Глава 12 http://www.proza.ru/2011/02/18/1654
Я прошу, хоть не надолго
Боль моя, ты покинь меня
Облаком, сизым облаком
Ты полети к родному дому
Отсюда к родному дому.*
« Привет из Казахстана! Здравствуй Стеша!
Скоро Новый год и мы увидимся, но столько всего произошло, что сил нет терпеть и ждать ещё пол месяца. Начну с печальной новости, - умерла баба Поля. Она хоть и родная бабушка, а ни нас, ни мамку ведь не признавала, а тут пришла вечером, конфет принесла, Мишку всего истискала. Надела на всех нас крестики, бормоча что-то себе под нос. Прямо цирк. Мы всё терпели, молчали, интересно же, а они с мамкой уже обнимаются и ревут. Ничего не понять. Мамка пошла её проводить, а пришла только утром. Бабуля, оказывается, померла. Ой, знаешь, а мамку, как подменили. Ходит, молчит. Икону бабкину принесла. Аж страшно за неё стало, не испортила ли её баба перед смертью, она же такая была, как ведьма. Мамка крестики бабкины собрала и припрятала, только Валерка свой умудрился зашвырнуть куда-то. После похорон сидим, народ разошёлся, Мишка по дивану бродит, он шустрый такой, весь в синяках, ну обо всё бьётся, а вот пойти сам не может, оторвётся от стенки и тут же на попу падает. Мамка смотрела на него, смотрела, взяла ножницы и просто так пощёлкала ими между Мишкиных ног, что-то бубня. Потом подтолкнула его от себя, - он пошёл! Просто взял и смело так пошёл, ни за что не держась. Мамка объяснила, что она путы какие-то перерезала. Так что Стеш, посмотри там валенки, самые маленькие, а то мне отдали чьи-то, но они пойдут ему только на следующий год, а я хочу, чтобы он уже в этом году по снегу ходил. Он тебя на фотке узнаёт, улыбается. Только порвал многие, так жалко, это Валерка, гад, дал ему пакет с фотографиями. На поминках Хмелев был со своими родителями, он же со мной не разговаривает, только при встрече кивает и всё. А тут сидел, Мишку разглядывал, а когда уходил, то даже обнял меня, ну как бы успокаивая. Вот все взъелись. Что я такого сделала? Да если захочу, то я и не с этим сопляком закручу, на меня вон как Сомович смотрит, хотя у него и жена и дочка. А то прямо подойдешь, а они разговаривать не хотят, отворачиваются. А что изменилось? То всех как магнитом тянуло, всем хотелось Мишку подержать хоть за ручку, а тут смотрят брезгливо. Только с Такешем и можно поговорить нормально. У него всё как-то не очень. Опять кости не так срослись, ломать будут. Худой такой стал и мамка говорит, что нога у него сохнет. Да позор, возомнила себя целительницей, чокнулась что ли, да точно что-то с ней не то, даже стопки на поминках не выпила! Говорю, если это правда, то вот возьми и вылечи его. Он на ногу наступить не может, прыгает по двору, то на вилы, то на лопату опираясь. К костылям не может привыкнуть, говорит, что они больше мешают, чем помогают. Да отец у него ненормальный, прямо зверь, ну как можно больного заставлять работать, а тут, если он дома сидит, то значит можно на него всю домашнюю работу взвалить? Спрашиваю его, - «Стешке привет передать?», а он, - «На фига ей там мой привет?», но на всякий случай привет тебе от него. Ой, Стеш, скорее бы ты приехала, а то в клуб сходить не с кем. И валенки не забудь, я тебе его ножку обведу, что бы представляла, какого размера надо. Я уже придумала, пойдём в клуб, я Мишку зайчиком наряжу, пусть все обзавидуются, какой уже большой сын у меня. Жду не дождусь, когда приедешь, вот наговоримся. До скорой встречи. Погода стоит хорошая, морозы не сильные, но снегу много, дороги не успевают расчищать, даже на санках не пробраться бывает, а Мишка мне все руки оборвал, тяжёлый он в зимнем. Пиши, как там у вас, что у тебя новенького, жду ответа.
Крепко целуем. Любовь».
