ГЛ.14 О ЖЕНСКОМ И ДРУГОМ НАЧАЛЕ
Детство, отрочество, юность – три периода до наступления зрелости – не всегда имеют четкие границы. Только детство имеет начало. Потом оно плавно перетекает в отрочество, отрочество – в юность, а та – в зрелость.
Но отдельные человеческие экземпляры застревают в детстве надолго. Такие инфанты даже нравятся окружающим – милым эгоизмом, замаскированным под добродушие и непосредственность. Вот уж кто не страдает комплексом неполноценности!
Другим переход из одного возрастного периода в следующий дается болезненно – это если жизнь дала пинок, заставив дитя или отрока повзрослеть, перепрыгнув через все ступеньки. Подобные скачки оставляют метки на характере и поведении. Иногда рубцы. На всю жизнь…
Моими ускорителями роста была война и частые болезни. Хотя внешне я оставалась ребенком – вытянутым в длину, худым, с узкими плечами, болезненным цветом лица, двумя тугими косичками каштанового цвета.
Хорошо, что о внешности я долго не задумывалась – до одного случая.
Тетя Лена работала в бакинституте заведующей библиотекой. Тот находился на территории больницы Мечникова. Так как мы жили рядом с нею, и мама не боялась отпускать меня к тете, я бегала в библиотеку, как к себе домой и возвращалась с кучей книг.
В один из таких моих визитов кто-то из сотрудниц тетушки сказал при мне:
– Елена Михайловна, какая у вас красивая племянница! Одни глазки чего стоят! Синие-синие, да еще и лукавые. Чертики в них! А носик! Ровненький, благородный! А ну, повернись в профиль, Люсенька!
Тетя Лена непедагогическую эту тираду выслушала без восторга на лице и кинула мне:
– Иди, Люся, домой, мама ждет.
Домой я летела на крыльях: надо было срочно проверить, что там увидела красивого эта славная женщина. Ведь никто из домашних комплиментов мне не делал!
Дома я долго пялилась в мамино маленькое зеркало. Нос как нос, да, прямой, а не курносый, как у Ляли. Глаза как глаза. Ну, синие. И что с того? У Ляли вон голубенькие, а у меня – и не поймешь – синие или лиловые. Уж очень темные. И что тут хорошего? Никаких тебе чертиков.
А вечером пришла в гости Любовь Федоровна со своими пирожками и вдруг, уже уходя, сказала:
– Какие у тебя, Люсенька, глаза синющие! И реснички густые, хоть и короткие.
Чтобы тетя Люба такое выдала?! Она вообще о таких делах никогда не заикалась - все о Боге, о грехах, о наших заботах. Так, надо еще раз проверить. А вдруг не врут?!
Еле дождалась, пока она уйдет. Схватила зеркало побольше, со стены сняла, утащила в спальню. Изучив свою физиономию, подумала: врут! Глаза желательно иметь побольше, ресницы подлиннее, рот поменьше. Слишком полные губы. Только брови и понравились – тонкие и вразлет. Улыбнулась себе – и тут же заметила чертиков. Точно, есть чертики!
Но куда мне до Ляльки!
Под моим боком росло удивительное создание! Это была женщина во всех смыслах – кроме прямого, пока не взрослая. Но женщина! Она подолгу не отходила от зеркала, изучая свою курносую румяную мордашку. Она обожала обновки, и тогда ее невозможно было оторвать от зеркала. Она красила губы маминой помадой. Она обещала стать соблазнительной особой и выполнила это, стала!
Ее подростковый возраст прошел в тесном окружении влюбленных мальчиков. В школу она шла со мной, но возвращалась с эскортом юных поклонников. Ей крупно повезло: Ляле достались мамины стройные ножки, миниатюрная фигурка. Она ходила с гордо поднятой головой, а значит – не ссутулилась, как я, держала спинку прямо. Чертиков в ее холодноватых глазах не водилось, но она прекрасно обходилась без них.
Я ни разу не слышала от сестрички, что она в кого-то влюблена (как я, например), зато я видела, что поклонников у нее не меньше, чем у знаменитых киноактрис.
Но даже пока у Ляльки не определились бедра и грудь, она чувствовала свою неотразимость. При этом, красавицей ее нельзя было назвать из-за слишком мелких черт лица: небольших глаз, светлых ресничек, курносого маленького носа. Пожалуй, роскошнее всего в ее внешности были белокурые, слегка вьющиеся волосы.
Словом, один из приблизительных вариантов Мерилин Монро жил рядом со мною, но, слава Богу, не вызывал ни малейшей зависти. У нас с нею был разный вкус на мальчиков.
