Мотря Киноповесть

               
               
Знойный день... Далеко в поле уносится песня:
               
                За городом качки пливуть,
                Каченята крячуть.
                Бiднi дівки заміж ідуть,
                А багаті плачуть...

- Сідайте, тітко Мотря, підвеземо... - Чубатый шофер при¬тормозил, высунулся из кабины.
-  Дякую, Петечку, дякую... - Женщина, одиноко стоявшая возле дороги, засуетилась, заспешила навстречу. - Мені ж тут... недалечко. Я ось тільки запитаюсь...  - Подошла к пассажирам, спрашивает нерешительно: - Хлопці... дівчата... ви Василя мого в городі не бачили?  З армії він повертається...  Може,  хто  бачив?
- Хто його знає… - не  спеша поправила на плечах нарядную хусти¬ну пышнотелая молодица. - У тому  місті  людей, як насіння в со¬няшнику: куди не повернешся - бігає шось... Хіба ж у цьому всьому роздивишся?  А,  втім… може, хто і бачив?  -  закончила она неуверенно и обернулась к пассажирам.
- НІ, тітку Мотря, не бачили, не бачили...  - горохом посыпа¬лись со всех сторон голоса. - Василя ми б одразу впізнали, хто його не знає...  Але скільки були там - не бачили...  не  бачили…
- Ну, тоді вибачайте... Бо я собі думаю: може, хто бачив? З ранку чекаю…
- А я, наче,  бачив, - вдруг вступил в разговор плечистий, уса¬тый дядько в соломенной  шляпе.  -  Тільки не знаю  точно  -  Василь то був, чи не Василь? Далеко він був, в усьому військомому... А такий же ж високий, стрункий, як   і  твій Василь!   
- Ото, Опанасе, він, мабуть, і був,- радостно закивала голо¬вой Мотря. - Він   же  ж  в  мене  і  є  такий  - стрункий та гарний!.. Та  що вам казати, ви й самі добре знаєте!
Мотря умиленно посмотрела на пассажиров, зарделась румянцем. И вдруг спохватилась:
- Ой, що це я…  розбалакалась тут! Спасибі тобі, Опанасе! Всім  спасибі!  Заходьте  до  нас…  Василя  мого  побачите.  Вже  три  роки  вдома  не  був!  Ось  тільки  дочекаюсь…
- Спасибі, тітку Мотря! Зайдемо... обов'язково зайде-емо-о-о..    Машина ныряет в белое облако садов, исчезает за хатами.                Мотря остается одна...
               
               

                *  *  *

Июль 1941 года. Идет срочная эвакуация   населения. Поезда, ма-шины, повозки - все переполнено, забито людьми, чемоданами, утварью. Среди беженцев мы видим Мотрю - молодую, здоровую, но измученную изнурительным переходом и тревогой. Осторожно  несет  она  беременное тело свое, оберегая его от толчков и падений. В руках у нее лишь маленькая котомка с пожитками да едой - и больше ничего. Все осталось там, где  сейчас уже пылают пожары и хозяйничают фашисты.  Да еще мальенький портрет несет она на груди - портрет ненаглядного Василя, молодого мужа своего. Забрали его в первый же день войны, прямо с работы, с поля, где он был бригадиром.  И едва успел обнять он ошалелую от горя Мотрю, как умчала его военная машину туда, навстречу врагу, в самое пекло войны.
Кошамарным сном кажется сейчас Мотре все происходящее. Еще совсем недавно ждала она , счастливая , своего Василя с работы и, обняв, целовала  его  в   любимые,   усталые  глаза.  А   Василь брал  ее на свои сильные руки и осторожно прижимал к груди: 
-  Ну як тобі, оксамитна ти моя... не важко?
            - Ні, Василю, не важко... Хіба к може бути важкою дити¬на твоя, мій любий...   Син  буде,  Василь,   чує  моє  серце… син!  І очі  в нього будуть блакитні... і  гарний   буде,   як і ти!   Вже   швид¬ко…
Целовал ее  муж, смотрел в счастливые глаза и не мог найти тех слов,  которые могли бы  передать его любовь к моло¬дой жене своей, к ее   тихой   улыбке,  нежному  говору.
Дивись-но,  Василь... лелеки полем полетіли! Бачиш? Ось-ось... вони вже над нашою хатою!... Збудують, мабуть, собі гніздечко. Це добре, Василю! Це вони щастя принесли до нашої хати...

                *  *  *
-   Вморилась, донько? - услышала вдруг Мотря чей-то ласковый муж-ской голос.  - Сідай-но до нас... ось тутка!   Підсоби,  Парас¬ко, важко їй.  -  Небольшая, доверху груженая повозка, которую уныло тянула серая,  в  яблоках,   лошаденка, поравнялась с  Мотрей.   В ней увидела она сухонького старичка  и  такую же худенькую старушку, повязанную, не  смотря на жару,   шерстяным    самотканным платком.
- Нічого, нічого... донечко, - затараторила словоохот¬ливая старушка,  как только повозка двинулась дальше. - Я вже маю стільки онуків,  що навіть не можу порахувати! Якщо щось трапиться - не хвилюйся!   Допоможемо! Все зробимо, як слід А як же ж? Інакше і бути не може!... Ти звідки сама?
              -   З   П"ятихаток.
    -  А ми з під Кремінця. Бач, майже сусіди!... Візьми ось... приго-щайся! - развернула она перед Мотрей узелок с нехитрой  крестьянской  едой.   
   -   Дякую дуже... не хочу! - засмущалась Мотря.
- НІ,ні.... ти повинна  обов'язково поїсти! Тобі треба! І навіть слухати не хочу... чуєш, донько?!
... Ехала дальше Мотря и в душе благодарила добрых ста¬риков, потому что чувствовала, как с каждым часом тяжелеет её   тело.
-  "Зачекай-но  трошки, мій маленький! Не можна тобі зараз, ніяк не можна,'' - тихо разговаривала, она с нетерпеливо бьющимся под сердцем ребёнком. -  Ось виїдемо трохи з цього пекла,  і то¬ді.... А зараз не можна, ніяк но можна...
- Та-анки-и! Та-а-анки-и-и... - вдруг завопил кто-то истошно на все поле. Оглянулась Мотря и увидела с ужасом, что из леса, что тянулся вдоль их пути, один за другим выползают тупорылые, серые чудовища с чёрно-белыми  крестами на боках.  Выстраиваясь в ряд,   они быстро надвигались на беженцев.
В беспамятстве заметалась толпа, не зная, куда бежать: впереди и слева простирались поля, а лес был отрезан танками. Со всех сторон были слышны крики, стоны. Плакали дети, молились  старики, причитали  с  завываниями  женщины.
Что есть силы погнал свою лошадку старик, стараясь как можно скорее добраться до  поросшего кустарником пагорбка, видневшегося вдали. Туда же, толкая и топча друг друга, бросились, наконец, беженцы. Но танки двигались значительно быстрее, Мотря видела уже, как гибли пол   их  гусеницами  те,   кто  был   ближе  к  лесу.
- Боже мій! Що  воно діється, Васильчику?.. Звірі! Що ж вони роблять?! 
Повозку мотало, подбрасывало на ухабах, швыряло из
 стороны в сторону. Мотря крепко держалась одной рукой за старуш-
ку, а другой - за край повозки, стараясь удержаться, не выпасть.
И вдруг тело ее пронзила острая, нестерпимая боль. Затем еще
и еще...
-  А-а-а…!  А-а-а…
               

                * * *


-   Ну ось... я казала, що все буде добре! - услыхала она чей-то голос. - Поздоровляю тебе, донечко,  сина маєш... Дивись  - но!
Мотря увидела улыбающееся лицо старушки, потом живой ро¬зовый комочек, завернутый во что-то белое.   
-   Ау-у…  ау-у...  ау-у…
    -  Я зробила все,    що  потрібно!  Ти не хвилюйся,  донечко. Все, як слід!.. Бач, який красень! - и старушка вновь заулы¬балась беззубым ртом.
-   Васильчику…  синку мій...  народився…
  -   Ау-у... ау-у... ау-у...
-   Що будемо робити, стара? - раздался голос старика.
-   А що таке?
-   Нема куди їхати,   німці   навколо...
-  Ау-у... ау-у... - вновь заплакал новорожденный. Потя¬нулась, было, к нему  Мотря  и  со  стоном  уронила  руку.
-  Бач,   що робиться,  -  продолжал старик, -  померти   може...
- Що ти кажеш таке!  - замахала на него руками старуха. - Цур тобі! Цур!
-   А-а-а… а-а-а… -  все громче   рвался к   жизни   детский  крик.
- Вези   куди-небудь!  -  зло  дёрнула  за  поводья  старуха. -  Чи будемо    стовбичити  тутка  до  вечора?!
- Помовч, стара! - Старик деловито поправил что-то в под¬возке, подошел к Мотре. - Поїдемо,  мабуть,  до Тарасівки…  донько. Це ось…  недалечко! Невісточка там живе.  Якщо не спалили… хату, то якось  і влаштуємось…

                * * *               

 Вечер. К селу неслышно приближается подвода.
- Стій!
Из-за деревьев выступили трое, в черной форме.  На рукавах белеют повязки.
-  Куди  ідеш,  старий?   
       Старик   осмотрел неизвестных,  остановил взгляд на одном из них  -  долговязом, рябом.  Сказал:
- Невістка тут в мене…  Оксанка  Гаврилюкова…   до неї  ми.
- А це що таке?- ткнул рябой в сторону свертка. - Невже стара народила?
  Рябой  и  незнакомец,  бувший  ближе  к  повозке,  громко  засмеялись,  переглядываясь  и  тыча  пальцами в  сторону  старушки.   Послышался плач ребенка,   затем стон Мотри.
У-у-у…   телепень!   -  зло  бросила  рябому  старуха. - I не со¬ромно тобі старій   бабі  таке  казати?!   Чи немає   чого роби¬ти?  Бач,  повдягались…
-  Но, но…  -   сразу  перестал зубоскалить рябой.   Поменьш   цвірікай,   стара!    Хто це там ще з вами?  -  Он  подошел  поближе,  пытаясь  разглядеть  лежавшую  без  сил  Мотрю.   
-  ЖІнка одна, - спокойно  начал  об’яснять  старик, - вагітна вона була...  Щойно  народила.    Як   же  ж   ії  лишити?   Ми  й узяли  з собою...
Полицаи отошли  в  сторону,   поговорили о чем-то.  Вернулись. -  Поїхали,  мабуть,  до управи, старий.   Там краще роздивимось,  хто ви   такі…
-   М-м-м... - вдруг   застонала   Мотря.
-  До  якої  управи?  -  испуганно  метнулась  к  рябому   старуха.-   Чи ти не чуєш, що тобі кажуть?   Вона ж померти може,  кров'ю   зійшла геть…
- А, може,   нехай вони їдуть, Петре. Бо ж воно… бачиш,  діло яке. А вранці навідаємось, - выступил из темноты третий, который до этого держался   как-то в   тени.
Рябой/видимо, старший/крякнул  недовольно,  потоптался  на  месте.  Затем   бросил сердито:
- Ну, то хай…    Погоняй,  старий ! Та дивись,  язика своїй  дівці  вкороти   трохи!
Повозка тронулась,
       -  Собі вкороти, телепень…  сомпель   зашморканий! - послышался   уже издали злой бабий голос.
Рябой хотел было броситься вдогонку, но затем передумал, махнул рукой.
-  Встигну ще…  - проговорил, ни к кому не обращаясь.

                *  *  *

Оксанка - черноглазая,   двадцатисемилетняя   молодичка  - встретила  Мотрю  приветливо.      
-   Разом веселіше буде!  -  радостно защебетала она, помо¬гая стари-кам   перенести  в  хату обессилевшую   Мотрю  .  -  Цієї  сволоти  німець-
кої  повне село,  а я сама  тут... і  ось,  моя  Олянка!  -  В детской колыске лежала, поблескивая в  темноте такими же, как у мамы,   глазами-вишенками,   пятимесячная   Олянка.   Быстро истопив печь и нагрев воды, Оксана тут же принялась обмывать новорожденного, отчаянно сопротивлявшегося своим единственным пока способом - плачем.
-  Співай, співай, мій маленький, - тихо разговаривала с   ним  Окса-    на.  Співай голосніше,   щоб всі чули, що ти е , що ти народився, отакий красеню…  легеню отакий.
Сделав все необходимое, она быстро запеленала его и, взяв на руки,  успокоила, дав ему свою молодую, переполненную молоком,  грудь.
- Отак,  мій маленький… отак! - радостно улыбалась она, видя, как жадно ухватился малыш за сосок своими крошечными гу¬бками. - Тягни на здоров'я!   Вистачить і тобі,   і  Олянці.   Сміливі¬ше тягни…
И увидев, как с тихой улыбкой следит за ними счастливая   Мотря,  спросила   негромко:
- Як  ім"я   його  буде?..
- Василь... -  одними губами  прошептала  Мотря.  -  Як і батько він буде…  Василь.

                *  *  *

Рябой выполнил свое обещание. Он явился рано утром и, усевшись прямо на кровати и наполняя воздух тяжелым сивушным  перегаром, принялся бесцеремонно расспрашивать еле живую Мотрю о муже, родителях, родственниках. Кое-что записывал  в пухлую,  обтянутую  кожей,   записную книжку,   на   титульном   листе  которой  красовалась  свастика. А под конец, злобно при¬щурив маленькие,   зеленоватые глаза,   процедил сквозь зубы:
- Ми   маемо   своїх   людей,   де   потрібно.   Все,   що казала,  перевіре -мо!   Якщо   щось   збрехала - тіліпатися   тобі  на шибениці…  разом  із  твоїм цуценям.   А   спрбуєш   тікати - тим паче!  Ось  так!
Потом  поднялся,  одернул   чёрную  форму  и нагло впился глазами в дородную,   слегка располневшую,   фигуру Оксаны.
-  А  тебе,   красуне,  запрошує  до  себе  на  день  народження коман- дир окремого загону СС  барон  фон Краузе!  - Рябое ли¬цо  полицая при этом расплылось в многозначительной,   похабной  ухмылке. - Вважаю  зайвим пояснювати  - запізнюватись не мож¬на! Сьогодні в  вечері,  о  шостій  годині,   брігаден  фюрер чекає на те¬бе, лебідонько... Це у Гната Стецька. Бувай!
-  Сволота, - прошептала белая, как стена, Оксана, как только рябой вышел из хаты.  Запроданець! Гидота! Нелюдь!..  Ховалооя   десь   по лісах, як   звіряка   ота, а зараз бач... паном зробилося!.. Щоб ти не діждав, клятий...
  Вечером она никуда не пошла.   Как  только полицай  ушел   со  двора,  старушка быстро достала  из  свого   мешочка  тугой сверток, вы-нула оттуда по-хозяйски   засушенные корешки, стебельки, трави  и,      отобрав    необходимое,   принялась колдовать над отваром.
- Стривай-но,  йолопе дурний! - приговаривала она при этом сердито. -  Буде  тобі   тобі   Оксаночка...   а   як   же   ж!    Тримай ширше... блазню рябий!
К вечеру у Оксаны начался сильный жар, поднялась температура.  После того, как прибывшие к вечеру полицай и два немец¬ких солдата
спешно удалились - а вдруг тиф! - старушка напои¬ла Оксанку еще одним отваром,   пошамкала    над  ней   тихонько   какие-то   слова,  пере-крестила,   и под утро  жара - как не бывало! Только чувствовалась сильная слабость да слегка подташнивало.
- Нічого ... то воно пройде! - успокаивала старушка Оксанку, улыбаясь мудрыми глазами.  -  Бач…   закортіло панові буб¬лика з'їсти.
               
