Странная штука человеческая память. Потянешь за тоненькую ниточку, а вытащишь целый клубок воспоминаний прошлого, которые и зарыты-то так глубоко, что не чаяли выплыть на поверхность.
А вспомнилось мне вот что. Был у меня двоюродный братишка. Старше меня на несколько лет. Но почему-то дружны мы с ним были близко-близко. Поверял он мне свои пацанячьи тайны, когда приезжала я на лето в деревню к бабушке. Могли ночами сидеть на чердаке, болтать ногами, смотреть на звезды, да рассуждать о том о сем.
Надо сказать, что Шурка, так его звали, был парнем видным, носил брюки-клеш, вводил в шок бабусек своей громкой спидолой, гонял на мотоцикле и пел в школьном ансамбле. Популярностью он пользовался необыкновенной. Но случилось так, что еще в 10 классе понесла от него вовсе не самая красивая девочка. Девочке в ту пору едва исполнилось 15, потому нерадивого моего братика схватили за шиворот и поволокли в ЗАГС.
Почему так случилось, не знаю. Знаю, что была у него любовь с розовощекой и черноглазой Милой, а как вклинилась неказистая кривоногая Танька, мне было непонятно. Но дела это мужские, Шурка убег и бродил какое-то время по стране, но был найден вездесущими родственниками и водворен под венец.
Прошло много лет. Народилось трое ребятишек. Танька любила моего нерадивого братца как преданная дворняжка, он тосковал, иногда попивал и посматривал на хорошеньких девочек. Но семью свою обеспечивал, работая дальнобойщиком, детьми занимался. А что еще надо?
Долго ли, коротко ли текла его жизнь, только встретил мой Шурик свою любовь. Маялся страшно. Метался, уходил и приходил. Плакал пьяными слезами в минуты слабости, но от троих детей, где младший сын родился с ДЦП, отказаться не мог.
К тому времени мы переписывались с ним длинными письмами, телефонов сотовых еще не было, а ездить на переговорный пункт было неудобно, летом, когда я приезжала к ним, уже живущим в городе, мы, сев на тот же мотоцикл, мчались к дедушке на пасеку далеко в лес. Купались, бродили среди огромных дубов и лечили душу природой и долгими разговорами. Хорошо помню землянику, солнечный день, поляну, Шурика. Комары кусали меня нещадно, поэтому я предпочитала открытые места, а ягода пряталась в траве, потому брат собирал для меня лакомство, тащил холодное от погреба молоко, бабушкины лепешки, мед в сотах и мы просто валялись под низкими облаками, подставляя загорелые бока солнышку, и общались. Жена отчего-то ревновала, устраивала скандалы. Один раз даже приехала к нам. Меня это страшно удивляло, потому что это были действительно отношения брата и сестры. Я уезжала домой в холодную Сибирь, увозя запах иван-чая и свет ночных светлячков, и тоскуя о деревенском лете. И снова неслись длинные письма, где я уговаривала, утешала, просто писала о том о сем мятущейся и не находящей выхода его душе.
Зимой пришла телеграмма, что Шурика нашли на трассе в любимом рабочем КАМАЗе. Бензин в паяльной лампе выгорел. Дверцы плотно закрыты. Теперь уже никто не узнает, была ли это придавившая и не дававшая дышать усталость от тошной семейной жизни или сморившая от мороза дрема, в которой так благостно и спокойно.
Где-то далеко на пыльных антресолях упрятана толстая пачка писем, написанных корявым мужским почерком. Там, где мы нанизывали на зеленые длинные травинки землянику и собирали в нежные и еще гладкие ладони светлячков, возвышаются многоэтажные коттеджи. Мотоцикл ушел в неизвестном направлении. А на могиле.... Я так и не смогла туда сходить. Для меня брат отправился в очередной далекий рейс. И мы обязательно встретимся. Когда-нибудь. Не сейчас.