Письма самой себе

Осторожно обходя лужи, тщательно прикрытые разноцветными листьями, по пустынной дороге шла высокая стройная женщина в чёрном плаще.

Одно неосторожное движение -  и листья, до сих пор спаенные  какой-то непонятной силой, разомкнулись.  Сапог нырнул в жидкую чёрную грязь. Что поделаешь? Осень.

Женщина  любила это время года. Осень была для неё воплощением  целостности жизни, сочетающей  любовь и ненависть, верность и предательство, дружбу и вражду, цветение и увядание. Вон почерневший от первых заморозков куст ивы, а неподалёку – доверчивая, открытая всем ромашка,  не утратившая   свежесть и чистоту.

Осень не пришла, она тихонько подкралась осторожными шажками, застала задремавший мир врасплох, безжалостно лишила  красоты. Так и старость, незаметно приблизившись, набросила на лицо женщины тонкую  сеточку мелких морщин, изменила цвет волос,  причёску, оставив, видимо,   из сочувствия прежнюю фигуру.

Женщина прибавила шаг и оказалась у крайних домов, тесно прижавшихся друг к другу. Недовольно нахмуренные,  они напоминали людей, отживших свой век, готовых уступить побеждающей старости, но желающих использовать последний шанс. У одного из домов – новый, пусть не совсем ладный,  забор, а у дома напротив – калитка из свежевыструганных досок. В палисадниках, умирая, вянут жёлтые  георгины, а на дороге довольно гогочут гуси, хватившие первого ледку. 

Зачем она здесь?  Ни родственников, ни знакомых. Лет двадцать  не приезжала. Но пришло время, когда тоска по родным местам превратилась в постоянную ноющую боль. 

Несколько шагов -  и вот он, дом родной, вернее, то, что от него осталось. Ворота в усадьбу раскрыты настежь – заходи, если хочешь. Вошла...  Местные "умельцы"  не раскатали по брёвнышку ладно скроенную избу - осталось крыльцо, часть знаменитой на всю округу веранды с колоннами,  над крышей - остатки кирпичной трубы.

Тишина погрузилась в лёгкий туман, который  не сумело промокнуть робкое  осеннее солнце. Боясь нарушить её, женщина осматривала усадьбу. Вот пруд, заросший камышами,  напоминающий прежний  весьма отдалённо. Правда, русалки здесь никогда не жили,и звёзды никогда  не отражались в  тёмной глади. Насколько она помнит, пруд всегда был покрыт зелёной ряской.  Пруд – память об отце, который когда-то  вырыл его вручную, надеясь в будущем развести карасей.  Не  успел -  неожиданно умер от какой-то неизвестной болезни.

Без хозяина дом -  сирота. Жить здесь никто не хотел.  Уехали -  забыли  надолго.

После  минуты оцепенения неведомая сила заставила  женщину подойти к дому, подняться по ступенькам крыльца и перешагнуть порог. Бледные трясущиеся губы прошептали обычное: « Здравствуйте!»  Кому предназначалось  приветствие?   Домовой,и тот, наверно, давно покинул  жильё.

Пахнуло подвальной сыростью, гниющим деревом, хотя  ветер, беспрепятственно проникающий через пустые глаза окон, добросовестно пытался очистить воздух, унося  запах тлена.  Чёрной зияющей дырой пол, когда-то составленный из  чередующихся в шахматном порядке бело-чёрных квадратов. Над ними отец трудился долго, до миллиметра выверяя  стороны. На стенах -  поблекшие копии росписей московского метрополитена.  На боковых поверхностях печи -  тускло  мерцающие звёзды, выточенные из  блестящего металла.

Здесь прошло её беспризорное детство. Она помнила себя с ранних лет.  Взрослые заняты  делами, а трёхлетняя Тамара путалась под ногами, мешая нормально жить. Нормально жить -  много работать, наспех утолять голод краюшкой непропечённого хлеба с куском прошлогоднего сала, миской супа, килькой в томате или яичницей, поздно ложиться спать и рано вставать, чтобы  всё повторить с утра.

