Бес попутал.
Увидела – схватила. Сама не знает почему. Как будто что-то под руку подтолкнуло. В ЦУМе сапоги выбросили, все побежали как нахлыстанные, и она вместе со всеми. Встала в очередь, впереди девица столичная волнуется, хватит-не хватит, деньги пересчитывает. Кошелек достала, пошуршала купюрами, бросила незакрытый в сумку, голову вытянула, смотрит. Тут Геля и схватила. Вышла из очереди, растерянная, кошелек в руке держит, думает… Да ни о чем она тогда не думала, стояла – ворон считала в прострации. Здесь ее под руки и подхватили двое в штатском. Девчонку из очереди выдернули, сказали:
-- Гражданочка, проверьте деньги.
Та поковырялась в сумке, и в крик.
Понятые.
Туда-сюда.
К олимпиаде готовились.
Она к сестре в гости приехала. Сестра у нее в Москве замужем. Училась здесь, познакомилась с гарным хлопцем, окрутила его и осталась жить в столице. Любовь, значит. Хороший парень конечно, двухкомнатная квартира в кирпичной пятиэтажке, инженер на АЗЛК. Сын у них растет, Сережка пятилетний, дача недалеко, на машину копят, все как у людей.
В день приезда они посидели немного, Геля гостинцев из дома привезла, здесь такого не найдешь. Сало домашнее, пряники мятные, халву, горилку отцовскую самодельную, тушенку (мама делает) в банках поллитровых, абрикосов довезла, не испортились, она их чуть недозревшими брала, сахар вареный коричневыми кругляшами. Выпили, закусили, поговорили обо всем. Они с Наташкой сводные сестры, от разных отцов, но похожи, обе крупные, жгучие, улыбчивые. Муж Валера, сидел, любовался.
-- Эх, красавицы!
А на следующий день она погулять пошла по магазинам. ЦУМ, ГУМ, Калининский проспект; посмотреть. Вот и погуляла. Чего ее за этими сапогами понесло, денег все равно в обрез. Юбку же хотела и косметику, а побежала за сапогами. Когда увидела кошелек в сумочке у девчонки, как затмение нашло, никогда ничего чужого не брала, не прикасалась, брезговала. А тут, купюры новые, ровные, гладкие, она даже не поняла какие, сами в руку лезли, просились.
Соблазн.
Потом, уже на следствии, закончившимся очень быстро, узнала, что это двадцатипятирублевки были, узнала, когда соображать начала хоть что-то. До этого как во сне все путалось. Люди какие-то, бумаги, камера, бабы что-то спрашивают, лица мелькают, иногда рожи, как из страшной сказки, что в детстве бабка рассказывала.
Плакала.
Товарки ее утешали.
В туалет ходить стеснялась. Опять плакала, спать почти не могла, ночью лежала, то прислушивалась, то вспоминала, жизнь казалась конченной.
Мать приехала, им свидание дали, не знала как в глаза ей смотреть. Передачку следователь разрешил с собой взять, все раздала, не лезла еда в горло.
Мама так и жила у Наташи до суда. Быстро все было. Да.
На суде не видела вокруг ничего. В голове звенело негромко, плохо понимала что происходит. Учили ее, учили сокамерницы, а что толку. Вставала когда велели, отвечала. Вроде, мама плакала, скорее догадалась, чем услышала. Потом только дошло, что полтора года дали. «Химии». Увезли в горьковскую область на завод. В цех определили. Большой.
Как-то все наладилось. Привыкаешь.
Восемь месяцев отсидела, под амнистию попала, у нее срок не тяжелый, вышла.
Устроилась на швейную фабрику, там общежитие давали, не захотела домой возвращаться, не прошел стыд. Работала, стала забывать потихоньку, девчонкам все равно, их не напугаешь судимостью, и хозяйственная она, в комнате всегда гости, смеются, сплетничают. Лучше чем в общаге при заводе, «химической», закрытой наглухо.
Она салат приготовит из ничего, девочки всегда голодные, мама посылки присылала, домой звала; чай пили с пряниками.
К сестре в гости съездила, опять посидели, но только без гостинцев из родных краев, так, привезла хохломы в подарок и все. Вспоминали, выпили чуть-чуть, Сережка сынок подрос, вроде и немного времени прошло, а дети растут так, что каждый раз вздрагиваешь, как другой ребенок. Потом Валера с работы вернулся, обрадовался, он Гелю не осуждал, понятно же, что случайно получилось. Глупость.
Может и глупость.
На машину у них очередь подходит, будут «Жигули» покупать.
Сестра говорит:
-- Ты как теперь?
-- Так.
-- Замуж когда выйдешь?
Геля в ответ смеется, мол, успею еще, какие мои годы.
Какие мои годы, какие мои ночи темные, когда небо бархатное низко и его можно потрогать руками, взять звезду, покатать в ладонях и прилепить обратно или поменять их местами. Арбузы в кадке плавают, огромные как детское счастье, трещат и обещают бесконечность радости на земле. Ребятня вокруг бегает, гомонит, залазает на шелковицу, собирает ягоды. Коленки разбитые.
Она в стороне стоит, не думает ни о чем, как тогда в очереди.
И уже почти не жалеет.
Муж Наташкин Валера спрашивает:
-- Ты когда домой-то уезжаешь?
Когда-когда, тогда и уехала.
Вот до сих пор в дороге.