После экзамена всех перевели в старший возраст. Оставалось учиться еще три года, а им было по шестнадцать - восемнадцать лет. Безначалие продолжалось и развязывало руки на проказы.
Сашка, впервые внимательно приглядевшись к себе в один из солнечных дней, ужаснулся и быстро смахнул пушок над губой. Теперь он, боясь пустить петуха, пытается говорить басом.
После встречи с Державиным с головой окунулся в поэзию двух поэтов – Жуковского и Батюшкова, стихи которых нравились легкостью, гармоничностью, разнообразностью и жизнерадостностью. Подражая буквально, начал всему учиться у них. «А почему уже года два Константин Батюшков нигде не печатается?.. Конечно, я читал, что он в военном походе и сейчас находится во Франции... Ничего не могло с ним случиться?.. Многие давно возвратились…», - задался вопросами. И в декабре месяце отправил ему анонимное послание через журнал «Русский Музеум», говоря:
Наперсник милых аонид!
Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Уже с венком из роз душистых
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых,
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь;
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский...
Сашка лежал в лазарете, когда к нему прибежал Вольховский-лисичка и с придыханием выпалил:
-Француз! К тебе приехал сам Батюшков… Поэт!
Он так обрадовался, что говорил беспрерывно, иногда прерывая себя. Глядя с любопытным интересом на красивого кудрявого поэта с изящными движениями, мигом вспомнил кабинет отца и этого тогда юного поэта, который частенько заходил к нему. Сейчас здесь сидел тот же самый человек, но с усталым выражением грустных глаз, в офицерском сюртуке со споротыми эполетами - только недавно вернулся из заграничного похода."Он почти не изменился, хотя последние два года участвовал в военных действиях с французами..."
Волновался, поэтому болтал обо всем на свете. Но, дождавшись паузы, Батюшков, будто он сговорился с Кошанским! произнес негромко:
- Александр, я советую вам оставить «дудку», то есть, легкую поэзию. Обратите свой талант на предметы более серьезные и важные... Я знаю, что вам она под силу.
Сразу насупившись, Сашка уставился на него и, глядя сердитыми глазами из-под нахмуренных бровей, буркнул:
-Что, по- вашему, более серьезное и важное?
- Я советую вам воспевать войну и ее героев…
- Значит, оды… - упало у него сердце. Почему известный поэт не хочет понимать его? Но не стал возражать и терпеливо выслушал доводы в пользу одического жанра.
Проводив знаменитого поэта, стал метаться по узкому проходу палаты: «Нет, я уже по настоянию начальства писал оды, и понял, что это не для меня. Не буду я никогда, по собственной воле, писать их! Лучше буду и дальше беззаботно «дудеть» в свою дудку, о чем вздумается - нравится это кому-то или не нравится!»
Батюшков давно уехал, а он мысленно всё спорил с ним, постоянно приводя свои доводы, и неотрывно думая о своем предназначении, как поэта.
Вскоре в том же журнале, в шестом номере, появилось его стихотворение – ответ Константину Батюшкову:
…А ты, певец забавы
И друг пермесских дев,
Ты хочешь, чтобы, славы
Стезею полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном,
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир...
Вежливо, но решительно отверг такой совет:
Страшась летать недаром
Бреду своим путем.
И завершил взятой у Батюшкова же строкой:
"Будь всякий при своем". - Не без умысла. Знал - поэт поймет его.
Уже чувствуя силу своего таланта, понимал, почему известные писатели и поэты проявляют к нему такой интерес. «Я не хочу перед ними позориться!"- решил. И после визита Батюшкова принялся расширять свой круг литературного образования: перечитал старых поэтов, начиная с Тредьяковского; познакомился с немецкой поэзией, правда, из-за незнания немецкого - только во французском переводе… О каждом составил собственное мнение. И теперь в собственных произведениях все чаще стал появляться романтизм Жуковского.
«Послание к Горчакову» Сашка написал как элегию. Решил - самый конец каждой пьесы будет заканчивать своеобразным примиряющим аккордом. "Вообще - необходимо, чтобы последние строчки стихотворений приобретали особую полноту мысли, рельефность и звучность. По крайней мере, над этим надо неустанно работать", - размышлял он, успокоившись от посещения Батюшкова. - Но первым поэтом для меня останется Жуковский... Как он поразил меня своей поэмой в новом роде - "Певцом во стане русских воинов"!.. А чем же она меня так забрала? Резкими чертами она напоминает мне оды Державина, живостью - балладу, музыкальностью - песню... Вот чем она мне нравится. Она-то писалась по горячему следу войны. Сейчас Жуковскому бросились подражать большие и малые поэты. Батюшков, например, сочинил шутливую поэму на Шишкова "Певец во стане варягороссов". Это насмешка не только над жёлтым домом Шишкова, но и над поэмой Жуковского... Но , я знаю, Василий Андреевич не обиделся,наоборот, подхватил почин Батюшкова и сам написал две шутливые поэмы - "Певец в Кремле", и "Тульскую балладу". Поэму на свадьбу прекрасной племянницы...»
Усмехнулся, обнажив белые ровные зубы: «Я и сам не выдержал искушения и тоже написал песнь о Гауэншильде, и ее теперь с удовольствием распевают не только лицеисты, но и пансионеры... - Но мысли о Батюшкове не оставляли: - Если бы он знал, что за поэмки я накропал, написал бы он через журнал ко мне?".
«Тень Баркова" - подражание «Опасному соседу» дядюшки Василия Львовича, и "Монах", он, когда ложился в больницу, отдал на хранение Горчакову – во избежание. Ухмыльнулся: «Да, озорник я и шалопай. Но что же поделать?.. Однако, обрадует ли Батюшкова то, что я и ему не изменяю, усердно продолжаю учиться у него?.. Я не забываю истоки своей поэзии!»
