*coming out – термин, означающий
раскрытие перед гетеросексуалами
своей гомосексуальной ориентации.
out** - потеря мяча,
положение «вне игры
С Леной Юрловой мы учились на одном факультете, но на разных специальностях. Помню первые наши лабораторные работы на кафедре жизнеобеспечения. На стене портрет Гагарина, он в скафандре, шлеме. Белый подшлемник нежно оттеняет его лоб и щеки. В уголках губ заложились ямочки, таящие улыбку, но взгляд его испытующ и серьезен. Незнакомая студентка, остановившаяся рядом со мной у портрета Гагарина, сказала: «В нем есть что-то природное». Да, я тоже так думала, вернее ощущала. Невольно вспомнила вычитанную где-то фразу: «Как будто сама природа из тысяч и тысяч гримас, ухмылок, улыбок, выбрала его улыбку». Да, эта девушка понимала так же, как я, так же, как я чувствовала. Я обернулась. А девушка теперь глядела прямо на меня открытым дружелюбным взглядом чуть широко-расставленных глаз.
Красавицей она явно не была: невысокая, крепко-сбитая, большегрудая, туловище без намека на талию. Лицо у нее было пухлое, короткий нос по-русски слегка вздернут. И одета она была, просто, скромно. Словом, остановиться взгляду было не на чем. Красивыми были только ее серо-голубые глаза. Они искрились серым, как гранит на изломе, и в то же время отливали сапфирной синевой.
«Будем знакомы, - она протянула мне руку, - «Лена». Я была немножко ошарашена такой решительностью и быстротой в подходе к знакомству. Даже мелькнула мысль: «А хочу ли я знакомиться, ей что неважно?». Но, я тут, же успокоила себя: «Ладно, может быть, она - хороший человек». Видя мои колебания, Лена добавила: «Я тут на кафедре работаю. А я Вас видела в общежитии, Вы приходили убирать наш этаж». Руку ее я машинально пожала, но от слов ее я внутренне сжалась.
Общежитие мне дали только на третьем курсе и с условием, что я отработаю полгода уборщицей. Деваться мне было некуда. И каждый вечер я надевала желтые резиновые перчатки, брала полиэтиленовый мешок и шла убирать туалеты. Женские туалеты разделялись перегородками, но дверей не было. Корзины заполнялись с фантастической быстрой. К вечеру поверх мусорных корзинок вырастали сталагмиты из коричневых грязных бумажек и окровавленных комков ваты. Все это мне приходилось собирать руками. И около этих жутких туалетов она меня видела!
Однако, Лена оказалась девушкой, чуткой и тактичной. Она сказала нейтральную фразу (но с оттенком теплоты в голосе): «Так что, если проблемы будут, какие, обращайтесь, всегда рада помочь». И проблема не замедлила явиться. Мы, наша группа, были проектантами космического корабля в целом. В числе прочего мы изучали системы, которые обеспечивают необходимые жизненные условия космонавтам: очищают воздух от углекислого газа и добавляют кислород, отводят излишнее тепло. Скафандры нас мало касались, но и на них отводилось несколько часов. Когда мы пришли в учебный зал кафедры жизнеобеспечения, мы увидели, что вдоль стены стоят скафандры: «Орланы», «Стрижи», «Соколы».
Нелегкая дернула меня «испытать» на себе скафандр для выхода в открытый космос - «Орлан». Я забралась туда и нечаянно закрылась. И очень просто бы задохнулась, если бы не вызволила меня из него Лена, вовремя прибежавшая на зов моих однокурсников. Она, Лена, уже тогда начала изучать свою профессию и делала успехи, судя по заметкам в стенгазете их кафедры. Итак, Лена открыла «Орлан». Ругать меня она не стала, хотя на лице ее, сменяя друг друга, чередовались: возмущение, укоризна, недоумение. Вслух она только сказала: «Ведь это – техника, к ней надо серьезно относиться…это не игры». А я чувствовала и стыд и досаду и, как ни странно, не благодарность, а почти злость на Ленку. «Подумаешь, какая правильная». Хотя умом понимала, что она права.
Между тем, кончился срок моей работы уборщицей и меня перевели в комнату на Ленином этаже. И я стала видеть ее часто. Утром она, в розовом, в голубой цветочек, халате выходила из кухни и шла по коридору, торжественно неся перед собой алюминиевый ковш с яйцами, сваренными для всей комнаты. Иногда она только здоровалась, испытующе глядя на меня. Иногда говорила что-нибудь бодрое и веселое, типа: «Давай, давай протирай глаза, умывайся, а я из окна посмотрю, пойдешь ли ты сегодня на пробежку». Я, в зависимости от настроения или бурчала угрюмо: «Угу» или с не меньшим вызовом отвечала: «Я свои круги вчера нарезала, пока вы в театре были». Ленка спрашивала заинтересованно: «И сколько?» Я отвечала с гордостью: «Двадцать!». Она шутливо восхищалась: «Постой, да это же, ты скоро по 10 км будешь пробегать». Я улыбаясь, подтверждала: «Да, таких вот берут в космонавты». «Посмотрим», многозначительно говорила Лена и шла дальше.
Из умывальника я слышала, как весело и зычно она будила свою комнату: «Вставайте сонные тетери, завтрак на столе, конспекты я для вас уже переписала». Да, у Ленки была такая черта – опекать. Я входила в число опекаемых, и этому не очень противилась. Меня ее советы и заботы не раздражали. Если они мне не подходили, я просто отшучивалась. Она старательно и добросовестно училась. Она серьезно и ответственно ко всему относилась. Она любила своих родителей, всегда говорила о них с нежностью. Она гордилась своим старшим братом, офицером-подводником. Часто рассказывала о нем, о его учебе в Нахимовском, а потом и военно-морском училище. Да, ее старший брат. Сергей. Только один раз я видела Ленку «не в себе». Она ходила по коридору, обхватив себя руками и наморщив лоб. Не видела никого вокруг. Потом выяснилось, что авария произошла не на Сергеевой лодке, это сообщили неверно. Словом, я видела ее и в горе тоже.
