Кабан бежал по снежному лесу, дыша рывками, придушенно. Сердце его колотилось, и с каждым ударом выбрасывало наружу предательскую порцию крови. Кабан губил сам себя, указывая преследователям верное направление. Он понимал, что не спасется, но все равно бежал, не представляя, что можно остановиться и покорно ждать смерти…
Бах! Бах!
Последние звуки в своей жизни кабан услышал уже лежа, добитый этими невидимыми, смертоносными жуками, с налету пробивающими шкуру…
- Ох, хорош секач!
Распаренные азартом и предвкушением охотники столпились вокруг тела. Все, как один, в добротном, не складском камуфляже, на шапках кокарды со звездами, такие же красные, как и пьяные, довольные лица под ними… Задалась охота, ничего не скажешь. В засаде, правда, не сидели и на вышку не лазили – начальство приехало уже подогретым, наверх не пустили – еще упадет оттуда, спаси Господи! Но постреляли на славу. Пока егеря секача этого поднимали, палили по банкам из-под пива. Сначала по пустым, а потом и по полным, чтобы не открывать… А потом в упор по уже подраненному кабану…
Зазубренный нож егеря опытно вспорол еще теплое брюхо. Полилась кровь.
Начальственный палец номенклатурно обвел раскрывшиеся внутренности.
- Ты, майор, это… зафотографируй нам тут всё…. На память.
- Слушаюсь!
Весь лоснящийся от подобострастных улыбок, майор резво затрусил к уазику.
Палец повисел немного в воздухе, потом ткнулся в егеря.
- Данилыч, шкуру снимай ювелирно, чтоб щетинка к щетинке… Самому повезем… И мясо нам по пакетам. Вон, майор знает, кому что…
- Сделаем, товарищ полковник, не впервой.
Холеные сапоги толпой заскрипели к охотничьему домику.
- Собака-то у тебя, Данилыч… С волком скрещена?
- Так точно.
- Хороша.…. Так ты давай, снимай шкуру и к нам…
Снова хруст по снегу. Торопливый. К вечеру подморозило, да и запахи из избушки потянулись…
Егерь достал нож. Позвал, не оборачиваясь:
- Ну что, Вулкан, идем, помогать будешь.
Большая серебристо-серая собака подошла к убитому, обнюхала. От кабаньего бока пахнуло вольным лесом, снегом и отчаянным желанием выжить. Собачий нос явственно услышал этот безнадежный кровавый бег, удар и смерть… Вулкан облизнулся.
- Фу, нельзя! – прикрикнул егерь. – Вот разделаю, что останется - тебе.
Возился он долго. Лоснящийся майор принес большие пакеты, расстелил их на длинном деревянном столе, на каждый выложил бумажку с фамилией и той частью туши, которую следовало туда положить, пощелкал фотоаппаратом и скоренько убежал в избушку. Егерь остался один, занимаясь своим делом обстоятельно, со вкусом. Выпивать он не любил, поэтому особо не торопился. Собака терпеливо лежала неподалеку.
Она встала чуть позже, когда из избушки, наполняя воздух ненавистным запахом спиртного, вывались охотники. Встала и отошла за поленницу, откуда желтыми глазами наблюдала, как фотографируются с отрезанной кабаньей головой, приставляя её к причинному месту, гогоча и шатаясь.
- Ты понимаешь, что такое для мужика охота?! – тыкал себя в грудь какой-то красномордый, без конца роняя подбородок в расстегнутый ворот бушлата. – Мужик на охоте сам зверь! Первобытный, сильный… Что ты дома видишь? Ути-тюти… жена с пирожками… А тут природа! Корни! Тут ты человек!
- Думаешь, мне есть дома нечего? – пьяно качался на него другой. – Да я зажрался! Мы все там, блин, зажрались! Только тут и живешь… А эти пакетики… Тьфу! Хоть собакам во дворе… Ты пойми, мне кровь гонять надо…
Смачный плевок долетел до поленницы.
Зрачки в желтых глазах словно сузились. Осторожно переступая широкими лапами, Вулкан подошел к столу, на котором еще лежали не убранные в багажник пакеты, и, сунув нос в один из них, лизнул отмытый от крови кусок.
- Фу, фу, ты что! – отогнал его хозяин. – К кормушке иди – там твоё…
Собака послушно отправилась к дому. Есть она не стала, только легла возле миски и крестом положила одну переднюю лапу на другую.