Весной пятнадцатого года царское семейство настояло на переезде Василия Жуковского из Москвы в Петербург- по желанию вдовствующей императрицы - матери царя. Теперь постоянно бывал и у него в лицее. Увидев у Василия Львовича его стихи «Воспоминания в Царском Селе», поразился. Сашке об этом дядя написал с гордостью: «Сашка! Гордись, Жуковский прочитал твои "Воспоминания" всем своим друзьям, останавливаясь в лучших местах и восклицая: «Вот у нас кто настоящий поэт!».
Сашка и сам чувствовал, что Жуковский полюбил его и поэтому стал бывать в лицее. «В самой дружбе, за ее личной, интимной стороной есть нечто высшее, иногда почти мистическое, если ее освящает поэзия и скрепляет мечты о творчестве и служении прекрасному... Как не понять, что этот большой поэт - мой друг, искренний, бескорыстный, добрый!". - И он купался в этих отношениях тепла и преданности. Хоть поэзия друга, меланхолическая, небесная, не так привлекала его, как полнокровная, земная поэзия Батюшкова, он решил выбрать своим руководителем Жуковского:
Благослови поэт! В тиши Парнасской сени
Я с трепетом склонил пред музами колени,
Опасною тропой с надеждой полетел,
Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел.
Страшусь , неопытный, бесславного паденья,
Но пылкого смирить не в силах я влеченья…
…Нет, нет! Решился я - без страха в трудный путь,
Отважной верою исполнилася грудь.
И ни разу не пожалел об этом. Василий Андреевич ничего ему не навязывал, мягко и постоянно укреплял его веру в себя. Единственное, о чем просит - читать побольше, учиться все время. И ему постоянно привозит книги и журналы из Петербурга.
Первую книгу сборника, вышедшего из печати в ноябре пятнадцатого года, Жуковский сразу же подарил ему и Сашка ни на минуту не может расстаться с этим подарком. И не только потому, что высоко ценит его поэзию, но и потому, что упивается унылыми жалобами влюбленных, поэтическими повествованиями о любви - сам тоже влюблен! Он, наконец, влюбился - в первый раз. И все теперь смеются над его рассеянностью, задумчивостью... как и он сам раньше издевался над другими влюбленными... Когда не понимал их чувств.
Каждую свободную минуту теперь проводит в томительном ожидании возле окна, а завидев вдалеке легкую фигурку девушки, стремглав бросается вниз и делает вид, что случайно встретился с ней. Её зовут Екатерина и она - сестра лицеиста Бакунина. Красивая, очаровательная, прелестная в обхождении. Все–все влюбились в нее!
Но никому он не признается в своей любви. Увидев ее где-нибудь мельком, а потом оставшись один, только мечтательно грызет перо, а потом быстро-быстро записывает прилетающие рифмы:
Итак, я счастлив был, итак , я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался…
Пошел к Алексею Илличевскому после прогулки, долго переминался возле конторки у него в комнате и, наконец, решился:
- Олося, не мог бы ты мне нарисовать... написать портрет Бакуниной?
- А ты сам? Ты же рисуешь тоже неплохо.
- Я не доверяю себе...
Илличевский поломался, но согласился. Но, когда в назначенный срок пришел за портретом, Сашка разочаровался:
- И ты думаешь, что это Катенька Бакунина?.. Ты не смог поймать того сходства, какого мне хотелось! - надул губы: - Я и сам не хуже тебя нарисовал бы!.. Нет, это не то…
Илличевский сконфуженно:
- Я хотел, рисуя ее портрет, добиться высокого мастерства. Ведь она училась у Брюллова, и рисует как настоящий художник! Ну, не получилось у меня… Ведь это са-а-ма Бакунина!..
«Сама!» - И он, бедняга, тоже влюблен в нее!», - понял и пожалел его.
Екатерина Бакунина в конце осени уехала в Петербург и теперь иногда приезжала в лицей, чтобы навестить брата. Сашка тосковал. И писал… Написал стихотворение «Вчера за чашей пуншевою». Мишка Яковлев на эти слова сочинил музыку, и, смешно! они втроем: Олосенька, Мишка и он, поют ее вечерами в большой зале.
«Впервые я, благодаря ей, понял чистое чувство любовной грусти. Именно она позволила мне глубоко понять стихи Грея, Юнга, Парни, Гёте и, наконец, Жуковского и Батюшкова. О, милая Бакунина, где ты?». - Но призывал ее напрасно.
Попутно с любовными посланиями Бакуниной писал и другие произведения. Начал две большие поэмы. Задумал несколько сказок. Он рос как поэт и сам чувствовал, что овладел умением усваивать от каждого образца лучшее и быстро отделываться от недостатков. Сколько бы он ни подражал своим учителям, у него прорывалась оригинальность мыслей и чувств. Появилась у него и собственная сила и смелость в представлении своих картин… "И думаю, это – не предел!», - смело размышлял.
Однажды они шли с Жуковским по мокрой дорожке унылого парка и, поглядев задумчивым взглядом на него, тот произнес:
-Знаешь, мой юный друг, что меня больше всего поражает?
Резвый молодой человек подскочил и спросил:
- Что же?
и он усмехнулся:"Поистину-Егоза! И когда остепенится? И остепенится ли?".
- А то, что всего три года назад ты думал, как француз, а теперь ты смог сочинить такой романс, как «Под вечер осенью ненастной»... А ведь он стал народной песней…
Жуковский понимал, что, несмотря на живость, веселость, кажущееся легкомыслие юного друга, в этой кудрявой голове ворочаются нешуточные глыбы мысли…