                *  *  *
Старики пробыли в селе недолго. Как только Мотря,  возле которой без устали сновала проворная бабка,   поправилась, ста¬рик засобирался в дорогу.  И никакие уговоры не могли поколе¬бать его решения добраться до своей "батькивщины"  - села, что зате¬рялось где-то в Прикарпатье.
- Та куди  ж  ти  поїдеш, старий  дурню? - причитала старушка, видя, как невозмутимо укладывает старик свои нехитрые пожитки в возок.  - Чи ти не бачиш, що воно робиться навколи, чи життя  тобі вже набридло… карлюго старий?
Старик не отвечал,   молча делал свое дело,   и лишь под вечер бросил:
-  Вранці  роздивимось - куди?  А втім-можеш лишатись… так  краще  для  діла  буде.
А на все просьбы Оксаны   остаться,  побыть  в  селе  ещё  немного,   повторял одно:  -  Не можу   я   інакше,   донько,    розумієш...   не можу!
Только через полгода узнали  Оксанка  и Мотря о том, что добрался-таки упрямый старик до родного села - без повозки, без вещей, которые отняли у него сразу же, на первом перекрестке, - но добрался!   И еле живую бабку привел с собой.   Правда, еще через   месяц  передали им, что старик внезапно исчез из села. Ку¬да - никто не знал.
-  Це точно в партизани подався...- покачала головой Ок¬сана и невольно   улыбнулась -  её  свекру шел уже   шестьдесят  седьмой   год!   

                *  *  *
Мотря скрыла от рябого, что муж ее, Василь - командир  Красной армии. Она знала, что ждет ее с сыном, если об этом узнают немецкие власти. Везде были расклеены их обращения к жителям села с просьбой сообщать за вознаграждение о коммунистах, комсомольцах, евреях,  семьях красных комиссаров и партизан, И все надеялась, что не удастся продажному псу разнюхать правду, что просто так, для острастки, припугнул он ее тогда, в то утро. Но она ошиблась...

- Мотрю-ю!.. Мо-отрю-ю-ю...
Едва  слышный  крик   Оксанки  долетел  до  Мотри,  стиравшей    бельё  на   
небольшой  речушке,  протекавшей  вдоль села.   Она быстро выбралась на берег,   прислушалась - не показалось ли?
- Йди швидче-е.. .   Мо-отрю-ю-ю. ..
Сомнений не оставалось:     там, возле   Оксаниной  хаты,   что-то случилось! 
Не помня   себя,   вбежала  Мотря во двор и увидела, что ле¬жит Оксанка на земле   и  отбивается  из последних сил    от  навалившихся  на  нее   двух   полицаев. 
-  Потвори  нелюдські!     Що    ви   робите!    Відпустіть!! 
С силой, на какую только была способна, вцепилась Мотря
в  ненавистную   форму.
-  Відпустіть, кажу вам!   Звірі!   Нелюді!!   
-  Рятуй Василя! - прохрипела вдруг Оксана,    на  миг осво¬бодившись от душивших ее    рук.   -    Він там! -    Округлившиеся   глаза   ее   указывали   куда-то   в  сторону. 
Оглянулась Мотря и увидела, что из старого, провалившего¬ся уже давно,   погреба, что вырыт был когда-то возле клуни,   под¬нимаются клубы сизого дыма.
- Швидче, Мотрю!!  -  хрипела,  отбиваясь  от  полицаев,  Оксана.  -  Він  там,  там…
-   Васильчику!   Синку мій!!
Мотря  метнулась к зловеще торчащим из земли балкам,  и вдруг почувствовала, как две руки, словно две черные змеи, обвили ее тело.                -  Стій, красуне!    Не   поспішай!   Хай   підсмажиться   трохи   твоє   цуценя… ха-х-ха…   
- Відпусти!!! - Мелькнув    коваными немецкими сапогами, с руганью        шлепнулся   на   землю  полицай.
- Де  ти…  Васильчику?     Синку?    Дитина   моя!   Де   ти?!
Словно безумная моталась по горящему погребу Мотря, гло¬тая дым, обжигая руки.   -   Васильчику!   С инку мій!   Відгукнись!!   Де    ти?!
Наконец, в дальнем углу,    нашла   она  маленькое,    скорченное  тело потерявшего   уже  сознание   сына.
У нее еще хватило сил выбраться наверх.   Шатаясь,  сделала она  - уже   вся    седая - несколько шагов и, словно в тумане, уви¬дела перед собой рябое,   избезображенное    гримасой   животной   ненависти,  лицо   полицая.
-  Що, червона короста, матка засвербіла?..   ха-ха-ха…   Нічого…    Ще   з   своїм комуняком   наплодиш…  якщо його кістки не гніють  вже  десь  на смітнику.   Бач, злякалась...  Твоє  щастя,  що   со¬ломи   мало  кинув…  Пішли,   Ілько!   Дивитися  не можу,   як  зализує    вона   свого    ублюдка!
Вдохнув   свежего   воздуха,    очнулся,   заплакал  ребенок.
- Васильчику…   Любий мій!..   Живий…  жи.. . ви…
              -  И, крепко прижав к груди плачущего сына, Мотря вдруг сразу обмякла, повалилась на  бок…

                *  *  *

-   Тітко   Мотря!..   
-    Га…    - встрепенулась Мотря.   -  Це ти, Софійко?
Через  огород,  от  крайней  хатыны,  шла  к  Мотре  стройная,  босоногая  дивчина  с  длинной,  до  пят,  косой. 
-  Йдіть-но   до  нас,  поїсте  трохи…   
-   Ой,  дякую,  Софієчко,  дякую,  -  засуетилась Мотря,  замахала  руками.  - Не треба нічого! Нічого не треба! Шо  це  ви  собі  там  вигадали?
- Мати казали -  щоб  обов'язково  вас  я  привела…
-   Ні,  ні,  донечку,  дякую…   Я  не  можу!   Василь  приїде,  а  мене  не-  ма…  ніяк  не  можу!
-   Ну,  тоді візміть ось... - Софійка передает Мотре что-то, завернутое в чистое, вышитое полотенце. - Тутка вареники з си¬ром... Мати щойно зварили...    Ще гарячі.
- Ой, дитинко ти моя,  - совсем растерялась Мотря, -  нащо це?  Я б собі  постояла ще трохи...  а  там  вже  і  Василь   під'їде…
-   А,  може,  йдіть  до  нас,  га... тіточку   Мотря?    Мати дуже просили.  Ні, ні, Софійочко! Якщо вже так, то я візьму одненького... а решту віднеси!
- Я  нічого  не візьму,  тітко Мотря... бо мати сваритися будуть!   Їжте на здоров'я!  Смачного ва-ам... - Стройные ноги Софійки  белеют уже на   огроде.
-  То  ж ввечері щоб  були в нас! Перекажи  матері та батько-ові-і... - кричит вдогонку Мотря.
-  Дооре-е... перекажу-у... - Русая головка Софийки  уже скрылась за белеющим вдали  вишнёвім  садом.   -  Обов'язко-о-во-о... 
Мотря   погладила  рукой   теплый   еще   сверток,  улыбнулась чему-то...  Да  так   и  не  притронулась  к  еде.  Задумалась...

                *  *  *

-   Яйко!..   Млако!..    Гебен  зи  мир!  Шнель!!
Непрошенный    гость    жадно   шарил   глаза¬ми по хате, нетерпеливо   подгоняя    хозяйку   отрывистыми   окриками.
Заметалаоь испуганно Оксана, не зная, как отвести беду -  в доме давно уже ничего   из  еды  не было - все  выгребли  полицаи.   Перебивались  с   Мотрей,  как  могли,  в  основном тем,  что  удалось  вырастить летом   на  огороде.
-  Шнелль…  шнелль…  яйко!..  млако!.. cало!..   Шне-елль!! -  все  громче  выкрикивал  немец,  размахивая  руками.  И  вдруг  белесые  глаза  его  округлились.  - О-о…  карбуз!  Русиш  карбуз!   Дас  ист  зер  гуд!   
Немец  схватил большой полосатый apбуз,  который Оксана с большим трудом достала для неокрепших еще  после болезни Мотри и Василя,  и  закрутился  по  комнате,    сладострастно   при¬жимаясь  к  нему щекой  и  закатывая глаза.   - Я-а,  я-а… данке  шён!  Отшень  карашо!  Хо-хо-хо…  тра-ля-ля… -  Затем,   напевая какой-то замысловатый,  весёлый мотив и неуклю¬же выбрасывая перед собой длинные ноги, выскочил   во  двор. Там он уселся на широкий, грубо сколоченный табу¬рет, что соорудила Оксанка для разных хозяйственных надобнос¬тей, достал большой  складной  нож  с  перламутровой  ручкой,   тщательно  вы¬тер лезвие  о  полу куртки и, издав какой-то странный, булькаю¬щий звук, принялся кромсать арбуз.
 - Карош   карбуз,   карош... - то и дело приговаривал он, с жадностью
обгладывая сочные ломти.   Сладкий  сок   тёк   пo  eго   щекам,
жилистым рукам,   сбегая   светлыми струйками   на   вылинявшую   уже  местами   форму.   Семена немец   громко выплевывал в  огород,  стараясь  попасть в  большой   медный   таз,  стоявший  там.  Когда  ему  это  удавалось,  он  открывал  свой  щербатый рот  и  самодовольно  гоготал,  мотая  коротко  остриженной   головой.  Потом  вновь  набивал  рот  сочной  мягкотью  и  вновь   старательно  повторял  свою  процедуру. 
Оксанка  стояла  на  пороге  хаты  и,  сжав  до  боли  зубы, ждала,  когда,   закончв  свою  трапезу,   непрошенный  гость    покинет  двор.   
Но немец не торопился. Аккуратно отрезая большие кус¬ки, он все громче чавкал, закатывая от удовольствия глаза. 
- Карош    арбуз... отшень карош!    Германий нет такой карбуз! От -шень   карош!
- Щоб ти вдавився, фашистюго клятий! - негромко, чтоб не услышал немец, проговорила Оксана.   Но она ошиблась - немец услыхал. Он на время перестал чавкать, повернулся к Оксанке всем телом и совершенно спокойно пояснил:
-  Фашист?..  Ихь  бин  нихт  фашист!  Глюпий слово... я,  я  ...Отшень глюпий!     Фашист пуф,  пуф… стриляйт!   Ихь  бин  нихт  пуф-пуф!    Ферштейн? - Немец  встал,   вытянул  свою   длинную   шею,  и  проговорил,  напрягая  связки: -   Ихь  бин  зольдат  дер  Гроссе  Фюрерармее!  Ферштейн? - Потом подошел  к  Оксанке и,  наклонившись,  уставился  на  неё   немигающими,  на  выкате,    глазами.  Та  вся  сжалась  в  комок,  побледнела. 
-  Мама,   мама! - затеребила вдруг подол Олянка,   показывая  ручкой на арбуз.    Немец перевел взгляд на девочку.
- О-о-о!.. кляйне   медхерин!  -   Щербатый рот его вдруг  расплылся в широкой,   умиленной улыбке. - Я-а,   я-а…  айн  момент!  -  Он торопливо отрезал   кусок  арбуза,    подошёл,  нагнулся к Оляне:  - Кушайт!  Битте…   битте!!  Девочка   улыбнулась,  протянула  ручку  навстречу.
-   Не смій!   - Оксана схватила Олянку на руки, прижала к  себе.
-   О-о…  варум? - Немец   вскинул   рыжие  брови.  -  Варум,  заген  зи?
Олянка  заплакала.
             -   Дас  ист  зер  шлехт! - помотал  удивлённо  головой немец.  Потом  добавил: - "Дюра  рюський  баба!  Отшень  плохо  делайт! Ихь  бин  нихт  пуф-пуф  киндерн!  Ихь  бин  дойче  зольдатен! Ферштейн?  Мм…   дюра  руський  баба…
              Выкинул остатки   арбуза  в  таз,  немец   вытер нож,  затем  достал  мятый  носовой  платок,    вытер  руки.    Одернул форму, вновь  внима -тельно посмотрел на Оксану.
            -  Ихь  не  стреляйт  киндерн! Ихь бин  арбайтер! Бите… зеен  зи! -  Немец  протянул  Оксане  огромные,  заскорузлые  руки.  -  Ихь  хабе  драй киндерн!   Ферштейн? -  Показал  на  пальцах - троих  детей!   
      - А зачем воевать-то пошел? - спросила негромко Оксана,  глядя прямо в глаза немцу. - Воспитывал бы там,   у себя,  своих  киндеров. А то ведь, чего доброго, прибьют где-нибудь... плакали  твои  детки!
Немец  вновь  выпрямился,  вытянул  шею.
-  Это есть отшень высокий война! Мир  геен  нах  остен! Ми есть лютший раса!    Ам  ганце  вельт!   Ферштейн? 
Поднял  большой  палец,  вновь  уставился  на Оксану немигающими, как у совы,  глазами.   Затем одернул еще раз форму, направился к выходу. У самых ворот   задержался, повернулся, проговорил раздельно:
- Глю-пый   рюсь-кий   ба-ба...   Тьфу!..


                *  *  *
- Що, сусідко, ще й досі чекаєш?
Мотря вздрогнула от неожиданности: к ней шел, ведя в руках сверкающий на солнце велосипед, дядько Опанас - тот са¬мый, что ехал утром на машине из города.
-   Та ось, Опанасе, чекаю... Ох, і злякав ти мене! -рассердилась вдруг Мотря. - Завжди підкрадаєшся, наче отой кіт...
- Та наче б то й не підкрадався, - добродушно оправ¬дывается Опанас, - по дорозі наче їхав...
- Та це я так... шуткую, - смеется уже Мотря. - Зга¬дала собі тутка трохи... - И вдруг блеснула озорно глазами: -  А це до кого ти так причепурився, га... сусіде?
Опанас действительно был уже гладко выбрит, в новом соло-менной    шляпе  и белой,   вышитой сорочке, подпоясанной зелёным кушаком.
- Як це до кого? - подкрутил седой ус Опанас. - До тебе ж і причепурився, сусідко... - Расправил грудь, повернулся  раз-другой: - А  що…  хіба я вже не годний до дівчат? 
-   Та годний, годний! - машет рукой Мотря и смеется  вместе с Опанасом.
-  Там вже люди збираються потроху… - продолжает раз¬говор Опа-   нас. - Та й мені  ж  кортить вже випити чарчину за твого Василя.
-  Та я вже все наготувала, Опанасе, все, що має бути!  - торопливо оправдывается Мотря.   - Але ось, бачиш... Василя нема... Затримується, мабуть,  десь...  Поправила платок, пригорюнилась.  - Ти йди,  Опанасе…  та людям   перекажи - нехай   за¬чекають!   А   він   приїде,   обов"язково   приїде!
-   А   де ж він дінеться, - соглашается Опанас. - Тільки ти не   хвилюйся,   сусідко, - ми зачекаємо.  Скільки треба, стільки   і  будемо чекати! Це така справа...
Опанас   уезжает,   и   Мотря вновь остается одна. Посмот¬рела вдоль дороги - нет,  не   видать Василя!
-  "Що ж ти,   Васильчику,   так забарився... всі очі    вже прогледіла. Чи,  може, трапилось щось  в  дорозі…  га? Та ні, ні… що це я кажу  таке,   стара дурепа! Все добре,    все буде добре!   Як  і  тоді... пам'ятаеш, Васильчику,   як   і тоді…"