В один год мы окончили институт, и распределили нас на одну и ту же, прославленную ракетно-космическую фирму, основанную Сергеем Павловичем Королевым. И в первый же год работы сильнее проявилась, стала отчетливей видна разница между нами. Она, Ленка, была настоящим технарем, в отличие от меня. Вряд ли, она чувствовала томление по специальностям психолога, историка, литературного критика. Специальностям, предметом которых была человеческая душа. Мое же томление по упомянутым специальностям выразилось в полной холодности к своей профессии. Я делала то, что мне говорили, но настолько незаинтересованно и равнодушно, что начальство, ответно прониклось ко мне безразличием и перестало что-либо поручать.
Нельзя сказать, что мы дружили с Леной, когда учились в институте. Мы, скорее приятельствовали. Так, приятно, дружелюбно приятельствовали. А в первый год работы на предприятии стали встречаться чаще. Наши корпуса стояли в десяти метрах друг от друга. Считая свою жизнь чуть ли не прожитой зря, я тоскливо слонялась по территории предприятия, иногда заходила к Ленке. А Ленка жертвовала обедом, перехватывая, как она выражалась, «дежурный» бутерброд, чтобы сэкономить время для изучения служебной документации по тематике своего подразделения. С первых дней она серьезно подошла к делу и поэтому быстро его освоила. Кроме того, она легко вошла в коллектив и всем там понравилась. Она успевала охватывать не только работы по своей специальности, системе очистки газового состава атмосферы корабля, но и по другим системам. И, как будто этого ей было мало, она однажды упросила свое руководство, чтобы ее взяли в поисково-спасательную группу. Первая заговорила с космонавтом, когда открыли люк. И очень этим гордилась.
Давно это было. Двадцать пять лет прошло. Вчера, просматривая структуру предприятия, я вдруг прочла: «Юрлова Елена Георгиевна– начальник сектора». Да, все по заслугам, все по праву. Что же было между нами? И что случилось теперь? В дни нашей молодости у Ленки постоянно было хорошее настроение. Ей нравилась ее работа. Ей вообще нравилось жить. А были ли у Ленки молодые люди? Нет, их не было. Любые, даже просто дружеские, (уж не говоря о большем) отношения парня с девушкой сразу становились известны всей общаге. А у Ленки – никого. И в первый год работы на предприятии, и во второй – никого. Может быть потому, что Лена была, подобно Искре Поляковой из повести «Завтра была война», образно говоря. в первую очередь: «летчица», «парашютистка», «стахановка» и только потом женщина. В ней не было того, почти чувственно осязаемого эротизма, который присущ некоторым женщинам и на который мужчины моментально реагируют, как на пресловутый «зов пола».
Итак, Лена опекала меня еще в институте. Но именно во время нашей работы на предприятии, я уловила нотки нежности в ее голосе. Так как ее быстро повысили, платили премии, она немножко приоделась. А я, напротив, в декабрьские холода ходила в старом тонком пальто. Пальто было, с поясом, длинное, словно кавалерийская шинель, но совсем не грело. Еще я носила кроличью шапку-ушанку с опущенными ушами. Молодые ребята, пришедшие работать в один год со мной, окрестили меня «Павкой», потому что, как они пояснили однажды, силуэт мой, напоминал им Павла Корчагина. И Ленка знала об этом. Однажды она взяла меня за отвороты пальто, потянула к себе и сказала как то уж очень интимно: «Я сама с тебя когда-нибудь это пальто сниму». И добавила расстроено: «Ну, заболеешь же и что потом… Ты, как ребенок».
Однажды я зашла к ней в комнату, когда она вела с женщинами оживленный разговор. Говорила, энергично жестикулируя: «Мужик, это - тот же ребенок». Увидев меня, она покраснела, и моментально перевела разговор на другое: заговорила о показаниях телеметрии в прошлое ее дежурство в ЦУПе. А еще через год Ленку перевели работать в ЦПК и дальше, по жизни у нас с ней были только эпизодические встречи. Я и помню их эпизодами. Прошло шесть лет после окончания института. Жаркое лето. Я работаю в МЖК, строю себе квартиру. Тащусь со станции со свертками, в которых синяя роба и оранжевая каска с подшлемником. Смотрю себе под ноги. Ласковый голос окликает: «А вот и ты, как же давно мы не виделись». Я вижу беременную Ленку. Месяц, наверное, девятый. Вроде бы она говорила, да, говорила что-то о муже. А я видела, как она обрадовалась мне. Помню, что я, почему то очень смущалась ее живота. Проходит еще семь лет. Я встречаю ее на территории предприятия. Она в командировке. Все так же увлечена работой. Рассказывает о тренажерах космонавтов, обещает: «Я тебе, как пионеру, экскурсию устрою». А спустя еще восемь лет нас судьба неожиданно снова сводит нас. Я встречаю ее неподалеку от своего дома, когда иду на пробежку. Она хмуро смотрит себе под ноги, и быстро проходит мимо. И так несколько раз. Я поняла, что она переехала в наш город, скорее всего, живет неподалеку, но, почему не здоровается? Проходит мимо меня с каким то «быковатым» видом. Заходит к моим коллегам по работе (ныне она занимается скафандрами, а мои коллеги посадочными креслами космонавта), заходит и даже не повернет головы в мою сторону. Нет не то, что ее прежней теплоты, нет даже вежливости.