Отец - большой оригинал и мастер на все руки. Он прошёл войну до  Берлина. Удивлялся, что уцелел. Вернулся в сорок пятом с наградами и  расшатанной после контузии нервной системой. Женился  на учительнице, растил девчонок – Свету и Тамару. На одной  работе долго не задерживался: не ладил с начальством. Излишне эмоциональный борец   за справедливость, он по-прежнему был на войне,  и,   не щадя никого, резал правду-матку.   Вскоре попытки устроиться на государственную службу прекратил, благо  дома было чем заняться: хотелось  благоустроить  усадьбу, чтобы в округе равных  по красоте  не было. Кто-то называл его чудаком, кто-то лодырем. Отец  ничего  доказывать не собирался, держался особняком,  мечты воплощал в жизнь, не зная покоя ни днём, ни ночью.  Домашним  тоже  дремать не давал.  Занятия  дохода не приносили.  Копеечной учительской зарплаты матери хватало разве что на хлеб, крупу, молоко да кое-какую одежду.

Тамаре  казалось, что отец, увлечённый делами,    совершенно не замечал детей. Мать была вечно занята: подготовка к урокам, проверка тетрадей, работа по дому. Сестра – сама ребёнок. Учителя бездушные и  чёрствые. Подруги злобные. И все они, каждый по-своему,  учили Тамару науке одиночества. Она  сопротивлялась всеми силами детской души,   хотелось счастья... Но  жизнь развивалась по иному сценарию: первая любовь, неудачное  замужество, ребёнок, развод,  отсутствие жилья, работы по специальности.  Вот тут-то  и пригодилась наука одиночества.

Тамара задумалась. В огромных карих омутах-глазах плескалась боль. У каждого человека -  своя история. Её история – полоса всевозможных неудач, начало которых в детстве. В воспоминаниях о прошлом Тамара не искала утешения, да и вряд ли они могли  утешить. Она искала надежду на будущее.

Смахнув с крыльца разноцветные листья, женщина   устало опустилась на ступеньку. «Где любят нас, лишь там очаг родимый», - пришли на память чьи-то стихи. Её тоже, наверно, здесь любили, но  по-своему, по-советски, стараясь не давать воли тёплым  чувствам, пряча  их под маской спокойного безразличия, не понимая, что заставляют ребёнка глубоко страдать.

Детского сада в посёлке не было. Родители решили отправить её к бабушке на соседнюю улицу – пусть поживёт недельку. Томка выдержала  два дня. Потом подняла такой рёв, что тётка Нина, сестра отца, взяла хворостину и гнала её, заходящуюся от крика, до  дома, причитая: «Да что это за ребёнок! Выродок какой-то!»

 Теперь детсадом стала школа, где работала мать и училась сестра. Целый день она, неприкаянная, скиталась по  коридорам. Людей вокруг много, но никому до неё дела нет. Хорошо, что имела свободный доступ на уроки физкультуры, которые за неимением спортивного зала проводили  в коридоре. Если уроков не было, турник и маты   в её  распоряжении. Она не нуждалась в страховке, демонстрируя чудеса гимнастики случайным людям, безразлично скользящим взглядами по ладной фигурке. Иногда учитель физкультуры просил Тамару показать ученикам образец выполнения упражнения. Она страшно гордилась этим и готова была без остановки «крутить солнце» на расшатанном турнике, вызывая восхищение у старшеклассников, в том числе, и у сестры. Правда, Светка  восторг тщательно скрывала за скептической улыбкой, хотя в душе гордилась сестрёнкой.

 Иногда, сжалившись над дочкой, мать разрешала  посидеть на уроке, строго-настрого наказав не шуметь и детей не отвлекать. Тамара старалась слушать  и понемногу набиралась ума-разума. Однажды, узнав, что  на урок придёт директор школы,  мать закрыла перед дочерью дверь и просила не мешать. Но Тамарка  в класс на перемене вошла и спряталась под партой. В средине урока, не выдержав тесноты и неподвижности,  вылезла из-под парты прямо перед директором, смущённая, лохматая, вспотевшая, испуганная. Своими огромными глазами, застывшими от страха, она смотрела на него, ожидая приговора. Раздался хохот. Учительница сделала попытку успокоить детей, но они наперебой приглашали девочку к себе за парту: «Томочка, к нам иди! Нет, к нам!» Урок был сорван. Директор, натянуто улыбнувшись, покинул класс. Последствий на этот раз не случилось.

Однажды, слоняясь по школе, Тамара заглянула в раздевалку и, увидев  пальто старшей сестры, решила поинтересоваться содержимым  карманов.