                *  *  *

Ночь еще цепко держала в своих объятиях землю, когда внезапно раздался сильный стук в дверь.
- Відчиняйте…  швидче!
- Хто це? - испуганно метнулась к Оксане Мотря,
- Мабуть,   поліцаї...
- Ой, Оксаночка... - Мотря прижалась к подруге всем телом, задрожала... - Це ж вони за мною...
     -  Чуеш чи ні... гей, Оксано! - От глухих, тяжелых  ударов зазвенели стекла.
       - Та це  ж Петро! Той самий... рябий… Ой, що ж воно буде, Мотречку?.. - Оксана прижала к себе Мотрю,   заплакала.
     -  Ти чуєш чи ні!  Востаннє тобі кажу... - У окна замаячила чья-то фигура.
     -  Зараз, зараз... Зачекайте! - крикнула  Оксана.  И тихо  добавила:  -  Що ж робить,  Мотречку,   кажи?
- Відчиняй, - вдруг спокойно ответила  Мотря. - Прошу тільки тебе дуже - збережи Василя!
- Та вони   ж   вб'ють   тебе... Мотрю!!
-  Відчиняй,  бо сама відчиню... чуєш? - И, отстранившись, подтолк-  нула   Оксанку  к  двери.
Непослушными, ставшими вдруг чужими,  руками  зажгла Оксана свечку, вышла в сени, отодвину¬ла засов.
- Тобі що... позакладало?! - грубо оттолкнул ее кто-то высокий. - Дивись мені, дівко!.. 
У самых глаз увидела Окса¬на дуло карабина. Вслед  за  этим  в  хату  вошли  трое.  В  первом,  высоком,  Оксана  узнала  рябого.
-  Збирайся, красуне, - скривил тот в злорадной усмеш¬ке  рот,   увидев Мотрю.  - Досить тобі хліб чужий  жерти... 
            - Та що ти таке  кажеш, Петре! - Всплеснула руками  Оксана, - як тобі не соромно!..
            -   А ти помовч! - вновь грубо оттолкнул Оксану рябой, -  бо підеш разом з нею!  Чого дивишся?   Збирайся…  червона короста!  - вдруг   заорал он истерично, замахнувшись на Мотрю   прикла¬дом.
- Добре… я зараз! - Лицо Мотри было спокойным. - Доз¬воль тільки сорочку чисту  перед смертю одягнути.
- Нічого… на мотузку тіліпатися і в цій буде добре... Гайда! - вытолкнул  рябой  Мотрю на середину комнаты. -  Вдягай свое шмаття! Та разом цуценя отеє   мале   захопи з собою!  Де воно? - Злые глаза его зашарили по кровати.
- Мабуть,  в тій кімнаті, - угодливым тенорком подска¬зал второй - невысокий, полный, с бегающими глазами.
- А-а…  заховала! - Оттолкнув   Мотрю прикладом,  рябой напра-вился было в другую комнату.
    -   Стій!   Дитини не чипай! - неожиданно раздался голос третьего  мужчины, стоявшего у двери. - Такого наказу не було.  І хай сорочку одягне!
Он подошел поближе… и Мотря чуть не вскрикнула от неожиданности.
- " Та це ж Іван…   це ж він... той самий!"
И вспомнила она, как еще до войны приезжал из соседнего села к ним на танцы этот высокий, красивый парень и всегда искал глазами ее, синеглазую Мотрю.   Видимо,  пришлась она  ему по душе.
"А чого це він з ними... з оціми запроданцями?"- по¬думала  было Мотря,  да вовремя спохватилась. Что-то прочи¬тала она в глазах Ивана такое,   от чего радостно забилось сердце.
Ну,  то хай... - сквозь зубы процедил рябой. Видно было, что он побаивается того,  третьего - крепкого, статного на вид. - Йди, одягайся!... стеррво   советська! -  вдруг снова истерично взвизгнул он и,  отойдя в сто¬рону, наполнил воздух грязной, нецензурной бранью. Затем  достал смя- тую пачку немецких сигарет и,   не спуская   с  Мотри  цепких,   налитых   ненавистью   глаз,   жадно   закурил,   сплевывая   прямо  на  пол.
-  Спасибі тобі, Іване… -  еле  слышншо, одними губами,   прошептала Мотря, с внезапно вспыхнувшей надеждой  продол¬жая  всматриваться в лицо   своего   нежданного защитника.
- Йди,  йди…  та швиденько там!  -  вновь  резанул  слух  грубый  окрик  рябого.
Оксана  быстро    вошла в комнату. Сердце ее бешено колоти¬лось.
- Швидче! Швидче!- подгоняла она себя. - Швидче…
Дети мирно посапывали в темноте в своих кроватках.  В считанные секунды спеленала их  Мотря, натянула на себя по¬павшую под руку одежду и только хотела открыть окно, как услы¬шала вдруг два глухих выстрела. Затем что-то грузно повалилось на пол и вслед за этим совсем близко увидела Мотря широко от¬крытые глаза Оксанки.
- Не лякайся, Мотречкуо…   це я! А той… третій... то наш, партизан.
- Та я впізнала його,   Оксанко...
- Тікаймо до річки, - прервал их разговор горячий шопот Ивана. - А потім ярами до лісу...  там  хлопці чекають!  - На плече у него тускло поблескивали дула   трёх  карабинов.
И, прижав к себе теплые комочки спящих детей, выпрыг¬нули они через окно  в  огород,   и вскоре растворились в спасительной тем¬ноте осенней  ночи…

                *  *  *
Вдали показалась машина.   Мотря встрепенулась, подалась вперед. Машина быстро приближается, оставляя за собой густое облако серой грйдерной пыли. Видно уже, что в кузове много пассажиров. Белеют   чьи-то платки,   капелюхи.  Кто-то стоит, прислонившись ру¬ками к кабине. 
"Та    це    ж   він,   він...  Василь!" -  не  веря  своему  счастью, шепчет  беззвучно  Мотря. 
И не   выдержала,    побежала  старая  навстречу,   вытянув перед  собой руки, словно   в   молитве.
-    Васильчику!    Синку   мій!    Приїхав!   Приї-їхав!!
На ходу легко спрыгивает с  машини   Василь.   И    вот уже молодые, сильные  руки его   подхватывают   обессилевшую   вдруг   Мотрю.
- Мамо!  Мила . . .   єдина моя!  Василь   целует    счастливое,   мокрое  от слез,   лицо   Мотри   и   сам    плачет,    стыдливо    пряча    лицо   на   ее   груди.
   -  А   я   так чекала на тебе, Васильчику, так чекала... - не может успокоиться Мотря. -   і    стою,   і   вдивляюсь,  а   тебе   все  нема   та   нема . . .
Наконец отстраняется Мотря от сына, смотрит в родное лицо и видит, как похорошел  он   за   это   время,   как  ладно сидит на нем военная форма,   сколько значков   и   медалей   на    широкой   груди   его.
- Ну  зовсім,   як   батько. . .   зовсім,   як   Василь,   -   тихо   шепчет   она   и   теплая слеза   вновь   катится   по   её   щеке.
-  Ріденька    моя, - улыбается   Василь,   вытирает  ей  сле¬зы, -   ну  що  ж  ви  плачете?    Не   треба так!  Чуєте… не  треба!     -  Одной рукой берет он чемодан, другой бережно   об¬нимает   худенькие   плечи   Мотри.  -  Йдемо до   хати,   мамо!   Я   вже  стільки не   був   вдома! 
Так и пошли они в обнимку по родным, широким улицам,  среди цветущих садов. То и дело слышится со дворов:
- Здоров був, Василь! З поверненням тебе!
И кланяется Василь односельчанам, благодарит за теплые слова. И Мотре радостно видеть, что не забыли, помнят в селе ее Василя,  рады его возвращению,
-   Заходьте до нас, - просит она всех, - дуже просимо... заходьте!    -  Дякуємо!.. Зайдемо...   обов"язково   зайдемо... - отвечают  с  улыб- кой  сельчане.
- Ти,  мабуть, і  хати своєї   вже  не впізнаєш? - шутит вдруг Мотря.
Василь смотрит на лукаво заблестевшие глаза Мотри и сме¬ется.          -   Як же я можу не впізнати її, мамцю?! Вона ж завжди була в нас самою кращою. Одна на все село!
- А так же ж, так, - тихо соглашается Мотря и гордый румянец заливает ее щеки.   И уже громче добавляет:
- А ти подивишся, Васильку, яка вона зараз! Я ж її так вимастила, підмалювала... як невісточку! А навколо квіточок посадовила…  Такі, які ти любиш... біленькі оті... як їх?
- Гладіолуси, мамо...
-  Оце ж вони, вони... гладиволуси! -  радостно закивала головой Мотря, - Я їх біля хати посадовила…  ще й на городі трохи.  Хай, думаю,  Василю на ціле літо буде...
Василь нежно целует Мотрю в седой висок, крепче прижи¬мает  её  к себе.
- І маки посадовила... Ти ж любив маки, коли малим ще був? Пам"ятаеш, як ти за ними у Параскін город заліз? А во¬на тебе піймала,  зняла  штанці… та крапивою,  крапмвою... пам'ятаеш? - Мотря тихонько засмеялась.
- А як же ж ... пам'ятаю... - Василь сначала смутился, а потом тоже рассмеялся. - Ще й як пам'ятаю! Ох, і пекло ж то¬ді   мені...
-   А   як   я  з  нею тоді посварилась!  Ох,  і  посварилась... Та хіба  ж можна таке:   з-за якихось маків з хлопця штанці   зні¬мати? 
И уже оба весело смеются,   поглядывая друг на друга.
- А ви такі   ж, мамо, як і були...   не змінилися ...
- Еге?.. - Мотря свободной рукой поправила платок, подо¬брала волосы. - Ну,  та й добре, що не змінилася! А то ще не впізнав би мене... стару таку... - И, не дожидаясь, как Василь посмотрит на ее шутку, сама же и рассмеялась.
-  Ох, мамо... сваритися буду!- качает головой Василь.
-  А в садочку у нас зараз як гарно! Ота яблунька, що ти  посадовив, як у армію йшов... паммятаеш?
- Пам'ятаю...   Та що з нею?
- Та нічого. нічого ....Цвіла вона вже в цьому році! Та¬ка височенька... з тебе буде. І вишенька теж...
Василь ласково посмотрел на Мотрю. Он то уж знал, почему  так быстро зацвели яблонька и вишня. Но все-таки спросил, ви¬дя, с какой радостью ведет этот разговор Мотря, каким счастьем светится ее лицо.
-  Ви, мабуть,  добре за ними доглядали?
-  А вже ж, а вже ж ... - торопливо закивала   головой  Мотря.  -Гноєм влітку  піддобрювала,  а взимку   соломкою  обгортала, шоб  не  померзли. Бавила, як діточок своїх... А як же ж! Вони і е мої діти… як і ти, Васильчику.

                *  *  *

Вечер.   Возле калитки белеет чей-то платок. Это стоит Мотря. Мимо с шутками и смехом проходят парни и де¬вушки,
-  Тітко Мотря! - кричит невысокая, смуглявая дивчина. -  Ваш Василь сьогодні до дому, мабуть, не прийде!
Дивчата весело смеются.
- Чого це…   Оксаночка? - спрашивает с  улыбкой  Мотря.
- В нього тут одна городська закохалась!  Ой, а яка ж вона га-ар-           на-а-а… - выводит все тот же озорной го¬лосок.  -  Може, завтра вже й старостів засилати треба буде...
- Ха-ха-ха…  - Звонкой дробью рассыпается по вечерне¬му селу молодой девичий смех.
Мотря смущенно машет руками, качает головой:
- От дівчата… вигадають таке!  Ще й справді до ста¬ростів діло дійде! - смеется она уже  вместе с дивчатами.   И вдруг стала серьезной:
- Моєму Василю ще погуляти треба, відпочити. Скільки ж він вдома не був! - Помолчала.   И тихо добавила:   -  А потім, може, вчитися поїде...
- А ми хіба що?   Ми ж тільки так... шуткуємо. Хай вчиться... - лукаво повела глазами Оксана.

                Ой, у вишневому садочку
                Козак дівчину  вговоряв…

вдруг сразу, будто сговорившись, взметнулись вверх стройные девичьи голоса.
- До побачення, тітку Мотря!
- Бувайте   здорові,   діти...
         
           Фюіть-фюіть-фюіть, тьох-тьох-тьох,
           Ай-яй-яй, ох-ох-ох,
           Козак дівчину вговоряв...


Наступает ночь. Теплими волнами сна незаметно оку¬тывает она все вокруг, будто невзначай, будто походя гасит последние звуки, вздохи, огни. Постепенно затихает дружный лягушачий хоровод, замолкают собаки.   Ночь одолела всех...
Не спит лишь Мотря. Она, как и прежде, стоит у калит¬ки, прислонившись к ней щекой, и куняет... Она постоит вот так еще немножко, еще чуть-чуть, и пойдет домой - устала ведь за день, намаялась. Веки ее тяжело опущены, голова клонится вниз...
-  "Хай погуляє... Він  же ж стільки в армії був... Хм-м... старостів... От дівчата... бешкетниці! А здорові які повиганяли, поки Василя не було... Параскіна оця... Оксанка... от сорока!"
Голова Мотри падает на руки, веки смыкаются.
- А правда ж, дівчата, Василь в мене гарний... Це він в батька такий високий та смуглявий... Тільки очі мої... а так все батькове... Мого Василя теж дівчата любили…   а він тільки мене  одну!   Отак закохався відразу... Я в драно¬му платті   тоді  була... білизну прала на річці, а він все одно за-кохався... Так, так... він любив мене без тями... мій Василь. І я його... Ми дуже гарно кохалися... дуже...
- Мамо! Мамо!.. чого це Ви тут стоїте? - вдруг слышит Мотря звонкий голос сына.
Га?.. Що?.. Ой, Васильчику... це ти? Де ти?      
Мотря с трудом поднимает тяжелые веки, смотрит вокруг.  Но рядом никого нет. -
''Ой... до дому ж треба йти... ніч на дворі, - вздыха¬ет Мотря. Ноги ее уже с трудом удерживают усталое, отяже¬левшее тело. - Та я зараз, зараз... Ось ще трошечки постою, та й піду собі... А ти гуляй, Васильчику... гуляй, не поспішай. Мій Васильчику... мій синочку... А я ще трошечки... ще тро- шечки... Я зараз,  Васильчику... зараз..."

                *  *  *

Поезд с размаху нырнул в узкий проем моста и от стремитель¬ного бега стальной арматуры зарябило в глазах.
-  Скучаете?.. -
Василий обернулся. Перед ним стояла миловидная, стройная де-вушка в сиреневом платье  "в горошек". Над изогнутыми в улыбке бровями - светлые  колечки волос.   
-   Я?
-  Ну да... а кто же еще? - Прямой взгляд больших, выразительных глаз. Где-то в глубине - смешинки.   -  Здесь больше никого нет.  С Вами можно?
-  Да... пожалуйста!
-  Спасибо.
Помедлила. Подошла к окну. Тонкие пальцы с длин¬ными, тщательно ухоженными,   ногтями нервно застучали по стеклу.
-  Вы извините, что я так... В купе душно, тесно и вообще...  -  Бросила на Василия   быстрый взгляд. - Я вам помешала?
-   Ну что вы...наоборот!
-  Серьезно?  - Тонкие стрелки бровей взметнулись вверх. По-смотрела удивленно. И вдруг прыснула в кулачок.
-  Почему вы смеетесь?   Я что-то не то сказал?
-  Да..нет... Просто смешно - и все!  -Поймала золотистый локон, стала быстро накручивать на тонкий пальчик: вверх - вниз, вверх вниз... - Вы любите музыку?
-  Очень!
-  И я очень!   Особенно вот эту:
                Зима пройде-ет
                И весна-а пролети-ит,
                И весна-а пролети-ит...

Называется " Песня Сольвейг".   Она уже совсем старенькая, но все равно ждет своего любимого... "Ля - ля, ля-ля-ля, ля-ля¬-ля..." Ой, да не слушайте Вы меня! Я пою ужасно фальшиво... - Отпустила локон. Колечки светлой струйкой скатились вниз.  -  Вы   вот говорите "' Ну что вы?", а сами думаете о другом. Сейчас вы скажете, что  это не так... Ну, что молчите? -    О чем вы... я уже забыл?
       -Ну вот, видите... уже забыли. - Лицо девушки стало грустным, уголки губ дрогнули…   - Вы не забыли... Вы не хотите говорить не¬правду. Повернулась,   посмотрела   на   Василия  в  упор.
- Такие, как вы, не умеют, обманывать. Вот. - Замолкла. Задумалась. Затем стала что-то быстро рисовать на стекле.
-  Что это?
-  Это?.. Моя белая птица. Она снится мне каждую ночь... Прав¬да, смешно? Хм... белая птица,  белая-белая... Ой, да не обращайте внимания! Вечно я что-то придумаю... - Быстро затерла рукой  рисунок. Вновь прильнула взглядом к окну. Она стояла неподвижно и, казалось, вся ушла в созерцание вечернего заката. Веки ее были слегка приспущены, длинные ресницы чуть вздрагивали.  И вдруг лицо ее озарилось   каким-то   особым, таинственным светом. Она вся  подалась вперед, напряглась, словно хотела вырваться из  этого душного, насквозь прокуренного,   тамбура и  умчаться туда, в    стремительно   летящую   за   окном  степь,   где   звенели   еще   в  теплых лучах   вечернего   солнца   неугомонные   жаворонки    и   носились,    срываясь   с косогоров,   юркие стрижи,   где    всё   дышало  абсолютной  свободой  и  безмятежной  радостью   полёта. 