К этому времени я настолько привыкла к перепадам человеческих настроений, неровности в поведении людей по отношению к себе, что не слишком расстроилась. Сначала просто удивилась. И только, когда прошло полгода, встретив очередной раз в коридоре Лену, хмурую и угрюмую, едва поздоровавшуюся, я подумала: «А не потому ли это…может быть до нее дошли сведения о…». О своей ориентации я рассказывала только своей приятельнице по институту Ире Моисеенко, а Ира жила в одной комнате с Дашей Слотиной. А Даша училась с Леной Юрловой в одной группе, они делали диплом вместе. Может быть, они до сих пор встречаются? И о моей ориентации, любви к женщинам, дошло до Ленки? Сразу же у меня в голове одновременно и равнозначно возникли два вывода: «может быть» и «вряд ли». Причем, вывод «вряд ли» относился не к тому, что Даша Слотина не могла рассказать Лене Юрловой о моей сексуальной ориентации, нет, вывод «вряд ли» относился к тому, что вряд ли Ленка из-за этого могла так измениться по отношению ко мне. «Ну, и ладно, - подумала я, - не хочет общаться не надо». Но, прошел год и мы стали пересекаться с Леной по пути на работу. И она постепенно стала разговаривать со мной. Рассказывала мне о своей семье, о муже, о сыне, о маме и бабушке. От ее предыдущей «быковатости» и настороженного взгляда не осталось и следа. Я, помня правило Карнеги, что для человека самая интересная тема – он сам, его близкие и его интересы, расспрашивала ее о сыне. Тем более, что это мне было действительно интересно. Иногда, впрочем, мне хотелось идти одной. Случалось, что и ей хотелось побыть одной (я понимала это по выражению ее лица). Но деться с одной дороги было некуда. В таких случаях я предпочитала лишь иногда произносить самые общие фразы. Однажды Ленка сказала: «Знаешь, дома столько дел! Глазами бы все сделала, а руками уже сил нет. И не верится, что это мы стали такие старые, скоро пятьдесят!. Так странно…А душа молодая».
Так бы мы и общались с ней - мерно, сближаясь, или оставаясь на дистанции, если бы не один случай. Но, для начала я приведу страничку из своего дневника. Запись за апрель 2007 года.
«После палящих солнцем, сухих от пыли, ненормальных мартовских дней наступил влажный холодный апрель. Выходя из столовой, я увидела Лену Юрлову Розовощекая, энергичная Ленка бойким мячиком катилась в сторону здания управления генерального заказчика (УГЗ). Я шутливо окликаю ее: «Куда бежишь, «жизнеобеспечение?». Она кивает в сторону УГЗ и в тон мне отвечает: «Туда же, куда и ты, «аварийное спасение».
«Да нет», - сникла я, - я сейчас туда не хожу».
«А что так?»
«У меня между этапами год, да и потом неизвестно, поручат ли мне вновь эту работу».
«Ну, так радуйся, - энергично говорит Ленка, - никто нервы тебе трепать не будет».
«Ты, знаешь, - отвечаю я, - а мне эта работа нравилась, нравилась со всеми ее минусами и плюсами. А кто тебе там уж так покоя не дает?»
«Синцова – любимая женщина», - задорно говорит Ленка.
Как больно мне было услышать эти слова. Однако, я приняла небрежный вид и спросила: «Это что ты имеешь в виду?»
«Ничего, - пожала плечами Юрлова – "это же просто такое расхожее слово. А как ее по-другому назвать, если у меня свидания с ней каждый раз на час и больше. «Знаешь, - заметила я, - она ведь никогда не придирается, у нее все замечания по делу и корректно так, спокойно так».
«Да как сказать, по делу, - досадливо сказала Ленка, - нельзя же соблюсти все формальности до последней буквы».
«И потом, - с грустной радостью и с восхищением продолжила я, - она ведь умная, так быстро во все вникает, все понимает. Сколько нас таких, как ты, да я, у нее посетителей, а она все помнит». «Неужели ты этого не заметила?»
«Во-первых, что мне в ее уме, - отпарировала бывшая однокурсница, - если она мои документы подолгу держит». «А, во-вторых, - здесь Ленка даже с некоторым подозрением посмотрела на меня, - что это ты ее защищаешь?»
Я спохватилась: «Не защищаю, а просто стараюсь быть объективной».
Ленке о «теме» сказать было нельзя. Своих давних знакомых, как и недавних, я автоматически, почти инстинктивно определяла в одну из двух неравных групп. Большая группа была, если можно так сказать, - недруги. Меньшая – други. Кстати, блин, инстинкт и чутье все же подводили меня. О ней, своей «темности» лучше было не говорить никому».
В ту самую Синцову, о которой говорится в дневнике, я была влюблена уже почти год. Синцова Наталья Юрьевна работала в экономической группе управления генерального заказчика. И я, и Лена Юрлова и другие кураторы договоров со смежниками, обязательно визировали свои договоры, протоколы цены и акты в экономической группе УГЗ. В первый мой приход к ним, Синцова на меня никакого впечатления не произвела. Блеклая женщина, примерно одних лет со мной. Обыкновенная, ничем не примечательная. Что еще? «Зануда», - подумала я, когда она надолго заняла единственный в их комнате телефон, а мне надо было позвонить к себе в отдел. А потом ее начальник ушел в отпуск и эта самая «зануда» стала принимать у меня договор. Скорее уж, экзаменовать меня по нему, а не принимать. Помните, как написано у Булгакова: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!». Как точно изображена любовь, ее внезапность, ее мгновенная разящая сила. Правда, в моем случае любовь поразила только меня. Я даже не могу четко сказать, в какой момент это произошло. Знаю только, что когда шла к Синцовой, она была для меня никем. А когда вышла от нее, она стала для меня всем. Наталья, Наташа заполнила собою весь мир. Нет, это мир, благодаря ей, стал иным. И этот новый мир обещал мне счастье. Я и не помышляла объясниться с ней. Это было бы просто на грани безумия: на нашем, консервативном, патриархальном, «технарском» предприятии женщина объясняется в любви другой женщине, и обе женщины, при этом, далеко не молоды Причем, если бы мы были с ней знакомы, или, скажем, очень долго общались по работе. А то, так две-три встречи. Но, однажды у меня появилась надежда. Синцова сама позвонила мне. Ей нужно было разобраться в некоторых деталях моего договора, и она попросила меня подойти к ней с документами. А когда я ей все толково разъяснила, она внезапно подняла голову от бумаг и посмотрела мне прямо в глаза. Во взгляде ее синих глаз были и теплота, и ласка и еще что-то, я не могу четко подобрать слова. Она как будто манила, будто звала меня своим взглядом. Или приглашала к игре. И еще. Ее взгляд был очень откровенным. Когда, я попыталась для себя охарактеризовать ее взгляд, у меня в голове сами собой сложились слова: «Она смотрела на меня, как на потенциального сексуального партнера». Но разве можно было поверить своим ощущениям?! Я маялась. До окончания следующего этапа моего договора, то есть, до встречи с ней был целый год. Вот тогда то, в тот период и услышала я от Ленки слова: «Синцова – любимая женщина». Ленка ходила к Синцовой часто. Иногда роняла замечания, из которых можно было понять, что ей приходится многое слышать и наблюдать, бывая в экономической группе УГЗ. Однажды Ленка сказала: «Заболела наша Синцова. У них, как юбилей, так Синцова болеет». Как мне хотелось расспросить Ленку о Наталье. А я могла задавать только редкие вопросы, и тут же маскировать их безразличием.