- Ах, вот кто  по карманам шарит! – услышала Тамара строгий голос директора.

Ничего объяснить она не сумела. Объяснять пришлось матери, но из-за волнения и  у неё это получалось плохо. Тогда директор вынес решение: «Анна Григорьевна, ребёнку в школе не место! Надеюсь, я видел здесь Вашу дочь  последний раз».


     Треск сухих веток...  Ворона обломила сухую яблоневую ветку... От прежнего сада остались  почерневшие высохшие деревья, бурьян...  А когда-то  люди восхищались его великолепием.  Правда, Тамара не разделяла  восторг. Она ненавидела сад.  В летнее время отец заставлял её, ребёнка, принести  из пруда для полива  не менее ста вёдер воды. Ненавидела пчёл.   Летом летом нужно  следить, чтобы не улетели рои. Ненавидела цыплят. Их постоянно  нужно было охранять от кота. Как-то, убедив себя, что кот сегодня не придёт, Тамара убежала купаться, оставив подопечных на произвол судьбы. Вернулась –  тридцать цыплят лежат рядком с оторванными головами. Белый свет померк. Что было потом, помнит плохо. Крут был отец!

Когда  Тамаре исполнилось шесть лет, она собралась в школу.  Не приняли. Мала . Тамара едва не умерла от горя. Видя её страдания, мать поговорила с учительницей первоклассников, и та разрешила Тамаре сидеть на уроках. «Пусть нет у меня школьной  формы, зато пишу  в  настоящей тетрадке»,   - радовалась девочка, старательно выводя буквы. Учительница ставила  пятёрки. Но однажды на последней странице тетради появилась жирная единица.   Ходить в школу  Тамара отказалась

Она воспринимала  неудачи, как настоящую трагедию, имеющую печальные последствия. Чей-то злой  окрик – и надолго исчезала улыбка, замечание – и нет радости в жизни, обида – и прощай, дружба. Казалось, её душа – живая рана, которая  болела, а она -  девочка без кожи, чувствующая малейшую боль.

Школьная жизнь, едва начавшись, неожиданно  закончилась, зато  появились подруги:  три сестры,  которые были старше . Другие дети с ними не хотели дружить. Почему?  Тамара поняла позже. Сначала  она с удовольствием ходила к ним в гости. Дома чисто, уютно. Их мама часто пекла пироги, и они пили чай с  пирогами. У подруг были домашние халатики. Тамаре очень хотелось такой же. О том, что это когда-нибудь случится, можно было только мечтать. Тогда  она решила халатик сделать сама. Разорвав своё единственное платье снизу доверху, подпоясалась верёвкой и отправилась с подругами гулять. На душе  неспокойно: как объяснить родителям появление новой «модели»?

Подруги для начала дали  оскорбительное прозвище -  Тамарок. Тамара возмущалась, плакала, просила девочек так не называть , но те были неумолимы. Потом они взяли её за руки-ноги и бросили в придорожную канаву. Бросили -  и хохочут. Прохожие девчонок отругали, вытащили Тамару из канавы и,  рыдающую, униженную, отвели домой. Больше дружить   ни с кем не хотелось.

На улицу она не ходила, потому что боялась Славки Козлика. У него  дед - Козёл, а бабка и мамка – Козлихи. Значит,  Славка – Козлик. Бегал он по улице в голубых хлопчатобумажных  панталонах  тётки Таньки, затянув резинку у горла. Получался почти комбинезон. Козлик Тамаре проходу не давал. Как увидит, руки из штанов достаёт и начинает бить. Спасалась бегством.

В школу Тамара пошла, как и положено, с детьми своего возраста. Училась отлично, никаких проблем никому не создавая, но по-прежнему была очень одинокой. Улыбку на её лице окружающие видели редко. Она страдала от равнодушия родных, которые, казалось, ничего не замечали, по ночам  представляя  другую, нереальную жизнь в мире, где все добры и ласковы, внимательны и заботливы. Мечтая, Тамара рисовала одну картину радужнее другой и в конце концов  решила:нужно что-то придумать.  Она  вспомнила, как все в доме,  радуются весточкам из Москвы от тёти Тони.  Поверив в их волшебную силу,Тамара решила писать письма самой себе.