Василий молчал, боясь спугнуть необычность этих минут.  Молчала и  девушка. Наконец она словно очнулась, нервно дернула плечиком.
-  А-а…   ерунда все это!   Давайте о другом!
Волшебный  свет исчез.  Девушка   вновь смотрела на Василия прежним, слегка ироничным,  взглядом.
-  Давайте…   О чем? 
-  Не  знаю...
- Как   вас  зовут?.
-   Меня?... А зачем?
-   Просто  так.
-    Просто так не надо!
-    Тогда не просто так.
-    Хм... Ну ладно.   Меня зовут Таня.
-    Меня  -  Василий. 
-  Хм…   Василий... Василий Теркин? Да? А куда Вы едете, Васи¬лий?         
        -    Домой.
-    Насовсем?
-    Насовсем.
-    Счастливый...
-    А   вы?
-   Я?..   Куда- я?...  Никуда.
-  То-есть...  как?
     -  А  так... никуда.  Мне некуда ехать.
Лицо девушки внешне казалось беспечным.  И только тонкие пальцы чуть  подрагивали  и  все сильнее сжимали    стальной  прут  оконной  решётки.
- Ну…  что молчите? Неясно? Хм... ну хо¬рошо. Я родилась в Ленинграде. И знаете когда? В сорок втором, в марте.  Теперь вы поняли?
Василий   с   трудом прервал  молчание.
-  И   как  же…    потом?
  -  Потом?  Хм,  потом.... - Девушка посмотрела удивленно. - Вы что…  не знаете,   что было потом?
  -  Извините,   Таня,   я   хотел  сказать…
Ватага ребят с шумом  перекочевала из вагона в вагон.   В ру¬ках  у  них   бренчала  " Спидола":

             Говоря-ат  не повезе-ет, 
             Если  черный  кот дорогу перейде-ет...
Девушка  оглянулась, посмотрела вслед.
    - Хм...  чёрный кот… наоборот... А-а... ерунда все это!
Ладно! К чёрту!!  -  Она  резко  отстранилась от окна, нервно обхватила руками туловище. - Потом  была эвакуация... в Барнаул. Потом
детдом,  техникум…  немного  работы... Вот и все!. Ну ладно, я пош-
ла…
-  Как…  подождите!
-  Подождать?  А  зачем?!
      -  Понимаете,   Таня... я…
  - Хм... не смешите. -  Девушка  с улыбкой смотрела на Ва¬силия, слегка раскачиваясь туловищем из стороны в сторону. -  Вы  ведь  все равно  со   мной  встречаться  не   будете.
-  Да прекратите вы,   наконец!  -  Распахнулась неплотно прикрытая дверь,  наполнив  тамбур  грохотом бешено  мчавшихся  по  рельсам  колёс. -  Можете  вы серьезно?  -  Василий с яростью   захлопнул  дверь.
- Хм… -серьезно... А я серьезно! Это вы не серьезно! - Девуш¬ка перестала раскачиваться,  зрачки ее темных глаз внезапно су¬зились. - Вы вон какой! -  окинула  она  взглядом стройную,  тренированную фигуру  Василия. - Небось…  где-нибудь в тылу... с мамочкой.   А  я?    А-а.... к чёрту!
Вот, смотрите! - Она торопливо оголила руку  -  тонкую, синюшную, с островками мелкой,   красноватой сыпи. Это там… от истощения. Мама умерла  сразу,   а я вот…   видите?  И   замуж  мне  нельзя…  врачи сказали.
 Девушка замолкла. Опустила руку.  И вдруг заплакала, уткнувшись по-детски в плечо Василия. Колечки были совсем радом.  Казалось,  они    тоже плакали, чуть  вздрагивая. .
-   Ну  что Вы, Таня?   Перестаньте!  Не  надо  так…  слышите? 
 Колечки  вздрагивали все сильнее. И,  вместе  с  ними,   худенькое плечо под широкой ладонью.
-  Ты хороший... ты очень хороший!.. - быстро   зашептала  сквозь  слёзы  девушка.  - Я тебя  еще там,  в  вагоне,  увидела… Ты проходил,   а  я  увидела… У меня никого  нет… никого, понимаешь?  И никогда не было... А я очень хочу,  чтобы кто-то был: отец, мать, сестренка - кто-нибудь…кто-нибудь!  - Девушка  вдруг резко  отстранилась,  взяла  Василия  за  руки   и стала  говорить  быстро-быстро,   как в лихорадке: - Слушай... слушай,  Василий…  будь мне братом!... пожалуйста, будь мне  братом! Я очень буду тебя любить... Очень! Всю жизнь... как бе¬зумная! Вот так! Вот так! Вот так! - Девушка  обхватила руками шею Василия и стала судорожно, со стонами, покрывать его лицо беспорядочными, страстными поцелуями.
Вновь  предательски распахнулась дверь. Полный мужчина обернулся, посмотрел с  любопытством на  парочку,  и, посапывая, неторопливо   перешёл  в другой вагон.
- Подождите… что вы делаете? Вместе с терпкие запа¬хом недорогих духов Василий отчетливо уловил в горячем дыхании  девушки запах   вина. Он попытался разжать  цепко  державшие  его  руки.
- Будь мне братом…   пожалуйста, будь... -  ещё  сильнее  прижавшись   к  Василию,  продолжала,  словно  в  бреду,  шептать девушка. 
- Да прекратите же  вы, наконец,! - Василии с трудом оторвал прильнувшее к нему  худенькое   тело, с силой отбросил его.
Она ударилась о стенку тамбура, заглушила крик ладошкой.  Замерла.   В широко открытых глазах - недоумение, боль.   И еще что-то, от  чего мучительно сжалось сердце.
- Зачем? Зачем  вы так? - прошептала, наконец, еле слышно девушка.         -   3ачем вы…   так? - повторила   она   уже  одними губами и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Василий  подошёл  к   девушке,  взял  её  за  плечи.
-  Простите, Таня, я  не   хотел…  - 
-  Не  трогай! - Словно  ток  пробежал  по  её  телу.  Отшатнулась,  забилась  в  угол.  И вдруг  закричала   хрипло,   с надрывом:
- Чис¬тюля!  Сытая  ролжа! Буржуй!!  Ты никогда не поймешь, как это больно!  Никогда!  Что тебе до меня? Что?!..   " Подождите... Не уходите... " Ха-ха-ха... Мерзавцы! Лицеме¬ры!! Все до единого! Все!! И ты тоже! Да...  и  ты!!
Оглушительный, словно выстрел, звук захлопнувшейся две¬ри тамбура.   Тишина.  И лишь мучительным, назойливым эхом застрявшие  в мозгу слова: "Мерзавцы!.. Лицемеры!.. И ты тоже ! Да… и  ты!!"
- Что, солдат... плохи дела? - Полный мужчина, накло¬нив  голову,   с сочувствием  смотрел на Василия. Не дождавшись ответа, тяжело вздохнул и, не без труда втис¬нув своё   обширное тело  в проем двери  тамбура, удалился.

…

... Хрупкое тело девушки казалось игрушечным рядом с тучным телом мужчины,  обнимавшим её. На столике стояла бутылка "верму¬та", в стакане плескалось вино. Она  смотрела на  Василия  в упор, слегка  наклонив  голову, словно позируя фотографу. Правая рука её обхватила  шею партнера,   левая блуждала под полой   темно-сине¬го, махрового  халата.  — Чё нада? -  Оплывшая туша мужчины двинулась навстречу Ва- силию.  -  Чё нада…  спррашиваю? - На посоловевшем от алкоголя и  плот- ских влечений  лице  появился звериный оскал.  - Пошё-ёлл! -  Жy-yx!  - Лязгнув- массивным замком, с визгом задвинулась дверь.       " Купе  номер семь..." - Василии увидел перед собой аккуратно выведенную1римскую- цифру. " Места двадцать пять, дваццать шесть, двадцать семь*…" - Из  соседних  купе с  любопытством  выглядывали пассажиры,  стараясь, видимо, понять - что же происходит там, за дверью, и какое отношение имеет к тому происходящему этот,  неподвижно стоявший перед дверью,  солдат?  " Купе номер семь... ку¬пе номер семь… купе-номер семь..."
Тяжелыми, непослушными но¬гами сделал  Василий, наконец, несколько шагов  в  сторону  от  двери. - " Уйти! Немедленно уйти отсюда!" - Еще
несколько шагов. -  " Уйти!..." И вдруг взор¬валось что-то в груди, швырнуло назад.  - " Не-е-ет!"
Дверь не поддавалась, зажатая предохранителем. Но Василий рвал и рвал ее без конца.
-Ах ты…  падла!! - В  дверном  проёме   зловеще блеснуло стекло занесенной над головой бутылки.
-Ох-х...
Молниеносный, хорошо отработанный,  приём самбис¬та-десантника - и грузное тело уже беспомощно лежит на сиденье купе. Девушка  вскрикнула,  забилась в угол.
    -  Не подходите!  Я буду кричать! А-а-а...
Василий с силой задвинул створку двери.
-  Вы  не должны, понимаете... не должны  так себя  вести  ... не имеете права! -  Он лихорадочно подыскивал слова, но они ускользали, тонули беспомощно в огромных,  широко открытых глазах  девушки.
-  Мм-м…  - застонал лежавший.
-  Так нельзя,  Таня!   Ради памяти тех, кто был там…  в  сорок  втором,   нельзя!  Кто  хотел  жить!  Хотел…   и не смог!: А   вы!.. Вы!!.. За¬чем вы так?!
- Что за шум? - В проеме двери стояла пожилая женщина  в  форме проводницы.   За  её спиной теснили друг друга, пытаясь заглянуть  внутрь, пассажиры. - Я вас спрашиваю, молодой чело¬век?  Вы из  какого  вагона?
-  Из общего... Я сейчас уйду.
-  Ну  и уходите !   Нечего  вам   здесь делать!
-А-а.. он мне руку сломал,  - с трудом приподнялся лежавший. -Задержите  его...   Милиция!
- Ладно..  сиди! - - брезгливо отмахнулась от него проводни¬ца.    Ишь... милицию   он  захотел...  пьянчуга!   
И  уже в коридоре Василий   услыхал   её   торопливый шопот:
-  Уходи  скорей, солдатик.  Зачем связался с этим бандюгой? Да умойся поди,  в помаде  ведь  весь... - Она быстро сунула ему в руки полотенце, клацнула ключём. - Давай... скоренько! И уходи... подальше от-греха!

…
               
                *  *  *
В тамбуре было душно. Кисловатый сигаретный дым сизыми клочьями висел в  воздухе,   обволакивая сосредоточенные лица   солдат, внимательно  слушающих не  молодого уже, усатого рассказчика. В пожелтевших от никотина пальцах его дымилась самокрутка,  дополняя
аромат прокуренного воздуха  терпким  запахом"махры".   На плечах  у  него был накинут темносиний, изрядно вылинявший, пиджак рабочего-путейца.
- Так вот, значит… - бросив косой взгляд в сторону вошедшего, продолжал рассказчик. - Были мы тогда в лесу, на учении.   Вечером какой-то   хреновый   фильм показывали, как сейчас   помню -  птиц  разных... как они размножаются.   А братва-а...   сквозняки  по  лесу делает…   Храпит, аж гай шумит!
Ребята хо¬хотнули.  Рассказчик  аппетитно затянулся, шумно выдохнул густым  клубом  дыма,  осторожно сбил мизинцем пепел. - Ага... Ну,  потом -  отбой...   поснули все.  А мне чего-то не спалось.   Лежу,
размышляю,   на  небо смотрю.   А   там   звезды,   луна  -  сияет все...  Красо-  тища!   Какой  там,  к  бису,  сон?   Свою   деревню вспомнил, хатенку... ну, и все-прочее... Лежу, а в грудях вот такое делается, дыхнуть не  могу…       Усатым осторожно кашлянул в кулак, пыхнул  самокруткой.
- В общем, растревожил я душу, размечтался.   А потом   все  же   уснул... где-то часа в три.   Только заснул - слышу:  " В. ружье-е..."  Ребята  схватываются, в бога гнут, генерала проклинают:   вздумал среди ночи тревогу  учебную  объявлять - тут поспать бы! -  Солдаты сочувственно загудели. -  Ага...  Ну, собрались быстро,   и  маршем - в город!   Идем,  значит,  а   горожане кучками: соберутся - и о чем- то  шепчутся.  И все оглядываются, перепуганные какие-то... Посмотрел  я на  все  это,  да и говорю: братцы…  а ведь война! Глянули  мы на  железную дорогу, а  там состав перевернут, людей носят. Еще не все поняли,  думали -  крушение!  Глянули вверх - мать моя родная…    неба синего не видно! Валит фриц - и через нас,   и через  нас.... на кой  хрен мы ему нужны! А паника подня¬лась! Хлопцы  в  подштанниках с   границы   чешут...
— Ну… ты это брось, дед!- вдруг оборвал усатого коренастый  солдат с лычками сержанта. - Может, такие, как ты, и драпали маме под-юбку.   А   у   меня   отец под Брестом насмерть стоял!
-  Да вот  тебе крест святой!  -  торопливо перекрестился усатый,  -  сам,  своими глазами,   видел!    Смотрю,   а   они  в  одних   подштанниках...
- Да что ты его слушаешь, Иван! Это же он сам и драпал… пока подштанники не потерял! - под дружный хохот товарищей  вставил  третий - стройный, упругий, с черными бровями вразлет.
 Усатый  хотел  было обидеться, но видя, как дружно хохочут солдаты,  только, махнул рукой:   - " Та шо з вами, басурманами... Ре¬гочете, як коняки.. . "   Повернулся и, чертыхаясь и мотая головой, скрылся в глубине вагона.   Ребята позубоскалили еще немного, затем,  дружно затоптав окурки,  удалились.
- Ты куда пропал, Василь? - улыбаясь серыми,   с голубинкой, глазами,   спросил   Василия   чернобровый. - Я туда, сюда…  нигде! Как сквозь  землю... Тут мероприятия кое-какие  наметились, а ты... Где- ты был?
- Да так, Cepeгa... Нигде,  в общем...
Сергей был близким другом Василия. Веселый, улыбчивый, он всегда был в центре внимания. Василию нравился его открытый характер, прямота  взглядов, какая-то не по годам мужская надеж¬ность в  дружбе. К  тому же, Сергей обладал удивительным свой¬ством   характера:  никогда, ни при каких обстоятельствах не уны¬вать!
- Это у меня  -  от бабули,  - объяснял он доверчивым новобран¬цам.  Бабуля у меня -  атас! Ей вот уже скоро восемьдесят, а она танцует, поет, стихи сочиняет и... это, - из¬виваясь гибким, тренированным телом, изображал он что-то вроде африканской  змеи,  - йогой занимается! Aгa... А   однажды   сразу  троих  чмыриков в опорный   приволокла...
-  Как это...троих?! -   открывали рты   "салаги". ;
-  Да  вот  так…  троих!   -  невозмутимо подтверждал Сергей. - Од-ного сюда.../ показывал  на правую подмышку/, другого - сюда/ показывал  на левую /,  а третьего - в зубах!  Вот так! Aгa... " Девочка, нам твое колечко нравится!"- это они ей-то... "А-а…  нравится,   мальчики!.. Хорошо, сейчас..." Ну, и сделала им ба¬буля: колечко... одно на троих. Вот так! Опа!! - И, взвившись в воздухе, Сергей в мгновение ока укладывал на землю, одного за другим,   троих   "желторотиков".
А сблизил  их  с  Василием  случай,  о  котором   знали  все   в    округе и да¬леко за его  пределами.   Воинская  газета   " Красная звезда " поместила заметку, а  командование   отметило   мужество   обоих наградой - медалями  "За отвагу".