Лялька (Елена, Леночка), очень рано научилась шить и вязать. Страсть к украшению себя сыграла явно положительную роль в ее женской судьбе. А так как шить было не из чего, то проблема иногда решалась за счет чужих потерь.
Я запомнила такой случай.
– Люся, ты не видела моей комбинации? – спросила однажды Ната, у которой эта вещь была в единственном экземпляре.
Все женщины и дети в те времена носили рубашки под платьем, сшитые из батиста ( в лучшем случае) или любого белого полотна. Кружева вязались вручную, ими украшались подол и грудь. А Нате свекровь подарила первую в ее жизни настоящую комбинацию, трикотажную, с фабричными кружевами.
Искали пропажу все вместе. И наша Елена Прекрасная активно лазила под кроватью и столом, даже устала, бедняжка, изображая усердие. Но чтобы не тянуть неприятные минуты, заканючила:
– Можно к Лине пойти?
– Иди, ради Бога! – рассеянно ответила Ната, озадаченная такой странной пропажей.
На следующий день, забывшись, наша куколка Ляля стала раздеваться перед сном, и я обнаружила на ее хрупком тельце укороченную Наткину комбинацию. Та болталась на ней, как на вешалке, уже без всяких кружев.
– Лялька! Ты что натворила?! Зачем кружева отрезала?! Ната будет плакать! – зашептала я, потрясенная смелостью такого кардинального решения. Ишь ты, не только сперла красивую вещичку, еще и напялила!
Мой прогноз оправдался – Ната плакала! Еще как!
–Я тоже хочу такую, с кружевами! Я хотела, чтобы Линка увидела! – плакала уличенная Лялька.
– Зачем тогда обрезала, дурочка? – ужасалась мама.
– Так они ж из-под платья висели! Их же видно было!
– Зачем ты вообще брала чужую вещь без спросу?!
– Так она не чужая, а наша, Натина.
– Ты знаешь, как называют людей, которые без спросу берут чужое?!
Ната и в такой ситуации не могла упустить воспитательного момента.
И шить Ляля приспособилась подобным образом: присмотрит в гардеробе у мамы какой-то отрез ткани и потихоньку начинает его кроить – на глазок, пока ее не застукает кто-то. А этот ситчик, оказывается, томился в ожидании, пока мама из него наволочки сошьет!
В этих ситуациях меня возмущало одно: как легко отделывается наша куколка от наказания. Поплачет немного – и все, старшие списывают на ее нежный возраст любую шкоду! Она же меньше всех в семье! Она все время оказывалась в возрасте выигрышном по сравнению с моим!
Вот почему мне казалось, что я самая нелюбимая дочь. Наточку все хвалят за послушание и учебу, Ляльку – не хвалят, зато все прощают!
Хорошо, что моя голова все время была занята перевариванием духовной пищи, почерпнутой из книг и жизни. Мне некогда было думать о своей внешности, потому что я постоянно чем-то и кем-то восхищалась: лицами, предметами, героями книг и фильмов, музыкой, природой. Да всем, что радовало глаз, слух, обоняние.
Живым людям доставалось этого обожания сверх меры, а уж героям книг повезло еще больше – я ведь их любила живыми! Они-то в моем воображении давно материализовались и жили сразу в двух измерениях – реальном и придуманном.
В шестом классе я привязалась к однокласснице, которая открыла мне еще одну привлекательную сторону жизни.
Девочку звали Лиля Архипова. Она была альбиноска и сначала меня заинтриговала своей необычной внешностью.
Нет, мне не нравились ее белоснежные волосы,похожие на снег, ненатурально розовая кожа и большие голубые глаза, все время мигающие и бегающие. Таких людей я видела впервые. Когда Лиля в классе писала в тетради или читала по книге, она водила носом по странице. Она была полуслепой – видела не людей, а их очертания. И никакие очки ей не подходили.
Точнее, не я привязалась к этой странной, всегда молчаливой девочке, а меня к ней прикрепили – делать с нею уроки. То есть, Лиля-пионерка должна была мне помогать в учебе. Сама Лиля числилась в ударницах. Жила она по другую сторону больницы Мечникова, на улице, которая упиралась в железную дорогу. Это было продолжение проспекта имени Карла Маркса, но пока еще не застроенное ничем, а потому все это место считали окраиной.
Каждый день после уроков мы расходились по домам перекусить, а потом я шагала к Лиле домой – делать уроки. Их крошечная однокомнатная квартирка на втором этаже двухэтажного дома странной конструкции – типа барака, без балконов – была опрятна и откровенно бедна. Зато после занятий Лилина мама кормила нас полноценным обедом. В этой семье главное было – сохранить здоровье, то есть правильно питаться. Работал один папа, кем – не помню.