И все-таки мое объяснение с Синцовой состоялось. И состоялось оно совершенно неожиданно для меня и, рискну сказать, не по моей воле. Великий ученый, психиатр Карл Юнг о снах, творимых нашей бессознательной психикой, выразился однажды так: «наши поводыри». Этим сравнением он подчеркивал необыкновенную проницательность нашего бессознательного: его способность не только проникать в суть вещей и людей, но в некоторых случаях даже «видеть» будущее. В обиходе мы называем эти свойства нашей психики интуицией. Мое бессознательное проявилось в неотчетливом, но сильном побуждении. Я только сформулировала смысл этого побуждения: «Надо идти к ней сейчас». Как морская волна легко вздымает щепку, так и меня неведомая сила понесла к зданию УГЗ. Я не знала, что буду говорить, я даже не думала об этом, и, тем не менее, была удивительно спокойна. Имею в виду: спокойна за свои слова, словно произносить их за меня будет кто-то другой, и тот, другой знает, как сказать и что сказать.
Войдя в комнату экономической группы, я подошла к Синцовой и сказала ей: «У меня к Вам разговор».
«На предмет?»,- миролюбиво спросила она.
«Мне просто нужно переговорить с Вами».
«Хорошо, - сказала она просто, - тогда подождите, я сейчас освобожусь и ушла.
Ноги в коленях у меня задрожали, а точнее сказать «заходили ходуном», когда я села напротив ее стола. Она быстро вернулась, села напротив меня и снова спросила: «Что у Вас?». «Вы не могли бы выйти на минутку», - попросила я. Она, слегка улыбнулась и заметила (легко заметила, почти кокетливо): «Вы меня пугаете». Однако, сразу поднялась и направилась к двери. Вид у нее при этом был совершенно спокойный. Мы вышли в коридор. Слегка улыбаться она начала еще в комнате, в коридоре она уже не скрывала улыбки. Она не могла ее сдержать. Но не было в ее улыбке ни насмешки, ни презрения. Она улыбалась, как улыбается человек, который ждет удовольствия.
Я непроизвольно сильно сдвинула брови и начала: «Я знаю, что я Вам не нравлюсь. Знаю, что Вы – женщина нормальной, принятой в обществе ориентации. (Как раз во время этих двух таких «опасных» по смыслу слов, она продолжала улыбаться). Я все знаю, но хочу, чтобы Вы сами сказали мне «нет». Влюбленный человек ведь цепляется за любую надежду. Вы с этим еще не сталкивались, но так бывает, бывает. Мне трудно было решиться прийти сюда, больше я не приду. И вот я хочу, чтобы Вы сами сказали мне «нет». Я не могу страдать уже второй год, я займусь чем-нибудь, как-то выйду из положения».
А она улыбалась, глаза ее блестели, при этом она почти все время поворачивала голову налево и направо, видимо следя, не вышел ли в коридор кто-нибудь из сотрудников. Потом, словно проверяя, правду ли я говорю, она вдруг остро взглянула на меня. Одним словом, она, всегда такая сдержанная, такая официальная, была взбудоражена. При этом не было в ее лице ни страха, ни гнева, ни отчуждения, ни отвращения. Было другое. Сексуальность ясно проглядывала во всем ее облике. В ней, (Наташе), как в зеркале читала я, что она не то, чтобы боится, не то, чтобы ожидает, но воспринимает мое состояние, как чуть ли не готовность «поиметь» ее прямо здесь в коридоре. Самое смешное, что в этот момент я была весьма далека от желания «поиметь». В этот момент я только силилась выразить свое чувство к ней и не могла, словно, немота сковала мои губы, мой мозг. Все это я осознала намного позже, после многократного мысленного прокручивания своего «признания». Тогда же я только отвела взгляд, и сказала: «У Вас интеллект, Вы скрупулезны». Мне казалось, что эти мои слова выражают всю силу моего восхищения ею. Но, она не обратила на них никакого внимания, приняла, наверное, за пустой комплимент. Я опустила голову и добавила: «Никогда не знаешь, за что нравится человек».
Улыбка постепенно сошла с ее лица, она овладела собой, скрестила руки на груди. В ответ она произнесла всего лишь одну фразу: «Я что-то не понимаю, о чем Вы». Не глядя на нее, я медленно, словно по ступеням поднимаясь на эшафот, проговорила: «Помните, я пришла к Вам первый раз с договором? Я влюбилась в Вас. И хочу, чтобы Вы сами сказали мне нет».
После секундного молчания она спросила коротко, спокойно, даже с оттенком заинтересованности: «А что нет то?»
Я ответила: «Что Вы не можете ответить на мое чувство». И так страшно, так нестерпимо страшно было произнести эти слова о чувстве, что я тут же, без паузы заговорила о другом. На одном выдохе я произнесла: «Наталья Юрьевна, если Вам после этого неприятно будет со мной общаться, а я и так прихожу к сюда редко, то тогда по работе я буду подходить к Нагаеву».
Она твердо произнесла: «По работе приходите всегда, все остальное - нет». И закрыла за собой дверь.
После моего объяснения, Синцова вела себя так, как будто ничего не было. Даже, нет, в официальной обстановке она стала вести себя по отношению ко мне жестче. А я страдала. Я ничего не понимала. Если ей было неприятно, почему она улыбалась? И улыбалась хорошей улыбкой. Если улыбалась, почему вдруг стал жесткой. Как раз в это время вышло постановление руководства УГЗ об упрощении процедуры контроля договоров. Теперь сотрудники экономической группы только записывали номер договора и все. Занималась этим молоденькая девушка, совсем недавно начавшая у них работать. Таким образом, все мои служебные дела с Наталье Юрьевной закончились.