Шёл обычный, тренировочный полет. Один за другим исче¬зали в зияющем люке десантники,  И слышно было, как сухими хлоп¬ками выстреливают,  раскрываясь,  белоснежные купола парашютов.
Василии  прыгнул вслед за Сергеем. И тут  же   почувствовал,   как резко ударила в лицо   мощная струя воздуха, закружила, отбросила в сторону.   В   считанные мгновения парашют его превратился   в бесфор- менный клубок скрученных стропил И шёлка. Не помогали ни  выдержка  спортсмена - десантника, ни отчаянные попытки  как-то остановить это дикое вращение.  Василий падал. Трагедия   ка¬залась неминуемой.
Сергей видел, что случилось там,  наверху.  И,   мгновенно  оценив  обстановку,  резко укоротил боковые стропы. Это был  шанс - один  из тысячи,   и он решил его использовать.  Удар  пришелся не по центру купо-
ла,  а  чуть сбоку,   и Василий,    лишь на мгновение  задержавшись на упругой поверхности,  вновь стремительно скользнул вниз. Но  этого мгновения Сергею  было  достаточно,  чтобы успеть схватиться за витой
шелковый  шнур. И  мгновенно жгучая  боль пронзила все тело:  легко,   словно  нож,  шнур  вспорол кожу,  глубоко врезавшись в ладонь. Вслед
за этим   раздался легкий  щелчок: не выдержав непомерной нагруз¬ки,  стропа   лопнула,  словно бечёвка.
Сколько  потом Сергей ни старался, он  не мог вспомнить, как удалось  ему ухватится за край  купола   скользнувшего мимо  него парашюта. Тонкое полотнище, словно бритва, ре¬зануло но свежей ране.Хрустнул сустав, заныло от невыносимой боли плечо. Сергея наклонило вправо, потянуло вниз. Предатель¬ски врезались в плечи ремни, стало трудно дышать. Рука, мертвой  хваткой сжимавшая спасительный лоскут, онемела, стала чужой, Сергей видел вздувшиеся бугры вен, неестественно вытянутую, посиневшую кисть руки и, сцепив зубы, приказывал, приказывал се¬бе без конца:   " Держа-а-ть,   Cepera...   держа-а-ать!" 

               
                *  *  *

- Ну и видок у тебя, - покачал головой Сергей, заметив на гимнастерке Василия следы недавних "водных процедур".   И тут же переменил  тему, блеснув озорно глазами.  - Идем по тылам, комсорг!  Я кое-где  мосты навел. Некоторые ищут, так сказать, об¬щения на  почве личных интересов. К тому же, обещают роскош¬ный  десерт с "мерзавчиком"!   А?..
 - Да нет,  Сергей... не могу. Кое о чем подумать надо,  поразмышлять. 
 - А-а... -  Сергей присвистнул, поиграл удивленно чёрными  бровями.   -   Это бывает...   Ну что ж:   думай, Васек, думай... Только не дол-го! Если что - я  в седьмом. Бывай!. - И, хитро подмигнув, нырнул в  грохочущий переход, выплеснув в тамбур суматошный перестук  колес, лязг   чугунных  плит,   буферов,   сцеплений... 

На тускло освещенном "стоватками" перроне вовсю кипела жизнь. Суетились, отыскивая нужный вагон, навьюченные чемоданами пассажиры.    Какой-то небритый  мужичишка  в зипуне, шапка набекрень, сидел на куче  туго  набитых мешков и, потягивая   еле видневшийся в заскоруз¬лых пальцах недокурок, злым тенорком выговаривал другому - высо¬кому, плечистому, угрюмо стоявшему рядом.
- И-их... дурак ты, Ванька-а, ой,  дура-ак... Тутка вона - на кажнем угле: купка - рупь! а то и полтинник просють. За шо отдать? За нехрен снедать? А?.. Куды ты сунисси с энтим усём? Куды? Ну?! Чо рылом ворочаш?.. А тамка: туды-сюды, и не разглянисси ишо куды, а порожни
они, мешочки-то! И не рупь за кило, а два-а! Да-а... Вот она, картопелька-то: вынь да положь, а не хошь-как хошь... не обидемсси! Вот и смекай опосля своим калганом:  здря пёрси черт-те куды, аль не здря. Зиму усю у погребе раком  стоял, глядел её... мать  её  перетак! А ты: "Здеся давай  продавать! Один хрен - где..." Не-е... верно   Варька   усим   бабам   жалится:  дурак ты у ней, Ванька, ой и дура-ак...
Неподалеку несколько парней и девушек, обнявшись и раскачи¬ваясь в такт мелодии, пели под гитару: 

А я еду, а я еду за туманом,
За мечтами и за запахом тайги-и...

Рядом  с  ними  немолодая уже женщина  сокрушенно качала головой, всплес¬кивала руками и  кого-то  громко  ругала, то и дело поглядывая на ви¬севшие над ней  вокзальные  часы.   Вокруг нее стоял целый ворох узлов, чемода¬нов. На одном из них, болтая  ножками,   сидела маленькая, белокурая девочка  и  грызла замусоленный леденец,   с любопытством поглядывала то на мужичка в зипуне, то на поющих.
   
Понимаешь, это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак.
Я гоняюсь за туманом, за туманом
И с собою мне не справиться ника-ак...

- Посторони-и-сь! Посторони-ись! Осторо-ожно! - Могучий, гренадерского роста, носильщик важно толкал перед собой нагруженную доверху тележку. Рядом с ним, прижимая к груди старомодный черный редикюль с позолоченным  ободком, семенила маленькая, сухонькая старушка. Она то и дело оглядывалась и с тревогой осматривала поклажу. Убедившись, что все на  месте, вновь догоняла своего помощника и, стараясь держаться рядом, быстро-быстро говорила ему что-то. Тот с высоты своего положения изредка снисходительно-вежливо кивал головой, не забивая при  этом   зычно   выкрикивать:
-    Осторо-о-ожно!   Осторо-о-о-жно!    Побереги-и-ись!
Прошелестела кедами стайка ребят и   девчнок   с  рюкзаками  на плечах. И вдруг неизвестно откуда выпорхнула   мелодия мод¬ной   песенки:

              А  я иду тебе навстре-е-чу,
              И   я    несу   тебе    цветы-ы-ы...
              Как    единственной   на   све-ете
              Короле-е-еве красоты-ы... ...

…   

С шумом распахнулась дверь.   В  тамбур впорхнула  сов¬сем еще юная парочка и, забившись в угол, стола бесцеремонно целоваться, не обращая ни малейшего внимания на солдата, оди¬ноко стоявшего рядом. Из-за неплотно прикрытой двери донеслись звуки транзистора, чьи-то веселые голоса, взрыв смеха. Затем послышалась песня. Кто-то, перебирая струны гитары, напевал негромко:

                Мне  этот    час    мечтою кажется-а-а,               
                Все   соловьи   земли-и-и   спешат   сюда-а-а...

Василий   взглянул на часы,   поправил   гимнастерку и, стараясь не смотреть па влюбленных, спешно покинул  тамбур.   
                *  *  *
В  вагоне-ресторане было многолюдно. Василий  остановился в нерешительности  у  входа,     отыскивая глазами свободное место.
-   А-а-а...   солда-а-ат!   Сюда иди, сюда …  Прошу!   
Из-за столика  справа поднялся плотный, крепко сбитый, мужчина. Рукава его белой нейлоновой  рубашки были небрежно загнуты  до локтей, ворот широко распахнут. На  массивной  потной  шее  поблескивала  золотом   широкая  витая  цепочка,  на  которой  висел  небольшой,    в  форме  сердечка,  кулон.   Одной рукой он придерживался за столик, другую - огромную,  с растопыренными   пальцами, - протянул  Василию.
- Федя!
Василий  пожал  руку,  назвался.  Сел.
Пригласившему   было на вид лет сорок.   Бросалась в глаза массивная,  выдвинутая вперед,   челюсть, придававшая липу мрачно-насупленное выражение.   Навалившись грудью на стол и поигрывая желваками, он некоторое  время   в   упор   рассматривал   Василия.   Затем его полные губы дрогнули и на помятом, оплывшем  от  алкоголя,  лице появи¬лось  выражение пьяно-сентиментальной   умилённости.
- Василёк, значит?..  -  многозначительно  произнёс, наконец,  мужчина.  -  Племяшка у меня... вот такой  пацан! -  он  сделал  выразительный  жест  рукой.  -  И  тоже   Василёк...  Молодец!   Люблю,   когда   Василёк!  Красиво,  едрёна   вошь!   - Мужчина откинулся на спинку сиденья, помолчал, продолжая испытующе смотреть на Василия  из-под  оплывших  от  принятого  спиртного    век.  Затем шумно   выдохнул,   потянулся  к     бутылке  " Столичной".
-    За   твой   дембель,   Васёк!  Пo граммульке...
-    Я не буду!  -   Василий решительно отодвинул стакан.
-   Ты…  как  это?  -  Рука с бутылкой повисла в воздухе. Мужчина  помолчал,  испытующе  глядя  на  Василия.  Затем,  не  дождавшись    реакции  собеседника,  продолжил.  - Я ведь  от души,  солдат…  самую малость.  С   уважение  к   службе  твоей,  а  ты...    Обижаешь, браток! -   Рука  его  вновь  потянулась  к  стакану.  -  Ну…  давай,  давай,  Васёк…  понемножку!  Совсем  по  чуть-чуть…  лады?   
-  Я    же  сказал - не буду!   И кончай с этим! - Василий резко, со стуком опрокинул стакан.
- Ну… ну? Да-а.... - Мужчина долгое  время  тупо, не  двигаясь,   смотрел на ста¬кан, мучительно соображая что-то. Затем медленно  перевел  взгляд на Василия. - Эх…ладно, солдат! -  вдруг,  шумно  выдохнув,  рубанул  он  воздух  рукой,   - Я ведь ее, мерзавку, тоже не всегда...   Вот сей¬час - да!   Идет - и ничего!   А бывает -  видеть   не могу!   И   не   возьму   ни   грамма…  понял!    А я  -  принциповый:  сказал — как   отрезал!   И лучне не подходи - зашибу! -
Потная ладонь тяжело опустилась на стол. Звякнула посуда. Некоторые  пассажиры,   прекратив беседу, обернулись.
- Это что  за   стуки? - К столику подошла ярко раскрашенная, не первой   уже молодости,   официантка. - Дома будете отучать, уважаемый! - коршуном нависла она над  мужчиной.  -  А  здесь - ресторан!   И вообще... хватит! До вагона не доберетесь!..   Я   вас  слушаю, молодой человек, -              вдруг сменив тон  на    вежливо-учтивый,  обратилась она  к   Василию.          -    Пожалуйста,    второе...
-    У нас  только  бифштексы!
-   Отлично!    Салат…
-  Да ты,     мамочка,   что думаешь... - попытался было что-то объяснить   официантке  мужчина,  потянувшись  к  ней  потной  рукой.   
- Я ничего  не думаю, уважаемый! - резко оборвала его   официантка,  решительно  отстранив  руку.  - И не мешайте работать с клиентом!   Прошу  вас,  -  вновь вежливо обратилась   она   к   Василию.
…   и бутылочку минеральной!
-  Все?    -   Официантка    многозначительно   поджала  губы.
-   Да,   все!
- Скользнув по лицу    Василия    недовольным   взглядом,  официант- ка   удалилась.
-   Во…  видал? -  собеседник   перегнулся  через   столик.   -  Мне морраль читает, а сама… - ткнул он бутылкой в сторону
официантки… -  Ну, да ладно... У них своя контора, у нас  - своя!
Ты как хочешь, Василёк,   а я... - он плеснул из бутылки в стакан,  - пропущу граммульчик... за твое здоровье! - И, широко открыв
рот,  одним махом  влил туда влагу. -  Ах-х... пошла, мерзавка...
хорррошо!  Мм...
-   Я же сказала вам - хватит! Или мне что…   милицию вызывать? - Официантка проворно сняла с  подноса дымящийся  бифштекс, салат, "Миргородскую". - Говоришь по-человечески - не понимают!  Да еще с  собой   бутылки   тащут!      Шо за народ...
-   Тс-с.... мамочка!  Не  шуми!  -  Мужчина  предостерегающе  приложил  к  лоснящимся  губам  толстый  палец.   -   Вот я ей-ей... больше  -   ни грамма! На.... забери ее… проклятую,    глаза   чтоб    мои ее не видели!
Официантка зыркнула  брезгливо, но бутылку, наполовину недо-питую,   взяла и быстро    удалилась.
-  Во,  потащила…  хи-хи-хи…  -  кивая  вслед  официантке  головой,    захихикал,  наклонившись  к  Василию,  мужчина.  -   Трешку заработает - это -  как   пить   дать!  -   Трешка…  это - как минимум!    Да-а...   А разбавит - так и пятак!   Это ведь   она для виду на меня... Ну... припугнуть вроде! А-
сама - видал? - вновь мотнул он  головой в сторону официантки. - Да я
не обижаюсь  на  неё,   Васёк, ты не подумай! - продол¬жал  он, помолчав.  - Я свое возьму!   Она  -   тут, а   я  -  там... - Со¬беседник сделал неопределенный жест в сторону, растянул лоснящиеся   губы в пьяной  полуулыбке. - Все
жить хотят, Васек:  букашки…  таракашки всякие. Шур - шур,  мур - мур... Там  -  копеечка , здесь - пятачок,    а  к   вечеру, смотришь, и рубчик!  Я, Васек,  эту химию да-авно  уже  выучил... На зубок!

…
                Раскинулось  море  широко
                И  ветер  бушует  вдали…

вдруг  резанул  воздух  чей-то  высокий,  красивый  голос.   
Василий  обернулся.    В дверях стоял,   опираясь  на   костыль,   исто- щённый,  небритый человек. На нем был старый, заношенный   до невоз - можности,  бушлат,   из-под  которого   выглядывала  порванная  на груди,  грязно-серая тельняшка.  В  правой  руке   он  держал  перевернутую  бес -козырку,  левую - изуродованную,   покрытую  лиловыми   шрамами,  куль- тю   выставил   перед   собой.  Одна   штанина   была   заткнута   за широкий   солдатский  ремень, туго перепоясавший   истрепанные   брюки  "клёш". 

                Товарищ,   мы   едем   дале-е-око-о,
                Подальше- от нашей земли-и…

-  Это еще чево? - выросла перед матросом официантка. - А ну-ка… давай  отсюда!    Давай, давай...   артист   тоже  мне выискался!
-   Братцы…   помогите   севастопольцу!  - оттеснив  официантку  костылём,   шагнул  в  вагон  матрос.  -  За  вас  же  кровь  проливал,  братцы!    Помогите  моряку…  инвалиду,  брратцы!   Родные  мои…  хорошие…   век  не  забуду!
В  бескозырку  полетели  медяки.   Кто-то  бросил  смятый  рубль. 
- Спасибо, брратцы!  Спасибо, родные! В сорок первом ме¬ня…  фугасным,   пацаном еще был...   Эх-х!...

            Напрасно  старушка ждет сына домой,                Ей скажут - она зарыдает...

- Кому говорят -  уходи!   Шастают тут всякие…   отбою нет!   А ну-ка… пошел! Быстро… быстро… - Официантка вдвоем с подоспевшим  на помощь   розовощеким   увальнем   в    белом колпаке  вытолкали  матроса за дверь.
                А море шумит и шумит за кормо-ой
                И где-то вдали исчеза-а-ет...