Была еще у Лили старшая сестра, Люся, студентка института иностранных языков. Такая же альбиноска, да еще похожая на Лилю, как близнец. Увеличенная копия Лили. А мама с папой были обычными людьми. Это свои ущербные гены передала им бабка.
Не похоже, чтобы Лилина семья сильно горевала по поводу девочек. Любовь друг к другу просто пропитывала каждое слово и жест этих удивительных людей. Они были доброжелательны, гостеприимны. Никогда не повышали голоса, не ссорились, не жаловались друг на друга.
Мне было хорошо в этой семье. Я чувствовала, что нравлюсь этим людям, что они рады моему приходу и моей дружбе с Лилей.
Тогда я не догадывалась, что моя привязанность к Лиле тем более дорога, что с нею просто никто не хотел дружить. Эти бегающие глаза, красные зрачки в темноте, светящиеся, словно у кошки, этот неестественно розовый цвет лица, бедная мимика, должно быть, отталкивали людей. А я смогла перебороть физиологическую отчужденность, оценив доброту Лилиного характера. Она была спокойна, даже когда я не понимала чего-то. Объясняла физику лучше учителя, доступнее.
И было у этой девочки одно увлечение: она любила рисовать. Но не просто, как все дети. Ей нравилось срисовывать цветную картинку по клеточкам. То есть, она находила рисунок в книжке, разлиновывала его по клеточкам, а потом аккуратно копировала в свой альбом. И когда мы кончали делать уроки, Лиля вынимала свой альбом и принималась за любимое занятие, а я сидела рядом и пялилась на эту почти ювелирную работу.
Рисовала она тоже практически носом.
– Лиль, а почему ты не хочешь срисовать картинку, если она тебе понравилась, просто так, на глаз?– не выдержала я однажды. Мне казалось такое занятие скучным.
– Тогда будет неточно. Я добиваюсь точности.
– А зачем?
Она пожимала плечами. В ее занятии было что-то бездумно-механическое, что заставило меня тоже взять в руки карандаш и попробовать свои силы.
Я срисовала картинку, которую Лиля уже разлиновала, но без клеточек. Просто схватила сюжет. Она посмотрела, то есть, провела носом по моему листику и вздохнула:
– Видишь, как неточно.
Ее мама ревниво смотрела со своей кровати, как я малюю, и теперь тоже вынесла свой вердикт:
– У Лилечки лучше получается. Ты, Люся, не ленись, разбей на клеточки так легче будет и красивей.
Я сразу поняла – Лиля рисовать не умеет. Чувство красоты в ней отсутствовало.
Зато когда я свой рисунок принесла домой и показала Нате, та засомневалась:
– Не ври, это не ты рисовала. Ты только кукол и можешь рисовать. Это Лиля, да?
Было обидно. Тогда я взяла веточку сирени и срисовала ее, положив на стол..
Будучи взрослой я нашла этот первый рисунок среди старых бумаг. Он был хорош. Живая веточка светло-сиреневого колеру говорила мне:
– Эх, ты, дура! Учиться тебе надо было, а не просто пробовать! Лентяйка!
Уж не знаю, какая доля способностей к рисованью была во мне заложена, но я и ее профукала…
Зато полюбила живопись. Пусть она и не волновала меня так сильно, как музыка.
С Лилей мы дружили до окончания седьмого класса, и когда я перешла в другую школу, дружба как-то тихо завяла. Меня все-таки привлекали натуры более творческие. Чужой талант, в чем бы он ни выражался, служил для меня главной приманкой. Мой темперамент требовал более ярких впечатлений.
И у Лили, очевидно, не было особого интереса поддерживать детскую дружбу со мной. Она ни разу не пришла ко мне, хотя бы узнать, куда я надолго исчезла.
Моя двоюродная сестра Тамара Дьяченко, дочка тети Лены, давно живущая в Киеве, сказала мне однажды:
– Ты знаешь, кого я встретила в нашем институте? Твою Лилю Архипову. Она прошла мимо как слепая. С нашими сотрудниками. Но веселая, смеялась чему-то. Оказывается, она – доктор технических наук, имеет красивого мужа и дочку. Они не альбиносы.
Это была хорошая новость. Я-то думала, что в Лилю нельзя влюбиться, и быть ей старой девой. А у нее муж красивый, и дочку рожать не побоялась. А что она доктор именно технических наук – не удивительно. Такие терпеливые, дисциплинированные, рисующие по клеточкам, и становятся докторами технических наук.
Говорят, что случайностей не бывает. Тогда и появление такого персонажа в моей жизни, как Лиля, имело смысл. Какой? Может, расширить круг разнообразных человеческих типов? Чтобы те подогревали мою фантазию?
Кто знает…
продолжение http://proza.ru/2011/02/27/2153