Охотник на мгновение перевел взгляд на кончик своего копья, отражающий свет тусклого медного солнца. Оно расплывчато и бессильно перед туманом, надвигающимся с востока. Туман полз по саванне уже четыре дня и закрывал половину небосвода. Охотник ждал в яме прохладной ночью и горячим днем уже пять дней. Он не шевелился, ведь даже на таком расстоянии Зверь может почувствовать его присутствие, хотя от собственной поступи Зверя земля похожа на вздрагивающее живое сердце. Охотник не ел и не пил, потому что уроненные меж корней крошки и капли воды могли показаться корням чуждыми, и они бы донесли весть о пришельце до Зверя. Охотник натерся вонючим маслом, которое за пять дней стало ему второй кожей, чтобы казаться всем маленьким доносчикам всего лишь трупом в жаркой саванне, и ни один трупоед не нарушал его ожидания, потому что шел Золотой Зверь. Никто не знал, как он выглядит. Никто не видел его сквозь туман, который есть пыль от его шагов. Никто не может приблизиться к нему, потому что он быстр и зорок. Лишь легенды хранили намек, что же он за зверь. Охотник принес колдунам в калебасе вкусную воду с далеких водопадов. Влажными устами они раскрыли истину о том, как убить зверя, чтобы стать величайшим охотником.
А Зверь, раз в три поколения проходящий своей золотою тропой по черной земле, по желтой траве, уже начал свой путь, и горело золотое марево на востоке черными ночами, оповещая о его приближении. И охотник шел навстречу своей судьбе, не давая себе отдыха и не испытывая к себе жалости. Он учился сидеть бездвижно, он учился жить без пищи, он стремился стать величайшим охотником.
И вот золотой туман стал нестерпимо ярким, и на миг зажмурился охотник, а когда открыл глаза, увидел, что частицы тумана стали редки, а впереди, на расстоянии, с которого раньше его рука легко поражала вкусных антилоп и опасных львов, стоит Зверь.
Острые копыта не ранили почву, потому что он шагал над ней, но движение воздуха от его поступи отдавалось дрожью земли. Золотая шкура светилась собственным светом и была вторым солнцем в этой мерцающей мгле. Витые рога напоминали о месяце, забывшем, что день — не его время. Но не мог охотник, как ни хотел, разглядеть его морду, словно окутанную вуалью сияния. И, налюбовавшись мощью и красотой зверя, охотник бросил копье, метя ему в горло.
Но когда начался полет орудия смерти, жертва заглянула в глаза охотника, и они поменялись местами. Золотые очи обожгли охотника виной за миг до того, как хлынула прозрачная чистая кровь. Охотник, не помня себя, вскочил и побежал к Зверю. Он обнимал его шею, и теплая кровь текла по спине и рукам, омывая его. Он рыдал, как дитя, и просил у Зверя прощения, и сам не понимал, почему он вдруг решился на такое злодеяние. Полные золотой мудрости глаза вновь встали перед его внутренним взором, сообщая о последней просьбе Зверя. Охотник сжал костяной нож, бесполезным амулетом подвязанный на шею, и сделал надрез на руке — там, где бился пульс. И кровь Золотого Зверя мешалась с кровью человека, и когда встал охотник, встал он на ноги Зверя, со шкурой Зверя, Зверем. И зазолотилась его тропа в тумане, и увидел он впереди золотые пики, где быть ему вновь сердцем мира, кочующим раз в столетие, чтобы обновиться. И такой смешной показалась ему участь, к которой он стремился раньше — стать величайшим охотником.