донеслось уже издали.
- Да-а... - как-то неопределенно протянул  мужчина, нарушив тишину, наступившую в зале. - Это, конечно... жизнь, Ва¬сек! Жизнь  -  и ничего не  попишешь! -  Он замолк, опустил голову. Насупился. - А ты знаешь, Васёк, - продолжил он,   минуту  спустя,  - и я был когда-то никем...
 Да-да...  никем! Рабо¬тал на заводишке…  слесаришкой.   Но вкалывал!  - Он шумно втянул   всей  грудью воздух,   -   я тебя попрошу!   По   три  нормы -
понял!     Это  -  как пить  дать!   Да-а... Ну,  а   начальство   меня   запримети- ло...   И   началось!   В передовики   вышел!.. корочки получил!..  в институт… на  заочный,  меня  послали.   Ну,    и   тэ-пэ  и   тэ-дэ...   Ты  же  знаешь,   как это у нас:    из гущи народа, мол... из рабочих - давай!   Ну, двигали меня,   двигали, пока не попал я…   туда! - Со¬беседник многозна- чительно    ткнул  пальцем  куда-то вверх, выдержал паузу. -   Туда…  понял?   А там -  шалишь, брат... там - власть! Там, брат,  все! Все!!   Но это я - потом…    А   вначале - тихо, как мышка…   сижу, приглядываюсь -  как они? что они? Все-таки наш руле¬вой, идейные все... Да-а…  Ну, в общем, смотрел я, смотрел ¬и понял: ша,   Федор Степанович... не последние мы!   Спокойно!   И…  зажил я, брат, как в сказке! Все могу! все имею! Уважаемый стал...  Все кланяются: — Федор Степаныч, пожалте! Федор Степанович,  будьте добры!.. Ну, а кто с гонорком, так того... -  собеседник выразительно ковырнул ногтем большого  пальца   по столу - и... как шелковый!   За километр кланяется!  Помню…   одного   директоришку проучил… 

… 

Мужчина  замолк. Крупные капли пота скатывались ему за ворот рубашки, расплывались липкими кругами на плечах, груди.  Некоторое время он выжидающе смотрел на Василия,   словно проверяя, должный ли эффект произвели его слова. Потом медленно выпрямился, тряхнул с до садой головой.  -  Я вот эту механику -   как  дважды-два… и то! Было  дело, не рассчита!   Да-а...  Ну ничего, все равно на коне. На коне, Васек!.. а как 
  ты  думал? Там упал  - здесь поднялся! И полный ажур! -  Со¬беседник
  заметно веселел, глаза его вновь загорались лихорадочным  блеском.          -  Вот… в командировке был. И думаешь… что? Загибался? Вкалывал?  Лошадкой потной бегал? Ха-ха... шалишь, брат! Коньяк!.. Икор¬ка!..
  Балычок!.. И это…   Он игриво поднял   пухлые руки,   запел, дергаясь тучным телом:  "Бэ-эз женщин жить нельзя на све-ете, нет, там, тарам-тарам-тарам та-а-арарам"…  ха-ха-ха... Курорт!   Сан-Франциоко! Гуляй, Вася  -  не хочу!   А почему?   Почему-у?! -  Мужчина  впился в лицо Василия горящими глазами.  - Свой человек я  в этой жизни!  Сво-ой…  улавливаешь? -  наконец хрипло выдавил он. По¬том придвинулся   вплотную и, понизив голос до глухого шопота, доба¬вил:  -  Запомнишь - человеком будешь! Это -  как пить…  проверено!   Жизнью  проверено…  понял!  А сейчас... сейчас мы ко мне пойдем, в каюту. Там у меня... две ка-нистры спирта... так сказать, на мелкие расходы. И  ещё  кое - что…  из  жеванины...   Дружки  мои  подсуетились…  чтоб  не  скучно  было  барину   ехать…
-   Ну и скот же ты! - Василий в упор смотрел на оплывшее, покры¬тое багрово-лиловыми   пятнами,   лицо  мужчины.   -  Да- да, именно ты - скот и подонок!
- Да ты… ты что?    - Мужчина  отшатнулся,  побледнел.   Широкие  брови  его  взметнулись  вверх,  на  лице  появилась  уродливая  гримаса крайнего  недоумения  и  растерянности.
-  Звезданул   бы я тебя   промеж глаз,   да людей многовато!   Шкура… Крыса  вонючая!     Живоглот!!
Посетители   притихли,  с  любопытством  повернули головы в сторону  шумных  соседей.
Э-э… э-э... вы  опять? - Официантка торопливо подбежала к   столику,  встревоженно оглядела обоих. - Ишь, уст¬роились! В тамбур айда... там и шумите! С Вас рубь сорок! -  обратилась  она  к Василию.
Василий  вынул  деньги,  рассчитался.
-    Не-ет... ты мне скажи,  -   шатаясь, поднялся из-за стола  мужчина,  - ты мне  скажи... за что? А-а? За что в душу плюнул…  гнида?! - Дрожащая рука его потянулась к Василию.   Посетители  ресторана  зашумели, задвигались; кто-то  подошёл  поближе,    пытаясь  получше  рассмотреть  ссорящихся. 
-  А  ну…  убери  свои  лапы!   Слышь?  -  Официантка  попыталась  отстранить  грузное  тело,  но  одним  взмахом  руки  была   отметена  в  сторону.   И  в  следующее  мгновение,  нагнувшись,   мужчина  двинулся  на  Василия.
-  А-а…  Милиция! -  завопила  официантка.  Люди…  разведите  их!  -  Эдик…  иди  сюда!  Скорей!    Побьют  же  всё!   Помоги-ите! 
Среди  поднявшегося шума Василий увидел совсем близко потное, озверевшее лицо с отвисшей челюстью,   почувствовал, как  дрожащие руки пытаются ухватить его за складки гимнастерки. И, не дожидаясь развязки,  поддел  наседавшего  ладонью   за подбородок и  с   силой   отбросил от себя. ..

…

Василий  взглянул  в  окно.  За окном   уже  безраздельно хозяйничала ночь. Скупо отсве¬чивало редкими звездами небо. Тонким серпом показался па гори¬зонте  рог  луны.
... Вагон резко накренило.    Скрипнула, распахнувшись, дверь.
-    Закурить не найдется,   браток?
Василий  невольно   вздрогнул.   Низкий, с хрипотцой, голос по-казался ему хорошо знакомым.

                *  *  *
Патруль медленно   двигался по неширокой, плохо освещен¬ной улице города "Н". Тускло мигал под жестяным козырьком единственный,   уцелевший  на столбах,  фонарь. Следующий виднелся на перекрестке. Там, за углом,  универмаг, а еще чуть дальше - цен¬тральная площадь имени Ленина.
Гулко отдавались  шаги в ночной тишине. Прохожих было немного, да и те старались быстрее юркнуть в подъезд, раство¬риться в сером камне однообразных, тесно прижавшихся друг к другу,   зданий. Изредка шуршали колесами юркие такси, рыскали в поисках  клиента предприимчивые   частники.
В городе последнее время было неспокойно. Все чаще появ¬лялись среди  населения слухи о грабежах, насилии, убийствах.  Иногда  слухи   подтверждались, иногда оказывались вымыслом.  Но,  тем не  менее, каждый  раз,   отправляясь на дежурство, патруль получал краткий дополнительный инструктаж: "Быть бдительным! При необходимости оказывать помощь органам милиции, населению!"
До перекрестка оставалось метров пятьдесят. На этом участ¬ке  было особенно темно.
- Как будто специально стараются для жулья!   Разве это дело: на всю улицу - одна мигалка? - Лейтенант - невысокий, с юношес¬ким румянцем на щеках,  -  взглянул на Василия. -  Непорядок... как   вы думаете, сержант Савчук?
- Думаю, что да...  непорядок, товарищ лейтенант.
- Правильно думаете! - продолжал лейтенант, внимательно всматриваясь в зачерневший справа провал двора. - Вот…  полюбуй¬тесь! Случись что там - и с концами! Ищи - свищи ветра в noлe…  Разгильдяйство! - вдруг повысил он голос. - На весь город - десяток фонарей,   да   и  то - калеки!
-Да-а... не  по-хозяйски все это, - вздохнув, поддержал разговор солдат слева — кряжистый,   с  простым   добродушным   ли¬цом.
-  Мне бы на строевую этого начальничка, - не унимался лей¬тенант. - Нa   следующий бы день нацеплял...   на каждом столбе, стервец!.
 Ребята невольно хмыкнули. Они-то хорошо знали, что лейте¬нант этот, со смешной фамилией Зяблик, совсем не   шутит. Он был заметной фигурой в Энской части, где служил Василий. Имея щуп¬лую фигуру, миловидное, с длинными ресницами,   лицо, он, тем не менее,  обладал удивительно властным характером и недюжинной си¬лой... Однажды на полигоне кто-то из офицеров позволил себе грубоватую шутку в адрес своеобразной   внешности лейтенанта. Не успел никто и глазом моргнуть, как обидчик лежал уже на земле и верещал благим матом, попавшись на
болевой прием лейтенанта. И хотя  после этого пришлось победителю отсидеть  несколько  дней   на   офицерской  " губе ", авторитет  его среди солдат   и большей части офицеров заметно вырос.  А  это,  в суровых условиях воинской службы, да еще среди десантников, вещь немаловажная.
- А   вот   у   на-ас  в  дере-евне...  -  растягивал слова, начал сол¬дат слева.
- Стоп! - внезапно поднял руку лейтенант. Все замерли, прислушиваясь. Перекресток был уже совсем рядом, в нескольких-шагах.
-  Чиво.... товарищ лейтенант? - выкатив от любопытства  белесые глаза,  шёпотом спросил солдат. Голова его медленно, словно  локатор, поворачивалась из стороны в сторону.
-  Кричал кто-то... -  сообщил  лейтенант.
- А-а... - совершенно  отчетливо донесся откуда-то сдавленный  крик.
- Это  там! За мной! - Лейтенант первым бросился в проем двора, видневшегося через дорогу.  - А... ччёрт,- выругался он, споткнувшись вдруг обо что-то.   Под ногами чернела,  тускло поблескивая металлическим замком,   дам¬ская   сумочка. - Потом вернемся... Вперед!

…

Одним  махом,  словно на учении, преодолен забор.  Впере¬ди,   метрах в тридцати,   темным пятном маячила   фигура убегавшего. Василий на ходу сбросил ремень,  мешавший  дыханию.   - " Не уйдешь, сволочь! "
Расстояние заметно сокращалось. Василий уже слышал тяже¬лое, с сипом, дыхание,   грузный топот ног. " Тяжело бежит…  далеко  не   уйдёт!"    Двор кончался.   Впереди  уже  виднелся  светлый  квадрат цент-  ральной  улицы  имени  Ленина.    И  вдруг  темный  силуэт  убегавшего  замер  на  месте.
Василий  тоже  замедлил  бег,  потом  остановился.
- Иди сюда,    мент   вонючий... Ну!  - Хищно изогнув свое грузное  тело,  выставив перед   собой   обе руки,   незнакомец   пошел на   Василия.  В темноте   зловеще    сверкнуло   лезвие   ножа.
Василий замер. " Спокойно... Главное - не суетиться. Пусть идет!" Ему было важно, чтобы незнакомец напал первым. Тогда мгновенная  реакция
и отработанные на ежедневных   трени¬ровках  приемы   сделают свое дело.   
Но незнакомец  вдруг    замедлил шаг,  и,  не  дойдя  метров  трёх,  остановился.
- Слушай,   солдат... не бери греха на душу. Отпусти... слышь?   - Голос незнакомца   был   хриплым,   надсадным.
-  Кончай трепаться, философ! Бросай   нож! - Василий сде¬лал  шаг  навстречу.
- Я же тебя как человека прошу... - про¬должал  упрашивать незнакомец,   отступая.   - Иди своей дорогой…  слышь?
Василий, не  спуская плаз с правой руки незнакомца, под¬ходил все ближе.
- Сказал - кончай трепаться! А ну,  бросай нож! - Василий  сделал  ложный выпад.  Незнакомец отшатнулся  и,  приняв  низкую  стойку,  замер.  В лунном свете Василий увидел отчетливо широкое лицо,  настороженные щелки глаз, хищный оскал зубов. Сквозь болоньевую ткань куртки проступали очертания мощных бицеп¬сов. " Придется повозиться... По главное - спокойствие! Не суетиться!" Василий сделал еще один выпад. Незнакомец   вновь от¬скочил.
— Что солдат... не договорились, значит?   - Он стал хищ¬но кружить вокруг Василия. - Ну погоди, сопляк! Сейчас я тебя,  как субчика,   сделаю...  Иди сюда,   падла!  Иди...   ну?!
Незнакомец  сделал несколько ложных замахов и вдруг вне¬запно, прыжком  бросился на Василия.

…

И тут их взгляды встретились: всего в  нескольких сантиметрах уви-дел Василий горящие ненавистью глаза.
- Что, змееныш... медали нацеплял, да? Идейный, да? У-у... пад¬ла!  - злорадно хрипел незнакомец. -  Я не таких, как ты, заламывал... понял! Я  - Федька Штырь! Перышком щекотал, наряды на тот свет выпи¬сывал, ха-ха-ха... А ты... ты, ссука,   сморкач   желторотый!   На кого ты руку поднял, а? На кого?!    Ух-х…  И дернувшись внезапно всем телом, Штырь вырвал правую руку.   Нож замер на мгновение где-то вверху,  затем, описав дугу, стреми¬тельно пошел вниз. "Нна-а!..- выдохнул надсадно Штырь… и вдруг вскрикнул от боли: перехватив левой рукой кисть Штыря, Василий привычным жестом выбил оружие. Затем, не дав противнику опомниться, нанес   несколько   ударов    в  челюсть  правой… 
На   углу   перекрестка   их   уже   дожидались:  лейтенант   с   солдатом держали еще двоих,  взятых ранее. Это были молодые, безусые  ребята,   на  вид   лет   семнддцати-восемнадцати.
-   Милицию  вызвали... сейчас будет! - коротко бросил лейтенант. -   Молодец, Савчук!   Я и не сомневался...
- А-а....ссуки-и!... - захрипел в бессильной злобе Штырь.
-  Стоять! - неожиданно высоким голосом взвизгнул лейте¬нант. - Быдло поганое!... Была б моя воля - ни одной своло¬чи не осталось! За неделю бы вывел... А ты молодец, Савчук,  -   продолжал он уже спокойно. - Такого ломовика заделал... Пос¬той... а  сапог-то  - где? - Лейтенант широко открыл глаза, захло¬пал  длинными  ресницами. - Как  это вы... без сапога-
то? - Некоторое   время  он  в недоумении смотрел на Василия. И вдруг рассмеялся   каким-то   забавным,   детским смехом.
- Да так получилось,  товарищ  капитан… - смутился Василий. -   Возился вот с этим... Там нож  еще.
-  А-а... это улика, - сразу став серьезным, заключил лейтенант. - Сейчас ребята подскочат...   покажете   где.
... "Бобик" и спецмашина,  лихо развернувшись,  застыли у кромки тротуара.   Застучала  каблуками   опергруппа.
- Спасибо, ребята! - Пожилой, плечистый старшина привыч¬ным жестом  защелкивал   наручники.   - С   ног  сбились...   неделю   уже   не спим. Кража  со взломом,    убийство  и   вот... изнасилова¬ние... 
 - Мы их  в закоулках ищем, а они вон где…  на  улице  Ленина устроились! -  От  "Бобика"  шел,   сутулясь,   высокий худой майор с бледным,   ус¬талым  лицом.

…

Штыря подвели к машине последним. У самых дверей он вдруг обернулся и   хрипло бросил:
-    Должок-то   свой  я верну, солдат.   Гадом буду - верну! Попомни это...
- Убью…  сволочь!   - Выхватив пистолет, лейтенант бросил¬ся к машине.   Василий едва успел перехватить руку:    пуля,   выбив   в асфальте змейку искр,    с   воем    ушла   в    темноту.