Когда я приходила в экономическую группу (а приходила я всегда ненадолго, и очень редко, не чаще одного раза в два, три месяца) Наталья меня игнорировала. Мне было больно видеть ее безразличие. Не скоро, очень не скоро я смогла понять ее. Да и сейчас не уверена, правильно ли я рассуждаю. А рассуждаю я так: «Мы судим о людях по себе. Поэтому, ей, такой рациональной, всегда обдумывающей каждое свое слово, четко выдерживающей дистанцию с людьми, и в голову не могло прийти, что практически незнакомый человек может заговорить с ней о своих личных переживаниях, заранее ничего не обдумав, не готовясь, что называется наобум». «Как так можно, - наверное, думала она, - сначала признаться в любви, и тут же просить отказа?!» Да, с рациональной точки зрения, это можно объяснить только насмешкой. Причем, насмешкой изощренной, почти что издевкой.
Вот, что я поняла. А как объяснить ей, что все это не так, я не знала.
Я только понимала, что новое объяснение невозможно. Никакие слова мне уже не помогут, да она меня и слушать не станет. И от этого я приходила в отчаяние. В один день, когда отчаяние особенно сильно охватило меня, я не выдержала. Я стала набирать номер Натальиного рабочего телефона Прошлый урок, видимо, ничему меня не научил, так как и сейчас я даже приблизительно не представляла, о чем я буду с ней говорить. Однако, судьба была милостива ко мне. Страшно даже подумать, что было бы, если бы Синцова взяла трубку. И вот в эти-то поистине роковые минуты я и позвонила Лене Юрловой. Спросила, можно ли мне к ней прийти. «Ну, приходи», - помедлив, сказала Лена. Вызвав ее на лестничную площадку, я коротко сказала: «Лен, я ведь неслучайно расспрашивала тебя о Синцовой, я сильно влюблена в нее уже три года». Я смотрела в пол, ни разу не взглянула на Ленку. «Вот сейчас хотела ей позвонить, - сказала я, - но, к счастью, никто трубку не брал. Лена ответила сразу и в ее голосе были непередаваемые нотки сочувствия и заботы.
«Я догадывалась об этом, - говорила она, - я ведь давно тебя знаю, с институтских лет, я помню тебя по общежитию. Но, ей ты не звони, она – не лояльный человек». «Я ей уже сказала, - проговорила я, - год терпела, а потом пошла и сказала. А она мне ответила: «По работе приходите, все остальное – нет». Лена тут же заметила: «Так даже лучше, что она ответила тебе сразу, без сюсюканья». Но потом, видимо, желая утешить меня, Ленка заговорила убежденно: «Она, если бы это дома было, пожалуй, милицию бы вызвала. Вот если бы ей мужик в любви признался, тут бы она (Ленка блаженно закатила глаза, изображая, что имела в виду, говоря: «тут бы она»). «Хотя, - продолжала Ленка, - если бы ей этот мужик был не нужен и признавался бы ей в любви на работе, она, скорее всего, пожаловалась бы начальству. А о тебе она рассказать не может, потому что сразу могут подумать, что и она…», - Ленка не договорила. А потом с очень искренней, почти нежной интонацией в голосе сказала: «Мне жаль, что тебе не встретилась твоя половинка, мужчина или женщина, жаль, что ты – в одиночестве». «И еще, - добавила Лена с чувством, - ты ведь здесь совсем одна, родные у тебя далеко. Может быть, от одиночества ты и придумала себе ее, но я о ней, другого мнения. Я, например, часто спорю по работе с людьми, - говорила Лена, но такого, как к Синцовой (тут Ленка развела руками, не находя слов), такого у меня ни к кому нет. Она – ведь бревно. Что ты в ней нашла? Даже не скала. Скалу хоть уважать можно. А это – бревно, гнилое бревно». Наверное, чувство боли отразилось на моем лицо, потому что Лена сразу сказала: «Ты извини, что я так говорю о ней, но так оно и есть». Я стояла, слушала и чувствовала, что меня понемногу отпускает. И дело было даже не столько в том, что Лена поддержала меня своим сочувствием. Просто опасные минуты, в которые я способна была на безрассудные поступки, миновали.
Наверное, я так и не научилась ощущать атмосферу другого человека. Понимать другого человека. Входить в круг его мыслей, забот. Не научилась читать по лицам, «вести мониторинг», как говорят сейчас. Я не научилась присматриваться, подмечать нюансы в поведении человека, анализировать их. А раз так, значит, я ничего не могла предвидеть в своих отношениях с другими людьми.
Ленке я все рассказала в минуту отчаяния. Не «клубнички», ради. Не намекала я ей своим рассказом, что у нас с ней, с Леной тоже могут быть ТАКИЕ ОТНОШЕНИЯ. И то, что Лена не захотела больше общаться со мной, было для меня полной неожиданностью. Я позвонила ей спустя месяц после нашего разговора. Хотела спросить, почему она считает Наталью нелояльной. На мой вопрос, свободна ли она сейчас, Ленка нехотя ответила: «А…, это ты. Нет, знаешь, нет времени, у нас тут такой дурдом». Все это она произнесла словно, раздумывая, врастяжку, даже как будто с некоторым сожалением. Прошло еще два месяца.