Тоска подкралась незаметно. Что-то снилось, что-то вспоминалось, что-то тоскливо давило и вдруг прижало с такой силой вместе с привязавшимися строчками, - « Где-то далеко, в памяти моей…» и уже не отпускало. Я и раньше, слушая эту песню, что-то подобное ощущала, да ведь не могла же я тогда знать, что такое тоска, но чувствовала, и сопереживание это было по детски сладкое, приятно гнетущее. Теперь я узнала тоску горько-болезненную, выматывающую до того, что однажды на уроке химии не выдержала и заревела, ну прорвало меня, бывает.
Ни на какой другой паре бы этого не случилось, это Александр Семёнович виноват. Он всегда с такой радостью меня встречает, как будто я его дочь, и смотрит на меня улыбаясь, как мой папка. На первых порах мне все улыбались, и я думала, - какие хорошие, добрые люди в городе! Потом дошло, что это они над приезжими подсмеиваются.
Мы быстро привыкли, что к нам стали обращаться на «Вы» и по отчеству, объяснив, что нет больше Олек и Танек, есть педагоги Ольга Николаевна и Татьяна Петровна.
Педагог Степанида Васильевна выла в голос на уроке и ничего вразумительного, кроме, – « домой хочу», выдавить из себя не могла. Почему-то я чувствовала, что он, и все столпившиеся около меня девчонки знали, что мне по фигу эта химия, по фигу этот город и это образование, - отпустите хоть на минутку домой. Меня успокаивали и пытались объяснить, - всего две недели и осталось потерпеть. Какое терпеть, когда такой псих взял, что мозги отказывались соединять душу, что уже летела домой, и тело, у которого, ясное дело, не было никакой возможности перенестись через это огромное расстояние, - немедленно домой, сейчас, сию минуту, ни секунды больше ждать не хочу и понимать ничего не желаю. Чемодан уже собран, там лежат купленные домой в подарок набор ёлочных игрушек, валеночки для Мишки и ещё на три рубля перед отъездом куплю мандарин. Две недели, - это очень долго, мне не выждать столько, да никто не выдержит столько! Это я себя так пыталась успокоить и замять это неприятное происшествие, когда взбесившаяся душа всё же вернулась на место, врубив сознание.
А их, этих происшествий, за пол года накопилось столько, что и не пересказать. Просто я не так представляла город и учёбу, и общежитие и родственников. С родственниками всё получилось очень быстро и не очень хорошо. Уже через несколько дней меня, расцарапанную, отправили в общежитие, и я с радостью про них забыла вместе с их капризной дочкой и придурком сыном. Поездить им на мне вздумалось, как же, да и не хочется мне это всё вспоминать, да и не буду вспоминать, это они пусть вздрагивают, вспоминая меня.
В городе тоже всё было не так. У нас в совхозе, если к кому кто приезжает, даже на пару дней, то его ведут в клуб, знакомят со всеми, это же интересно, послушать и поглядеть на незнакомого, ведь он столько всего интересного может рассказать. Я почему-то считала, что приеду, со мной столько людей захотят познакомиться, у меня появится много друзей, целый город друзей. Первые дни и ходила такая радостная и гордая, и хотелось подойти к каждому, сказать, - вот же я, вы же меня впервые видите, у меня новое трикотиновое платье, ну подойдите, познакомимся, поговорим. Но все бежали мимо, меня никто не замечал, никто не удивлялся моему появлению. Всего два месяца хватило, чтобы привыкла не замечать людей вокруг, да и себя старалась не выпячивать, я ведь теперь городская.
В общежитии встретили настороженно, всё-таки не все приходят туда с затёкшим глазом и расцарапанной физиономией. Не объяснять же каждому, что это была своего рода самозащита. Но комендант посмотрел на меня строго и сказал воспитателю, - « А подсели её к Хануе, там не забалует».
Мне всегда нравились необычные имена, а это было ещё и красивое, - Хануя. Что-то такое древнее и загадочное, монголо-татарское. Что интересно, у всех были комнаты на четыре, а то и пять человек, у Хануи стояло всего две кровати, и я ещё не поняла пока, хорошо это или плохо. На вид она оказалась чисто русская, встретила меня угрюмо и чтобы как-то показать, что я не такая, как выгляжу, спросила как можно доброжелательнее, - «Имя какое красивое, оно что-то обозначает?». Ответ ошеломил, - « Это что за зипда с выменем? Что, озверела, не дойная что ли? Не, ну хануя мне это надо?».