               
-   Ну вот,    солдат...  мы и встретились!. - Штырь стоял, на¬бычив- шись,    сузившиеся глаза  его недобро блестели. В низко опущенной-правой руке, сантиметрах в двадцати, блестело ост¬ро отточенное, на конус,   лезвие ножа.   -   Али не   признал,   идей¬ный?
"Будет бить снизу..." - машинально отметил Василий.   Ожи¬дал  ли он этой встречи?..   И да - и нет.   Не  верилось,   что  осужденный   на   долгий  срок, "особо опасный" сможет так быстро   совершить   побег.  Но,   вместе с тем,  в  сознании   нет-нет,  да  и  возникал  его  звериный  оскал, хриплое: 
"Должок-то   свой   я  вер¬ну,   солдат.   Попомни  это..."  Конечно   же,    он    хорошо  знал,  на  что    шёл   тогда,  в  тёмную  патрульную  ночь,  и  готов  был  к     встрече   со  Штырём  в  любом  раскладе.    Но  чтоб  это  случилось    так   скоро?!.."   
-   Кранты,  сосунок…  Или  попросишься?  -  Губы  Штыря  расплылись  в  злорадной  улыбке.
Василий зорко следил за каждым движением противника, не выпуская  из-поля зрения правую руку, " Пусть поговорит… нужно выиграть  время,   все   взвесить, рассчитать - ведь там, за спиной, еще двое... "
-   Гордые,   значит...   Не желаем!  -   Глаза Штыря еще больше сузились, тонкая  нить губ  дрогнула,   побелела.   - А я не гор¬дый  был… просил…  Как человека   просил!
" Сейчас бросится…   Спокойно!   Справа - дверь,   открывается в   тамбур.    У   виска - рычаг    стоп-крана..."
-  Разошлись бы  тогда  -  и лады! - продолжал  тянуть  время  Штырь. -  Ночка темная - воля вольная…   Я ведь  из-за тебя, падлы, чуть вышку не схлопотал...
 Двое   сзади, приблизились, злобно впились в лицо   Василия  глазами.    Замерли.   Василий  вновь   уловил   уже  знакомый ему,   утробный за¬пах перегара.  "Глухой тамбур... поэтому тянут. Кайфуют, сволочи...   Ну,   погодите..."
…
Сталь лязгнула о стенку тамбура. Василий мгновенно нанес удары и тут же резко отклонился в сторону: из-за спины пада¬ющего   Штыря зловеще выметнулась рука "борзого", вспорола ру¬кав гимнастерки, ткнулась в окно. В тамбур посыпались оскол¬ки... Резкий удар ребром ладони - и "борзой", вскрикнув,   выронил   нож.    Штырь   обмяк,   мешал   двигаться.    Василий уперся спи¬ной   в решетку,   с силой  отбросил ногами грузное тело  -  все трое откатились  назад.    "Борзой" слева, сцепив  зубы, сжимал кисть  руки;   другой,  еще  совсем юный,   стоял бледный, тяжело дыша. По лицу его струйками катился пот,   лип¬кие    волосы   слиплись    на   лбу.
- Брось   нож,   сопляк! - Василий видел, что достать его он не может - мешал скорчившийся на полу Штырь.
- А ты подойди и возьми! - оскалился вдруг первый "бор¬зой". - Ну, иди... иди   сюда,   с-сука!
" Сейчас поднимется Штырь... Нужно что-то делать!.. "-  И тут Василий заметил, как перехватил нож второй "борзой",  уложив его  рукояткой  на  вытянутую ладонь. " Метать будет…  сволочь!" - мелькнуло в голове.
Штырь  приподнялся. Полуприкрытые   глаза его уже зорко следили  за   Василием.   " Борзой " занёс   руку… 
...  Вагон резко  качнуло. С визгом громыхнул где-то за спиной о металлическую решетку кож.   Сорванный "стоп-кран" на¬мертво заклинил  колеса   состава, тела мотнулись по тамбуру,   вдавились в стенку.   И в тот момент,   когда    вагон,   наконец,  замер,   дверь  распахнулась…  и   в проеме   появилось    встревоженное   лицо  Сергея…

-   Откуда  ты   взялся?  -   удивлялся    несколько   минут   спустя  Василий, когда "блатные" уже лежали, связанные но рукам и но¬гам.    - A, Cepera... откуда?
- От товарища верблюда, - жадно затягиваясь сигаретным   дымом,   еще не отойдя от недавних волнений, балагурил Сергей.  -  Ты же шумел в ресторане?  Шуме-ел… Ну вот, спрашиваю я девочек: "Куда скрылся наруши- тель?   Я - из органов,  хочу с ним   побеседовать."   Да  дунул,  говорят, без ог- лядки,   а куда - не   знаем.    Только    за   ним - еще трое:   двое -  с  носилками, а
один -  с лопатой!   Aгa…  Ну,   думаю, загребут  они   нашего Василька  глубоко  -  ни один сенбернар   не   отыщет!
Не выдержав, Василий громко рассмеялся, стиснул друга в объятьях. А  тот вдруг отстранился, посмотрел удивленно,   мотнул по-мальчишески головой:
- Так как   же   это…    Васек?   Штырь-то!  Сбежал-таки…  а?   Вот молоток!

                *  *  *

Проводница испытующе взглянула на Василия, отставила стакан с чаем.
-     Не пущу,   солдат!    Нечего тебе там делать!
Волнения дня сказались на ней. Она выглядела уставшей,  под глазами  резко обозначились тени. Не прошло еще и часа,  как вызванный   с   очередной станции наряд  милиции снял с  поез¬да  Штыря с  подельниками. Прихватили попутно и знакомого девушки,  не дававшего покоя  своей  пьяной руганью  ни напрасно пытавшейся его урезонить проводнице, ни пассажирам, многие из которых  ехали   с   детьми.  Был  ли  он дружком арестованных   или сошлись  они  в дороге,   по пьянке - никто не знал.
Девушку  не тронули. На вопросы капитана она не отвеча¬ла, сиде-    ла,  забившись в угол, отрешенно глядя перед собой.  Казалось, её совершенно  не интересует - что происходит вокруг, почему эти люди вошли в  купе?   о чем и  зачем   спрашивают  её?
— Вы будете отвечать или нет?   В последний раз спрашиваю!
— Оставьте ее, капитан... Случайное знакомство... в Омске она села... Василий говорил медленно, стараясь не выдать своего волнения. - Вот... проводница может подтвердить!..
Капитан - уже немолодой, с густо проступившей на висках проседью,  выслушал проводницу,    уточнил время появления девуш¬ки в поезде, что-то записал в блокноте. Затем потребовал паспорт. Долго изучал его,   внимательно поглядывая на девушку, пе¬реписал интересующие его данные,    вернул,    немного помедлил   и,   как-то нерешительно козырнув, вышел.
- Спасибо, капитан!.. - Василий увидел, как с откровен¬ным любопытством   взглянула па него   проводница,   и невольно сму¬тился.
-   Не краснейте, девушки... не краснейте, ми-илые...  - тут  же услышал он насмешливый шёпот Сергея...

-   Зачем она тебе?   Ты что - слепой?    Не видишь?! -    Ополоснув под краном стакан, проводница с шумом задвинула его в  буфет. - Или ты хочешь   мамочку чудом этим обрадовать?!    " Вот…  смотри,
мамочка!   Выкормила ты меня, выхолила,   на  ручках   выно¬сила,   а теперь я  тебе за все   благодарность..." Да она же шлюха!  Проститутка поездная! - ты это хоть понимаешь? - вдруг, побагровев, перешла она па зловещий шёпот.  - Вот так шляется   по вагонам и себе на жизнь зарабатывает.   А ты... тьфу! -  И,   с остервенением сплюнув, она отвернулась.
- Зачем вы так?  Ведь   вы…  вы  её   совсем    не   знаете?
-  Ой… смотрите на него… - Проводница резко разверну¬лась, картинно   всплеснула   руками.. - Он уже узнал...   Батеньки  мои-и! И когда это  мы успели?  Эх, солдат, солдат... И чего  это вы все такие... как телята?  Или то армия на вас так действует…   или любовь  совсем  из  вас  ум  вышибает?  -   Проводница   покачала    головой, уголки    рта  ее вдруг
горестно опустились. - Сын у меня... Володька…  вот так же:   надыбал   
где-то в командировке...  и  такое привез! такое привез!  Ну,  веришь... ни людям показать,  ни себе по¬смотреть!    Идет по улице,   так самая последняя   псина   глухоне¬мая - и то на нее гавкает!   Пугало огородное - да и только! На голове - во!..   "Я   у   мамы    дурочка"   называется.... Здесь -  проводница  показала  на  грудь -   взяться не  за что!  а вместо зад¬ницы…    звиняйте,   две   фасольки сушеные!   Ну что это такое, а? Ну скажи - что это?

…   
- Не к добру это, солдат, - сказала она негромко. - Иди…   не буду  же я с тобой драться.   Но... не к добру это. - И,   войдя в купе,   плотно прикрыла за собой дверь.


На стук никто не отозвался. Василий постучал вновь -  и вновь тишина. Лишь откуда-то сбоку доносились пьяные голоса.   Василий взглянул на часы - начало первого! Минутное раз¬мышление - и рука уверенно сала холодный брусок...
...Она сидела в той же позе, обхватив руками колени, безучастно глядя перед собой. Тускло мерцал плафон. От верх¬ней полки на лице тень, словно вуаль -  темная,   пугающая.
-.Добрый вечер,  Таня!
Молчит.  Лишь слегка дрогнули ресницы.
- Таня?  Вы слышите меня?
Все то же безмолвие.
В полумраке   перрона - светлые квадраты окон  станции, силуэты снующих в беспорядке людей. Тупой толчок - и тишина! Долгая, звенящая... Она проникает во все поры, напрягает до предела нервы. Они звенят, словно струны. Кажется, еще немного - и не выдержат,   взорвутся криком:      "Почему вы молчите, Таня?    Скажите   хоть    что-нибудь! "
"Фрррр..."   - Это свисток   путейца.
Была в том какая-то особая грусть - тонкая, щемящая. Она незаметно подкрадывалась к сердцу, больно сжижала его. И  невозможно было понять - что это: тревожное ожидание того, что ждет тебя   впереди? невольный испуг перед тем, что стоит перед тобой сейчас? или это предчувствие неизбежности расставания с тем,   что было   для тебя  самым   дорогим,   сокровенным, единственным?

…

Вот   уже   слы¬шен знакомый перестук колес, ты ощущаешь всем телом нервное  подрагивание  вагона,  с   улыбкой   возвращаешься  в   реальность  и вновь  весь отдаешься радостному    ощущению стремительного движения вперед, к неизвестности.... Куда ты несешь нас, могучий стальной копь?  К каким   далям и весям?  И что ждет нас  там,   за   поворотом?    Что... ответь?

…  Наконец, что-то дрогнуло на ее лице. Слегка отклони¬ла голову.
- Зачем Вы пришли?   Жалеть меня?    Или презирать?   Голос  звучит ровно,   без интонаций.   - Я хочу побыть одна.    Уходите! -
И снова отрешенность,   взгляд в пустоту.
За стеной забубнили голоса.    Что-то зашипело, забулька¬ло. Кто-то-тяжело   вздохнул.     Потом все стихло.
Василий поднялся. В   зеркале двери увидел её отражение. Вернее, лишь неясный силуэт, забившийся в угол. Осторожно отвел ручку   влево,  шагнул в полумрак   вагона.
- Постойте!..
Оглянулся. Нет... показалось!
"До свиданья, Таня! Спокойной ночи..." 
На  пути  к  выходу  -  никого!  Второй  час  ночи -  все  уже  спят.
Вдруг  лязгнул замок.   В    проёме  полуоткрытой  двери  показалось  лицо   проводницы.
- А ты знаешь, солдатик... я эту лахудру из дому-то выг-
нала!   
-    Что?   - Василий   остановился.   - Какую   лахудру?
-  Да   кикимору    эту.... Володькину!   Он -  в   командировку,   а она -  ко        мне:      то не то,    да это не се... Фигли-мигли    разные   выставлять   начала!   Ну, а я ее   за патлы - и в дверь! И чтоб духу твоего здесь больше не было...
- Спокойной ночи, мамаша! 
-  Спокойной ночи, солдатик! - торопливо закивала головой
проводница. -    Спокойной ночи,  сынок, - добавила она уже ти-
хо и   незаметно трижды   перекрестила  скрывшую   Василия  дверь.

                *  *  *

- Да ты не убивайся… не убивайся, милок! Руки-ноги целы - и хорошо!.. Приедешь вот - и скажи... как   жёнушку-то    зовут?
-   Настюша,   -  мрачно подсказал низкий мужской голос. 
-  Вот... Настюша!   У меня невестка... младшенького моего,  Никол-  ки..... тоже  Настюша!     Справненькая такая,   ласковая... Ага! .... скажи, нет мне жизни без, тебя, Настюша.  Маюсь по белу свету, словно окаянный какой!   Христом богом прошу -  прости ты меня..
- Не поверит...  - нетерпеливо перебил мужской голос. -  Просил уже -и богом, и чертом, и на коленках стоял!.. Конче¬ный,  говорит, ты человек, Савелий, вместо совести у тебя давно бурьян вырос... Пропил, ты ее, говорит, с дружками своими, всю, что ни есть,   пропил!.. ни грамма за душой не оставил. Так что иди, говорит, с богом, ни меня, ни деток не мучай. Вот они,   дела-то,  какие...
-  Да-а.. намыкались они с тобой,  знать, горемышныя... Ну ничего, ничего…   Коли винен,   так  поди и еще попроси - не  убудете тебя! Разлу-        ка -  она ведь, милок, гордыню-то лечит! Была гордышюшка  - да сплыла,  куда и подевалась только! Бабья  злость - чго роса на траве: солнышко пригрело - и нету её!  Погордится твоя Настюша - да и сподобится. Ты токмо попроси,  хорошенько   попроси!   Ан    люба она тебе?

…

Голоса за  стенкой   замолкли. Слышны были лишь тяжелые вздохи и    горестное:   "Ах,   боже мой, боже..."
С грохотом  промчался товарняк. Всплакнул во сне ребенок Душно.   В ЭТОЙ духоте   слова кажутся липкими,   назойливыми, словно мухи.  Лезут в уши,   застревают   там.   А  тело разламывает¬ся от усталости.
" Мне снилась белая  птица…   каждую  ночь…  белая-белая…"
Сергей спит,  разметался во сне. Дышит тяжело -  переб¬рал. " Эх, Cepeгa, Cepeгa... зачем это? Ведь обещал!.. "Васёк,   друган   мой…  все о'кей! Глазища - во!   талия - во!... В общем, Джина Лоллобриджида!"  Шалопай...
не может без прик¬лючений!..   Нет, так нельзя! Нужно уснуть... закрыть глаза и уснуть.
" Мне-снилась белая птица... каждую ночь... белая - бе¬лая… "

Ту-у-у-у...жах! ...так-так-так... так-так-так... так-так-так... -  с грохотом  встретились  и  стремительно  разошлись  в  ночи  два  стальных,  сверкающих  огнями,    чудовища,   прощаясь  протяжным  гудком и  постепенно  замирающим  перестуком  колёс. 

 - Мон шер ами,   лё  дьё   э   прош…  Мон шер ами,  лё  дьё  э  прош…
Это старушка в  чёрном. Сидит у окна и раскладывает  пасьянс.  Наверху   громоздятся   её   многочисленные   чемоданы.  Два  стоят  рядом  с ней, на сиденьи.  Тут  же  - старомодный  редикюль  с позолоченным  ободком. Маленькие руки быстро снуют над столиком,  аккуратно раскладывая атласные прямоугольнички. Иногда задерживает карту и тихо  шепчет:  "Мон  шер  ами,   лё  дьё  э   прош... "
Это она шла тог¬да по перрону.   Старомодная шляпка   с вуалью,  на плечах - ажур¬ная черная шаль.   Чопорная,   неприступная,     "держит   спинку".
" Лё  дьё  э прош...  лё  дьё  э прош...   лё   дьё  э прош..."
 ...