Я вернулась из отпуска, с рождественских каникул. В приемной главного конструктора я разговаривала с секретарем, царственной, статной брюнеткой Еленой Евгеньевной. Ее начальнические замашки всегда вызывали у меня «внутреннюю» улыбку. А в этот раз я свою «внутреннюю» улыбку не смогла скрыть, хотя и понимала, что рискую навлечь на себя гнев этой дамы. В это время в приемную вошла Лена Юрлова. Увидев меня, она покраснела и засмущалась. И тут же вышла. Меня ее смущение так поразило, что я перестала спорить с Еленой Евгеньевной, только молча кивала, а перед глазами стояло Ленкино смущенное лицо. «Почему она смутилась? – думала я, - ведь не ей я в любви признавалась». Это было так странно. Это было даже немного смешно. Потом мы встретились с Леной Юрловой в коридоре. И снова она глянула на меня «быковато». Совсем, как несколько лет назад, когда еще только переехала в наш город. И на нашем общем маршруте: через парк, через площадь Победы, вдоль по улице Октябрьской до конца, я перестала ее встречать. Догадалась: «Наверное, она стала выходить из дома с таким запасом, чтобы не встретиться со мной». И все же, я полагала, что избегает она меня по каким-то несущественным причинам: плохое настроение, нежелание ввязываться в чью-то жизнь, быть «жилеткой», вести тягостные разговоры. Я даже была уверена, что это так и есть. Иначе, я бы ей больше никогда не позвонила.
Как выяснилось потом, то, что я считала обычной уклончивостью, было первыми признаками гомофобии. А случай дал расцвести Ленкиной гомофобии «махровым цветом». И вот, как это произошло. Я снова хотела спросить ее о Наталье. Кстати, совсем упустила из виду. Ведь к Лене я раза три обращалась за помощью по работе. Так как она дольше меня занималась договорной работой, я просила ее разъяснить мне некоторые положения. Это было еще в те времена, когда она вполне дружелюбно разговаривала со мной по дороге на предприятие. Однако, когда я обращалась к ней по работе, она менялась: «товарищ юности» вдруг исчезал, и на его месте оказывалась властная, с нотками превосходства в голосе женщина, которую раздражали мои вопросы. Я же, видя ее недовольство, перестала к ней не обращаться по служебным делам.
Когда я позвонила в этот раз, Лена не могла знать, зачем я звоню. Могло быть так, что я звонила по работе. Но она даже не стала слушать меня. На мой осторожный вопрос: «Лена, ты не можешь мне уделить десять минут?» она решительно, почти резко ответила: «Мне некогда, звони после обеда». Что-то подсказывало мне, что после обеда Ленки не будет. И точно. Когда я позвонила в три часа по рабочему телефону, ленивый женский голос мне ответил: «Юрлова? А она ушла». Зачем после этого я стала звонить Ленке на мобильный? Неужели мне и так было не все ясно? Представьте, себе мне не было ясно. Лена могла и забыть о своих словах «звони после обеда». Я набрала номер Лениного мобильного телефона. Трубку никто не брал. Я позвонила еще раз. Ждала долго, но трубку по-прежнему никто не брал. Я представляла: «Вот, она дома, слышит мелодию мобильного. Подходит, смотрит. Видит на экране мое имя. И не берет трубку». Какое у нее лицо в этот момент? Вот, мобильный телефон снова пиликает, она снова подходит и вновь видит мое имя на экранчике и снова не берет трубку. Не надо гадать. Неприязнь, досада – вот самое малое, что могло выражать ее лицо. А мне почти явственно виделась за этим ее уклонением трусость. Ленка – прямая, смелая, иногда резкая, но при этом заботливая. Когда три года назад у меня обнаружили опухоль, она проявила ко мне внимание. Опухоль могла оказаться злокачественной. Но, Ленка не отшатнулась тогда от меня. Почему же сейчас? Трусость. Ленка и трусость. Это так не вязалось одно с другим. Тем не менее, это было так. Я не знала еще, что пока «встречаю» «цветочки», а «ягодки» еще впереди.
Дальше произошло то, что вполне впору назвать «иронией судьбы». В клубе свободного посещения, который в «теме» все знают, как клуб Боцмана, я познакомилась с симпатичной девушкой, ее звали Лизой. Я отметила для себя, помимо ее привлекательной внешности, незаурядный ум и волевой характер. Правда, в клубе она была не одна, а со своей «парой». Но «пара» ее меня не смущала, так как в Лизе я видела, прежде всего, интересного собеседника, интересного человека. Я позвонила Лизе. Она подумала над моим предложением встретиться несколько минут, потом весело сказала: «Это можно устроить. Я напишу СМС». Это было часа за два до моих звонков Лене. Звоню на мобильный Лене третий раз. На этот раз она взяла трубку. Немного изменившимся, как мне показалось, голосом, Ленка говорит: «Я приглашаю тебя на прогулку». В это время пришло СМС с местом встречи от Лизы. Я поспешно набираю на мобильнике сообщение: «Лена, сегодня я встретиться с тобою не смогу, так как меня знакомые пригласили в Москву. Давай или 8 или 9-го мая встретимся вечером, погуляем на площади Победы, поговорим». Я отправила СМС.
Нет, честное слово, это уже смахивает на повесть Гайдара «Тимур и его команда». Обмен записками, неизбежная путаница, так как записка попадает в чужие руки Помните? «Девочка, никого дома не бойся», - читает старшая сестра Жени Ольга. И понимает так, что «хулиган Тимур» настраивает Женю никого из родных не слушаться. В то время, как Тимур объясняет в записке Жене, случайно зашедшей на их пустую дачу и нечаянно разбившей там зеркало, что он все уладил. Только вечером, когда мы с Лизой и ее подругой Наташей пили пиво, выяснилось между делом, что это Лиза мне звонила, и она же сказала: «Я приглашаю тебя на прогулку». Почему я решила, что это позвонила Лена? На мобильнике имя не определилось, от этого произошла путаница. Я, с ощущением непоправимости случившегося, подумала: «Так. Лена видит, что я звоню. И раз за разом не берет трубку. Какие там в ее душе копятся чувства, мне неведомо. Но, если три раза подряд не взяла трубку, значит, что-то твердо решила. И вдруг получает от меня сообщение. «Лена, сегодня я встретиться с тобою не смогу, так как меня знакомые пригласили в Москву. Давай или 8 или 9-го мая встретимся вечером, погуляем на площади Победы, поговорим». Хмель уже порядочно ударил мне в голову, поэтому я засмеялась, представив себе эту картину. Засмеялась, представив Ленкин страх. Если, раньше, когда я и поводов то ей никаких не давала, она начала смущаться меня и «бычиться» при встрече со мной, то, то каково ей сейчас, когда я (в Ленкином представлении) начала ее «кадрить». Да как! «Быка за рога». Приглашение на прогулку («один на один, о, ужас»), это достаточно интимно. Отсмеявшись, я с горечью подумала, что в случае с Леной, так же, как и в случае с Натальей Синцовой, у меня уже нет права на последнее слово, у меня нет права на оправдание, объяснение. И это не глядя на то, что Наталья меня совершенно не знает, а Ленка знала меня в юности. Почему то я была твердо уверена, в том, что мне уже ничего Лене не объяснить. Пожалуй, она испугается сразу, как только я попробую с ней заговорить. И испуг этот моментально перейдет в агрессию. Я была уверена в этом. И только жизнь могла показать, права я была или нет.
