Два месяца назад он поселился у меня на квартире. Сначала я принял его за обычного студента - представитель голодного отродья с непонятным, почти мечтательным, блеском в глазах. Потом по разбросанным в комнате книжкам Маркса, Прудона и Бакунина, я сделал вывод о его принадлежности, или, если угодно, экзистенциальной идентификации. Мое убеждение лишь укрепили многочисленные Белинские, Герцены и Огаревы, приходившие к нему в гости и спорящие своими хриплыми голосами на самые разнообразные темы. Во всем остальном, мой квартирант продолжал жить, есть свои мышиные порции хлеба, печатать до глубокой ночи глубокомысленные вирши и опускаться от месяца к месяцу в глубокую долговую яму.
Как-то раз он удостоил меня особой чести и позвал к себе в комнату. Надо сказать, что до этого я всегда вероломно вторгался в его обитель - мою комнату - и каждый раз заставал "хозяина" в состоянии некоторого интеллектуального транса. Впрочем, никакого морфия он найти не мог: его скромные доходы, получаемые от кондиций, предательски расползались и оседали в хлебном магазине.
Настроение мое однако не изменилось, когда я вдруг почувствовал себя приглашенным в святая святых своего квартиранта. Комната была осыпана самокрутками (на них мой герой и спускал свои состояния) и какими-то четвертинками газетной бумаги. Множество листочков, разных размеров и цветов, казалось погребли под собой пол комнаты, что не прибавило моего энтузиазма.
Я неторопливо сел, не дожидаясь приглашения квартиранта.
Он откинул жидкие черные волосы с запотевшего лба и начал:
- Современная теория формаций подразумевает определенные константы, которые детерминируют собой весь исторический процесс. Их априорное наличие не позволяет чистому разуму восторжествовать, что порождает ряд социальных импульсов, приводящих к созданию и воссозданию управляющих структур, являющих собой дисбаланс равноправных переменных в антропологической динамике.
Почувствовав себя на лекции по истории политических учений, я на время отключил свой рассудок, воззрился на худенький плед, выданный мной для спасения квартиранта, и подумал: "Что ж ты, гадина, прожег дырку на семейном пледе".
Затем, придя в себя и воспринимая самым краешком своего пушистого хозяйского уха неудобоваримую лекцию своего квартиранта, я внезапно вздрогнул от нехорошей мысли:
- Уж не намекаете ли Вы, любезный, что ныне, ежели наличие формаций - системная ошибка управляющей структуры, не следует признавать хозяев, в частности, хозяев квартир, а, следовательно, ежели некоторая пеня представляет собой экспликацию ошибок означенной структуры, не следует платить за аренду собственности, ежели...
Но тут мне не хватило духу, и мою речь закончил мой нечаянный собеседник:
- Вовсе нет. До этого момента, сознание индивидуума должно стать сознанием совершенной идеи, в результате чего отношения детерминации окажутся ложными.
Я воззрился на него.
- Если речь идет о некоторых константах, то наш метод велит, элиминируя некоторые из них, прийти к новому массиву констант, сообразных человеческому естеству.
- В частности, - полюбопытствовал я.
- В частности, - бодро повторил собеседник, - я вижу ошибку, и ошибку системную, в школьной алгебре.
"Эк он хватил," - вырвалось в глубинах моего подсознания.
- Да, именно так, - продолжал множить слова мой наставник, - понимаете, есть понятие и представление "дифференциала". Дифференциала, понимаете! - воскликнул он, как-то выпучивая свои глаза, - Дифференциала. А я борюсь за отмену социальной дифференциации. А теперь, согласитесь, если отменить дифференциацию и дифференциал, как её частное уродливое проявление, разве не получим мы нерасчлененое восприятие мира и не вернемся к первозданной ясности мысли.А?
Хотел я возразить. Хотел секундой даже расчленить его, вместе с самокрутками, пледами, Чернышевскими. Лишь для того, чтобы вернуться к единому потоку мысли и отринуть обременительную сингулярность. Наверное, я, как и он, был мечтателем. Но мысли мои скоро приняли обыденный оборот, и я вспомнил, что этот автор чуда и мечты, уже три месяца не платит мне за квартиру.
- Вы где-нибудь опубликовали свои рассуждения, - из вежливости спросил я.
Собеседник отрицательно покачал головой. Он как-то съежился, как листок самокрутки, точно испугался быть испепеленным нечистым, рациональным голосом.
- А учитесь где-нибудь? - продолжал расстреливать я.
- Учился, - он болезненно вздрогнул. - Теперь исключен. Из-за высшей математики, - продолжил он и как-то вспыхнул.
Казалось, ему стало непоправимо стыдно, что он вот так открылся перед мещанином, отдал весь жар своего открытия прохожему, - и теперь значимость и новизна его мысли как-то померкла.
- Можно мне почитать ваше сочинение, спросил я, чтобы хоть как-то поддержать его.
- Он протянул мне один альбомный лист, исписанный на одну четвертинку.
Я начал читать, не выдержал и захохотал.
На самой первой строчке значилось "Петр Бибиков". От смеха и слез, я так забылся, что даже не вспомнил об авторе, который, очевидно проглотил эту порцию мещанского небрежения.
- Чему вы смеетесь, - последовал закономерный вопрос.
- Би-би-ков, батюшка, Вы - Бибиков. Вам решительно нечего делать в публицистике. С такой дурацкой, фамилией, батюшка, Вам надо накопить денег на халат, бросить свои кондиции и пойти чиновником. А народу - дайте кого-нибудь с фамилией порешительней.
Это была грубость и наглость с моей стороны. И хотя я сказал ее с провинциальным благодушием, мой собеседник ничего не ответил мне. Повисла неловкая, неопрятная тишина. Я как-то стушевался и исчез из комнаты.
Пять минут до меня доносился стук шагов, затем раздался выстрел беглых клавиш, через полчаса дом содрогнулся от звука хлопнувшей двери. Я застал свою комнату в идеальном порядке, мой странный жилец убрал все бумаги и даже свел дыру с фамильного пледа. В дверях показалась голова очередного Добролюбова, но я нетерпеливо махнул рукой, и остался в одиночестве.
Я представлял себе, как сейчас по Невскому проспекту где-то идет анархист, закутавшись в свою шинелишку, а за ним по пятам следует смешная, квадратная фамилия: "Бибиков". Представлял, как шепчутся в салонах люди и как тихо они приседают, произнося магическую фамлию "Бибиков".
Мне и оставалось только представлять.
Видимо, ему, действительно не удалось прославиться: вместе с моей несбыточной мечтой он навеки сгинул, похоронив свои планы, замыслы и идеи, как и белый четырёхугольный конверт с хрустящими деньгами за три месяца, составляющих положенную арендную плату.