Не с первого и даже не с третьего раза разобралась я в её тарабарщине. У Хануи было довольно приличное имя, - Ирина Львовна, но она на него не реагировала, так же как и другие не реагировали на её маты перевёртыши, тем более что выговаривать она могла их очень мягко, деликатно и не каждый сразу соображал, что его откровенно послали.
Общение с Хануей приводило в полный ступор. Мозгов не хватало, чтобы определить с лёту, где она шутит, а где надо как бы обидеться. Просто я впервые встретилась с настоящей актрисой по жизни. Если она давила на жалость, то я рёвом исходила, если смешила, то я тут же забывала про жалость. А на жалость она умела давить как-то изощрённо, потому что была из детдома. Поэтому и жила в комнате для гостей, что была при общежитии. Комендант, только представив, как эта девочка прожила в комнате на тридцать кроватей восемь лет, плюнула на все правила и решила, - пусть ребёнок хоть сейчас побудет один, отдохнёт, а с другой стороны и спокойнее, чёрт их знает, этих детдомовских. Иногда к ней подселяли второго, но этот второй начинал нервничать через день, а через неделю готов был жить в коридоре, в душевой, в туалете.
Меня ждала та же участь, если бы Хануя не увлекалась волейболом. И меня втянула. За компанию с ней приходила и наблюдала за игрой, разбираясь в правилах. А уж когда встала на подмену, обратно на скамью больше не возвращалась, - игра захватывала на столько, что не замечала отбитых рук, вышибленных мозгов и синяков на боках. В волейбол я влюбилась, а Хануя, похоже, в физрука. Этого даже великий дар актрисы не смог замаскировать.
Ну, про такое же нельзя взять и поговорить, это как я бы взяла и рассказала про моего парня – Ахыза. Это смешно, тем более, что физрук мне тоже чуть больше нравился, чем просто нравился, хотя старый он, седина видна. Но это же в тайне, эта тайна и сблизила, связала меня, Ханую, волейбол, физрука и, как ни странно ещё одного старика, - учителя химии. На первом уроке, он, изучая журнал, выцепил моё имя и удивленно произнёс, - «Степанида Васильевна? Какая прелесть! Встаньте, пожалуйста, вот Вы какая, Степанида Васильевна. Нет, я буду величать Вас Стешенькой Васильевной. Садитесь, пожалуйста».
На первых порах меня ещё бесило то, почему многие удивляются, услышав мое имя, в совхозе я была не одна Стеша, у папы маму звали Степанида, и на другом конце улицы жила бабка Нечаева, тоже баб Стеша. А тут такого имени как будто и не знали совсем. Прозвище Хануя вызывало меньше удивления, чем моё имя.
Химик Александр Семенович был далеко не артист, поэтому уже через месяц все заметили его небезразличное отношение ко мне. Пришлось отбиваться с боем, - « А ну и что, что старик, у вас и такого жениха нет». Это была горькая правда, с парнями у наших девчонок напряг. Общежитие женское, да и сам профиль училища не вписывался ни в какие рамки. Получалось, что парни из рабочего общежития напротив, обходили наше стороной, потому что мы как бы выше их по положению, мы – педагоги. А парни из медицинского института считали ниже своего достоинства дружить с девчонкой из ПТУ. Это Любка в совхозе думала, что в городе можно прямо топтаться по парням, но по правде, дружили немногие, да и я за пол года только несколько раз и перекинулась словечком и то с ребятами с секции, если у нас получались накладки с тренировками. Одному физруку было всё равно, - девочки, мальчики.… Гонял он всех без разбору, и казалось, любил только замученных, потных и вонючих. Ну еще мне понравилось, что он первый из всего мужского рода похвалил моё тело, не то чтобы похвалил, просто отметил, что не смотря на кажущуюся тучность я на удивление легкая в движении. Мне и правда не в тяжесть мои восемьдесят носить, нормально, и даже на разминке не каждая дохлая на шпагат сядет или мостик сделает, тут ведь не в килограммах дело, а в тренировке, гнуться надо, а не выгибаться перед всеми.