Наступило знойное лето 2010 года. Жар палил с неба с утра до ночи. Ночь не приносила облегчения. На фирме был простой, как это всегда бывает летом. Работа помогла бы помочь переносить жару. Раздражение, апатия. Может быть, поэтому я так остро восприняла то Ленкино приветствие. Я шла по пешеходной дорожке к своему корпусу. И вдруг услышала неприязненное, почти презрительное «Привет». Я растерянно подняла голову. По широкой дороге, проходившей рядом с пешеходной дорожкой, мимо меня шла группа женщин. Среди них была Лена. И, хотя их группка двигалась параллельно со мною, Ленка даже не повернула головы. В ее единственном, обращенном ко мне слове, в противоположность его смыслу, не было ни приветствия, ни приветливости. Да, собственно, оно и не было ко мне обращено. Оно было хлестко и презрительно брошено-отброшено, как скользкая банановая кожура. Я переживала. Мне трудно объяснить, почему я переживала. Мы с Леной друзьями не были. Ни в прошлом, ни сейчас. И все же у юности есть особенные права. Все мы, кто лучше, кто хуже, в юности были лучше. Видела на встрече нашего институтского выпуска чуть ли не слезы на глазах даже тех, кто только приятельствовал, только обменивался конспектами. Словно залог мы, какой имели в то время и хранили его все эти долгие годы расставания. Может быть, именно потому, что в юности у нас с Леной были добрые отношения, я так переживала? Нет, не только. В голове у меня застрял, как заноза один и тот же вопрос: «За что?» Ведь, не ссорились. За что это пренебрежение-презрение в интонации. «За-что, за-что», - так и тикает в голове. Больно тикает в виски. Я усиленно думала. Лена шла в группе женщин из своего сектора. С ними же она почти ежедневно возвращается с работы.
Как то, еще до того, как я ей рассказала о своей любви к Синцовой, я обратилась к Лене, когда она возвращалась с работы со «своими» женщинами: «Лена, сегодня фильм идет «Тарас Бульба», давай сходим?» Ленка в ответ только фыркнула и возмущенно сказала: «Фильм о хохлах! Подумаешь, Тарас Бульба, Тарас Картошка». Каюсь, я тогда удивилась, даже подумала: «Что это она говорит?! Эти националистические настроения. Обзывания. Не умно ведь. Есть произведение великого русского писателя Николая Васильевич Гоголя и все». Сейчас я думаю: «А, может быть, тогда она просто не хотела в грязь лицом ударить перед «своими», «секторскими» тетками. Может быть, там у них в коллективе царят такие настроения. И еще я вспомнила, очень ярко вспомнила. Когда я рассказала Лене о своей любви к Синцовой, а она так тепло, так по-дружески сочувствовала мне, она сказала такую фразу: «Я никому о тебе не скажу. Я не буду слушать сплетни». Я еще тогда удивилась. Ведь я не брала с нее слова никому о моей любви, моей сексуальной ориентации ни говорить. У меня даже вопроса не возникало по этому поводу. То, что она действительно, никому не скажет, или, если скажет, то только достойному человеку, было само собой разумеющееся. А вот сейчас я вспомнила те ее слова. Может быть, она опасается не того, что я пристану к ней (во всех смыслах). Может быть, она просто боится тех самых «сплетен», в которых обещала мне не участвовать. Боится своих «секторских» теток.
Таких вот «секторских теток», склонных обсуждать и осуждать чужую личную жизнь, хватает в любом подразделении. А я была слишком доверчива. И одной из таких теток рассказала (не сразу и не вдруг), а год за годом и о своей ориентации, и о своих знакомствах в теме, и о любви к Синцовой. Впрочем, пресловутой «теткой» я ее не считала. Я думала о ней, что она – человек порядочный, и никому рассказывать о моей жизни не будет. Если бы она рассказала людям «на стороне», то есть своим знакомым, не работающим на нашем предприятии, это было бы еще, куда ни шло. А она рассказала женщинам из нашего же отдела, да еще тем, у которых были те или иные дисгармонии в личной жизни. Что могли знать эти женщины о нас, людях гомосексуальной ориентации? Мы им казались праздными (потому что детей не родили-вырастили) паразитами. Кроме того, они подозревали (и этого было достаточно для негодования), что жизнь лесбиянок и геев – сплошное сексуальное наслаждение. Мы, гомосексуалы. виделись им, прежде всего через призму этого самого «сексуала». А то, что мы люди - также страдающие, болеющие, чаще всего, одинокие и не слишком счастливые оставалось за скобками. Я поняла все по лицам. Поняла по (ни с того, ни с сего) подаваемым репликам типа: «голубизна - от лени», «гомосексуалисты - это больные». Помимо этого, постоянно критиковалась моя работа. Смешно, мою работу гомофобные личности оценивать права не имели, поскольку начальством (слава Богу) мне не являлись. Мой непосредственный начальник был человеком очень требовательным в работе, во всем же остальном, не относящемся к служебным обязанностям его сотрудников, придерживался политики строгого невмешательства. Больше того, услышав в который раз реплики по поводу «таких-сяких голубых и розовых», раздраженно сказал: «Хватит устраивать филиал «желтой» прессы на работе». Так что, в этом смысле, мне повезло.