Дорогая моя, любимая доченька Тамарочка!
Я так скучаю по тебе. Скорее бы закончился мой отпуск. Я купила тебе красивое платье, красный бант, заколки для волос, маленькую брошечку, лакированные туфельки и книжку про Чука и Гека, а ещё целый килограмм конфет и много вафлев. Ещё детский радикульчик. И будешь, как настоящая дама.
На этом до свидания. Пишу письмо, рука трясётся, перо скрипит, бумага рвётся. Но для Томы дорогой напишу я и ногой. Цалую тебя, мой  дитёнок. Жду ответа, как соловей лета. Любящая тебя мама.


Написав письмо, довольная Томка, положила его в конверт, провела влажным языком по  кромке, заклеила, написала свой адрес, фамилию, имя. Письмо обязательно должно было придти из Москвы. Десять минут езды на велосипеде  – и Тамара на железнодорожной станции. К перрону подходил поезд «Гомель-Москва». Заспанные проводницы открывали двери вагонов, наскоро протирая тряпками поручни. Тамара бросилась к одной из них:

- Тётенька, миленькая, опустите, пожалуйста, в Москве  письмо. Я Вас очень прошу!

- А что в вашей деревне почтового ящика нет? – удивилась сердитая проводница.

- Конечно, есть, тётенька, да пацаны в ящики горящие спички бросают. Вот письма и сгорают. Ну, пожалуйста, тётенька, опустите..." - не унималась Тамара.

- Ну, ладно, что с тобой делать? Давай опущу, - и неожиданно по-доброму улыбнулась.

Письма из Москвы шли три дня.  Три дня Тамара жила в режиме постоянного ожидания чего-то очень хорошего. На первый взгляд, всё было, как всегда: уроки, домашние задания, помощь по хозяйству. Но это только казалось. Душа  пела.   Привычные задания - в удовольствие... Мало того, Тамара достала из коробки тётей Тоней подаренные лакированные туфли, которые были  велики, и,  всунув в них ноги, кружилась в каком-то  ей одной известном танце, испытывая редкое чувство – радость.

На третий день счёт пошёл на часы. Тамара едва дождалась почтальона. Выхватив из  рук письмо, она, подпрыгивая и крича: «Письмо! Мне пришло письмо!» - помчалась к дому. Но тот встретил, как обычно, невозмутимой тишиной... Письмо она несколько раз перечитала, довольно улыбнулась и положила в большую жестяную коробку из-под чая.   Ощупав фундамент дома, Тамара нашла камень, который легко поддался нажиму  руки, вынула его, положила банку в образовавшееся пустое пространство. Камень  вернула на место.
 
Теперь у неё была  маленькая тайна. Раз в месяц она получала письма. Их присылали и отец с заверением, что любит доченьку больше всех на свете,  сестра Света  с подтверждением  тёплых чувств, Славка Козлик, который писал, что она лучшая девчонка в посёлке. Присылали письма и бывшие подруги, страдающие от угрызения совести за  неблаговидный поступок, учительница… Тамаре  казалось, что письма  настоящие. Она несколько раз перечитывала их, находясь в состоянии тихой радости, и  бережно складывала  в  баночку из-под чая.

Тайник! Хранит ли он тайну  сейчас?  Ощупывая фундамент, Тамара не теряла надежды найти заветный камень. Стоп! Как и  много лет назад,  один из них легко поддался движению руки. Почерневшая от времени крышка коробочки  не хотела открываться, но потом, словно узнав хозяйку, поддалась. Перед глазами -  пожелтевшие листочки из школьной тетради, которые  рассыпались от прикосновения, а налетевший ветер разнёс по усадьбе несбывшиеся детские мечты.

Резкий автомобильный сигнал вернул Тамару в реальность.  Оглянулась. Из машины вышел сын и, подойдя к ней,  ласково обнял:

- Ну, мамочка, ты и даёшь! Уехала – и слова никому не сказала! Весь день тебя ищем! Всех переполошили. Хорошо, соседка  тайну раскрыла.

Путаясь в траве, к Тамаре бежал внук:

- Бабушка, миленькая, я  по тебе соскучился!

От машины к дому шла  женщина. Тамара пригляделась – да это же Светка! Обнялись.

Родственники ахали и охали, задавали  вопросы, но Тамара  не слышала их. Глядя на близких,  дорогих людей, она улыбалась, а  губы беззвучно шептали только ей  понятные слова: «Сбылось. Всё-таки сбылось…»