часть жизни.
Давно хотелось услышать величественное звучание органа в католическом соборе. Была ничем не подтверждённая уверенность, что именно звучание органа под уходящими ввысь сводами позволяет вознестись к осознанию величайшей тайны, высочайшего разума.
Кенигсбергский кафедральный собор ждал, он был готов принять вызов. Собственно, это и есть его привычное состояния.
В назначенный день я пришёл заранее, чтобы погрузиться в атмосферу позднего средневековья, уточнить детали и особенности. Истинные ценители, знают, что встреча с истинным искусством требует настройки, погружения в среду. Собор стоит в центре - там, где сливаются две реки, но сливаются не сразу, а как-то странно, проходя вначале друг сквозь друга с водоворотами и замыкаются петлёй, образующей остров.
Постоял у надгробья с именем Иммануила Канта, имя знакомое всем, кто изучал философию. Он остался верен собору, на кафедре при котором преподавал, и городу из которого не уезжал.
За десять минут до начала появились двое из наших. Один из них был Виталий, который как я понял, пытался заслонить собой кафедральный собор. Второй был Вадик, который долго выбирал точку для съёмки, пытаясь впихнуть в кадр, то ли монументального Виталия, то ли выглядывающую из-за него незначительную часть собора.
Было очень важным первым войти в собор, чтобы уловить первозданную атмосферу, дыхание собора. Для этого, нужно было побыстрее уйти от шума на входе. Там собралась дикая очередь из двух человек. Это Вадик и Виталий недовольно рылись в карманах в поисках мелких купюр.
Узкие вертикальные витражи без крестов, отсутствие привычного запаха горящих свеч, отсутствие росписи на стенах, раскрывающих искусство средневековых каменщиков, создавших арочные своды, сплетённые как паутиной рёбрами жёсткости.
Отчётливо понимаешь, что так же как гвоздь с шурупом принесли смерь искусству столяра, так и производство плит из бетона и натянутых проволок поставило крест на искусстве средневековых арочников. Безнадёжно забыта и горизонтальная потолочная кладка. Так искусство превращается в поспешную небрежность бесхитростного ремесла.
Вот и рыцарь на входе оказался пластмассовый, но я не стал поднимать неуместного для собора шума. Моё внимание привлёк Вадик. Он стоял, слегка приоткрыв рот, и смотрел прямо перед собой на сцену, фон которой был полузакрыт серым холстом, а центр композиции состоял из нескольких опрокинутых стульев. Стараясь не привлекать внимание, я прошептал:
- Вадик, если ты ищешь основной орган, то он за твоей спиной, над твоей головой, удачного прослушивания.
Органа здесь два. Один электронный, он и был закрыт до начала концерта. Второй настоящий акустический. Я подозреваю, что сразу после реставрации поставили электронный. Так он и остался, фактически выполнив свою временную роль.
Я отсчитал 20 католических скамей и сел в центре – прямо в будущем эпицентре звуковых волн. Сюда как реки, образующие остров, должны по воле органиста хлынуть звуки тысячи труб органа, перед тем как вознестись вверх. Несколько далее, на равном расстоянии от обеих органов звуки должны были сливаться в вихревую воронку, низвергающуюся вниз. Именно здесь, недолго думая расположились упомянутые неоднократно персонажи.
Пока подходили опоздавшие я изучил саму скамью. Она оказалась с секретом. Спинка скамьи оказалась маятником, позволяющим разворачивать скамью на 180 градусов без вращения самой скамьи.
Я ждал первых звуков в этой величественной тишине. Вышел концертмейстер в камзоле и парике и начал по-немецки. Удивительно, но именно немецкая речь оказался сродни этим стенам. Это был очень тонкий ход. Когда зазвучала русская речь эффект исчез. Занял своё место и магистр - повелитель органа
Первые звуки известной фуги Баха вызвали восторг.
Орган совершенно симметричен. Объёмный звук плавно заполняет пространство. И так же удивительно плавно стихает. Мощное гармоническое звучания – вот в чём сила органа. Я ждал этой мощи. Но её, как раз и не хватало.
Сбоку от органиста были видны несколько вертикальных рядов регистров. С точки зрения не утруждённого эстетическим развитием зрителя регистры походили на пробки из-под шампанского или других напитков. Органист иногда выдвигал их на себя, как бы с надеждой и потом быстро утапливал как бы с некоторым разочарованием.
Для усиления эффекта я закрыл глаза. Сознание унеслось в незнакомое неизведанное прошлое. Я отчётливо увидел пуговицу на камзоле Канта. Когда я открыл глаза, это оказался герб над входом внизу органа.
Вспомнилось утверждение Канта: «Две вещи внушают мне веру в бога: бездонное звёздное небо надо мной и нравственный порядок внутри меня». И сейчас над нами звёздное небо, но нет порядка внутри.