Бывая со своими договорами в экономических подразделениях, я отметила, что сведения обо мне проникли и сюда. Часть женщин стала поглядывать на меня с любопытством. Моя природная застенчивость, странно перемежающаяся со стремлением время от времени поделиться литературными новинками, расценивалась некоторыми женщинами, как влюбленность с попытками познакомиться ближе. Мне приходилось наблюдать румянец на щеках, более открытую грудь (у тех, чьим достоинством была грудь), задвинутую чуть ли не к трусикам юбку (у тех, чьим достоинством были ноги). Лица этих женщин становились таинственно-загадочными. Порой они поглядывали на меня с таким выражением, с каким смотрят на ухаживающего молодого человека. Мне это льстило, порой смешило. Однако, не всегда все было так забавно. Мне пришлось испытать и боль. Этот эпизод стоит, того, чтобы рассказать о нем подробнее.
В договорном бюро работала молодая девушка. Оля Шейкина. Оля была невысокого роста, тоненькая и гибкая, как лозинка. Говорила приятным тихим голосом. Немного застенчиво смотрела на вас большими серыми глазами из рамки очков, осторожным жестом отводя прядь волос. Выходя из-за своего стола, двигалась неслышно (чуть ли не скользила по полу). Была вежлива, предупредительна, с готовностью откликалась на любую просьбу. С каждым из кураторов она разговаривала с нежностью няни, выхаживающей тяжелого больного. До Оли на ее должности работала пожилая женщина, толстая, не слишком опрятная, седая и необыкновенно грубая. Все от нее настрадались, и поэтому сменившую ее Олю Шейкину, восприняли, как ангела, сошедшего прямо с небес. Куратор, вообще говоря, пешка. Всюду он ходит, собирая подписи. И, часто терпит начальственный тон от равных ему по должности сотрудников, только из-за того, что их подразделения контролируют договор. Например, в экономической группе УГЗ, молодая сотрудница, примерно одних лет с Олей, почти всегда достаточно дерзко разговаривала со мной, а я сдерживала накипающее возмущение. Все из-за того, что неподалеку сидела Синцова, а при Наталье мне не хотелось «терять лицо». Оля была, чуть ли не единственным человеком, при котором я забывала о своей «пешковости». При ней, как ни смешно это прозвучит, мое чувство собственного достоинства расцветало. Олю я воспринимала, как этакий «луч света в царстве равнодушия и неприязни». Тем не менее, в моем восприятии ничего не было от влюбленности.
Для меня женщин не существовало. Одна была женщина. Та, которой я сбивчиво объяснялась в любви в здании УГЗ. Та, от одного вида которой, у меня обрывалась душа, и к которой меня страстно влекло. Олей я восхищалась, как бесплотным идеалом женской души. Мне казалось, что, если существует где-то возвышенный юноша, то избрать он должен именно такую девушку. Таким гипотетическим было мое восхищение. Все произошло как-то вдруг. Однажды я почувствовала в голосе Оли сухие, казенные нотки, когда она отдавала мне сопроводительное письмо. В ее обращении сквозила небрежность. Не оскорбительная, но вполне ощутимая. И я немного сжалась перед этой небрежностью. А еще через несколько дней, я столкнулась с Олей чуть ли не нос к носу в дверях магазина. Она меня видела, но смотрела «сквозь» меня. Посторонилась, но не поздоровалась. Кто мне эта Оля? Не возлюбленная. И все-таки было ощущение, как будто что-то больно прищемило мне душу. Наверное, оттого, что во мне умерла вера в прекрасного человека, в доброго человека. Механизм случившегося элементарен. Пересуды шли своим путем, но Оля, или не прислушивалась к ним, или не верила им до поры до времени. Мои же восхищенные взгляды…Их заметила не только Оля. Вернее, она-то их давно замечала, но ничего дурного в них не видела. Заметили и «растолковали» ей «дурное» следствие (или «дурную» причину, или «дурные» последствия») моих взглядов другие люди. Не думаю, что Лена Юрлова была как-то причастна к слухам обо мне. Даже уверена - она не причастна.
После той летней встречи, когда Лена кинула мне пренебрежительное «Привет», мы давно не виделись. Увиделись только вчера. Лучшая столовая нашей фирмы, в просторечии именуемая «стекляшка» располагалась совсем не далеко от нашего корпуса. К ней вела широкая дорога. По дороге изредка проезжали грузовые и легковые машины, автокары, автобусы. Когда ехали машины, люди шли, прижимаясь к левому, и правому краям дороги. Когда транспорта не было, широкий поток людей заполнял всю дорогу. Почти всегда на этой дороге было людно. А сегодня, несмотря на обеденное время, ни души, пусто. Только метрах в тридцати от меня идет мне навстречу человек. Только мы двое идем навстречу друг другу.
И я узнаю этого человека. Лена Юрлова. Моя хорошая знакомая по институту. Та, с которой мы гуляли однажды теплым летним вечером после сдачи последнего экзамена. Во время той прогулки нам попалась на глаза толстая ласковая кошка, бело-рыжая с зелеными глазами. Я уже с готовностью наклонилась над усердно урчащим животным, чтобы погладить его, когда услышала от Лены: «Не надо, что ты можешь ей дать? Уедешь на каникулы, а потом еще дальше, по распределению. Помнишь, как писал Экзюпери: «Ты всегда в ответе за всех, кого приручил».
Если я собираюсь поздороваться, я всегда смотрю в лицо человеку, чтобы понять по выражению его лица, нужно ли ему мое приветствие, готов ли он со мной поздороваться. И, если человек отводит глаза или смотрит «сквозь» меня, я тоже прохожу молча. Но, так – с «чужаками». С теми людьми, про которых я точно знаю, что они испытывают неприязнь ко мне.
Между мной и Леной десять метров, семь, пять. Она смотрит в землю. Мы поравнялись. Она проходит мимо, не глядя на меня и не здороваясь. Я тоже прохожу молча. Я прохожу, молча, но чувство у меня такое, словно рядом со мной разорвался артиллерийский снаряд. И взрывная волна подбросила меня вверх. И я не нахожу опоры…
Первый раз в жизни со мной не стал здороваться человек, только оттого, что я рассказала ему о своей ориентации.
ЦУП – центр управления полетом
ЦПК – центр подготовки космонавтов
Королев, февраль 2011 года.