Черный снег. Крупными хлопьями ложится он на длин¬ный, пахнущий смолой,  ящик.   Медноголовыми сиренами тоскливо  завывают трубы. Тяжело   ухает   барабан.
В ящике лежит  Иван. Василек знает - Иван умер. Его сейчас похоронят,  опустят в ямку  и засыплют землей. Поэтому все плачут. А Иван лежит спокойно. Василек видит синие шра¬мы на его лице  и темные очки. И еще - руку в черной перчатке.  Она лежит у Ивана, на груди.  Василек знает - эта рука не настящая.   Настоящую ему вывернули полицаи,   когда он выполнял какое-то    задание.
"Вибач, мені,  Іване... Це я у всьому винна! Я-а-а...".  Это   мама.  Бьется птицей, склонившись над ящиком. Её  отводят ,  но она вырывается.  "Вибач мені, Іване,  виба-а-ч..." На ней черная шаль. И на других тоже. Может,  поэтому снег кажется черным?   Он падает и не тает. Его снимают с лица Ивана   платочком. 
Василек, знает — Иван добрый. Он гладил его волосы дру¬гой,  настоящей рукой и она была теплой и ласковой. " Нічого, нічого,  Васильчику…  Все  буде добре, все буде гаразд… "   Васильку казалось,   что 
в это время Иван плакал. Но он не мог плакать -  полицаи выжгли ему глаза. И теперь вместо них¬  -  темные стеклышки.


…

Потом Василек уснул. Ему снилось поле и цветы. Много-много цветов: белых,  желтых,  голубых.   Он выбирает среди них васильки  и  несет маме. Мама берет его на руки, кружит по полю, смеется  от счастья.
- Мамо!
-Васильчику!
-Ма-амо-о!
-Синку МІЙ!
Ма-а-мо-о-о-о… 
Кажется,- вместе с ними смеются деревья, цветы и все-все вокруг!  Василек вырывается   из маминых рук, набирает уже целую охапку  лбюимых цветов…   и вдруг замираеть  в   ужасе:  перед ним стоит не мать, а старая сгорбленная старуха. Она вся в чёрном. Смотрит на Василька  прищуренными,  злыми    глазами и  шепчет,  шамкая  беззубым ртом: "Лё  дьё   э  прош-ш-ш…   лё  дьё  э  прош-ш-ш…  лё  дьё  э  прош-ш-ш…" Васильку станов вится страшно. Он оглядывается, ищет глазами маму, но мамы
нигде нет.  А  старуха уже наклонилась над ним и хочет накрыть его черной шалью.   "Ма-а-а-ма-а-а…" - в ужасе кричит Василек, хочет убежать, но ноги словно онемели, не слушаются его. А шаль опускается  все   ниже и 
все  громче  шепчет старуха: "Лё   дьё   э прош-ш-ш... лё  дьё  э    прош-ш-ш…  лё  дьё   э прош-ш-ш... " И вдруг Василек почувствовал,   как руки стару¬хи больно    вцепилиоь  в   его  тело.
-   Ма-ма-а-а-а…

Василия с  силой   отбросило к  стене  вагона, вдавило  в  неё. Зазвенела разбитая посуда, с грохотом  полетели на пол чемоданы. Кто-то, охнув, тут же разрядился трехэтажным матом. Через мгновение в ваго¬не  творилось  что-то невообразимое: плакали перепуганные дети; с побледневшими от страха лицами вглядывались в темные окна пассажиры,  то и дело спрашивая: " Что?.. Что случилось?.. Почему   стали?.."   Со всех  сторон   неслись   стоны,  ругань.   " Во¬-ды…   воды-ы-ы…"  -  закри- 
чал кто-то.
-  Товарищи!  Товарищи! Сохраняйте спокойствие! - едва пробивался  сквозь   шум   встревоженный   голос   проводницы.
-  Гори-и-им!.. - вдруг перекрыл все истошный женский крик. И  мгновенно вся масса людей, охнув, пришла в движение.

…

- А ну… отходь! Отхо-о-одь! - Растолкав пассажиров, в  салон  вагона  пробился пожилой мужчина в тельняшке. Он зацепился локтями за верхние  полки,  подтянулся и, качнувшись,   саданул в окно сапогами. С
треском  ухнуло в темноту стекло, посыпались осколки. Острые  края ранили в кровь пытавшихся выбраться наружу,   пока кто-то-не   крикнул: " Одеяло...   одеяло набрось!"
- Товарищи!   Прекратите панику! Сохраняйте спокойст¬вие!  -  Голос   проводницы    беспомощно   тонул  в  хаосе  звуков.

-   Мон   шер  амии,  лё  дьё  э  прош-ш-ш…  Мон  шер  амии,  лё   дьё  э  прош-ш-ш…
"Неужели старушка?!..     Да,  она!   Сидит,  невозмутимо раскладывает пасьянс. Как  будто нет вокруг ни суеты, ни мечущихся в бес¬памятстве людей".
В  одно  мгновение  Василий  натянул сапоги, гимнастерку.
Молодой  человек? -  Приподняв вуаль, старушка с улыб¬кой смотрела  на  него.  -  Вы не объясните мне -  что здесь происходит?"
Василий   задержал   невольно    взгляд   на    морщинистом,    блед-
ном  лице.  "Пожалуй, ничего от того, приснившегося. Разве только   тёмные   круги  под  глазами…  и  чёрная  шаль."
- Ложная тревога, бабуля!   Все в порядке!   Сова бьен!
- Ах…  ву  зет   си шарман! - Старушка просияла, умиленно всплеснула, руками.   -  Мерси,   жё лё  сэ...
-  Вы  друга  моего не видели? Сергея... вот здесь он ле¬жал?  -  Василий, нащупал зажимы, рывком опустил раму. 
-  Видела.  Он  ушел,  когда   вы еще спали.  Примерно,   час назад. Очень приятный  молодой   человек!    А   вы  что…  тоже  уходите?
-   Мерси боку,   бабуля!   Адьё!...
-  Адьё!..    Возвращайтесь скорей, пожалуйста!   Иначе я просто не вынесу  всего  этого!  Не правда ли - странные   люди?  Всё  бегут,  бегут  куда-то… кричат…  никакого  покоя!

Василий скатился по насыпи, осмотрелся. Горел вагон. Пламя вырывалось  из окон и   мириадами искр уносилось в ночное   небо.    На насыпь летели узлы, чемоданы, вслед выскакива¬ла полуголые пассажиры. Бежали в степь,   подальше от огня.
Внезапно состав  вздрогнул, попятился, затем резко за¬тормозил.  Часть  его,  словно   хвост   фантастической ящерицы,   отделилась и медленно ушла в темноту.  Локомотив,   отчаянно сигналя,   дернулся вновь - и  вот уже попавший в беду вагон одиноким дредноутом полыхает в ночи.

…

-  Не  лізь!   Не лізь, тобі кажу! - В высокого, плечистого мужчину вцепилась бледная, худенькая женщина. Рядом стояли их чемоданы, плакали двое детей.
-   Та вона ж загине! - пытался оторвать от себя цепкие руки мужчина. -   Чуєш   ти  чи ні?   Загине!
-    Хай   горить,    як    не   мае   розуму!   А   ти   не   підеш!..    не    підеш! ..
-   Настюша!    Солнышко!    Дитя    мое   родное…
Молодая  женщина металась у насыпи. Она была в ночной рубашке, босая;    волосы темными волнами падали  на плечи. К  гру¬ди она крепко прижимала  плачущего ребенка, завернутого в обгоревшую простынь.  - Настюшенька!   Девочка моя..."
- Ма-ама-а.... Ма-а-ама-а-а-а... - прорезал   какофонию  звуков   надрывный   детский    плач.    Какая-то   сердобольная    старушка остано- вилась,    набросила на плечи женщины платок.
-   Сейчас…   Настюша, сейчас... Успокойся! Девочка ты моя хорошая...
-  Отойдите,  товарищи!  -  потребовал  вдруг  властный  мужской   голос.   -   Не толпитесь!  Ему нужен воздух!
 Стоявшая  неподалеку кучка   людей   нехотя расступилась и Василий увидел   лежавшего   на земле солдата:   гимнастерка на
нем  почернела,   лицо и руки были покрыты белыми,  вздувшимися  воллдырями.   Какой-то мужчина в очках наклонился над ним, прослушивая пульс
- Серега-а! -   Василий бросился к другу,   поднял, при¬жал к груди.
- Вы что... с ума сошли?  - Мужчина в  очках  попытался    оттеснить Василия. -  У него же шок! Он может погибнуть!

 …

-  Солдатик,   солдатик... - Кто-то затормошил Василия за плечо.  -  Что делать,   солдатик?    Она там... закрылась!
Проводницу трудно было узнать: лицо и руки её были покрыты копотью,   форма  местами   обгорела. 
-   Кто   "она"?   -   Василий бережно опустил Сергея  на  траву.
-  Да   эта…   твоя   знакомая.   Из седьмого купе! Все вышли,   а она...
Не дослушав,  Василий бросился к насыпи.
- Подожди...  куда ты? - донеслось издали. 
Но пылающий  вагон  уже рядом. Слышно, как,  остервенясь,   пожирает   огонь  пластмассу,   дерево,   металл.
-  Куда ты,  солдат?   Верни-ись! - вновь крикнул кто-то. 
-   Погибнет   же!!
-   Да задержите его!-
-   Не пуща-ай!
            -   Сто-о-ой!..

…

0на сидела в том же углу, неподвижная, словно мумия. Одеяло,  накрывшее   ее с  головой,   дымилось: огонь уже просачи¬вался  сквозь  потолок,  стены.
-   Таня?!
На мгновение мелькнуло бледное лицо.
-   Уходите...
-   Ду-ура!!. - Обожженные связки хрипели, Василий не уз¬нал своего-голоса.  -   Вставай!   Немедленно!!
Силы оставляли его. Млость растекалась по всему телу,   мутилось сознание. "Не успею... не успею..." Через коридор выйти  было уже возможно - там гудела сплошная стена   огня.   Что-то рушилось,   шипело, взрывалось с воем. " Не успею... Не успею... Не ус¬пею...  Окно!" С треском разлетелось стекло. Почуяв кислород, жадно рванулись в купе зеленоватые языки пламени. Еще мгновение - и все будет кончено! 
Словно в бреду,  поднял Василий обмякшее,   ставшее неимоверно  тяжелым, тело, с силой толкнул в пылающий проем,   на крутой срез
насыпи. Затем, шатаясь, занес на подоконник ногу. И в это мгновение какая-то чудовищная сила вздыбила  вдруг вагон, обдала все тело нестерпимым жаром, по¬тащила   его в пустоту...


                *  *  *

- Тітку   Мо-о-о-отря-я…
-   Га... що? -   Мотря   с   трудом   открыла   глаза.
День уже  клонился к   вечеру.  Оранжевые лучи солнца мягко
ложились на землю, покрывая нежной позолотой верхушки деревьев,   соломенные крыши  белогрудых   хат-девственниц.
-  Тітку Мотря!   Там військові приїхали, вас питаються...
К   Мотре  шла   от дороги Софийка.   Лицо ее было серьёз¬ным.
Мотря подняла оброненную во время сна фотографию, то¬ропливо встала,   поправила платок.
-   Які    військові,    Софійочко?   То... може, Василь при¬їхав?
-   Ні, тітку Мотря... -   Софійка опустила глаза. - Пита¬лась тільки,   де вас   шукати...   Та ось вони йдуть!
От стоявшей неподалеку темно-зеленой машины отделились два человека в военной форме. За ними   молча   шли односельчане. Среди них был  и  дядько   Опанас,   но   шляпу   свою  он почему-то держал в руках,  хотя солнце ещё   жарко грело.
-  Добрый день вам, - поклонился Мотре пожилой военный с четырьмя  звездочками   на   погонах,   и протянул руку.
-  Добрый день, добрый...
- Вы Матрена Степановна Савчук, мать Василия Васильевича Савчука?  -   учтиво спросил военный,   не выпуская  руки Мотри.
Так, так... це я!  - Мотря смотрела по очереди то на военно¬го, то на стоявших в молчании односельчан.  -  А   що трапилось?


…

Военный медлил.   Второй военный  - щуплый, с миловидным лицом,   снял  фуражку.  В толпе вновь кто-то всхлипнул.
-  Мужайтесь, дорогая Матрена Степановна.      Ваш сын до конца выполнил свой долг...  Память о нем...
-   А-а-а-а-а-а…
Мотрю подхватили на руки. Кто-то поднял упавшую на траву фотографию,  узелок с едой, так и лежавший нетронутым непода¬леку.
...Си-и-нку    мі-і-і-ій...
Взмахнули испугано крыльями аисты, прилетевшие этой весной к Мотриной хате,   покружили  тревожно и умчались в за¬катную даль…
Долго билась в рыданиях Мотря. И вдруг затихла. Она лежала без чувств на принесенной кем-то ряднине, лицом к небу, и не слышала уже, как негромко переговаривались между собой односельчане:
 -   Лікаря треба!
 -   Та побігли вже…
 -   Ти бач, яке лихо!
  -   Кажуть, дівчину  якусь рятував…       
  -   Так,   так…   їхали разом...
      -   А від чого пожежа?
 -   Та   хто його зна… Кажуть,  п'янички якісь  підпалили...
 -   П'янички?!
 -   П'янички...
 -   А    самі? 
 -   Повтікали...   
 -   Ось,  бачте-як!
                -  А  так завжди…
    -  Кажуть військові, вій міг врятуватись?
    -  Так,  так... аби не сталося вибуху.
    -   Вибуху?.. А від чого той  вибух?
      -  Та  хто його-зна?..   Наче від спірту.   В каністрах, кажуть,  везли.
…
 -   Так, так…    І   заміж   не пішла.
    -    Не     пішла.   Сама   хлопця  виховала!
 -   Caма...   такого красеня!
-     І   ось бачте, яке лихо!
    -    Що   ж  воно  зараз  буде?..
                -   Та   де    ж   той  лікар, чорти б  його забрали!
                -   Може,    від'їхав   десь?

Мотря   вдруг   пошевелилась,   открыла глаза. К  ней  бросились  люди,  помогли  подняться.   Она   стояла, шатаясь,  на слабеющих ногах, вглядываясь   пугающе  спокойным,  помутневшим взором в лица односельчан,  застывших в суровой скорби  военных.   И вдруг напряглась, собрала    все   силы  и послала  в  вечернюю  даль  свой  последний  крик:
-   Васи-и-ильчи-и-ику-у-у-у-у…
вздрогнула,   схватилась   за   сердце  и  упала, бездыханная, на руки подруг.
И одновременно с этим, неизвестно откуда, в небе появилась бе¬лая птица. Она забилась, заметалась беспокойно над склоненными го¬ловами,
людей,  над  неподвижно  лежащей  на  ряднине   Мотрей,  коснулась  кры-   лом её седого виска  и стремительно умчалась   ввысь,  в голубую  лазурь   
неба. Там   задержалась   на   мгновение,   прокричала  что-то и вскоре   рас-
творилась  бесследно  в   оранжевых  бликах  заходящего  солнца.  А, возможно, это было всего лишь видением...

1984 Киев

Валерий Марро/Безрук  Валерий Романович/ –
драматург,  поэт,  композитор, номинант 
национальной  литературной премии  "Писатель  года ",
награжден Президиумом СПР медалями 
"Иван Бунин - 150 лет", "Фёдор  Достоевский - 200 лет", 
"Марина Цветаева - 130 лет".
Моб: +038067 9006390
/Viber, WhatsApp/
E-mail: marro.valery@ya.ru
Сайт: lekin.jimdo.com
               
Фото  из  интернета