Орган - многоголосая душа собора, рванувшись вверх затих. Зрители-слушатели медленно стали расползались по собору, потянулись к выходу.
Своей красной курткой выделялся Вадик. Он продолжал, как ни в чём не бывало, слегка вкривь и немного вкось делать бессмысленные снимки весьма сомнительной художественной ценности. Хотя, возможно, я ошибался. В стороне с хранительницей музея стоял магистр органа. Я подошел поблагодарить его за прекрасное исполнение и поинтересовался, как выглядит центр управления органом. Магистр оказался на редкость доброжелательным человеком. Не могу не отметить, что доброжелательность - свойство сродни философии Канта и, пожалуй, путь к её осознанию.
Так, вот, магистр любезно предложил мне подняться наверх в святая святых - в пространство органа. Он освободил лестницу от удушающего свободу каната, наглядно демонстрирующего смысл таблички: «Посторонним вход воспрещён». Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что имелись ввиду всё те же Вадик и Виталий. Они к этому времени сумели таинственно раствориться. Хотя, до этого мне казалось, что даже если Вадика и Виталия сделать из тех же кирпичей, что и собор, то и тогда им бы вряд ли удалось затеряться в пространстве собора.
Поднявшись на два пролёта, я оказался в центре довольно большой площадки, в окружении тысячи разновеликих, разноголосых труб органа и 12-ти ангелов.
В центре органа находились четыре горизонтальных ряда клавиш уменьшающейся длины с чередованием светлых и тёмных деревянных клавиш. Внизу довольно длинный ряд педалей с характерным загибом вниз на концах. Скорее они похожи на корни старого кряжистого дуба.
Я узнал, что необходимое для извлечения звука давление воздуха меньше, чем при выдохе. Практически вся энергия переходит в звук - идеальный резонанс. Я услышал самый низкий звук органа, похожий на гул проезжающего далеко в горах тяжёлого грузовика. А самый высокий - как от самого маленького серебряного колокольчика
- А нельзя ли нажать какую-нибудь клавишу органа, чтобы почувствовать себя настоящим органистом?
Это была ошибка. В одном зале не должно быть одновременно двух органистов. На самом деле кафедральный собор не место для неумелого подбора звуков, ведь каждый звук органа неизбежно достигает слуха создателя.
Также оказалось, что для более мощного звучания по бокам от органиста должны сидеть управляющие регистрами. Их то и не хватало для мощи звучания.
После органного концерта в соборе мир, кажется, не изменился. Однако появилась уверенность, что истоками могучего распространения христианства являются души прихожан, подхваченные волнами органа и вознесенные к бескрайним высотам католических соборов.
Пытаясь не расплескать то новое, до глубины неосознанное, я бесцельно бродил по старому Кенигсбергу. Мне встретился католический костел, он, конечно, давно здесь поджидал. Готика, рвущаяся ввысь, эти стреловидные (стрельчатые) арки придают зданию величие и стать. Цвета такие, как с картины неизвестного живописца - хранителя старого Кёнигсберга с удивительной палитрой пастельных тонов с усиленными пурпурными и багровыми тонами. Позже я воочию увидел эти же цвета с палубы корабля, запоздавшего, заплутавшегося в бескрайнем море Балтики - цвета тонущего в замерзающем море солнца.
Сквозь толщу стен костёла пробивалось звучание чистых детских голосов – хор ангелов. Беззвучной поступью к костёлу подошла высокая девушка - чёрные волосы, черные глаза, в руках черный футляр с чёрной скрипкой. Конечно, я не видел скрипку внутри футляра, но я был абсолютно уверен - она была чёрной. Как только дверь за этим обманчивым образом тьмы закрылась детский хор стих. Я вошел внутрь, но было пусто и тихо. Толщи стен надёжно хранили свои тайны. Собственно, поддерживать свод- это только одно предназначение толстых стен. Второе – хранить тайны. Это прибежище тайн. Кенигсберг – город мастеров, мореплавателей, добропорядочных католиков медленно проступал сквозь наслоение времён. Как и великие истины постигался медленно, не сразу.
Хотелось унести с собой частицу старого Кенигсберга. Я купил небольшой керамический домик с трубой и башенкой, с лестницей на второй этаж, с янтарными окошками редчайших цветов. Всех, кроме цвета застывшей эпоксидной смолы - этой техно-трудяги, дальнего, очень дальнего родственника янтаря без всяких признаков драгоценности.
Внутрь домика можно поставить зажженную маленькую свечу и включить фугу Баха, которую я бы назвал: «Душа, рвущаяся ввысь». И потом, заварив чашечку чая и усевшись в уютное мягкое кресло, наконец, осознать с последними стихающими звуками нравственный порядок внутри.