Ох, всё это завертелось, закружилось вокруг меня и вдруг резко надоело. Я хочу домой. Потому что давно не была, потому что там всё изменилось, потому что я уже не Стюха- матюха, я взрослая Степанида Васильевна и меня такую ещё никто там не видел, и мама будет гордиться и у меня новое пальто с капюшоном и не нужен мне больше платок деревенский. А тут еще Александр Семёнович, смотрит как мой папка, как будто сто лет не видел, вот и не выдержала, разревелась.
Одно хорошо, пока меня успокаивали, пока поговорили о доме, все с облегчением вздохнули, - на зачёт времени не осталось. Александр Семенович отпустил всех с богом. Но тот же бог свидетель, не пыталась я сорвать урок, как некоторые мне приписывают. Я хочу домой. Прямо до боли в груди хочу.
Наконец, на вокзале держу билеты в руках. Обыкновенные бумажки, но от которых руки дрожат, не стоится и не сидится, хочется двигаться, а некуда. Вот и дёргаю я нервно ногой, трясу коленом, пальцы в сапогах как по клавишам прыгают, пытаясь подгонять такие медленные секунды.
Поворачиваюсь, радостная, к Хануе и натыкаюсь на её взгляд. Однажды со мной такое уже было. В конце улицы жила у нас девчонка, - Курла. Такая мелкая и тихая, но кличку получила в детстве, когда надевала гамаши задом наперед и получалось, что коленки, как у аиста смотрят назад. По началу её и дразнили аистихой курлы-курлы, а потом так и закрепилось, - Курла. Я не знаю, кому, что она сделала или не сделала не так, кто и когда решил, что она ничего кроме клички и презрения не заслуживает. Это было в норме, - пройти и глянуть на неё свысока. Именно моего взгляда она и не выдержала однажды, - «Что я вам сделала? Что вы все смотрите на меня так?». В её глазах было столько отчаяния и слова были с такой обидой сказаны, что меня как ошпарило. Я даже забыла куда шла и встала. И правда, что она мне плохого сделала? Не трусиха, не ябеда, можно сказать, - никакая. Не знаю, как у других, но у меня так бывает, что вдруг резко раз, и подумаешь о том, о чем никогда в жизни ещё не думал и даже не знаешь, что оно такое в жизни бывает. Я стояла тогда с открытым ртом и думала, почему мне никто раньше не подсказал, что мне не за что её презирать, почему я сама об этом раньше не думала, да и кто я сама, чтобы её презирать.
Совесть конечно бы замучила, но я её тут же успокоила, - если меня такой-сякой зовут, то почему её не должны обзывать? Но почему-то после, при встрече с Курлой, я опускала глаза, да или совсем старалась не встречаться с ней. Ну, ещё злость на неё выплывала, - могла же она и не терпеть столько времени, а сразу объяснить, что к чему. Или в лоб дать, а то молчала – молчала и на тебе, - ей это видите ли, не нравится.
Нет, Хануя не так смотрела на меня, она, наоборот, пыталась смотреть беспечно и даже безразлично, но глаза её не слушались и всё время косили в сторону. И опять я встала, как ошпаренная, нет, ну тупее меня никого нет, я – домой, а Хануя куда? В пустое общежитие? И до поезда пол часа. И денег на лишний билет нет. Как только она поняла, что замаскироваться не получается, хлопнула меня по плечу, выдавила, - «Пока!», и всё, пропала. Как и мое радужное настроение. И опять моя совесть встала на защиту своего тела, - она что, не могла открыто сказать, что не хочет оставаться в пустом общежитии? Это что, так тяжело взять и сказать, - а давай я к тебе в гости напрошусь! Почему я должна теперь себя сволочью последней чувствовать, и это в такой-то день! Где наглее и болтливее её языка не найдешь, а тут всего и намекнуть то надо было, чуть - чуть подтолкнуть, а на тебе, гордая какая, вот и сиди там себе со своей гордостью. Господи, дура, вот дура я никчёмная, по пятнадцать раз за день при ней свой чемодан укладывала – перекладывала. Но ведь не первый год она в общежитии, как-то ведь обходилась она до этого, есть же у неё и подруги в группе, что это я на себя всю вину взяла, с чего это я решила, что именно ко мне надо её пригласить на каникулы?
