Абдурахман-Кутузов

Геннадий Добышев
               
      В этот день принято поздравлять мужиков. А им самим – пить водку и вспоминать «тяготы и лишения» армейской службы. Кто-то делает это (вспоминает) без большого удовольствия, кто-то с ностальгией. Но, как бы она, эта служба, ни сложилась, каждому найдется что припомнить и смешное. Ведь сколько людей было под крышей казармы, столько и характеров. А солдатский комик, как свой «дед Щукарь» в любой деревне, в каждом подразделении обязательно был.
                *             *            *
      У нас роль такого выполнял солдатик из Средней Азии, по-русски говорящий почти никак. А, следовательно, ни одну команду очень долго адекватно не воспринимавший. Месяце на третьем Абдурахман слегка заговорил. Однако, если бы дело было только в языке!..
      Почти каждое утро на перилах крыльца казармы сушился его матрас. Это стало уже настолько привычным, что смеяться всем надоело, и картина воспринималась как должная. Если вдруг неизменного атрибута ротного пейзажа на крыльце утром не оказывалось, лениво и уже без всякого куража подтрунивали: «Абдурахман, не приболел?»
      Но и на этом перечень достоинств молодого «бойца» не заканчивался, давая почву новым солдатским хохмам и командирским недоумениям. Абдурахман мог запросто подойти к беседующим между собой офицерам и попытаться влезть (со своим запасом в пять слов) «в компанию». Команды «Кругом! Шагом марш!» он не понимал. Либо делал вид, что не понимал. И вопрос в таких случаях в отношении «компанейского» Абдурахмана решался просто: его разворачивали за плечи и пинком под зад придавали легкое ускорение. Общительный Абдурахман не обижался. Зато минут на тридцать это действовало.
      По всем статьям тянул ставший уже притчей во языцех молодой солдат на комиссование. Но что-то, видимо, с этим делом не склеивалось.
      Закреплять за ним оружие, естественно, в голову никому не приходило. И, несмотря на это, применение «бойцу» все-таки нашли. Ухаживать на подсобном хозяйстве за живностью. Там он по большей части и стал пропадать. А в результате и вопрос с каждодневной сушкой матраса на виду у всех стал не актуален. Да и отцы-командиры не сказать, чтобы по Абдурахману очень скучали. Как ни странно,  нареканий к нему там никаких не было – полагающиеся привесы шли. Единственная «подсобная» лошадь надраена до блеска. Служит себе человек и служит при ферме, согласно штатного расписания. Рады бы, как говорится, придраться, да не к чему.
 
      Забывать уже стали про бравого воина. Но пришло время, когда Абдурахман напомнил о себе, сам того не желая. Да так, что слух о нем докатился чуть ли не до Министерства обороны. Во всяком случае, вернувшись в столицу, инспектирующие нас полковники наверняка в курилке вспоминали про этот казус.
      Часть, расположенную  на берегу теплого моря, проверяющие традиционно любили. Вот и в этот раз "в гости" прикатили мало что из округа, так еще и из самой Москвы. Готовиться мы начали где-нибудь за месяц. Делалось это в духе лучших традиций армейской показухи: красили все, что красится, белили все, что белится, драили все, что драится.
      И вот день «икс» час «игрек» настал. Личный состав выстроен на свежеукатанном асфальте плаца в новом обмундировании. На сапогах и пряжках отражается южное солнце. На лицах – страх и ответственность. И немножко любопытство.
      Следует непременная в таких случаях громогласная команда: «Полк, равняйсь! Смирно! Равнение на..!» Повернув головы в едином порыве, «поедаем взглядом» аллею перед зданием штаба, откуда вот-вот должна появится  свита старших офицеров во главе с генералом из министерства. Трясемся как осиновые листы. И тут…
      Ожидали увидеть кого угодно. Генерала, маршала, генералиссимуса. Но, что появится рядовой Абдурахман с фамилией, которую за два года так и никто не сумел выговорить, по пояс голый, в засаленных, уже не форменных, а «ферменных», лоснящихся ХеБе, босой, но на том самом белом коне!…
      С неспешным  достоинством, словно Кутузов, объезжающий войска перед генеральным сражением, въезжал он на плац. Видимо, прибыл по каким-то своим неотложным «фермерским» делам. И знать не знал, ведать не ведал про всякие там проверки и проверяющих. Да и что они ему, счастливому и безмятежному человеку, который среди своей живности добрых полгода уже как был сам себе фельдмаршал?!
      Благоговейная тишина на плацу - муха пролетит, слышно - сменилась вначале сдавленными смешками, а потом дружным "ржанием" девятисот глоток. Абдурахман ничего не понял, проехался до середины строя. Потом, когда конь занервничал, снисходительно посмотрел на нас, развернул своего "рысака". И, «пришпорив» его босыми пятками, потрусил назад. Навстречу появившейся, наконец, на узкой штабной аллее свите высокопоставленных проверяющих…

      Самое удивительное, что нашего «фельдмаршала» (кличка в данном случае, а не внеочередное воинское звание) и после этого не комиссовали. И подопечные его продолжали заботами Абдурахмана дальше себе набирать на ферме вес.
      Зато когда через год всех "дембелей" построили для прощания и поблагодарили за службу, командир Абдурахмана упомянул персонально:
      - Спасибо и рядовому (и назвал без запинки длиннющую фамилию) за то, что вносил юмор в нашу армейскую жизнь!
      
      За проходную части Абдурахман уходил гордый. Его впервые не только за время службы, но и за всю его не слишком, видимо, яркую предыдущую жизнь поблагодарил такой большой начальник. Конечно же, это не шутка вам... 
      Не баран, как говорится, чихнул!