- Сё-ё… йедем, - донесся от избушки начальственный сиплый баритон.
Захлопали дверцы уазика и пухло хлопнула дверца легковушки.
- Стойте, стойте! А шкура!
Из уазика высунулся майор. Нижняя губа слюняво отвисла.
- Ты её… это… Короче просуши, чтобы на стенку… Мы потом человечка подошлем.
Дверца снова хлопнула, потом все стихло.
- Чё встал? Приехали?
Начальственные глаза мутно приоткрылись и сползли в сторону окна легковушки. Уазик давно уже вернулся в часть, но главный заупрямился – ночь, не ночь – велел домой.
- Собаки, товарищ полковник. Их ночью на дорогах всегда полно.
- Дави их на х… Тоже мне – гуманист. Собаки… Я сегодня кабана завалил, а он «собаки»… Ехай, давай!
- Что-то заглохли мы, товарищ полковник. Ничего не пойму…
- Так лезь, разберись… Мы это где?… А-а, да мне тут рядом совсем. Вот, черт тебя раздери, придется пешком… Хорошо, что ночь – соседи не увидят... Эк меня колбасит. Ну-ка, выдь, помоги вылезти.
- Я провожу, товарищ полковник, мало ли что…
- Чё? Чё «мало ли»? У меня ружье… Пара бомжей к кабану … твою мать… Я ж охотник, а не хрен собачий…
Тяжелый пакет в багажнике покрылся тонкой ледяной корочкой там, где пропитался кровью.
- Вы его за ручки не берите, товарищ полковник. Тяжелый, может прорваться.
- Учить еще будешь…
Пятерня в дорогой утепленной коже широко растопырилась, чтобы не промахнуться, и смяла шуршащий пакет под ручкой.
- Машину завтра к одиннадцати подашь.
- Слушаюсь.
Идти темной улицей было непривычно. Растоптанный и разъезженный за день снег уплотнился колдобинами и обледенел. Ноги то и дело разъезжались, пакет болтался из стороны в сторону, разнося вокруг свежий запах содержимого, и вожак собачьей стаи, роющейся в помойке, настороженно поднял голову. Оскалив клыки, он глухо зарычал, собирая остальных.
- Щтё, - донеслось до них пьяное бормотание, - мясо учуяли, сволочи? Хрен вам в глотку, а не мясо…
Шапка с кокардой покачнулась. Рука в черной коже принялась ощупывать бушлат в поисках ремня, на котором болталось ружье.
- Щас я вам покажу … На всю жизнь нажретесь…
Запах из пакета стал сильнее. Вожак, потянувший носом, услышал в нем все – и вольный дух снежного леса, и бег, и удар, и смерть… И было что-то еще, едва уловимое, но самое главное, из-за чего шерсть на загривке встала дыбом, и вожак не гавкнул, как собирался. Только зрачки в желто-зеленых глазах словно прищурились. Не залаяла и свора, молча смыкающаяся в круг.
- Ишь гниды помойные… Только подойдите – всех положу!
Вожак присел.
Перчатка на руке остро пахла новехонькой кожей. Ремень, который она никак не могла сдернуть с плеча намертво зацепился за добротно пришитую пуговицу бушлата, и волны нарастающего страха добавили воздуху последнюю, необходимую для нападения составляющую.
- Да нате, сволочи, подавитесь!
Пакет тяжело шлепнулся прямо перед вожаком. Теперь из него чувствовалась одна только свежая кровь. И вожак прыгнул, целясь в горло.
- Помогите!!!
Но забетонированные высокими стенами дома вокруг ушей не имели. Зато свора от вожака не отстала. Обледеневшая кочка, как подножка, подсекла ноги в лощеных сапогах. Они нетрезво взбрыкнули, поехали боком и обрушили неповоротливое тело на землю, прямо под оскаленные пасти…
- Ты гляди, собаки мужика заели.
Старая беззубая бомжиха удивленно остановилась возле тела.
- Видать совсем пьяный был, и ружжо не снял.
Мужик в грязной куртке поднял отброшенный к помойке пакет.
- На мясо позарились… Хотя, чевой-то они – мужика порвали, а мясо не тронули… Должно испортилось.
Мужик раздвинул ручки пакета и сунул нос внутрь. Старуха равнодушно пожевала беззубым ртом.
- Ты бы подошел, глянул – одежу на ем не сильно изорвали, может сымешь, пока не видал никто? Глянь, сапоги-то, как новые… кожаные… Натуральные, небось…