Что я только не выдумывала, теснясь в общем вагоне, какие только маты не складывала на её голову, но это не помогало, - что-то такое липкое, гадкое, мерзкое расползалось по мозгам, мешая наслаждаться дорогой домой. И сидящие рядом смотрели на меня, убогую дуру, с жалостью, пока не дошло, что почти в голос во мне разыгрался похоронный марш, привязался насмерть. Тьфу. Тьфу. Отстань. Никто у меня не умер, не надо на меня с такой жалостью смотреть. Стыдно то как! Вот ведь актриса хренова, ведь с какой радостью мне уши натирала, что ждёт не дождётся, когда все разъедутся и комендант разрешит ей перенести телевизор с холла в комнату. Что ей выдадут столько талонов на питание в столовку, что можно по восемь раз на день обжираться. Что комендант доверит ей ключи от этажа и она может во сколько захочет приходить и уходить. Вот дура. И почему всегда так, - только я пойму, что стала умная, как получаюсь круглая идиотка.
Автобус к совхозу подошел поздно вечером, во многих домах и света не было. Непривычно было идти по пустой улице, пугали собственные тени, которые то бежали впереди, то отставали и уменьшались под редкими лампами на столбах. Снег предательски хрустел и собаки с радостью кидались облаивать меня со всех сторон. Чемодан не тяжелый, всё моё на мне, а в нём только подарки. Я и не торопилась. Шла, тихо оглядываясь и как-то даже расстроившись, почему ничего не поменялось, всё те же заборы, и стога с сеном и запах дымка с труб, как будто и не тосковала я об этом столько времени, как будто и не думала, что целовать буду каждую встречную собаку.
И двери в дом отворила спокойно и обняла и вдохнула в себя мамку, и папку вдохнула, и кошку и подушку свою вдохнула в себя. Но убийственно спокойно. Может, я просто слишком долго ждала и переждала, перегорела. Смешная мамка, говорит, - ложись, поспи, как будто можно уснуть в первую ночь дома.
Странное ощущение, - подушка моя, одеяло мое, лебеди на стене мои, печь потрескивает моя, а я чужая. На утро обошла все углы, обнюхала всё, как кошка. Ничего не изменилось, ни одной новой даже мелочи, - ни кружечки, ни тряпочки, ни одёжки на родителях. Разве этому можно обрадоваться, если знаю, что всё высылается на меня и Катьку.
Наговорилась с Любкой, посмеялись над Мишкой, который провалился в эти самые маленькие валенки, какие удалось достать. Потрепались в клубе, встречая радостно прибывающую на праздники молодежь. И уже на следующий после Нового года день стало понятно, что я хочу обратно в город. В общежитие. К Хануе.
Обидно стало, что в совхозе я до сих пор Стешка- стервешка, и никто не хочет видеть меня другой, повзрослевшей, городской. Никто не оценит здесь мою игру в волейбол, никто не скажет, как ловки мои движения и как сильна подача. Никто не рад тому, что я учусь хорошо, что я староста группы, что живу как королева в комнате на двоих. Только мамка с папкой, но и они всё переспрашивают по пять раз, как будто я вру, и постоянно заглядывают в глаза, проверяя, всё ли я рассказала, не утаила ли чего. И эти глупые вопросы про Ханую, Ирину то есть. А не обижает ли она меня, а не курит ли она, а не пьёт ли она водку, а не теряются ли у меня вещи или деньги. Чтобы как-то приостановить их и успокоить пришлось надавить на жалость, как никак, а учитель у меня был отменный, и мамка уже бегала и закупала десятки банок сгущенки, тушенки, что бы передать бедной сироте. Ну и конечно, я клялась привезти Ирину к нам на следующие каникулы.
Уезжая с тяжеленным чемоданом, подумала, - вот так и предстоит мне теперь разрываться между домом и общежитием, но почему-то знала, что теперь это будет уже не так болезненно.
Продолжение следует:http://www.proza.ru/2011/03/05/1408
* Слова Р. Рождественского, музыка М. Таривердиева